- Ну что? Поедим, наверное, на автовокзал? - голос его был мягок, приятен, однако немного подрагивал.
- Вы думаете там найти желающих ехать в Кемерово? - поинтересовался я.
- Да. Одному ведь дорого будет.
В знак согласия я несколько раз утвердительно покачал головой.
Настроение у меня было хорошее. А когда хорошее настроение - всегда хочется с кем-то его разделить. Не замечали? Но попутчик мне оказалось попался не из тех людей с кем это можно было сделать.
Он закурил с какой-то нервозностью, однако долго курить не стал. Я бы этому особого внимания не придал, если не заметил, как его взгляд скользнул по мне - он явно проявил какое-то беспокойство. Мне ничего не оставалось делать, как только успокоить его. Сосредоточившись дорогой так, что это бросилось ему, я, обуреваемый любопытством, да и не лишними предосторожностями, решил потихоньку косить глаза в его сторону.
Он достал папиросу, достал спички, закурил, затем, видимо невольно, смял папиросу и бросил на полек, тут же спохватившись.
- Простите, - извинился он и, подняв остатки, выкинул на улицу.
Пока доехали до автовокзала, такое с ним повторилось несколько раз.
- Мне нужно дозаправиться, - произнёс я, как только мы въехали на стоянку такси Автовокзал.
- Я не рассчитывал на столь дальний путь.
Пассажир вздрогнул. Его глаза забегали из стороны в сторону, как бы ища того места, о которое можно зацепиться.
- Что вы сказали? - они, наконец, остановились на мне.
- Я говорю: надо заправиться. Иначе мне топлива не хватит.
- А, пожалуйста, пожалуйста. Так это же автовокзал? - он с трудом ориентировался. - Знаете, я выйду, наверное. Пока вы заправляетесь, я подберу попутчиков, - произнеся это, заказчик открыл дверцу и вышел.
Через десять минут, уже заправившись (заправка находилась недалеко), я застал своего клиента на том самом месте, где и оставил. Было видно, что он и не пытался искать желающих попасть в Кемерово. Это меня несколько озадачило. Я подъехал к нему - он не отреагировал. Пришлось выйти из машины и подойти. Осторожно дотронувшись его плеча, я спросил.
- Вы поедите?
- А? Да-да... Да. Как же, поеду. Знаете, пожалуй один, - он замолчал. И уже направляясь к такси, добавил.
- Деньги меня не устроят.
Пока мы ехали в пределах города, поведение моего заказчика ничуть не изменилось: он также часто закуривал, дёрнув раза два, бросал окурок на полек, извинялся, подбирал и выбрасывал на улицу: часто хмурился. Что и говорить - всё это пришлось мне не по нраву. Настроение моё терялось. Интуитивно чувствуя, что житель он местный, я уже стал раздумывать не уговорить ли его вернуться, не ездить, отложить поездку - если это в силах - хотя бы до следующего дня, как он, взглянув на меня, вдруг спросил.
- Вас, наверное, удивляет моё поведение?
Всё что угодно, а вот этого вопроса я никак не ожидал. Он, оказывается, ещё контролирует как-то своё состояние. Растерянность, а она на моём лице появилась, он ни мог не заметить, но, тем не менее, чуть задумчиво продолжил.
- Я вам расскажу одну историю. Хотите?
И, не дожидаясь ответа, он, более для себя, чем для меня, начал своё повествование. Начал он своеобразно, издалека.
- Вы знаете, было солнышко. Солнышко, солнышко... Во всём солнышко. Не было ночи - темнота отсутствовала. Радость во всём, - он замолчал, задумался. Затем, резко повернувшись ко мне, неожиданно спросил.
- У вас какая мечта была в детстве?
Я не готовился к такому вопросу, поэтому и пожал неопределённо плечами.
- А я мечтал стать музыкантом. Точнее - баянистом, - в моём ответе он и не нуждался. Усевшись как положено, он достал папиросу, но подержав её в руках, засунул опять в пачку, а пачку в карман. И опять задумался - теперь надолго.
Пробежал последний домишко пригорода, дорога пошла на подъём. Машина шла легко и я начал забывать, что не один нахожусь в салоне. Меня устраивала его задумчивость. Его, кажись, моя не назойливость.
Незаметно подъехали к первому на пути в Кемерово селу. Я сбавил скорость, как то требовали правила. Волгу начало слегка потряхивать. Приходилось кое-где объезжать выбоины. В одном месте выбоина была настолько глубока, что довольно-таки прилично подкинуло машину.
- Это же надо так асфальт испортить? - ни к кому не обращаясь в сердцах произнёс я.
- Колхоз, колхоз. Что хотите? Вдруг отозвался сосед. - Дорога-то видите как проложена - через середину села. Вот и попробуй с одной стороны переехать на гусеничном тракторе на другую.
Я ничего ему не ответил. А он, как бы разбуженный мною, слегка оживившись, решил продолжить свой рассказ. Честно говоря, не желал я после такого начала его слушать. Но что поделаешь. Бог с ним, - подумалось, - пусть изливается. Может человеку и лучше станет, - твёрдо однако решив в детали его рассказа не вдаваться.
- Так вот. Мечтал стать баянистом...
Я искоса взглянул на него. Грустная ухмылка пересекла задумчивое лицо. Глаз мне видно не было, но я отчётливо представил, как они у него смотрят вперёд, вдаль... и ничего не видят.
- Помню, сидели мне с сестрой на улице, на лавочке. Было раннее утро. Мы только что встали... Знаете, есть такой момент летним утром, когда солнышко уже довольно-таки высоко над горизонтом, однако ночная свежесть ещё в силе. Не знаю, как вам, а вот мне нравится этот час. До сих пор я предпочитаю летом, если есть возможность, выходить в такое время на улицу: яркое солнце, вдалеке дымка, очертания предметов чуть смыты. Ко всему этому - необыкновенная лёгкость во всём вашем организме, раскованность движений, небольшой озноб - прекрасно!
Вот и в тот день утро было именно таким. Я уж забыл о чём мы с ней разговаривали. Кажется, обо всём понемножку. Детали, вот убей, не помню. Но вот врезалось в память, как она, после непродолжительной паузы ни с того, ни с сего вдруг говорит: "А знаешь, Серёж, я вырасту взрослой и буду играть на пианине". Сказала она это так обыденно, так просто, что сразу я и не нашёлся даже чем бы поддержать этот разговор. Она затихла. Губки её немного надулись. Мне отчего-то её стало жаль. С минуту так сидела, затем говорит: "Я люблю смотреть как тётеньки играют. У них руки в это время, как лебеди летят". Почему-то ей так казалось.
Сергей (теперь я знал его имя) отвернулся и стал смотреть в боковое окно. Так мы проехали с километр. Видимо успокоившись, он принял положение в котором находился до этого и продолжил.
- Хм. Интересно, когда ей успели понравиться тётеньки, которые играют на пианино? Телевизоров тогда у нас в городе не было. По концертам нас родители не водили. Кино? Но брали нас туда редко и потом, ну сколько там могут уделить времени для исполнения какой-либо героиней фильма музыкальной пьесы на пианино? А лебеди? Где она их могла видеть? Нет, не понять мне этого. Наперёд забежав скажу: не стала она пианисткой. Мне вот сейчас кажется, что её тогдашняя грусть в чём-то была пророческой. Она, как бы, предчувствовала своим детским сердечком безысходность своих мечтаний. Может быть... и моё сердечко тоже в чём-то было солидарно с её. Ведь мне Любу стало жаль. Эта неосознанная жалость...
Ему потребовалось какое-то время побыть с самим собой.
- Я был старше сестры, - снова начал он, - на два года, точнее, на год и девять месяцев. И вот при таком преимуществе до этого мне не приходилось задумываться о будущем. Теперь - не сомневаюсь: после этого я решил стать баянистом. Почему именно им? Да, видимо, потому что пианино я считал инструментом сугубо женским. Как ни смешно, но мне кажется это до сих пор.
Да-а. Это было однажды. Не знаю отчего, но больше она со мной о своей мечте речь не заводила. Очень скрытным ребёнком росла. Даже тогда, когда родители купили мне баян, она не стала просить пианино. А я ведь видел, как она в нём нуждалась. Весь её вид об этом говорил.
Я сиял, доставая с футляра новенький баян. Радость переполняла не одного меня. Мать радостной была тоже. Отец беспрестанно шутил, подтрунивал надо мною. И Люба была рада. Но её радость была особенной, не такой, как у всех. Когда я взял баян и, присев на табурет, стал беспорядочно нажимать на клавиши, делая вид что играю, она подпрыгивала и хлопала в ладоши. Такой она находилась в продолжении нескольких минут. Затем, как-то вдруг разом обмякнув, потеряв ко всему происходящему интерес, она отошла и встала в сторонке. Некоторое время грустно глядела, сильно закусив нижнюю губку. Потом опять преобразилась. И опять у неё наступила апатия. А уж вечером, проходя мимо сарая, я услышал её плач. Горько она плакала.
Сергей глубоко вздохнул.
- Долго я стоял у сарая. А она долго плакала. Я не решился к ней зайти. Чем же я мог её успокоить? Да и... Видимо, я был немного эгоистичен. Как бы мне её жаль не было, а вот, припоминаю, доволен я был тем, что именно мне купили баян, а ни ей пианино.
Я невольно взглянул на него - рассказ меня стал понемножку заинтересовывать.
- Не бойтесь. Жизнь внесла в моё поведение коррективы. Сейчас я не эгоистичен. И потом, даже в то время я был всего лишь немного эгоистичен, - невесело пошутил он и отчего-то поёжился.
- Да-а. Солнышко, солнышко. Во всём было солнышко... А для меня вот оно зашло и думаю с того времени. Только не подумайте, ради Бога, что его у меня вообще не стало. Ведь как мы живём - у нас одно солнце, но светит оно для каждого нашего жизненного случая по-разному. Бывает и взглянуть на него нельзя - так оно ярко горит, а ты его и не замечаешь. А бывает - сквозь тучу смотришь и видишь не контуры его затемнённые, а вполне слепящее тебя светило. Ну, это я уж так.
Сергей достал папиросу и не спеша стал её раскуривать.
- А родители наши так и не узнали о мечте Любы, - выпуская дым со рта, спокойно произнёс он.
И вот это спокойствие меня возмутило. Антипатия к клиенту появилась враз: девочку сидящую в сарае и плачущую по его милости, было жаль. "Как же так? - думал я. - Вот те раз...". Недоумение было сильным. Пройдясь из крайности в крайность, я благоразумно решил ждать продолжение рассказа: плохо ли, если человек перестал переживания свои выносить наружу? Чем-то он меня подкупал.
Докурив папиросу, Сергей повернулся к дверце спиной и навалился на неё, всем своим видом показывая, что собирается рассматривать меня. Стало не по себе. В таком состоянии я пребывал с минуту. Не выдержав более, я, вроде для обзора местности, резко повернул голову в его сторону. К своему удивлению мне пришлось отметить, что взгляд его был пуст. Я отвернулся. Заметить моей подозрительности (уж слишком грубо я сработал) он в таком состоянии, конечно же, не мог. Однако стыдно стало перед собой.
В одной из следующих деревень заказчик попросил остановиться.
- Пойду схожу пиво попью, - пояснил он и осведомился, - не возражаете?
- Да нет, - ответил я и заглушил двигатель.
Мне довольно пришлось сидеть в ожидание безучастно поглядывая туда-сюда. Заинтересованности чем-либо в моём поведение не наблюдалось. Но в какой-то момент анабиоза, если так можно выразиться, захотелось понаблюдать со стороны за Сергеем. И я ни осмелился или не захотел, уж кто как расценит, отказаться ради этики от своей затее.
Прямо с порога я заметил его. Он стоял у стойки, в углу. Стоял в полуоборот. Перед ним кружка с пивом - ещё не тронутым. Обе его руки локтями были упёрты в столик: одна подпирала подбородок, другая держала зажжённую папиросу.
За прилавком находилась женщина опрятного вида. Сам прилавок сверкал чистотой, да и... в баре был порядок. Это произвело хорошее впечатление. Не знаю кому как, а я, в описываемое мною время, ценил подобное в такого рода заведениях метко называемых народом за вечную грязь Забегаловками. Мне важно было, чтобы Сергей меня не заметил. А чуть что, не менее важным счёл предъявить ему и оправдание, с этой целью и подошёл к прилавку.
На мой осторожный вопрос - что у вас можно покушать? - я получил немного неожиданный ответ:
- Слепой, что ли? Всё на витрине.
- Но там ведь кроме яиц и рыбы ничего нет? - изумился я.
- А тебе чего надо? Хочешь жрать, столовая рядом, - парировал торговый работник.
Я пришёл в замешательство.
Достав с кармана деньги, я попросил дать мне пару штук. Каково же было удивление, когда увидел, что работник прилавка берёт кружку и наливает пиво. "Может не мне", - подумалось с тоской, но нет: кружку двинули ко мне.
- Я яиц просил, - теряя терпение, напомнил я.
- Не дура, знаю. Одно без другого не даём.
Возмущение во мне достигло крайности. Чтобы не вспылить, я вынужден был взять кружку с пивом и поскорее отойти.
- Что - тоже решили? - кивком показывая на злосчастную кружку с грустной иронией спросил Сергей. - Как вам сказать, - недовольно пробурчал я: стало понятно - он всё слышал.
"Почему к тебе-то подошёл", - силился я вспомнить, но вспомнить не мог: путались мысли. Наконец, почувствовав, что занят собою до неприличия долго, я, со словом "возьмите", подставил к нему кружку и добавил.
- Платы не надо, меня угостили.
Сергей рассмеялся. Впервые. Правда, не сказать, чтоб очень весело, однако откровенно.
- Вот так Машка, - произнёс он, но без восхищения.
- Это продавец? Вы с ней знакомы? - поднял я на него неодобрительно глаза.
- Я? Что вы! Просто я эту невоспитанность во всём её блеске раза два видел. А ведь не подумаешь, да?
Я нахмурил брови, движением головы согласился.
- Вот это самое и страшное, - уже совершенно серьёзно и, вместе с тем, печально заключил Сергей.
Он помолчал. Затем, резко взял кружку и выпил половину содержимого. Достав платочек, тщательно вытер рот, немного затянувшись папиросой, затушил её и, подойдя к урне, выбросил.
Не знаю почему, но когда мы продолжили путь, у нас с ним долго не получалось разговора. Я, верный своим принципам (а именно: не начинать первым любой разговор), молчал. А он единственно, что произнёс - это попросил ехать немножко потише.
"Даже пиво не подействовало на его настроение", - подумал я и поймал себя на мысли, что сильно хочу услышать кое-какие подробности о маленькой девочке горько плачущей в сарае. Отчего она мне так запала в душу, я объяснить себе до конца не мог. Может и оттого, что у меня у самого дочь такого же приблизительно возраста. Её душа тоже для меня потёмки и мы с Верой также мало уделяем времени для изучения запросов малышки. Тем не менее...
- Я заметил: вы что - не курите? - неожиданно вдруг спросил Сергей.
- Нет.
- Ну вот, а я со своими переживаниями и разрешения не спрашиваю, - виновато выдавил он.
- Я на вас не в претензии.
- Вы простите меня. Всё равно я должен был узнать - можно ли курить.
- Ничего, ничего. А... - я чуть замялся, неудобно как-то, но спросил, - у вас, простите, большое горе?
- Травма жизненная, - ответ последовал не сразу. - Так будет вернее.
Этот диалог, по всему, и заставил Сергея продолжить свой рассказ.
2. Пять лет тому назад... - Сергей замешкался, что-то припоминая. - Да, - усевшись поудобней, уточнил он. - Пять лет тому назад - время-то как быстро летит! - я шёл к Любе. Погода стояла пасмурная, накрапывал дождь, надоедливый такой, в настроение какая-то подавленность. Ну, как обычно, в такую погоду. Я не дошёл до подъезда Любы немного когда увидел, как дверь его быстро распахнулась и мне навстречу выбежала племянница.
- А мне купили пианину, - сообщила она новость.
- Вам приходилось когда-нибудь наблюдать как радуется ребёнок? - восхитительно обратился Сергей ко мне. - У вас дети есть?
Я хоть и не любил, когда меня о моей жизни расспрашивали пассажиры и, собственно, отвечал-то я на такие вопросы однозначно: "Да, мол, есть", - что моя семья для человека ни разу до этого мною не виденного и через десять-двадцать минут, ну пусть час вычеркнутого из жизни, - ему я дал подробнейшие данные своего семейства.
- Во-о-т, - протянул Сергей. - Тогда вы знаете, что такое детская радость. Маленький человечек в радость вкладывает такую силу, что став взрослым он уже никогда ни при каких обстоятельствах так радоваться не сможет. Вот что такое - детская радость!
Да, ей купили пианино. Подавленности в настроении у меня как не бывало.
- Ты знаешь, Кузбасс называется, - путаясь под ногами, выкладывала подробности малышка. - В кредит взяли. Папка уже за бутылкой побежал, - она была прекрасна!
А дождь накрапывал и я, боясь её простуды, старался подталкивать рукой в спинку, чтоб побыстрее шла. Но она вертелась и рука моя плохо моим мыслям помогала: то подталкивала в спинку, то придерживала, когда ребёнок вдруг оказывался ко мне передом - в общем продвигались мы сложновато.
Дверь в квартиру у них была открыта. На пороге стояла Люба. Как, всё равно, человек сделавший что-то нехорошее и тут же пойманный - таков её оказался вид.
- А я смотрю - ты идёшь, - слов она больше не нашла, развела руками, посторонилась.
Я прошёл, стал разуваться. Судорожно перебирая пальцами, Люба вкрадчиво попросила.
- Да ты уж не разувался бы.
Сергей замолчал, отвернулся. Потом продолжил.
- Понятно, сделала она это ради приличия - на улице грязь, слякоть. Как же не разуться. Ни мог я не разуться - нет сомнения. А вот...
- Да что же ты, дядя Серёжа? - о, как девочке хотелось показать мне пианино!
И я торопился разуваться. А она бегала вокруг и опять, как на улице, только затрудняла мои действия. Она тащила меня то за один рукав, то за другой, то пыталась помочь мне разуться, то отойдя в сторону и демонстративно трясясь в нетерпение, с недоумением заявляла.
- Ну мама же разрешила не разуваться.
Здесь я услышал глубокий вздох Сергея.
- Вот такая она!
- Надо вам сказать, что в квартире у них тогда произошли изменения. Я обратил на это внимание сразу. Пожалуй единственное, что осталось на своём месте - это палас. Всё же остальное оказалось либо сдвинуто со своего места, либо вообще переставленным к стене противоположной. Комната у Любы и без того не ахти какая стала ещё теснее.
Пианино она поставила неудачно. Оно загораживало проём окна. Я ещё, помню, подумал: "Хорошо бы его отодвинуть на полметра, метр в право, пожертвовав креслом, - но вслух мнения не высказал. Побоялся обидеть сестру, которая, чувствовалось, ожидала одобрения. Пришлось изречь.
- Отлично.
Что ещё женщине надо?
Сергею эта часть воспоминания, я заметил, доставляла неописуемое удовольствие. Но мне как-то и чудилась безысходная грусть засевшая в нём. Именно так, противоречиво я его наблюдал. А он рассказывал дальше.
- Николай, - имя своё я ему сказал, - надо было быть там, чтобы видеть, как демонстрировала, если так можно выразится, достоинства музыкального инструмента девочка. Да, об этом так просто не передать!
Она бегала и тыкала пальчиком то в одну клавиши, то в другую. Звук раздавался то мягкий, то грубый повергая в восхищение ребёнка.
- Смотри, смотри, - кричала, смотри, как играет.
Нажимала следующую и скривив губы в нарочном удивлении, кричала.
- А эта совсем не так звучит.
Несколько раз она подбегала ко мне, прося что-нибудь сыграть. Чудачка, ей казалось, раз я играю на баяне, то уж на пианино подавно должен. Я отказывался. И она не обижалась. Она снова летела к инструменту, крича.
- Я вон на ту не нажимала.
И до того это всё было заразительно...
Долго мы любовались ребёнком Любы и сестра в продолжении этого была, кажется, очень счастлива. Мне даже порой думалось, что она как-то вроде с высока на меня поглядывала. Я чувствовал, отчего-то она торжествовала. А...
Сергей с досадой махнул рукой и замолчал.
Лихо обогнав нас, затормозил автомобиль. Дверь его кабины открылась и шофёр усиленно замахал рукой требуя остановиться. Я подчинился. Камазист выскочил на асфальт и ещё издали, направляясь в мою сторону, совсем уж голосом не соответствующим его комплекции и такой внушительности машины, закричал.
- Земляк, я правильно еду на Кемерово?
Мужчина был серьёзен, но я рассмеялся.
- Если земляк, - сквозь смех ответил я, - то зачем спрашиваешь? А если нет - то правильно.
Юмор до дяди не дошёл, но суть, видно, уловил: резко развернувшись, почти бегом, он пустился назад. А мы ещё долго смеялись. После чего Сергей, конечно же, не мог сразу настроиться.
- Вернулся Володя, - наконец услышал я.
- Надеюсь вы догадываетесь - это муж сестры. У него была такая сумка спортивного вида, а в неё - спиртного больше, чем съестного. Хотя...
Я уж давно заметил, что Сергей в продолжении своего повествования вёл какой-то скрытый от меня анализ чего-то для него важного.
- Я тоже пил.
- Пианино - вещь престижная. Потому для соседей приобретение такое незамеченным едва ли возможно. Ну а от детского мира такое скрыть вообще нельзя, - повернувшись ко мне, заметил Сергей. - И вот они начали появляться, дети имеется ввиду. Не все сразу. По двое, по трое, по одному. Так и дежурила моя сестра у дверей. А что поделаешь, - усмехнулся рассказчик. - Ничего не поделаешь. Это дети.
На приглашение Любы, - мол, проходите, - они реагировали как-то своеобразно, чисто по-детски. Стояли и просто топтались на месте. Если двое, трое, то и перешёптывались. Я уж после догадался, кто был виною их нерешительности. Я, конечно. Проходить надо было мимо. Этим и смущались. Догадался ещё и потому, что, в конце концов, пробираясь к пианино, они уж больно недружелюбно поглядывали.
Сергей усмехнулся, пошутил.
- Я бы даже сказал: враждебно.
И грустью отдались его последние слова.
- О том, как Ирочка принимала гостей, как она им поясняла обо всём, что их интересовало, конечно же, исходя из опыта ею уже приобретённого, а также о том, как детская настороженность постепенно перешла в детскую раскованность - я вам рассказывать не буду, так как вы свободно можете это представить при умелом фантазировании. Я только обострю ваше внимание на одном моменте. В то время, когда все малышки с детской непосредственностью слушали объяснения племяшки, одна из них явно выделялась. И чем бы вы думали? Она стояла в сторонке и участия, ну ни какого не принимала - это была сама зависть! Смотря на этого ребёнка, что-то закрадывалось в душу. Уж больно откровенную позицию она занимала. И меня, помню, немала поразило, когда Люба, показывая на неё, представила как лучшую подругу Ирочки. Впрочем, я чувства свои не выказал. А!
Я опять увидел, как Сергей с досадой махнул рукой. Голос его понизился.
- Да-да, - к чему-то сказал наконец.
- Да, - повторил.
Я уже уловил и ритм рассказа Сергея, поэтому когда он долго молчал, я терпеливо ждал. Я знал, что продолжение последует - ему это надо.
- А Володя махом напился. Уже через полчаса с ним говорить стало невозможно. Его заумные, туманом покрытые речи здорово нам с Любой мешали. А мы мечтали о будущем ребёнка. И такой прекрасной нам жизнь казалась! В общем, хороший вечер. Буквально на неделю я зарядился настроением.
- Давайте остановимся, - вдруг попросил меня клиент. Я остановился, он вышел из машины. Подставив лицо к солнцу, закрыл глаза. Стоял в продолжении нескольких минут. В следующий раз, сунув голову в открытое окно дверцы, с сожалением сказал.
- Вот оно, солнышко. Кругом, - внимательно поглядел на меня, непонятно за что извинился.
- А через неделю, в воскресенье, - когда мы поехали, продолжил Сергей, - я опять шёл к сестре. Опять накрапывал дождь и опять меня выбежала встречать племянница.
- А я тебя ждала, - подбегая и беря меня за руку, произнесла девочка. - Поиграю, поиграю на пианине...
- Пианино, - поправил я.
- Ну да, на пианине и скорей к окну. Думаю, не идёт ли дядя Серёжа. А тебя всё нет и нет. А потом смотрю: ты из-за угла появился - я скорей бежать. Ты знаешь, - без передышки щебетала она, - я песенку сочинила. Хорошая такая, при хорошая. Папа говорит чё попало, а мне нравится. Я тебе поиграю её сейчас.
- А что отцу-то не понравилась, - машинально задал я вопрос и в ответ услышал.
- Да он пьяный был. А её ведь слушать надо. Я при нём не играю. Ругается он. Говорит: хватит ерундой заниматься, в ушах звенит. Вот пойдёшь в музыкальную, тогда играй - хоть слушать будет что. А сам, как только по телевизору показывают игру на пианине...
- Пианино.
- Ну да, пианине, так он выключает. А мне так хочется послушать, - не зло пожаловалась Ирочка. Губки её надулись, личико омрачилось. Но тут же всё это пропало, она улыбнулась. - Хорошо хоть он часто пьяный. Я успеваю наиграться. Его то нет, то он спит и ничего не слышит.
- Вот так-то, Николай, - многозначительно обратился Сергей ко мне.
- А песенка хорошая. Вот увидишь. Тебе она понравится, я знаю. - Да-да. Она знала, что песенка мне понравится.
И я её потом слушал. Дома у них никого не было, нам никто не мешал. А песенка... набор непонятных звуков. Но она что-то улавливала в этом. Хм. Чудно она играла: вот нажмёт несколько клавиш с разной продолжительностью, потом говорит: "А дальше, дядя Серёжа, ля, ля, ля и вот тут ещё ля-лям, ля-лям", - и нажимала дальше на клавиши, как бы продолжая.
А вы знаете, не вызвало всё это у меня улыбки. Я с уважением отнёсся к её "труду". Потом она уставала, садилась со мною рядом, на диван и совершенно откровенно посвящала в планы свои. Ей не мыслилось жить без "моей, - как всё-таки она называла, - пианине". Поверьте, Николай...
Что он дальше хотел сказать, для меня осталось загадкой, но, думаю, сильное чувство его одолевало. До того сильное, что и слов подходящих, по всему, найти не удалось. Бывает так.
- Мы с ней пробыли до самого прихода Любы - часа три, четыре. Сестра пришла усталой, но увидев меня, обрадовалась. Кинулась хлопотать у электропечи. Однако, всё, что меня интересовало, я выяснил и на чай согласился, скорее всего, из вежливости. Мы сидели, вяло беседовали, попивали чай. Так и прошёл бы вечер скучно, бессодержательно, не начни она рассказывать об подружке Ирочки. Девочка к этому времени ушла: за ней зашла та самая её лучшая подруга. Собственно, потому-то и завела Люба разговор.
- Не хочу я чтобы они дружили, - так она начала. - Вот хоть убей, Серёжа, а не хочу.
Сергей заёрзал на сиденье, потом достал платочек, долго держал его в кулаке правой руки. А когда заговорил, то в голосе появилась дрожь.
- Знаете, у моей сестрёнке с детства была какая предрасположенность к догадкам для неё совсем нежелательным, - виновато улыбнулся он разведя руками и я почему-то представил, как его сестра Люба, встречая его в день покупки пианино, развела точно так же руками и... посторонилась.
А жили они над Любой: у Любы первый этаж, у них второй. Учились в одном классе. И Люба с её матерью работали на одном производстве и даже в одном цехе. Вот ведь факт! В тот день, неделю назад, когда купили пианино, соседка приходила тоже посмотреть. Видно её дочь ей рассказала. Походила вокруг молча и ничего не сказав, удалилась. А дня через два встретила Любу (Любе показалось, что не случайно) и, как бы промежду прочем, заявила: "Мы тоже купили пианину. Приходи, посмотришь". Люба у нас хоть и не падкая на такого рода сенсации, но здесь ей что-то изменило - собралась и пошла. Пианино оказалось иностранного производства. Конечно же, шикарное и стоило, конечно же, не как "Кузбасс". На вполне резонное замечание Любы - стоило ли для ребёнка, который может и учиться-то не будет, так тратиться - Алла (имя соседки) ответила: мы-де для своего дитя не жалеем ничего.
Она ещё о них рассказывала кое-какие вещи. Помню, интересные, но мне в память приходит только вот это, да ещё пожалуй... Ну это не так важно.
Когда мы прощались, Люба вдруг ни с того, ни с сего заявила.
- Не знаю, Серёж, что меня касается, то я на всё пойду из-за ребёнка. Ведь у нас только и счастья, что дети: им хорошо и нам хорошо; им весело и нам весело; им плохо - нам вдвойне хуже.
- Тогда этим словам я значения не придал!
3. - Так вот. Приняли ведь её, - Сергей расцветает в улыбке, заражая и меня. Чему-то и я радуюсь. - Было там, на класс фортепиано, - он с хитринкой щурит глаза, - пять девочек и один мальчик, - прерывается, - а что я говорил? - и не дожидаясь моего солидарного кивка, продолжил. - Устроились, да ещё как! - это Люба говорит, - делает пояснения Сергей.
- Нет, нет, мам, я дяде Серёже расскажу, я, мам, - в нетерпении перебивает её Ирочка и оставляет моей сестрёнке (иронизирует Сергей) всего-то возможности комментатора, чем та и пользуется.
- Мы с Алкой их водили.
- Тётенька там такая была: говорит слух у неё хороший.
- Да. Похвалила.
- Меня и записали в первый класс. К этой, как иё звать-то... ну... - Ирочка наморщивает лобик, но потуги её напрасны и тогда за помощью она обращается к Любе.
- Мам, как звать-то учительницу?
- Ну вот, уже забыла, - укоряет её добродушно сестра и напоминает, - Маргарита Ивановна, звать её. Запоминай.
- Да я запомнила, - звенит колокольчик. - Знаю, Ивановна. А вот забыла, что впереди.
- Ага, дядя Серёжа, она, - подтверждает Ирочка. - Маргарита Ивановна, - и с сожалением выдыхает, - скорей бы в школу.
Минутного замешательства дочери хватает Любы ненадолго перехватить инициативу.
- Учительница молодая, - ставит быстренько она меня в известность. - Одета модно. Такая на ней юбочка... - начинает было сестра, но взглянув на Ирочку, торопливо заканчивает, - в общем, девушка приятная. Объяснила, что нужно иметь к учёбе, где взять.
- А знаете, с какой жадностью я их слушал. Невозможно вообразить. Для меня желанным были даже рутинные подробности, не говоря уже о мелочах незначительных. И когда она решила проверить слух у дяди, тут уж...
И Сергей постарался как можно достоверней передать мне свой экзамен.
- Я подчинялся ей во всём, - он грустно улыбнулся, виделось мне это со стороны. Отвлекаться от вождения мне нельзя было - очень сложный участок преодолевал. Но рассказ свой он не прекратил.
- Знаешь, дядя Серёжа, я тебе сейчас покажу, как меня принимали. Вот смотри, - Ирочка завертелась что-то ища.у. В - А вот, - подняла палочку, сконфузилась. - Пианины нет. (Были они у меня.) Я сейчас покажут, смотри. Мар... Мар... Мам, не говори, не говори. Я вспомню. Ага, вот. Мар-га-рита, - да? - Ивановна, вот так вот побила по клавишам (ведь запомнила же термин!), - она подошла к окошку веранды и начала стучать, но этого ей показалось мало. - Счас, обожди, - бросила Ирочка мне и нагнувшись отыскала ещё одну палочку. - На, дядя Серёжа, вот делай так же, как я. Стучи, - попросила она.
Я простучал.
- Вот, вот, вот. А теперь вот так вот, - усложнила она задание.
Я отлично понимал к чему клонит ребёнок, потому и изменил несколько конец подражания. Это вызвало неимоверную радость.
- Вот видишь, вот видишь, - подпрыгнув и хлопнув в ладоши, зачастила племянница. - Видишь, как трудно. Ты же не правильно постучал в конце. Ха-ха-ха-ха. Я вот как стучала, а ты вот, - Ирочка показала и я с удовлетворением отметил наличия у неё музыкальной памяти.
- Вот так-то! - не без радости добавил Сергей.
Долго ещё шла проверка дядиного, то есть моего, слуха. Наконец, найдя его слабоватым и подивившись: как же это я ходил в музыкальную? - Ирочка направилась в сад, "посмотреть, - как выразилась, - что там поспело".
Люба этого и ждала - ей давно уже не терпелось проинформировать более подробно меня.
- Алка недовольная пошла, - почему-то с неё начала. - Я вижу обиделась на меня. А за что - и сама не пойму.
Я постарался успокоить сестру.
- Да ну и Бог с ней. Стоит ли в этот день огорчаться. Вон вы какие довольные пришли, - напомнил.
Люба со мной вроде бы согласилась, однако заявила.
- Да как-то неприятно сознавать себя в чём-то виноватой. А обиделась она здорово: я её знаю не первый год.
Ну, а дальше...
- Ведь встала сегодня - знаешь во сколько? И не гадай - бесполезно. Шести не было. Я проснулась, а она уже одетая. Стоит перед пианино и, нажимать-то боится, а как всё равно играет: пальцами по воздуху. Я лежала, смотрела - время семь. Думаю: надо вставать. Оделась, в восемь пошли к Алке, за ними. Наряжались, наряжались они - я думала вообще не дождёмся. Дождались. Ну-у, Оксанка и на пианино-то ни разу не взглянула. Пошли. Приходим. А народу и не очень. Сейчас ведь мода по спортивной стезе направлять. Ждём. Начали принимать. Оксанка с Алкой вперёд попали. Не долго там были. Выходят - довольные такие. На подготовительные, говорят, посоветовали походить. Подготовиться, сказали, немножко надо. Пошли мы. Прослушали мою. Побеседовали. Ну что, говорят, можно сразу в первый класс. Посидели, посидели. Потом одна и говорит - я так поняла: директор - возьмёте себе в класс? А та говорит: с удовольствием. Ну, начала объяснять как, чё, почему. В общем, неплохая учительница. Правда, молода. Только что, наверное, из училища. Да какая разница.
Сергей прервался.
- Я уж после узнал, что подруга Ирочки попала на подготовку тоже к Маргарите Ивановне.
И совсем уж не к месту, мне показалось, он вдруг перевёл разговор на себя.
- А ведь и я водителем работаю. На большегрузе. Татру знаете, конечно.
- Ну и как, - преодолевая нежелание вести эту тему, спросил я.
- Да как. Нормально.
Мы помолчали.
- Простите. Вот вы помните, когда мы ехали через село "Береговое", то там на обочине, у края асфальта дети играли. Ведь совсем ещё глупышки.
Я выжидал, глядя на собеседника.
- Помните, - решил я. - Так вот, меня что заинтересовало: вы почему не остановились и не сделали им замечание, а объехали эту "компанию" с левой стороны? "Как почему?" - подумал оскорблённо я и не смог в свою оправдание привести более-менее веского слова.
- Вот видите, - произнёс Сергей с немалой долей торжества и отвернувшись, стал смотреть на поля. Я-же управлял машиной озадачившись словами "вот видите".
В конце концов Сергей повернулся и опять непонятно, с улыбкой, ни в коей мере не радостной, сказал.
- Вот так-то оно бывает.
Я часто в своей жизни замечал такие вещи: в большинстве своём, если человек тебе при первых минутах встречи неприятным показался, то уж это точно - ты к нему симпатии проявишь при длительной беседе.
- Да-а, - после непродолжительной паузы, произнёс Сергей. - Но... неполным был бы мой рассказ утаи я некоторые подробности. Вам мало это что даст, ну-да мне такое надо. А если честно, вам бы это и совсем необязательно знать. Целость не нарушится.
Я невольно вспомнил начало нашего знакомства, где сделал вывод, что клиент мой более для себя нежели для меня начал рассказ. Я совершенно оказался прав, хотя и обидело это.
- Я сразу пришёл к мысли, что моя помощь в учёбе Ирочке будет необходима. Сам учился. Не всё доходило до меня, а спросить преподавателя лишний раз стеснялся. И вот когда девочка стала посещать музыкальную (два раза в неделю ходила), я чуть ли не ежедневно их посещал, благо автобаза находилась рядом. И знаете, смешно - работа для меня оказалась вторичным делом. Вот можно ли в это поверить? Я не мог дождаться конца смены. Вот работаю, а думы... думы все там, у них.
Люба условия нам создала идеальные. По приходу поила меня чаем, на что, в отличие от еды, я соглашался охотно, и пока я пил, она посвящала меня в свежие новости, естественно, вопреки желанию дочери. О ней ведь все разговоры А потом мы занимались. Ирочка играла гаммы, арпеджио, простенькие пьески, я её поправлял, не давал сбиться с ритма (уж очень увлекалась скоростью). "Ну точь-в-точь Маргарита Ивановна", - удивлялась девочка. И однако, не принимала моих объяснений, что пианино инструмент не мой. "Ты попробуй, попробуй, - раскрыв произвольно сборник и указав на какое-нибудь произведение, просила меня, - у тебя получится. Ну не хотелось ей верить в мою "ущербность". О, наивность!
Сергей улыбнулся.
- Успехи нашей Ирочки, - не буду ложно скромен: благодаря и мне, - были поразительны. Не даром Маргарита Ивановна ставила её в пример многим своим ученикам, прося непременно подружиться и поучиться у неё как усидчивости, так и целеустремлённости. К несчастью с такой же просьбой она обратилась и к Оксанке.
После этих слов его улыбка сошла на нет.
- Нелады у Любы с Альбиной пошли. Теперь гораздо чаще я стал слушать обличения Альбины, чем то, зачем приходил. Я слушал сестру обычно молча. Я знал сестру - пока она не выпустит пар, бесполезно переводить её внимание на другое. А сестра... С каждой секундой, с каждой минутой заводилась и заводилась, торопясь высказаться, избавиться от накопившегося гнева, ни сколь не думая, а нужно ли это мне. Я был разочарован. Особенно я разочаровался последними нашими встречами.
Как-то пришёл и выслушав теперь положенное мне, я удостоился лицезреть Владимира - он вылез из спальни. Мутно огляделся вокруг, затем, найдя Любу, а заодно и меня, решил блеснуть небезразличием к воспитанию ребёнка, играя на меня.
- Как моя дочь? Не дай Бог...
Лицо, которое он пытался сделать строгим, едва претендовало на благоразумие. Нельзя сказать, что это вызвало у Любы раздражение соразмерное с делами соседскими и, тем не менее, ответ был дерзким.
- Иди ты спать.
Володя повернулся, пошёл назад. Удивило другое - огрызаться не стал. Впрочем, удивление прошло тут же, как только послышался стук бутылке о стакан.
- Я уж одетым стоял, - чуть задумчиво продолжил Сергей, - когда из спальни опять выполз Володя. - Ну... как моя, - он икнул, - дочь? Не дай Бог...
- Иди спать, - на этот раз в сильном раздражении бросила Люба. Но его несло.
- Ну... это, предположим, я и без тебя знаю, - ответил грубо супруг. - А вот если она...
Я не дослушал, вышел.
4. Последняя наша с Сергеем остановка была почти у самого города. Мы съехали с трассы, вышли из машины.
- Может сядем на травку, - робко предложил он. Я согласился.
- Надоел, наверное, вам. Замучил, - усмехнулся он. Какое-то и сожаление я уловил в его словах.
- Нет-нет. Всё в пределах, - поспешил я успокоить Сергея.
- Сейчас вот почти лето, - констатировал он, будто мне известным это не было. - Зима тогда выдалась суровой. Начальные классы в обычной школе от занятий освободили. Девочка наша восприняла это с радостью. Всё твердила: "Вот наиграюсь-то на пианино", - теперь она знала правильное произношение инструмента. "Я спрошусь у Маргариты Ивановны чтобы она разрешила мне ходить ещё и в среду или в четверг, раз в такую школу нельзя", - мечтал ребёнок. Ей и невдомёк было что посещать музыкальную Люба не даст, да и не работала в эти морозы и музыкальная школа. А когда кончились морозы... О, как она собиралась в свою школу. С каким настроением шла! Я был свидетелем. Это было что-то невообразимое. А пришла в слезах. Я обеспокоился не менее Любы. На прямые вопросы девочка долго не давала ответа. Люба упорно настаивала и в конце концов ответ ей удалось получить. А всё просто. В первое мгновение ни я, ни она не нашли отчего здесь можно так расстроиться. Лишь видя, что ребёнок и после рассказанного долго не может прийти в себя, Люба решила выяснить с Альбиной отношения по этому поводу. Впрочем, как она после призналась, замотавшись так и не сделала этого.
Ребёнок стоял к нам спиной, не желая поворачиваться. Вздрагивая плечиками, заикаясь, говорил.
- Да, мам. Тётя Алла в школу приходила.
Что особенного.
- Да, - продолжала, - я хотела с ними домой идти, а Оксанка обернулась и говорит: "Ты с нами не ходи. Мы с мамой не хотим" - и тётя Алла промолчала.
Сергей вдруг поднёс руку к глазам и стал кулаком тереть их, неуклюже создавая у меня впечатление, что попала соринки и сразу в оба глаза.
- Мне часто кажется, - пересилив себя начал он, - что всё хорошее находится где-то вверху и чтобы подняться до туда, надо как по лестнице, делать усилия, а вот плохое - внизу и чтобы попасть туда усилий делать не надо: самого несёт. Потом, поднимаясь ты можешь на любой ступеньке постоять, осмотреться, но вот при падении с какой бы то ни было ступеньки нет у тебя такой возможности - падаешь без остановок.
С месяц всё было тихо. Но вот снова девочка приходит вся в слезах. На это раз Люба вскипела не на шутку.
- Что опять случилось?
Она спрашивала требовательно, пугая тем и без того обиженную дочь.
- Я тебя спрашиваю, - чётко выделяя каждое слово,повторила вопрос сестра. - Что случилось?
И Иринка поведала.
Идут они из школы домой. Разговор заходит о родителях. Каждый рассказывает что-то хорошее о семье. Доходит черёд нашей, но её перебивает Оксанка. "Не верьте ей, - говорит, - у них отец пьяница. Он всё у них пропивает, мама говорит. И дерётся. Они даже от него прятаться бегают. "Узнав в чём дело, Люба собралась и к подруге своей. На вопрос: почему её дочь такую гнусность распространяет? - та, не моргнув глазом, отвечает: "А раз правда, что он пьёт у вас".
Люба, конечно, таких слов ожидала, а оторопь всё взяла. Растерявшись, она обронила: "Он же ничего не тащит из дома и нас не гоняет, ты же знаешь". "А что я могу поделать, - перед тем, как нагло отвернуться, изрекла подруга, - если ребёнок так пьяниц представляет".
Попало в этот вечер Иринке. "Мямля ты! Недотёпа! Что ты расквасилась? Оксанка делает так, ты сделай эдак. Сколько тебе можно вбивать в голову: она тебе сделала пакость, ты ей сделай. Раз она такая. Заклюют же. Они и так не стали проходу давать, - читала нотацию Люба. - Мне ведь за всем не уследить".
Последние слова были адресованы мне.
А я сидел молча, а девочка оборонялась. "Мам, не буду этого делать. Это нехорошо". "Нет будешь, - властно наставляла Люба, - будешь. Заклюют ведь. Для тебя стараюсь". "Мам, я не буду этого делать", - надрывался ребёнок. "Будешь, я тебе сказала. Я не позволю, чтобы тебя оскорбляли. Будешь у меня всё делать, что тебе мать говорит".
И вот такие инциденты вошли в регулярность.
Последним я возмутился настолько, что и к сестре перестал ходить, отговариваясь чем мог.
Я долго к ним не ходил, теперь уже и не отговариваясь ничем. А когда однажды пошёл... Никто меня не выбежал встречать. Ни кто-то мне не крикнул: "А я тебя ждала". Я увидел свою племянницу сгорблено сидящей одиноко в песочнице под грибком что-то палочкой чертящей - где по оттаявшему песочку, а где ещё и помёрзлому. Она мне не обрадовалась, она только подняла на меня утомлённые глазки и тихо, - но с какой же твёрдостью в голосе! - произнесла: "Не пойду я больше в музыкальную. Не люблю я пианино".
А через два месяца её не стало. Неожиданно и на виду у меня. Я шёл к ним от остановки, а она с подругой (с другой уже) шла через поляну. Около них пустырь находился, он и сейчас есть. Она увидела своего дядьку. Она мне даже крикнула: "Дядя Серёжа, сейчас вот отдам", - и остановившись, подняла, согнув в колено, правую ножку, поставив на неё портфель (ведь был последний её учебный день) и, расстегнув, начала вытаскивать чего-то. Подружка стояла тут же и надо же так случиться - осталась невредима. Москвич её сбил. Я даже могу номер его назвать, да как вам, так и мне зачем это. Самая нелепость заключалась в том, что водитель оказался совершенно трезв. Нет, его не закинуло, у него и скорость-то была от силы сорок, а всё гораздо прозаичней - любительского стажа второй день: он на пустыре опыта набирался. Попался кирпич - руль выбило, человека не стало. Сбило его правой стороной машины. Чуть-чуть бы и всё обошлось для неё хорошо. Но...
Портфель с рассыпанными книжками и тетрадками отлетел метра на три в сторону. Она лежала навзничь, с подогнутой ножкой. Такое впечатление: вот как она стояла - её взяли и в таком же положении положили, только без портфеля. С ушек и носика вытекала кровь, а ручка была положена на сердечко и крепко держала на ветру шевелившийся листок бумаги. Глаза оказались открытыми, удивлёнными такими и когда подбежал я, мне показалось смотрят они на грудку, на листок. Я машинально взглянул туда же и увидел, что это листок из нотной тетрадки и на нём ещё не оформившимся её почерком Гамма до мажор.
Я не напугался. Я не стал её шевелить, не стал прослушивать сердце (было и так понятно: висок - дело серьёзное), не стал звать на помощь, а только сел у изголовья и периодически носовым платком вытирал выбегавшую тоненькой струйкой из носика кровь. Сколько так просидел - не запомнил, видимо недолго. Кругом собирался народ, а я вытирал и вытирал и вот уже этот небольшой платочек сделался совсем уж мокрым от крови, а я вытирал и даже не замечал, что давно уже не вытираю, а просто размазываю кровь по личику.
Больше Сергей мне до самого Кемерово ничего не сказал, хотя оставалось километров десять. И только в самом городе, когда мы подъехали к месту, он как-то виновато, совсем уж грустно улыбнулся и произнёс.
- Я каждый год в день её смерти приезжаю в свой родной город. К Любе в этот день не захожу, а схожу на могилку - положить цветочки, потом съезжу и постою на месте её гибели - тоже с цветами. Люди в это время меня, наверное, не совсем за нормального принимают. Забылось ведь для многих, а здесь - дядя в любую погоду, иногда и со слезами на глазах, вдруг на пустыре у тропинки молча с цветами стоит минут двадцать, вперив взгляд в землю, затем положив, торопливо уходит.
Народ всякий у нас, - неожиданно пожаловался Сергей. - Раз положил, отошёл, оглянулся, а их пацаны пинают. А раз молодая женщина шла с ребёнком годов трёх. Он у неё потянулся и поднял несколько цветочков, а она зло выхватила их и со словами: "Разве можно с земли поднимать?" - зашвырнула прям в лужу.
Бываю я и в музыкальной. Похожу по коридору, загляну в какие классы и ухожу. Однажды видел Маргариту Ивановну. Я её по описанию Ирочки и сестры узнал, и она на меня обратила внимания.
- Вы что ходите? - поинтересовалась она.
- Так, - ответил я. - Племянница у меня здесь училась.
- А кто? Может знаю?
- Ирочка Наместникова.
- Как же, помню, помню. Хорошая девочка. Способная была. Жаль потеряла она интерес к учёбе. Жаль. Ну, как она сейчас.
- Да ничего.
- Музыку, конечно, забыла.
- Да. Навсегда.
- Ну и хорошо. Я рада за неё. Ребёнок. Всем в детстве что-то хочется, но быстро всё это проходит. Она правильно сделала: прошло желание - нечего себя насиловать. Вот маленькая, а рассудительной оказалась. Впору нам, взрослым у таких учиться. А я тогда с обменом квартиры занята была. Да и потом решила - правильно она поступила. Я же видела, как её интерес к музыке падал. Что человеку душу теребить.
- Да-да, - ответил я. - Вы правы, - подтвердил и направился к выходу. Я понял: ни Любу она с тех пор, ни Альбину, ни её дочь Оксану она не видела.
Сергей постоял, как бы не желая расставаться, и добавил.
- Вот я в Кемерово сейчас. Ну, а Люба... - он стиснул зубы, даже скрипнув ими, махнул рукой и быстро-быстро пошёл прочь.
Много времени прошло с того рассказа Сергея, много утекло воды. Моя девочка выросла, вышла замуж, сделав меня дедом, чему (не могу удержаться) я очень и очень рад. Все мои волнения, беспокойства в отношение её свойствами изменились. Теперь я к ней отношусь, как к человеку взрослому, принимая все её переживания, поступки, неудачи иными качествами. И всё бы ничего, да вот нет-нет, а встанет Ирочка перед моими глазами и не уходит. Разными образами представляется. Домашним я никогда этой истории не рассказывал, хотя ими было замечено, что с какого-то момента я более внимателен стал к дочери.
Где-то сейчас Сергей... Чем-то занята Люба... И вот она Ирочка: хрупкая, не пропорционально сложенная, жизнерадостная.
- А меня приняли в музыкальную, - кричит она дядьке и смеётся, смеётся, смеётся... Так и звенит её голосок с моей интерпретацией у меня в ушах. Представляется он мне громким, чистым, по-детски задорным.
