- Хозяюшка... Хозяюшка, а хозяюшка. Давай погадаю.
Валя, вздрогнув, обернулась.
- А, - раздался из залы, если так можно назвать убогую комнатёнку, голос сестры. Высунув голову в кухню, она изрекла.
- Тьфу ты. Я думала мне что.
Валентина стояла в растерянности.
- Ну давай погадаю, - клянчила цыганка, что постарше, - давай ручку, милая. Всю правду расскажу, ничего не утаю. Давай, моя хорошая. Ей-Богу, правда будет вся твоя. Давай. Всё узнаешь, Бог свидетель.
Валя так и стояла не опомнившись. Цыганка подошла вплотную. Её огромная фигура, её чёрное тело нависло над хрупкой Валентиной. Внутри у женщины что-то ёкнуло. Она ощутила непонятную безысходность.
- Ну давай, моя милая... И тебе погадаю, - несмотря на недружелюбие Зинаиды, вышедшей с залы, пообещала цыганка. - У тебя, моя хорошая, вижу по глазам, счастливая жизнь, но скоро будут неприятности. Но не расстраивайся, оне будут мелкими и недолгими... Давай моя хорошая ручку, - опять обратилась цыганка к Вали.
Валентина, наконец, опомнилась.
- Вы как сюда попали?
- Давай, хорошая, ручку. Мы к тебе не лезли, мы вошли - открыто было. Давай ручку, - цыганка потянулась за рукой Валентины, та испуганно отстранилась, прижав её к груди.
- Иди, иди. Я вам не верю. Что будет, то будет; что было - я знаю.
- Напрасно ты, напрасно. Давай ручку, - настаивала цыганка. - Не пожалеешь, вот тебе крест.
- Иди, я сказала, - осмелев потребовала Валентина.
- Ну зря ты, ну зря. Ну давай тебе погадаю, - постояв в нерешительности, обратилась тогда с надеждой цыганка к Зинаиде.
- Ещё что! Пошла вон! - грубо оборвала Зинаида и решилась было применить небольшую физическую силу, но цыганка, отступив на шаг, усовестила.
- Нехорошо, мои милые, нехорошо. Мы к вам зашли по хорошему. Нехорошо! Я вам хотела всю жизнь рассказать, предостеречь от неприятностей. Нехорошо. Что мы сделали? Мы же ничего не сделали. Нехорошо! Наступило неловкое молчание: Зинаида смутилась, Валентина не знала, что дальше предпринять, а цыганка, обводя взглядом кухоньку, вдруг заметила тихо сидевшую на лавочке девочку. Белокурый ребёнок со спокойным любопытством наблюдал за разыгравшимся спектаклем.
- У-у, ты, моя сладенькая, - прежде, чем кинулась наперерез Валентина, поторопилась цыганка. - Давай, крошечка, ручку, давай. Я тебе, сладенькая, всё расскажу... Ты что, будешь против? - резким взглядом остановила мать цыганка. - Ты что, не хочешь счастья ребёнку? Вон какое оно у ней, я вижу.
Валя опешила.
- Свою жизнь не хочешь знать, так узнай у дочке своей. Давай, сладенькая, ручку.
Девочка прелестно улыбалась. Она безбоязненно подала свою ручонку в чёрную руку цыганки.
Это вконец остудило Валентину, ей подумалось: "А может вправду предскажет", - и уже с надеждой: "Хотя бы хорошее она увидела в её судьбе".
А цыганка делала своё дело.
- У, деточка, какая замечательная линия, - смотря на пухленькую ручку со знанием дела начала она. - Ой, еёй, ёей. Какая же ты счастливая в жизни-то будешь. Ой еёй. Не то, что твоя мать, - с обидой дала косяка цыганка в сторону Валентины. - Жених попадётся хороший, а вот место говорит, сладенькая, о твоём богатстве, которое он принесёт с собой. Ой, ой. Счастливая будешь.
Девочка сидела спокойно, едва ли что понимая, но ей, по-всему, нравилось.
- Да-да, - продолжала цыганка. - А жить ты будешь, - она обвела опять взглядом кухоньку, - в большом доме и будет там у тебя всё, что душе твоей угодно. И будешь прибывать ты в богатстве до кончины своей.А жить ты, сладенькая, будешь долго-долго ни о чём не тужа. И жизнь тебе покажется сказкой... Я всю правду говорю, - вдруг обернувшись к сёстрам, уведомила цыганка. - Вот ей-Богу так будет. Тогда вспомните правдивую, честную цыганку, - и у ней появилось даже подобие слезы. - Ты, - показала она чёрным пальцем на Валентину, - запомнишь этот день!.. А вот здесь, - вновь повернувшись к беззаботно улыбающейся девочке, продолжила гадалка, - перед этим вот пальчиком линия говорит о том, что ко всему, что я тебе сказала, муж ещё души в тебе не будет чаять. Впрочем, ты в нём тоже.
Девочка улыбалась, а цыганка наконец выпрямилась, обернувшись.
- Хозяюшка, я честно всё сказала. Я о твоей дочери всю правду донесла. Всю, всю. Не по скупись, милочка, дай десятку.
- Десятку?! - растерянно изумилась Валентина, однако, считая, что это дорого слишком, всё же полезла в карман халата.
- Десятку, десятку, - скороговоркой подтвердила цыганка. Она не удержалась от соблазна взглянуть ещё разок на девочку. Та безмятежно сидела всё так же улыбаясь. - Хороша у тебя дочка, - без сомнения искренне восхитилась цыганка. - Хороша! Ай и жизнь у ней будет какая! Давай, давай, милая, десятку. Не скупись. Видишь, вся правда твоя. Давай, - протягивая руку за деньгами, потребовала цыганка и получив, попятилась к входу, дисциплинировано у которого ждала её цыганка помоложе.
- Счастья вам, мои хорошие, счастья. Не тужите. Всё приходит - всё уходит.
Цыганки вышли. Валентина стояла посередине кухни и пристально глядела на дочурку. "А ведь и в самом деле хороша", - порадовалась мать и, подойдя к ней, нежно поцеловала в губки. Затем, полой халата, предварительно плюнув на ручонку, вытерла её тщательно.
- Врёт, поди, всё, - вдруг услышала голос сестры. Та хоть и не поверила, однако, высказалась не категорично.
- Врёт, не врёт, - задумчиво рассудила Валентина, - а всё-таки приятно такое слышать.
Зинаида ничего не ответила.
День завершался, а цыганки так и не выходили из ума ни у той, ни у другой - витал какой-то дух от них. Что-то странное в этом было. Но не Зинаида, ни Валентина разговора о них не заводила. И только совсем уж поздно вечером, уж совсем, когда девочка спала, сёстрам пришлось-таки обмолвиться о посетивших их цыганок.
Валя вышла в сенцы, подозрительно долго что-то там копалась, а когда вошла, то была бледна до неузнаваемости. Зинаида встревожилась.
- Что случилось?
- Ты... - еле владея собой, спросила Валентина, - серьги... там... золотые... в шкафчик положила сегодня я, не брала? К завтрашнему Дню Ангела приготовила дочки - не брала? Забыла я их переложить.
- Нет, - испуганно ответила сестра.
Ошарашенная Валентина присела на табурет.
- Говорили о счастье, а счастье-то и выкрали.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
1. "Розовый ветер"... Почему она его так называла? Что в нём было розового? Как ветер может быть розовым? Она не трудилась дать себе ответы на эти вопросы. Он для неё был розовым и этого достаточно! Она его сразу узнавала. Он только ещё начинался, а она уже отмечала про себя: нарождается. И так ей радостно на душе становилось - впрочем, этого не описать. Но иногда он и тревогу вызывал у неё. И тогда она его пыталась переименовать во что-то злое, однако у неё не получалось и она начинала думать, что ничто хорошее превратиться в злое не может...
- Мама, я на минутку, - положив чемоданчик на стул и подойдя к матери, обронила Леночка, поцеловав её. - Я быстро.
- Лена...
- Мам, я скоро, - сощурив глазки, умоляюще, сложив руки крестообразно на груди и наклонив головку в бок, пообещала девушка.
"Вот и выросла. Вот и мать не так нужна", - присев на табурет, скорбно, но без обиды подумала Валентина. Её сухонькая фигурка, её беспомощно опущенные руки в подол платья и сжатые её маленькие кулачки, непременно бы вызвали жалость у любого сейчас вошедшего.
"А последние его слова, - с навернувшейся слезой вдруг вспомнила Валентина, - были: сбереги дочку". Он ещё хотел сказать очень важное что-то, но в горле появился хрип, затем пропал голос. Но и здесь он ещё не сдался, а показывая уже тронутой смертью рукой в сторону Леночки, пытался чего-то выговорить. И, наконец, поняв, что это важное для него не сможет донести до супруги пока что своей, он широко, удивлённо раскрыл глаза и навсегда затих.
"Да, мало он её знал, - подумалось Валентине. - А как бы сейчас порадовался".
Валентина поймала себя на мысли, что и её-то радость была бы совершенно другой. В сущности, все эти годы вынужденного одиночества, ей по-настоящему и радоваться-то в отношение Леночки не приходилось. Её всю жизнь до сего времени более всего посещала забота. Она трепетно, ревностно блюла последний наказ мужа. Наказ беззвучно заполнял весь её мозг: "Сбереги дочку". И не находила она более применение своих дел на земле, как только в одном - сберечь Леночку.
Ничего этого Леночка не знала. Валентина не считала нужным свои жизненные дрязги доносить до дочери. "Пусть не ведает тягот моих", - думала часто Валентина, в тайне души надеясь, что жизнь её в дочери не повториться. Правда, бывали моменты, когда Валентина с тревогой смотрела на дочь: ей вдруг начинало казаться, что Леночка о чём-то догадывается. Тогда Валентина проявляла беспокойство переходящее в осторожное выведывание у дочери воспоминаний её раннего детства и успокаивалась только в том случае, если та ей ясно давала понять, что ни отца она не помнит, ни то, как он умирал, ни его похороны, ни их последующую горькую жизнь, а в памяти осталось только то, что смело можно назвать счастливым временем. Так и росла девочка её. И вот она уже закончила и институт.
2. Леночка выскочила со двора и остановилась. Нещадно палившее солнце попросило найти укрытие. Просьба, надо сказать, для Леночки совершенно невыполнимая. Она торопилась к подруге, проживающей на соседней улице. Напротив, на лавочке сидел дедушка. Его возраст не позволял замечать жару. Он сидел немного покачиваясь вперёд-назад, сложив руки меж колен. Леночка знала, что он её не видит, да и не признает, если и поприветствует, однако она крикнула ему.
- Деда Парфен, здравствуйте.
- А, - последовала реакция старика. - Ты кто? - но Леночка поспешно удалялась и деда Парфен любопытства своего не удовлетворил.
Подруга Лены жила невдалеке, в домике почти таком же, как и у Лены и так же он принадлежал одному из больших заводов. Когда-то, лет эдак... Да что там - облагодетельствовал завод своих рабочих домиками и огородиками. В домике и одному жить тесновато по-хорошему, в огородике выбор: или грядка помидор с огурцами, или поросята с курами. Но люди были довольны - поразителен наш человек!
- Ой, Светка, "как прекрасен этот мир!" - с пафосом заявила с порога Лена и кинулась подруге на шею.
- Сдала? Всё? - искренне обрадовалась та и тоже обхватила Лену, но за талию. Они закружились по комнатке, сгоняя стол со своего места.
- Всё, Светка, всё! Диплом в кармане. Я теперь человек с высшим образованием.
- С самым самым?
- С самым самым!
- Лена, - протянула Светка, - всё же ты добилась своего, - в голосе у неё чувствовалась зависть.
- Добилась, Светка, добилась.
- Лена, как я рада за тебя. Ты не представляешь.
- Я верю тебе.
- Ой, Лена.
Подруги остановились.
- Теперь тебе осталось только замуж, - ещё держа друг друга за руки, произнесла Светка и неожиданно потускнела. - Да не как я.
- Ну что ты. Мы ещё погуляем с тобой.
Светка грустно, отрицательно покачала головой.
- Тебе двадцать три. Гулять некогда, да и не будешь. Вон какая ты красивая, - с завистью произнесла подруга и, поправив стол, направилась к дивану.
Грусть передалась и Лене. Она села рядом, упёршись левым локтем в боковину дивана. Так и сидели какое-то время.
- Слушай, Свет, а вот тогда, на Май гуляли, - несмело начала Лена, - Лёня, кажется, так его звали, он...
Подруга не докончила: Светка резко повернулась в её сторону.
- Я же говорила - гулять мы не будем. Постоянно тобой интересуется. А знаешь что? - вдруг опять оживилась Светка, - мы устроим твой праздник. Ведь отметить-то надо это дело, а? И пригласим его. Идёт?
Лена промолчала.
- Ой, да идёт, что я тебя спрашиваю.
Лена отношения своего не выказала и на этот раз.
- Ты что, не хочешь?
Лена, ничего не сказав, встала с дивана, подошла к приоткрытому окну, распахнула его и отрешённо произнесла.
- А ветер розовый...
- Чего-о? - не поняв её, протянула подруга.
- Ветер, говорю, начинается розовый.
- А, да ну тебя, - отмахнулась Светка и твёрдо заявила. - Значит, празднуем.
3. Заблуждением считалось бы, если мы подумаем, что подругу обрадовать Леночке было важнее, чем мать. Наблюдательный читатель в состоянии понять поступок девушки. Не будем её осуждать. Ведь и мы с вами тоже не ангелы. И приходило то время для каждого из нас.
Валентина так и сидела на табуретке, изредка, в силу усталости, меняя позы. Воспоминания захлестнули её рассудок.
Любила она его. Крепко любила. А прожили вот всего ничего. Родилась девочка. По единодушному мнению, вылетая она. Но не находила Валентина, а тогда ещё Валя, в ней своих черт. На чтобы она не посмотрела: подбородок - его; ротик - весь рисунок; носик - не изменился бы с возрастом. А ещё Валентине нравилась походка его. Но тогда она применить сравнение к дочери не могла, а сейчас как-то уже и забылось. И все-таки она верила, что походка Леночки смахивает на мужнину.
Попадался ей и другой человек и человек неплохой. Как известно, Бог, если ему не служишь всецело, не одобряет наше существование в одиночестве, поэтому и созданы Им женщины для мужчин и мужчины для женщин - дополняйте друг друга, как бы сказано этим было. Ну, а как же дополнять, коль "дядька бородатый" дочке не полюбился: он к ней всей душой - она в слёзы; он ей гостинцы - она "убери его".
Валентина сидела и думала, как нехорошо всё получается: сколь времени она ждала этот день, как мечтала порадоваться и вот тебе на - грусть одолела.
"Эх, как бы он-то порадовался", - опять, в какой уже раз, пришла Валентине эта мысль и она тихо подолом стала утирать появившиеся слёзы.
- Мама, ты что? - напугавшись, подбежала к ней, только что вошедшая дочь.
- Ничё, ничё, Леночка, ничё. За тебя, дочка, радуюсь, ничё. Это хорошие слёзы. Ничё, - освобождаясь от поцелуев, силилась улыбнуться Валентина. - Сейчас всё пройдёт. Сейчас.
Её сухонькое, морщинистое личико наконец выдало подобие улыбки.
- Ничё, доченька. Это я так. Пройдёт. Вот и всё, - но до "вот и всё" оставалось порядочно.
Леночка выпрямилась. Она виновато стояла перед матерью, хотя вины и не осознавала. А её и в самом деле не было. Валентина не слукавила - вы же знаете.
Как всегда, не вовремя Леночке пришла странная на данный случай дума: ей с ужасом представилось, как её подруга Светка бегает по дворам и собирает компанию в её честь. "И всё это будет напрасно?" - задала вопрос девушка, растерянно глянув на мать. Она ждала немого ответа, ей этого достаточно было. Но глаза матери, наполненные слезами, вразумительного ничего не говорили. И тогда девушка покорно отошла к столу и присела тоже.
Валентина смотрела на дочь. Силуэт её слегка расплывался, но упавшее настроение проглядывалось. "Что же я, дура, делаю? - посетовала женщина на себя. - Девочка такая счастливая приехала, а я ей настроение испортила". Валентине захотелось встать, подойти к дочери, расцеловать её, то есть, выражаясь юридическим языком, совершить те действия, которые она часто повторяла в бытность свою, когда Леночка маленькой обижалась на чего-либо. Но её тут же отрезвила мысль: конечно, в губы она даст себя поцеловать, но вот что касается носика, глазок, щёчек и шейки, то сомнительно, да и - нет уже ни губок, ни носика, ни глазок, а есть губы, нос, глаза - взрослый человек. Слёзы вновь навернулись у женщины.
Наука ещё не объяснила нам вещи нас много удивляющие. Как, почему, отчего мать заговорила с дочерью именно на тему нужную второй, не интересуясь даже предварительными расспросами? Какие связи здесь неизвестные сыграли роль? Много можно предположений строить - их море, как говорится. Однако будем ближе к реальности.
- Лена, кушать-то мы сегодня будем? - раньше от Валентины "мы" услышать было бы невозможно, раньше она говорила "ты", себя она не упоминала. А теперь без этого местоимения терялась семейная связка. Валентина почувствовала, что семья её снова появилась. Дочь приехала не в гости - насовсем!
- Я очень хочу кушать, мама.
Разрядка получилась неожиданно, совсем не предсказуемо и тем легче стало на душе у обоих.
- Ой, мамочка, - восторженно подбежала девушка к поднимавшейся с табуретки матери и покрыла её горячими поцелуями.
- Ну-ну, - только и смогла самодовольно вымолвить Валентина, ни сколь не сопротивляясь.
На стол собирали бодро, вдвоём. А когда управились, Валентина, хитро прищурив глазки, подняла указательный палец вверх. Затем, довольная направилась к видавшему виду буфету и достала бутылку сухого вина, которую несла двумя руками с величайшей осторожностью. Лена, скинув последние остатки грусти, всплеснула руками.
- Ой, что это?
- Лена, этой бутылочке пять с небольшим годков. Когда ты поступила в институт, я в тот же день и купила её. Кончишь, думала, посидим, порадуемся.
- Мама, ты у меня самая лучшая мама в мире. Как я тебя люблю!
- Ну-ну, - опять вымолвила Валентина и где-то на задворках памяти промелькнуло: "Его бы ты тоже любила". Но не было сейчас уже той горечи давешней, он теперь находился с ними. Валентина-то и поставила лишнюю рюмку, а дочь и не заметила, она восприняла как должное: хороший признак - он наш! Он есть! Он с нами!
... А я вот сижу, пишу. У меня стол вполне меня устраивающий, мягкий пуфик, телевизор перед глазами специально купленный для моих политических запросов. И всё бы ничего, но вот дошёл до этой маленькой семейной троицы - он с нами! - и вспомнилась мне моя мать. В отличие от Леночки, у меня умерла мать. Так же, в отличие от Леночки, мать я помнил хорошо, мне было шестнадцать. Я не знаю, уж если горе случилось, то кто из нас в худшем положении - девушка, не помнившая отца и сберегаемая матерью от этого несчастья, или я, мужчина в расцвете сил, всю жизнь которого сопровождало женское лицо такое родимое, такое красивое! Сколько мне в трудные минуты приходилось жаловаться, изливать душу, тая от постороннего глаза слезу, этому эфемерному, сейчас уже трудно представляемому бывшему существу!..
Мать с дочерью выпили по стопки. Как легко она пошла! Переглянулись, улыбнувшись, и принялись, как водится, угощать друг друга закуской. Валентина готовилась к встрече, да и дочь, мы не должны думать, что заявилась совсем уж нахлебницей. И так им хорошо стало после обоюдного внимания, и так далеко отошли их будничные заботы - да не буду я об этом: все мы пили в радости.
- Лена, а ты не хотела бы вечерком куда-нибудь сходить? - вот вещь, которую не объяснила ещё наука! - Скучно со мной ведь будет, - с целой гаммой подстрочников, произнесла Валентина.
- Ой, да ты что, мама.
- Скучно, доченька. Я привычная, свыклась, а ты погуляй, - и Леночки показалось, что в этих словах присутствовала даже и мольба.
Они ещё о многом судачили: Леночка о житье-бытье в институте, особенно запомнившихся последних днях своего прибывания в его стенах и даже про дипломную работу рассказала, вполне сознавая, что грамоты матери для этого понимания не хватит, но уж так хотелось, чтоб мать и это знала. Валентина больше про соседей, про свой небольшой огородик, о редкой теперь их родне, всё укрепляясь в решениях, что главенствующая роль в домике начинает переходить её доченьки - уж так грамотна стала, уж так жизнь хорошо уразумела, уж, видимо, время подошло её. Что-то было в этом. И, однако, это её не страшило. Она с готовностью собралась уступить лидерство дочери.
Вот такая жизнь наша! И не заметишь, как кто-то тобой взращённый вдруг становится - нет, не на одну ступеньку, а выше и вот уже ты и прислушиваешься, да и выполняешь все его желания и вот уже не ты его ведёшь по лабиринтам жизни, а он указывает путь твой!..
4. Ходики мирно и размеренно отстукивали свои тик-так. С улицы, сквозь приоткрытые створки оконца, доносилось покашливание деда Парфена. Издалека слышалось гудение остановившейся машины. Вроде бы не происходило ничего особенного. Но не в моих силах скрывать от вас состояние девушки. Её посетили душевные терзания связанные с тем молодым человеком, которого у подруги сегодня назвала Лёней.
Тогда он ей показался скромным, тихим. Красивым? Да, пожалуй. Был он с лицом, как будто, обыкновенным. При улыбке немного косил рот, но было это так привлекательно и лицо от этого становилось ещё симпатичней. Волос богатый и фигура несомненно редкая. Ему она - как думалось - понравилась тоже. Однако, она не знала, чем именно. Поэтому в уме было обдумано многое, ища ответа. И, видимо, оттого услышав на редкость громкий, захлёбывающий кашель деда Парфена, раздражённо соскочила со стула, бесцельно прошлась из угла в угол, вернулась и села на него.
Она сидела и беспомощно посматривала на ходики. Она давно уже приготовила наряд и к встрече с Алексеем, как раз, стала себя и настраивать. Ей казалось, что не так надо вести себя, как решила только что. Что так она не произведёт на него впечатления. Что так она оставит его к себе равнодушным. Что так она будет просто смешно выглядеть. Всё скрупулезно проанализировав, она вдруг приходит к выводу, что надо искать другие штампы поведения. Она их находила. Ей это начинало нравиться. Она успокаивалась, а через минуту всё перечёркивала. И опять приходила к первым своим мыслям и начинала злиться, что вот всё правильно думала, всё логично, всё объяснимо и всё зачеркнула. Зачем?
Чем ближе подходило время, тем заметно беспокойней становилась девушка. Леночка уже не каждые пятнадцать минут стала посматривать на ходики, а и в пределах пяти не хватало выдержки. Она с ужасом начала сознавать, что приемлемые формы поведения своего на вечеринке так и не смогла найти. Оставалась одна надежда - Светка.
Они были верными подругами. Дружили с класса с пятого. Жили неподалеку, что, по моему мнению, во многом и сыграло роль в их привязанности. Они, даже, как-то поклялись, что никогда не расстанутся и - о Боже, наивность! - серьёзно уверовали.
... Кстати, и я с друзьями (их у меня семь случилось) когда-то клялся в такой же верности и собирались мы "когда будем взрослыми" поселиться семьями в какой-нибудь деревушке и жить на глазах пред другом. Увы!..
А девочки, да уж девушки закончили школу - удачно. Первый порыв, как и у большинства, пойти в институт. Сходили. Неудачно. Не пали духом, решили готовиться к следующему году, но мать Лены один кормилец и помня это девушка пошла на производство. Светка такой возможностью могла и пренебречь, чем и воспользовалась. Они несколько месяцев увлечённо готовились по вечерам и вдруг Лена замечает, что подруга её стала часто задумываться, стала плохо запоминать прочитанное и, вообще, что-то странное появилось у неё в поведении. Списав это на разочарованность такого вида учёбы - и правда, трудно, - Лена неожиданно узнаёт, что Светка выходит замуж "за того, помнишь, высокого спортсмена. Борей его звать". "Ах, вон в чём дело", - подумала Лена, но Борю она не помнила. Ей обидно стало: зачем обманывала, делала вид, что готовится, а сама... Нет, клятва ей на ум не пришла - забыла о ней давно. И только много позже Светка поведала подружке слёзно, как вынуждена была скрывать от неё свою - она тогда так считала - любовь. "Нет, - резюмировала Лена, - я на такую глупость не попадусь. Что это? Встречаемся два месяца как муж и жена, а ты никому не говори... Я не хочу чтобы кто-нибудь знал... Это наше с тобой интимное дело... Я люблю тебя, в этом не сомневайся... Кто о связях наших узнает - не женюсь... Мы поженимся, но когда придёт время. Нет, - заключила Лена, - это ведь заведомый обман!".
Борис женился на подруге. Он оказался самым настоящим трусом. Когда Светка измученная и опустошённая прибегла к последнему средству, объявив ему, что в положении, свадьбу сыграли незамедлительно. А когда вскрылся обман, так же незамедлительно она была покинута. На прощание, правда, Борис оставил память ей о себе в виде небольших двух отметин примерно одной длинны на её головке. "Глупая, глупая, - часто теперь думала Лена, - ну разве трудно распознать подлеца?..".
Да-а, после такой "любви", какую обрела Светка, у многих жизненная дорожка раздваивается: одни, обретя опыт, ищут безошибочный путь к следующему человеку; Светка же предпочла медленное шествие к тому рубежу, возврат из-за которого затруднён. В описываемое мною время, Светка не была и на полпути этой дороги. Но расставленные вешки чётко ориентировали её...
Лена впервые ощутила свободу: не ждёт её ни школа, ни институт, ни производство. Одуреть можно. Свободна, как птица - махай крыльями и лети: куда, зачем, на что - кому объяснять? Я так хочу. Я! Человек не отягощённый ничем! Вот примерное её настроение утром в междугороднем автобусе. И вот её вечернее настроение.
До девушке донёсся скрип калитки. Лена поняла - идут за ней. Кровь моментально прилила к лицу. Сердце её оборвалось. Чувствуя себя как мышь загнанная в мышеловку, Лена соскочила со стула и заметалась по кухоньке. Она была не переодета, она так и планировала, дабы не дать повода Светки показаться слишком заинтересованной в вечеринке. Это была, своего рода, реакция защиты от догадливости, да можно сказать, от логической наблюдательности её подруги: как она днём лихо определила, что Алексей Лене понравился! Она ждала помощи от подруги и, в то же время, ей так этого не хотелось!
А подруга появилась на пороге не одна. С ней был Алексей.
"Вот и выручила", - иронично подумала Лена и на её лице двое заметили растерянность.
- Лена, ты ещё и не одета? - немало удивилась Светка и рассмеявшись, добавила, - Лёнь, помоги ей платье переодеть.
Алексей не смутился, шутку принял.
- А где оно у вас? - улыбаясь, обратился он к Лене.
- Вы правда поможете? - глядя на него, попыталась поставить в неудобное положение парня девушка. Ей сейчас хотелось, чтобы он оказался в том состоянии, которое минуту назад испытала она. Обыкновенная женская логика, обыкновенное мелкое мщение женщины.
- Конечно, - ответ был прост, что и послужило толчком к окончательной раскованности Лены.
- Ну-у, тогда идёмте, - и Лена направилась в комнату. - А уж ты будь добра постоять здесь, - обратилась она с недовольным лукавством к подружке. Та с притворной обидой развела руками.
- Вы побыстрее. Я на улице подожду.
Войдя в комнату, Лена резко повернулась к Алексею и пристально глядя ему в глаза, спросила.
- Вы правда собрались помочь мне с переодеванием?
"Что он скажет?" - победно торжествуя, начала захватывать инициативу Лена.
- Согласился бы, да ведь вы не разрешите.
- Вы не далеки от истины, - до Лены, наконец, дошло, что человек она с высшим образованием и перед парнем блеснуть надо было непременно.
- А знаете что? Давайте перейдём на "ты", - по-простому сбил желание Лены Алексей.
Предложение девушке понравилось, но произнесла она совсем другое.
- И я при вас начну переодеваться. Так, что ли?
Алексей смутился. Она увидела его смущённым. Но удовлетворение от этого не получила. Она, скорей, осталась недовольна собой.
- Простите меня, - помолчав произнесла Лена. - Я согласна на "ты", - и, как бы, совсем чтобы уж рассеялось недоверие его, сочла нужным добавить, - вы отвернитесь, а я переоденусь.
Алексей просьбу Лены исполнил.
- Ну вот, - застёгивая последнюю верхнюю пуговицу, с облегчением произнесла Лена. - Пора и в путь.
Парень резко повернулся.
- Я понял - можно.
- Можно, - Леночка улыбалась ему. Она была красива. Алексей стоял, смотрел на неё и вместо того, чтобы восхищаться, усиленно морщил лоб.
- Лена.
- А.
Алексей мешкал с предложением, которое только что дерзко вломилось ему в мозг.
- Что, Лёня?
- Слушай, - решился, - давай не пойдём на пьянку.
Лена взглядом обвела его.
- Ты не хочешь погулять в мою честь? - игриво спросила она.
Алексей закусил нижнюю губу. Лена опять пожалела, она видела, как не просто ему было дать ответ.
- Я тебя боюсь потерять в пьяной толпе. Мы же гуляли на Май, - напомнил он.
Леночка задумалась. "Нестандартны его желания", - пришло ей в голову. Она взглянула на него, удивлённо пожала плечами, скривив ротик, и ещё раз взглянула на него.
- А... как же... Светка? Как же мы пройдём?
- А мы в окно. А Светка... она же подружка, она простит.
- Ну, давай, - не понимая как следует зачем она соглашается, произнесла Лена. Ей вдруг стало весело.
- А кто первый полезет, - озорно поинтересовалась она.
- Ну я, наверное, - Алексей опять был в своей форме. Он направился к окну. Лена была приятно ошарашена. Она смотрела ему в след и ей начало казаться, что вот сейчас он позовёт её с той стороны не в окно, а в жизнь - большую, длинную и счастливую.
- Куда идём? - когда украдкой через соседский огород они выбрались на улицу другую, спросила Алексея Лена.
Алексей растерянно пожал левым плечом.
- Не знаю.
- Тогда идём туда, - показала вдоль улицы Лена и первая сделала шаг.
- Идём, - согласился Алексей.
Они шли никого не замечая. Они молчали. Они не знали какова их конечная цель. Ну всё как в жизни: живут двое, идут года, а перспектива в тумане. Что там вдалеке? К какой логике стремимся? Где там то место, до которого надо дойти? Ничего не понятно! О-хо-хо-хо-хо.
Подвернулась лавочка - они сели. И опять молчок. Ведь только что, убегая от Светки, им так было весело и вот те на: о чём говорить, все слова куда-то пропали. Так и сидели, испытывая неудобства друг перед другом. Они понимали - надо найти о чём говорить, но как найти?
И тогда Алексей несмело взял её за кисть руки. Лена, вздрогнув, чуть оттянула её на себя, боясь при этом лишиться удовольствия чувствовать тепло его пальцев.
- Какая у тебя рука нежная, - глядя ей в глаза, робко произнёс парень.
- Ты находишь? - смущённо потупилась девушка.
- Нахожу, - ласково подтвердил Алексей. - Давай погадаю.
- По руке?
- Ага.
Неожиданно Лена весело рассмеялась, сбивая Алексея с меломании. Он почувствовал внутренний дискомфорт, отразившийся и на его лице в виде небольшого покраснения.
- Я что-то не то сказал? - обеспокоился он.
- Да нет, - успокоила его Лена. - Просто я вспомнила. Мне гадали уже. Мама рассказывала, как цыганки маленькой мне гадали по ручке. - Лена мечтательно уставилась на противоположную сторону улицы.
- Ну и что же она тебе нагадала?
- А, да так, - Лене не хотелось Алексею рассказывать о гадание цыганки. Мать ей донесла всё, кроме, конечно, серег. Сначала это Лену забавляло, но с возрастом девушка пришла к убеждению, что так оно, видимо, и случиться. "Это фатум", - решила она. Ей хотелось другой жизни. Ей надоела эта бедность. "Тогда и маму заберу", - начала она подумывать, представляя себя полновластной хозяйкой больших комнат непременно, почему-то, казённой квартиры.
Алексей, видя нежелание Лены посвящать его в гадания цыганки, докучать не посмел.
- Лена, ты с мамой живёшь? - сменил он тему.
Лена молча ответила.
- А отец... - он не докончил, девушка спешно опередила его.
- Папа умер, - ей не хотелось услышать расхожие предположения, когда решают, что, если живут без отца, то он злостный неплательщик алиментов.
- А-а, - протянул понимающе Алексей, про себя отметив, как неуклюж сегодня он в разговоре.
Наступило новое молчание. Они себя чувствовали беспомощными. Опять возник вопрос: что-то надо делать. А что?
Скрип калитки раздался справа от лавочки. Лена и Алексей инстинктивно повернули головы. Вышла дородная, преклонных годов женщина и, заметив сидящую пару на её, по всей вероятности, лавочке, как-то недобро, отвернув голову не слишком в бок, пригляделась к ним. Это молодёжь рассмешило.
- Садись, бабуля, - соскочила парочка с лавки и бегом пустилась вон.
Бежали долго, закатываясь от смеха. А когда взяла одышка, перешли на шаг, перебросившись шутливо воспоминанием только что прошедшим и всё. И опять им не о чем стало говорить. Впрочем, теперь это и неважно было. Они шли медленно, бесцельно в конец улицы. А когда добрались до конца, Лена повернулась к Алексею и капризно показав пальчиком на пересекающую улицу, произнесла.
- Пойдём сюда. Я тут не была.
- Пойдём, - ответил Алексей.
И они пошли по этой улице. А в конце...
- Свернём вот на эту? - спросила девушка.
- Свернём, - ответили Лене.
И так они блудили, думая каждый о своём.
А потом они попали в центр города, в скверик очень аккуратный, удачно расположенный. Посередине были клумбы с цветами, кустарник подстриженный и лавочки, отчего-то покрашенные, немного утопленные в этот самый кустарник.
Вы скажите в идиллию вдался я, не бывает таких сквериков в нашем городе. А я вам скажу: бывает. Просто он существовал с неподалёку находившемся городским отделом милиции. Поэтому клумбы опустошались медленно, а кустарник приводили в негодность совершенно осмотрительно.
Появилась Луна - это небесное светило все любовные тайны почти всех землян хранящее в себе.
В самом деле: кто избежал её первый раз целуясь? Редко кто. Половина, здесь точно, человечества избежать её не смогло. А мы на неё смотрим и нам кажется светит и всё тут, но основное-то её назначение давать любовную силу человеку. И она очень добросовестно с этим справляется. А нам и невдомёк!
Леночки она казалась такой яркой впервые. Леночки даже захотелось прищурить глазки. Леночка разглядывала её и вдруг ей почудилось, что Луна улыбается. Да-да. Вы не поверите, но так это. Луна улыбалась. Леночка отвела взгляд, привыкла глазами к темноте, затем резко перевела глаза на неё. Суровая вначале, - обиделась здорово, - Луна обрадованно расплылась в улыбке. Она снова улыбалась.
- Лёнь, - тихо прошептала Лена.
- Что? - так же тихо спросил Алексей.
- Лёнь, а Лёнь.
- Ну что, Лена, - Алексею было приятно, наконец, услышать голос девушки.
- Лёнь, та посмотри на Луну - она улыбается.
Алексей долго всматривался, но обнаружить ничего не смог.
- Где ты видишь? - спросил он.
- Да вон же, туда смотри, где рот у неё.
Алексей смотрел ничего не понимая.
- Не видишь? - пожалела его девушка.
- Лена, тебе кажется.
- Да нет же. Ты посмотри внимательней. Вон туда. Вот, где чёрненькое, - убеждала девушка.
- Лена, это горы, поэтому то место чернее. Там же тоже горы есть, как и здесь.
Но Лена объяснениям Алексей не вняла.
- Нет, всё же она улыбается, - с небольшой долей сожаления, уступила девушка.
За всем этим она не заметила, как Алексей её легонько обнял и слегка прижал к себе. Не задумалась она ни о чём и тогда, когда почувствовала голову Алексея в своих волосах. Она только ощутила горячее его дыхание где-то с боку чуть выше уха и ближе к затылку. И когда Алексей, накупавшись в её волосах, объятья стал усиливать и тут Лена не поняла себя: сопротивление ему оказать отказалась. Она знала, она читала к чему это ведёт и всё-таки. Для неё отсутствовал вопрос - а можно ли так разрешать обходиться с ней? Интересное состояние переживала Лена. С ней это было впервые. "Неужели вот так всё просто?" - диву давалась девушка, с какого-то момента сама плотнее начиная прижиматься к Алексею.
А дело шло к поцелуям. И девушка с боязливым любопытством ожидала. Не испытывала она стыда, не испытывала неудобств. Она поняла: человек с нею сидящий навсегда её. И чтобы ему не вздумалось с ней сделать - она его.
Алексей прижимал Лену всё сильнее и сильнее, блуждая ртом рядом с её губами. "Вот сейчас. Вот всё", - напряжённо стучало в висках у неё, но он не решался её поцеловать, ему что-то мешало. Лена ждала, Лена не подозревала, что прежде ей придётся испытать и ещё одно чувство, коем богата любовь. Она грудью вдруг почувствовала Алексея: её тугая, упругая грудь упёрлась в него. Лену охватила какая-то мелкая, непонятная дрожь - дрожь схожая с той, когда мёрзнет человек, но ей не было холодно. Дрожь усиливалась и Лена уже не могла скрыть это от Алексея. "Что же такое со мной случилось?" - она не понимала ничего. Она не знала, что не надо этого понимать. Новое чувство сменило любопытство страхом. Лену пугало, а если Алексей захочет узнать, что с ней. Соврать она ему не сможет, а как разъяснить?..
О, милые, милые женщины! Сколько вам в этой жизни приходиться волноваться, сомневаться, страдать, разочаровываться. Я за вас постоянно переживаю. Одно меня при этих думах успокаивает - за всё это вам Бог дал счастье быть любимой. И только вам Бог дал силу не раскрываясь ни перед кем, глубоко чувствовать того человека, которому вы бы отдались без остатка. Мучительно, жутко, но что ещё в жизни может быть прекрасней! Нас, мужчин, Он обделил всем этим. Да будьте же вы счастливы! Да украшайте же наш мужской быт!..
Но мы отвлеклись. Наши подопечные уже поцеловались. Мы при этом не присутствовали и хорошо. Мы были просто лишними. Теперь Лена Луну не замечала, наступил Лунный черёд фиксировать события. Что же Луна увидела? Она увидела, как парочка приглушённо копошилась на лавочке. Как её вспугивал каждый случайный прохожий и она, парочка, отсоединялась друг от друга настолько, что посланному Луной свету не составляло труда протиснуться между. Когда же парочка смыкалась, добрый наш сосед по космосу любезно забирал свет протиснувшийся назад, дабы не мешать. И когда Алексей повёл Леночку домой, она, Луна, выбрала на небосводе такое место, откуда ей удобно стало освещать им путь. А как же ей не хотелось с ними расставаться! Она даже бледнеть начала.
Лена и Алексей стояли у крыльца. Лена медленно доставала из кармашка платьица ключик от дома. Что касается Луны, то решив, что присутствовать при дальнейших интимных делах этой парочки ей уже будет стыдно, она убежала за подвернувшееся облачко. Она дала им любовную силу, а дальше их дело сберечь её или пренебречь ею.
Лена очень осторожно зашла в дом. Свет включать не стала, однако, благодаря не закрытым на ставни окнам, обнаружила на столе ужин, заботливо прикрытый вафельным полотенцем. Кушать ей, конечно же, не хотелось. Она прошмыгнула в комнату и быстренько раздевшись кинулась под одеяло: кровать ей была подготовлена.
Кто мне скажет, что человек после такого может уснуть сразу? Ей так и чудился Алексей, закрой она только глаза. Она его вспоминала с улыбкой, с каким-то подобострастием. Лене верилось - он её. Лена с нетерпением ждала дня. Ей хотелось солнца.
- Мама, мама, мамочка, - вдруг услышала не спавшая Валентина.
- Что, девочка, - отозвалась.
- Мама, я лягу с тобой?
- Иди, девочка.
И Леночка, как в добрые детские года, подбежала к кровати матери. Она обняла её, поцеловала, перебралась с предосторожностями к стенке, укуталась лицом в седые волосы женщины и улыбаясь чему-то почувствовала себя там, где всяк из нас бывал.
У Валентины было счастье своё. Ей показалось, что дочь её настолько соскучилась по ней, что и уснуть без неё не сможет. А нам Толстой, а нам Тургенев - да ни одна женщина не обнаружит любви у другой, коль та не захочет, хотя и мать.
Любовь... Что это такое? Кто мне может дать исчерпывающий ответ? Сколько трактатов, сколько рассказов, повестей, романов дала любовь и нигде не объяснено - что это такое. Одни считают любовь счастьем, другие горем. Одни уверены, что при любви отрастают крылья, другим она вешает петлю на шею. Так что же она такое - любовь?!
5. Однако, оставим на время нашу героиню. Её чувства интересны, её мечты замечательны, её сны поразительны. Всё я расскажу о ней, но не сейчас. Пусть побудет со всем накопившимся одиноко. Я задним числом восстановлю вам подробности. Захлестнула меня думка о любви. Хотелось бы поведать о большой, неповторимой никакими мелочами, ну просто неземной любви. Но... но! Как же возможна неземная любовь на земле? Расскажу-ка я вам лучше слегка о себе.
Рано я вставал. Сколь себя помню - до зари. А жили мы у речки, на окраине города. Какие места это были! Помню, соскочишь утром с постели, протрёшь глазёнки, тихонько, чтобы не слышали взрослые, отопрёшь засов двери, тихонько, чтобы не скрипнула дверь, отворишь её и вот она свобода - бежишь сломя голову по крутому склону к реке. Бывало - падал: все коленочки ссаживал. Но оглянешься - кругом никого: плакать не перед кем. Плюнешь на ушибленное место, разотрёшь слюной и поковылял дальше. А на берегу у меня особое место было - небольшой обрыв меж двух кустов тальника. Я садился, опускал ножки в воду и млел от удовольствия. Меня всегда поражало: отчего это вода такая тёплая, когда кругом так зябко? Ещё я любил смотреть как восходит солнце - красное, красное; огромное, огромное! Глянешь на него - вроде на месте стоит. Отвернёшься на минуту - оно к дому над обрывом подходит. Ещё минута - нет солнца: оно за домом. Тогда, разинув рот, ждёшь его медленное появление из-за. Боже ты мой, а тишина-то какая! И попадало же мне как, когда находили меня родители у этого опасного места. Запрещали они, ругали, уговаривали и даже ремнём наказывали! Но нет, я был упорен. И не действовали на меня ни Баба-яга, ни черти, бродящие по тальнику (идея мамы), ни утопленницы, утаскивающие за ноги в воду маленьких ребятишек. Я был дитя природы. Я ничего не боялся. И видя мою неисправимость, и своё бессилие родители смирились. "Только осторожней", - сказали они. А было мне всего-то ничего.
Тогда я наслаждался Миром. Тогда я ещё не ведал, как Мир жесток. Непонятно мне было для чего есть женщина, зачем мужчина. И насколько может быть устойчивым сообщество под названием семья, меня вовсе не тревожило. Я не мог задаться этими вопросами в силу своего возраста. Господни Заповеди, эти Основные Законы для человечества, мне были неизвестны. Но я был чист! Я был пока безгрешен! Мне предстояло всё это постичь. А пока...
Я садился, опускал в воду ножки и млел. И когда всходила солнышко довольно высоко, я шёл домой, не торопясь, придерживаясь примерного направления, поминутно отвлекаясь на разное заинтересовывающее меня. А интересовало многое в те лета. Я любил, сорвав одуванчик обдувать его - мне нравилось, как разлетаются зонтики-пушинки. Я не пропускал ни одного растения-лопуха, непременно считал себя обязанным его коснуться, а то и постоять рядом, дивясь, на коленочках. Я, как бы, преклонялся пред ним, пред этим чудо-растением. А на мягкой приятной травке любил поваляться - полежу на животике, перевернусь на спинку и тогда всматриваюсь в небо голубое-голубое, где часто пролетали, а то и зависали надо мною жаворонки. И так их песнь на меня действовала, что даже и засыпал ненадолго. Я думал, что родился для жизни счастливой. Мне казалось, что жить я буду вечно.
А дома меня ждали. Дав согласие на мою неисправимость, мать теперь раз пять выходила на крутой обрыв под яра и приложив ладонь ко лбу над глазами (видимо для чёткости), всматривалась. Она знала, где меня искать. Она беспокоилась теперь за меня молча. Небольшого роста, хрупкого телосложения, она прекрасно поняла душу ребёнка. И как только я подходил к подножию обрыва, она тотчас покидала своё место наблюдения и спешила в дом. И там уже, как ни в чём ни бывало встречала, обычно поцелуями, меня. А я не сопротивлялся её нежностям, они для меня были приятны. Здесь и бабушка, любившая стряпать, начинала суетиться, поднося: то пирожок с вареньицем, что я очень ценил, то ватрушечку с творогом, что я также любил, а то и замысловатого рисунка, кренделёк, облепленный сахарком. Я насыщался.
Сколь себя помню, у нас рядом с оградой всегда находилась лавочка. По вечерам на ней собирались рядом живущие. Поговорят, посплетничают, иногда выяснят, бывало и в грубой форме, меж собой отношения. И в темень, ближе к полуночи обычно расходятся с тем, чтобы завтра всё повторить. Так и текла эта жизнь на окраине городка. Ну, это вечерами. А поутру, нагулявшись и насытившись, я непременно торопился к ней. Там, справившись с дворовой уборкой, всегда сидел дедушка - отдыхал. Поза его была неизменной: небольшая сгорбленность, руки локтями упёрты в колени, кисти рук охватывают самих себя. И вот в это замкнутое пространство я забирался. И тогда начинался наш серьёзный разговор на темы о высоких материях.
- Деда, а солнце далеко?
Дед молча, утвердительно качал головой и я, не видя этого, чувствовал ответ.
- Деда, а чё так долго день длится?
- Это нам так кажется. На самом деле она быстро вокруг себя повёртывается.
- Кто она? - уточняю я.
- Земля. Она вокруг себя крутится, поэтому и бывает день и ночь.
Я озадачиваюсь.
- Деда, а почему ночь всегда быстро проходит?
Опять слышу голосовую усмешку, затем очередное пояснение.
- Спим мы. От этого и ночь нам кажется короткой.
- Деда, а вот если посчитать - сколько за свою жизнь ты километров сделал. Много будет?
Дед озаряется, начинает улыбаться и с искоркой в глазах (потому как они у него начинают излучать тёплый блеск), отвечает.
- У-у. Много. Я вот в детстве на пастбище в ночное ходил, так ведь, каждый день четырнадцать километров туда и четырнадцать обратно. Вот и считай!
- Деда, а Бог есть?
- Я в Него не верю...
А после дедушка шёл полежать, затем собирался на работу.
К этому часу просыпалась сестрёнка и, покапризничав немножко, искала меня. Без меня она никогда не садилась за стол. И хотя я ещё не был голоден, своим маленьким умишком понимал, что от меня требовалось: подставлял стул к столу и взобравшись, спокойно сидел и смотрел, как кушает Оленька. При этом я не дотрагивался ни до чего. И эта идиллия не предполагала к мысли, что буквально через четверть часа что-либо не поделив, будем ругаться, а часто и драться самым натуральным образом.
Я очень любил разговоры взрослых. Я мог часами сидеть и слушать их пересуды. И тогда, когда вечером собирались соседи на нашей лавочке, я, порядком за день уставший, при валясь к матери или бабушке, слушал разинув рот всё, о чём судачили, в конце и засыпая.
Обычно, в то далёкое для меня времечко, всяких гостей у нас принимали радушно. Вот один из характерных примеров. Он уже запомнился мне тем, что ждали мы с сестрёнкой от гостя карамелек или, на худой конец, комочка сахара. Увы, с чемодана, всё переворошив, гость достал два огромных куска сала, чем и опечалил.
Сало...
Чёрт его знает: бывают ведь более яркие для запечатления памятью случаи из детства. Наверняка. Но по каким-то нам неведомым причинам, проносим сквозь жизнь свою мы часто несущественное.
Я сижу на полу и задрав голову ловлю всё вылетающее из уст разговаривающих. Теперь, когда надежда на угощение так трагически оборвалась - Оленька насупившись даже ушла на кухню и оттуда недобро поглядывала на то, что творилось в комнате - мне более, как и делать нечего не оставалось.
Но душевная надломленность в детстве быстро проходит. И уже вечером от обиды и след простывает.
Меня начинает клонить в сон. Но я ещё вижу, как общее внимание обращённое поначалу к гостю, постепенно начинает ослабевать. Мать переходит к разговору с бабушкой. Отец и гость не могут переговорить о своих близких (гость доводится ему племянником). Дедушка... дедушка сидит молча не отдавая ни чьей компании предпочтение. Беседу ведут неторопливо, с очень немалой заинтересованностью.
Я клюю носиком, у меня смыкаются глазки: сомкнутся и с трудом открыв их я вижу, как уже мать беседует с гостем, а бабушка о чём-то сговаривается с отцом. Ещё клевок - и мать перешёптывается с отцом, а гостя расспрашивает бабушка. Ещё - и вот, мать сидит молча, а бабушка, дедушка и гость при поддержке отца пьют за здоровье маленького моего братика, мирно посапывающего где-то там, от шума подальше. А ещё через небольшой промежуток времени раздаётся зычный, с хрипотцой в определённых местах, голос моей бабушки: "Хас-Булат удалой..." - поёт она с чувством, чуть, хотя, что там чуть, порядком склоняя в левую сторону голову, левой же рукой размахивая, для объёмности ли звучания, али для привлечения постороннего глаза, или, может, для своего удовольствия, может в помощь себе. Это коронная её песня. Никакое питие с участием бабушки не обходится без этой песни. "Бедна сакля твоя..." - глаза её на особенно ударном слоге закрываются и рот с одним верхнем зубом, источает капельки мокроты. И кто бы ни сидел за столом, всяк в свою меру помогает ей в пении подтягиванием. От этого песня, изобилующая разными тембровыми оттенками, ассоциируется как волнистое разноцветье, а голос бабушки будто пущенная сквозь неё белая стрела.
За первой песней после непродолжительного перерыва, связанного с приведением духа в порядок, а также с приёмом очередном порцией пива, также и с обменом возникших мнений следует вторая не менее популярная застольная - "Сронила колечко", которая поётся бабушкой совершенно в другом ключе, как сказали бы музыканты.
Она, поёрзав задом, выбирает наиболее удобное для своего тела положение. Затем, скрещивает руки на груди и начинает:
- Сронила колечко... -
и все замолкают, все ждут того места с которого можно поддержать одинокое начало. И даже дедушка мой молчаливый, облокотившись локтями о стол и низко поникнув головой, начинает бубнить что-то похожее по мотиву на "Сронила колечко".
После этих двух столь любимых бабушкой песен, ей требуется много времени на восстановление сил - она выкладывается полностью. Однако, с этим веселье не прекращается: гармошку-"хромку" берёт отец. Чем-то он схож с бабушкой в области "искусства" - и у него тоже, как и у неё две мелодии, одна из которых задушевная. И он также их всегда исполняет, но в отличие от бабушки в подпевалах не нуждается. Он неважно играет на "хромке" и всё же разобрать мелодию можно.
Он с гордостью достал с футляра потрёпанную гармошку и после, как бы, обязательной разминки, растянув меха, поёт:
- Когда б имел златые горы ... -
Голос его в сольное исполнение не годиться: громкий, крикливый. Часто не понять было дурачится или в самом деле старается. И до конца этой песни он не знает, а чтобы мало кто разобрался, обычно прерывается там, где "знания" заканчиваются, со словами: "Да где же их взять эти горы", - и переходит на другую, на ту, которая трогает до слёз и не его исполнением, а своим содержанием. Не припоминалось, чтобы запев эту песню, отец мой был несерьёзен. Но более поражало поведение матери при том. Она покидала застолье, отыскивала какой-нибудь уединённый уголок, садилась там, сложив руки в подол, кротко и сильно о чём-то задумывалась. И часто, наблюдая за ней (я боялся к ней подойти, боялся спугнуть её думки), как вроде, и отблески в глазах замечал. А отец пел:
- Как помру я, помру я,
Похоронят меня.
И никто на могилку,
Не придёт ведь тогда.
Пел эту песню отец до конца, вкладывая, как и бабушка в свою "Сронила колечко" всю душу. И как бабушке, ему требовалось восстанавливать силы после. Каждый, верилось, задет был за живое этим напоминанием о неотвратимости далёкого своего конца(что конец будет где-то там, в будущем, грезилось, наверняка, любому: где-то там!..).
Но жив сейчас человек!
Запевает бабушка "Вот кто-то с горочки спустился" и все с облегчением подхватывают её, приходят в движение. "Наверно, милый мой идёт", - появляются улыбки, восстанавливается сообразно гульбе настроение. "На нём защитна гимнастёрка, Она с ума меня сведёт", - и только мать уже не может отделаться от своих гнетущих дум. Она там и остаётся сидеть с тем же выражением лица, в том же положении. И теперь её пошевелить кому-либо трудно, а уж развеселить и подавно.
Клюя носиком я чуть было не сваливаюсь набок. Заметив, мать встаёт со стула, подходит, целует в макушку, в лобик, щёчку, ласково что-то нашёптывает на ушко. Снимает майку, короткие на лямочках штанишки и выговаривая: "Чи-чи-чи-чи-чи", - на руках понесла опять же целуя, в кроватку. Я, видимо, сквозь сон чего-то прошу, так как она уговаривает.
- Завтра, сыночка, завтра, маленький. Спать надо сегодня.
И вот мне пол ста, а будто всё сплю. И чувствую я - пора просыпаться. Но кто не знает с каким трудом это даётся...
6. Да, замечательно то, что связано с детством. Иногда раздумаешь и жалко его. У каждого оно проходит по своему и каждый во времени не дождётся его отдаления - хочется побыстрее стать взрослым. Ну что же, стал ты им. Дождался. И что ты приобрёл? Муки, разочарования. Встретился с несправедливостью, пошлостью, грубостью, неверностью. А счастье где? Где радости? И они есть, но как незначительно их присутствие в повседневности.
Однако, я вас утомил, наверное, своими воспоминаниями. Вы же взялись читать о девушке, а я о себе. Да и Леночка уже проснулась, успела улыбнуться и вдруг задуматься. Вы меня можете осудить, но воздержаться оттого, чтобы ни описать Леночку в данной ситуации я не смогу.
Натянутое до плеч одеяло скрывало её телесные подробности, поэтому их мы не будем касаться. Ручки её, отвыкшие от работы грубой (добавлю: интеллигентные), с аккуратно обработанными ноготками, лежали вдоль тела, поверх одеяла ладонями вниз. Губки чуть-чуть кривились, побуждая думать о не полном благополучие в её мыслях. Да и глазки тому были подтверждением: смотрели вдумчиво, куда-то в потолок, впрочем, его не видя. Это чисто внешние проявления. Духовная же часть человека намного содержательней бывает в каждом из нас. Судите сами.
Леночка не впервые представляла себя невестой: фата, подвенечное платье, беленькие туфельки на высоком каблучке. Да, на высоком. Она давно поняла: чтобы выглядеть девушкой среднего возраста необходимы как раз каблучки, а ещё... ещё начёс из волос. Всё это ей ясно представилось. Но вот чего она никак не могла уразуметь, так это то, что надо будет говорить. Нет, как вести себя она знала: ступать будет медленно, с достоинством, гордо держа свою прелестную головку. А вот о чём вести разговор? Какую тему развивать в таком случае?
Этот вопрос её занимал постоянно. Обычно, доходя мечтами до известного места, Леночка как бы спотыкалась и дальнейшие её представления чёткой направленности не получали. Мучила она этим. Она не понимала, что чтобы фантазия разыгралась во все свои возможности необходимо было присутствие реального кандидата в суженные. И вот теперь, с его появлением, она будто наяву заметила кортеж, быстро мчащийся по городу. А в нём, в первой машине, она и Лёня. Вся свадебная атрибутика останавливала многих поглазеть на её счастье и это было приятно, но основное желание сию минуту она находила в поцелуе. Он для неё важен в этой ситуации. Почему-то она думала, что поцелуй его жаркий, страстный дозволял надеяться на надёжную защищённость от всего и вся. Что на это скажешь - любовь приносит нам такие чувства. Она настолько коварна, настолько изощрённо опутывает душу, что мы уж и готовы воспринимать нами возлюбленного никак не меньше божества. Мы забываем о человеке как таковом - у него нет недостатков, он всемогущ! И чем сильнее слепая часть любви, тем плачевней прозрение, когда пелена с глаз спадёт и мы видим: "Ба! Да он ничтожество, он ни к чему не приспособлен, он примитивен в жизни", - а у нас дети!!!
Но мы отвлеклись, а Леночки вполне хватило того времени чтобы изменить положение. Теперь она сидела, склонив потрёпанную волосами головку к коленям, да так, что зубки её слегка их покусывали. Она не замечала ласки, оказываемые ей солнцем. Она не слышала звона, доносившегося с огорода ведер. Она сидела в каком-то оцепенение. Непонятная тоска подчинила её существо. И на фоне этого так чётко, так ясно, будто над ухом: "Ну ты и стерва!" - Леночка дёрнулась и походило это на то, как если бы на вас неожиданно хотели положить мешок песку, а вы ловко из-под него увернулись. "Да не обязана же я под твою дудку плясать", - Светка пропала, а с неё и тоска. И вот вам все признаки весёлого настроения: улыбка, беспричинный смех, проба голоса, потягивание в удовольствие, кривлянье перед трюмо и рожицы, адресованные, ну ни как не постороннему. А затем танец. Она кружилась вокруг стола с ним, с Лёшей. Это их свадебный вальс. Он ведёт её нежно, придерживая чуть заметным касанием талию. Его дыхание достигает её лица, а его глаза смущают Леночку, однако не на столько, чтобы быть потерянной. Её губы что-то нашёптывают и она, прислушавшись, различает: "Лёня! Лёнечка! Лешенька!". "Боже, - думает она, - я его люблю!". Она останавливается, - сколько сил потрачено в признание! - пододвигает табуретку к столу, садится и, положив подбородок на тыльные стороны ладони, выражает на лице озабоченность.
Озабоченность... О, как надоедает она в процессе жизни. Нам постоянно чего-нибудь не хватает. И если приобретается то, что требовалось в эту единицу времени, мы вовсе не избавляемся от заботы. Здесь же, с угасанием, появляется другая, такой же значимости, а может и значимей. Канет в лету эта, а на горизонте вот она, следующая.
Леночке пока казалось - проживёт она с месяц и все её подобные тревоги, все беспокойства отойдут, как по мановению волшебной палочки: у неё появится надёжная опора! Она улыбнулась, подумав: не придётся тогда гадать, что нужно говорить невесте. И будущее ей представлялось некоем раем. И хотя точного разумения рая составить себе не могла, но чувствовала приятность от таковых сочетаний букв.
- Доченька, а что это голенькой сидишь? - скорее вежливым напоминанием прозвучали слова матери, нежели удивлением.
Леночка пристально осмотрела себя.
"И всё это ему!" - она гордилась своим телосложением.
Правда, совершенство поражало. Мне даже представляется - не один художник сделал бы карьеру всего лишь нарисовав без излишеств это чудо.
Леночка повернулась в сторону матери с ответом, но той, как не было. Ничуть не огорчившись, девушка сбилась в самолюбование. Она с придирчивостью осматривала свои ручки, затем ножки. Она дотронулась своих тугих грудей и тут ей, ой как захотелось его руки! Она и подала правую вперёд. И грудь та воспылала.
"Он мой! - благоговела Леночка, - он мой!" - и подспудно к этому слышалось: "Я его! Его я! Я! Одна я!" - и закрадывалась виртуальная ревность: "Я не позволю ему познать другой женщины!". И опять слёзки, но уже счастья омывали беленькое личико девушки.
"Господи! Дай мне его на век!".
Да-а. По-разному люди сходятся. Но вот девушки во все времена близки своими помыслами о замужестве. Их представления как-то перекликаются несмотря на временную разность. Я вспомнил свою бабушку и её рассказ о своём счастливом житье-бытье с моим, естественно, дедушкой по материнской линии.
Странной была эта пара: он - ростом около двух метров и она - чуть головой достававшая ему до груди. Она - круглолицая, в прошлом не лишённая симпатии и он - длиннолицый, горбоносый, впрочем, и не слишком страшный. Она - огонь и пламень, пробивная и общительная и он - за всю их большую жизнь не назвавший её более нескольких разов по имени, неразговорчивый и нелюдимый в трезвом виде.
Да и брак их состоялся не менее странно. Родители его жили зажиточно и, конечно же, прочили пару достойной. Но когда пришёл срок иметь сноху и когда собрались идти со сватовством - были немало удивлены требованиями единственного сына, лежащего на полатях, идти сватать Конёву Настю, бедняцкую дочь, вернее, одну из дочерей большого семейства пьянчуги Коня, как кликали отца будущей бабки Насти. Упорное сопротивление родители сломить не смогли и вынуждены были идти на поклон к забулдыге.
