в пропотевшей изодранной робе.
Он не спрашивал, чей преступил я закон,
буркнул лишь, как хозяин худобе:
"Эй, полегче! Костьми тут греметь не к добру!
Справка есть?.. Лезь же, в лодку, однако..."
Не гадал повстречаться с ним, если умру,
средь немыслимо затхлого мрака.
Я на вёслах. Он правит привычно рулём.
Кроме нас ни души, ни бездушных.
Пятаки, снявши с глаз, бросил в банку с рублём,
что с кого-то содрал равнодушно.
Тишина. Нет в ней частого лая собак,
конвоирского окрика злого.
Здесь уже не страшит бригадирский кулак,
оскорбления резкое слово.
И не важно, сколь долго уже мы в пути,
как и то, что молчание длится.
Расстилается вдаль мир, что нас отпустил,
до почти нереальной столицы.
Проплываём посёлки, где чуть погодя
солнце выйдет на волю из сопок.
И щека ощущает слезинку дождя,
что пока удивительно робок.*
------------
* Написано по картине Иванова Евгения Викторовича "Небесный этап"
