из мёртвых земль, где Трои нет,
но с нерушимым правом вето
Гомер приветствует поэта,
как сарацина – минарет.

И качнётся бездонная чаша
переполненных снегом небес,
заметая прошедшее наше
и за далью угаданный лес

Легко взорваться – трудно уцелеть,
по-дантовски пройдя до середины,
но чтό поэту первые седины,
когда и вправду не о чем жалеть…

Уместилось различье напева
в промежуток от срыва до рва:
мне границею – право и лево,
а она – безнадёжно права,

даже если – туда – не с повинной
и не зная за прошлым вины,
но права – придорожной рябиной,
прорастающей с той стороны,

и рассветною прорезью неба,
и застывшим оскалом страстей,
и неважностью: быль или небыль –
там, где: выдохни – и опустей.

даже если – туда – не с повинной
и не зная за прошлым вины,
но права – придорожной рябиной,
прорастающей с той стороны,

и рассветною прорезью неба,
и застывшим оскалом страстей,
и неважностью: быль или небыль –
там, где: выдохни – и опустей.

даже если – туда – не с повинной
и не зная за прошлым вины,
но права – придорожной рябиной,
прорастающей с той стороны,
и рассветною прорезью неба,
и застывшим оскалом страстей,
и неважностью: быль или небыль –
там, где: выдохни – и опустей.

человек человеку –
тоже ангел-хранитель.

человек человеку – тоже ангел-хранитель.

лик познается ликом, взгляд узнается взглядом. Это молчанье крика

это – ничем и нечем, но ухватить – на грани

Простая истина – мудра:
живём, никем незаменимы,
и убираем свитера,
и перелистываем зимы,

и длится век, и тает снег –
во власти дворника и Бога,
и человеку человек –
и свет, и посох, и дорога.

Какая странная зима –
была не вьюжной и не снежной.
На полках множатся тома,
в шкафу меняется одежда…
Чем измеряется житьё
и что уносят наши зимы?
Что здесь моё и не моё,
когда зима проходит мимо?