А. Дешабо
- Здравствуй!
- Здравствуй!
- Ты изменилась.
- Ты тоже.
- Сколько мы не виделись, два или три года?
- Два с половиной. Ты уже забыл, когда мне подарил синий эстамп. Он полыхал синим огнем. Это было море или тайга?
- Тайга не бывает синей.
- А мне тогда казался весь мир, синим.
- Это был май?
- Нет, июнь. Воскресенье. Мы взяли лодку на прокат и переплыли на остров. Небо было холодным, и синим и ты тоже был холодным.
- Я тогда устал.
- Мужчина не должен уставать, это ты сам говорил. А потом мы лежали в высокой траве и ты читал Лоуэлла:
Даже он застенчивый, неуверенный,
Порою бродил по гребню горящей крыши
Подставляя под вспышки
Разряженные клеточки мозга.
- Я тогда много писал.
- А потом ты очень спешил. Тебя ждала женщина?
- Нет, у меня ее не было. Она появилась потом. Я спешил сесть за работу.
- Но ты же по воскресеньям не работаешь?
- Я заканчивал цикл стихов, которые обещали напечатать.
- Но их же не напечатали?
- Нет. Мне отказали.
- Ты невезучий.
- Я знаю.
- Когда ты уходил, сказал, чем больше мы ходим по дорогам, тем больше вероятность встречи, потому что все дороги переплетаются как судьбы людей. Потом ты ушел. Я осталась одна на острове. Мне не хотелось идти домой. Меня всегда охватывает тоска, когда я одна в большом пустом доме, будто на другой планете. Лучше жить в перенаселенной квартире. А ты где жил?
- Где придется.
- Ты никогда не обращал внимания, где спишь и что ешь.
- Может быть, я как-то об этом не думаю.
- Тебя до сих пор не печатают?
- Нет.
- Почему?
- Не знаю.
- А мы еще раз встречались, забыл? Это было осенью, лил страшный дождь, будто на нас опрокинули море. Мы оказались в одном подъезде, через два дома, в котором я живу. Мы шли по лужам, не выбирая сухого места, кругом была вода. А потом я варила тебе кофе, ты его любил пить несладким. Ты остался у меня и мы, потушив свет, долго не спали. Включили "Спидолу" на коротких волнах и слушали джаз. Ты помнишь?
- Помню.
- А кто эта женщина? Она красивая?
- Не знаю?
- Выше меня?
- Не знаю.
- Ты о ней не хочешь говорить?
- Может быть.
- До начала суда осталось пять минут, но судья наверно опаздывает. Давай о чем-нибудь говорить.
- Давай.
- Ты помнишь как я работала за городом, на геодезической съемке и ты не зная моего адреса, поехал ко мне?
- Помню.
- Ты увидел меня из окна поезда и каким-то чудом, открыв двери, выпрыгнул на всем ходу. Ты боялся что убьешься?
- Нет.
- А я за тебя боялась, перепугалась вся и стою ни жива, ни мертва и ноги будто одеревенели, с места не смогу сдвинуться, а ты подошел и смеешься. Я тогда первый раз на тебя накричала, всю злость на тебе выместила, что пережила в эти минуты. Потом мы около леса нашли шалаш. Ты сказал, что будешь делать капитальный ремонт крыши, а меня послал собирать сушняк. Ночью у костра ты прочел мне свои первые стихи:
А какая на Веге весна?
Голубая, зеленая, рыжая?
Может просинью яркой ясна
Иль песками горячими выжжена?
Может бурей, ураганами
Или грозами исполосована...
Ты отыскал на небосводе это созвездие и долго рассказывал о нем и о человеке. Ты говорил: "нищета, войны, голод, власть, деньги, это ничто по сравнению с чувством человека, сделавшего первый шаг навстречу загадочной весне в другом мире. Чувство человека прошлого, стоящего над поверженным бизоном и чувство человека будущего вступившего в царство неразгаданных тайн бесконечно большой Вселенной. Между ними тысячи поколений, тысячи кирпичиков из которых строится мост на Вегу". Эта была самая хорошая ночь в моей жизни. Мне хотелось, что бы она никогда не кончалась. Ты помнишь эту ночь?
- Помню.
- Потом были ночи холодные и неуютные, тоскливые и одинокие. По-
чему ты не приходил?
- Не знаю.
- Ты что делал?
- Работал.
- Так много работал?
- Да.
- Ты помнишь, как мы встретились?
- Да.
- Это был теплый вечерний дождь. Мы шли из заводского клуба, в котором, несмотря на объявление, танцы не состоялись. Мы - это пять подруг - одноклассниц. Ты подошел и сказал, что заблудился, спросил на английском языке как пройти на Манхэттен. Все пожимали плечами и смеялись и только я ответила: "за углом, налево и на обратной стороне земного шара, в нескольких минут ходьбы отсюда, при условии, что вы разовьете третью космическую скорость." Это было не смешно, но тебе пон-равилось, что я знаю где находится этот район и немножко владею английским. А потом все ушли и нас оставили вдвоем. Дождь так и не кончился всю ночь. Помнишь, мы ловили открытым ртом дождинки и считали, кто победит. Когда нам это надоело, у меня на шесть капель было больше. А потом мы шли по набережной в теплую мокрую ночь. Наверно все люди несчастливы, которые впервые встречаются в дождь. А ты как думаешь?
- Наверно.
- Нас будут мирить?
- Не знаю.
- Говорят, когда подают на развод в первый раз, всегда мирят.
- Я не подавал.
- Я то же. А тебе хочется, что бы нас развели?
- Да.
- А зачем тебе это?
- Не знаю.
- Ты не хочешь со мной говорить?
- Хочу.
- Ну, тогда говори.
- О чем?
- О себе.
- Я ушел от тебя ночью и опять лил этот проклятый дождь, мокрый и мелкий, пробирающий до самых костей и который преследует меня всю жизнь. Я бродил по улицам ночного города, подняв воротник и ежась под ударами мокрого ветра. Ты помнишь, я тогда чувствовал себя слабо, после перенесенной операции. Через два дня я уехал в Иркутск. У меня не было ни одной стоющей профессии. Я тогда вспомнил службу в военно-десантных войсках и поступил в пожарную часть. После окончания трехмесячных курсов меня перевели в небольшой городок. Нам хорошо платили за тренировочные прыжки. Летом мы начали вылетать на тушение лесных пожаров. Понимаешь, под тобой бушует огненное море и земля опрокинутая летит на тебя будто безжалостный таран. Ты не видела как горит береза? Огонь подбирается медленно и лижет белый ствол у корня, будто ласкаясь, нежно и доверчиво. Потом, внезапно, подобно разъяренному зверю, бешено хватает в объятие свою жертву, шипя и с ревом и треском от корня до самой верхушки и взрывается мириадами искр, неся огонь все дальше и дальше. Это похоже на дикую необузданную страсть, которое рождает
дитя зла. Я слышал как стонет береза под напором огня, а потом остается черной и голой, словно покинутой и обманутой.
Однажды был сильный ветер, и я не справился со стропами парашюта. Меня несло со страшной скоростью на группу деревьев, раздался ужасный треск и потом тишина. Очнулся в полу сидячем положении под корнем толстого кедра. К моим ногам подползал огонь. Я попробовал шевельнуть пальцами, но они не слушались. Ты помнишь?
Даже он застенчивый, неуверенный,
Порою бродил по гребню горящей крыши
Подставляя под вспышки
Разряженные клеточки мозга.
Я не знаю почему мне на ум пришел Готорн. Потом я начал считать сколько мне осталось жить. Раз, два, три.... Мне хотелось досчитать до тысячи и я спешил, взахлеб проглатывая окончания. У меня перед глазами прыгал огонь, но жары я не чувствовал. Потом мне захотелось войти в него и исполнять этот дикий танец, в такт колеблющихся языков пламени и только какая-то упругая сила во мне продолжала считать все тише и тише, растягивая слова и почти шепотом - сто сорок один, сто сорок два... и, вдруг, я шевельнулся. В этот миг я наверно очень громко крикнул. Дикая боль ударила меня электрическим током, и я провалился в темную липкую яму. Когда очнулся во второй раз, то лежал на носилках, в ногах у меня мерно покачивалась черная от копоти рожа моего друга Мишки. После они говорили, что нашли меня по крику, огонь уже почти подобрался к моим ногам. Врач насчитал четыре перелома и несколько ожогов. Ребята дали мне свою кожу и кровь. Мишка, так тот первый говорит сестре - пиши- я с него за это бутылку сдеру. Насчет бутылки он пошутил, а так он парень хороший., свой, сам когда-то горел.
В больнице я попросил, что бы мою койку поставили у окна. В окне было видно темное звездное небо, чуть ниже виднелась крыша дома, стоящего на противоположной стороне узкой улочки. На крыше, недалеко от телевизионной антенны, был укреплен скворечник. Под ним часами просиживал серый облезлый кот. В скворечнике текла однообразная семейная жизнь. Папа-скворец куда-то улетал и возвращался, приносил с собой пищу. Однажды, разыгралась трагедия, выпавшего птенца съел кот. Мама -скворец сначала суетилась, ее громкий крик доносился через открытую форточку. Папа - скворец взъерошив перья и втянув голову просидел целый день не шевелясь, он даже в этот день не добывал пищу, несмотря не то, что двое оставшиеся желторотых птенца, примостившись на притолке, то и дело широко открывали рот. Это очевидно был самый меньший и самый любимый их озорник. Еще через два дня и те птенцы неумело топыря слабые крылья взлетели и почувствовали свободу, солнце и радость жизни и не возвращались домой целый день. Потом подул холодный ветер, они улетели, исчез и кот. По углам скворечника навалило снега, стало холодно и неуютно.
Однажды, на обходе врач сказал:
- Ну как дела, герой?
- Теперь хорошо.
- А было плохо?
- Плохо.
- Ну, считай, что ты родился в рубашке и притом второй раз. О, да ты что-то читаешь? Покажи, м да...Английская литература восемнадцатого и девятнадцатого веков.
- Понимаете - говорю я, оправдываясь - ребята уговорили не бросать институт.
- А ты сначала сдрейфил?
- Немножко.
- Это когда от тебя мы целый месяц не могли добиться ни одного слова?
- Тогда.
- А теперь?
- А теперь, с такими ребятами не только одну смерть, тысячу победишь.
- Я знаю их, орлы. Когда сказали, что нужна кровь и кожа, так их навалило, будто мы собирались целого слона клеить и наполнять кровью. Ну, раз так, то сегодня будем ходить.
Меня выписали в конце зимы. Месяц я еще пролежал в общежитии, а в начале апреля вышел на улицу. У меня кружилась голова от слабости, а
может от счастья, что я могу дышать, двигаться, смотреть в глаза людям. И это не все, я решил прыгать. Хотя бы один раз, но должен был это сделать. У меня были гантели, Мишка подарил эспандер. Я устроился работать в контору, после работы шел в спортзал и еще учился, заочно. Мне было чертовски тяжело, но рядом были друзья, мои братья по крови.
В августе я первый раз прыгнул, а через две недели уехал сдавать госу-дарственные экзамены. Назад я не вернулся, остальное ты знаешь.
- А почему ты мне об этом никогда не говорил?
- Не хотел.
- Почему не хотел?
- Я думал, для тебя это будет неинтересным.
- Я все это время была одна.
- Ты сторожила квартиру и "небель".
- Почему ты такой злой?
- Я не злой, я писал тебе оттуда, что бы ты приехала. А потом, ты помнишь, я тебе предлагал жить отдельно. Меня ненавидела твоя мамаша за то, что у меня, кроме армейского бушлата, ничего нет за душой. А у тебя сундуки набитые добром. Она пригрозила тебе, если ты уйдешь со мной, то не отдаст чехословацкий гарнитур. Теперь ты его получила, он твой и не один суд не отнимет его у тебя. Ты можешь всласть наслаждаться полированным чудом века.
- Я была дурой.
- А теперь ты умная?
- Нет, просто я смотрю на мир другими глазами.
- Широко открытыми?
- Оставь иронию.
- Хорошо, больше не буду.
- У тебя есть сигарета?
- Ты же знаешь, я не курю.
- Пойдем, кажется они уже пришли. Если хочешь, я скажу, что бы нас развели.
- Да.
- Эта церемония продлится недолго?
- Я думаю.
- Ну пошли.
- Идем.
"Готорн", Роберт Лоуэлл, перевод А.Сергеева.
