Сегодня утренним дыханием
я согревал росу в долине
и было среднестатистично
умеренно немноголюдно.
Свои несвежие машины
водою мутной в лужах мыли
водители, плюя на землю,
вразвалку моряки ходили,
как будто, с ведрами на судне, -
им неуклюже вслед бежали
чьи-то родители седые, -
теперь повсюду физкультура,
грядет здоровый образ жизни.
А я, как будто позабывший,
им улыбаюсь неспортивно.
Туман истаивал над лугом,
дыханье хрипло раздавалось,
и две бездомные собаки
искали тень мою по нюху.
А сверху поднималось солнце,
дымились мокрые кроссовки,
и налипали на подошвы
златые пляжные песчинки.
Уже желтеющие ивы,
угли остывшие пожарищ,
как будто бы мне говорили:
"Ну где ты был, ну где ты, где ты?"
А я молчал про плен и Мальту,
про босоногих кармелиток, -
ведь лес один здесь оставался,
пока я грелся там на плитах.
Пока я бегал в парк холодный,
по площадям Орджоникидзе,
здесь умирали в небе птицы,
в болото падали стрекозы.
Везде и всюду виноватый,
но не ищу себе прощения,
живу в восходы и закаты,
и кары жду, и часа мщения.
И вот настало. Взором солнца
я был прощенным в воскресенье
пригрет, обласкан и овеян
полетом стрекозиных крыльев.
