Хрустит рубашка на горячем теле.
И жухнет зелень. В дымке весь Кавказ,
которую здесь эти дни надели.
Я был бы рад услышать голос твой,
да не придётся, к сожаленью, боле.
Запомнится весёлый и живой
он навсегда. Лишь тот, с оттенком боли
последний наш с тобою разговор,
так исказивший общую картину,
посеял в чувствах горечь и раздор,
и занавес согнал на середину
вдоль авансцены, названной "душа".
Он вдруг исчез, прервавшись мимолётно
и ускользнул, куда-то вдаль спеша,
из трубки оглушительно свободной...
