Добавлено (18.03.2012, 04:17)
---------------------------------------------
http://soyuz-pisatelei.ru/forum/35-2305-8

Марина Киссер

Две женщины.

Две женщины, две разные судьбы,
что не всегда бывали благосклонны,
одну молитву в уголок избы,
туда, где чудотворная икона,
шептали...
И внимая их словам,
как будто тише стала злиться вьюга...
Одну печаль деля напополам,
искали утешенья друг у друга
две женщины- жена твоя и мать.
Две женщины - надежда и тревога,
чей вечный крест - любить тебя и ждать -
в молчании смотрели на дорогу.

Добавлено (07.04.2012, 22:48)
---------------------------------------------
Виктор Калинкин

Один день на высоте

Тревожным августовским вечером у железнодорожного переезда из вагонов выгрузился стрелковый полк и всю ночь ускоренным маршем догонял убегающий багровый закат, оттесняя на обочину встречный поток беженцев. Ближе к утру шоссе вывело колонну из леса, и полк соединился со своей дивизией, образовав ее правый фланг. Под вспышками далеких зарниц сделали короткий привал, командиры посовещались, и полк разделился: первый батальон остался прикрывать позиции «сорокапяток», установленных вечером в поле у перекрестка, а два свернули вправо на проселок. Минут через пятнадцать разделились и эти два: передовой, не останавливаясь, продолжил прямо, а три роты второго и сводный минометный дивизион свернули с дороги влево, миновали небольшую деревню, преодолели пологий подъем и заняли на рассвете наспех вырытые кем-то окопы на лысой возвышенности – успели! В тылу, позади высоты остались деревенька, проселок, за ним – лес. С трех сторон спереди – обширное моховое болото, через него с запада на восток к высоте выходит зимник. По нему тем же утром, но двумя часами позже благополучно прошла немецкая пехота. Дальше не смогла – ее обстрелял наскоро выставленный передовой пост и минометы с позиции позади линии окопов первой роты. Немцы заняли лесок внизу напротив и до поры затихли, выслали разведку, связались со своими тылами, жгли костры, сушились и приводили себя в порядок...

Это место в окопе третьего взвода второй роты не его – Елисеева, а его место было здесь рядом, сейчас оно завалено землей от разрыва бомбы. Ивану повезло – его не было в окопе. Когда ближе к полудню, жутко завывая, налетело звено «юнкерсов», все попрятались по щелям. А он не мог и от того почувствовал себя незащищенным, и, зажав уши, отбежал за поворот в узкий извилистый ход сообщения. А не мог спрятаться из-за того, что не выдержал перехода, отложил «на потом» копать себе щель в стенке окопа и задремал. Да, ему повезло! А здесь утром обживался молчаливый Елисеев, обживался да не успел. Это ему, бедолаге не повезло, вот и лежит он с утра на дне окопа с каской, прикрывшей рассеченное лицо. Не повезло и Сергею, их лейтенанту, с которым взвод дошел от учебных лагерей до этой высоты, значит, не повезло и всему их взводу.

Иван, повозившись за спиной, достал лопатку и сделал в бруствере справа от себя полочку, утрамбовал со всех сторон выемку, убрал лопатку, поднял елисеевскую пилотку и пристроил ее на земляной полочке корабликом. Вынул из подсумка и положил в ту пилотку гранату, другую такую же, ближнего боя, сунул в карман галифе, опять туда же, в кораблик – обойму. Немного подумал, всматриваясь в сторону противника, и примкнул штык. Повернулся влево к новому своему соседу. Тот не молод, за сорок будет – солдат последней войны, обстоятельный мужик, свой.
– Даешь-даешь, дядя Матвей! – празднично, как перед строем, прокричал Иван.
– Дадим-дадим, Ванечка! – бодрым баском откликнулся старый солдат, – Однако будь повнимательнее, сынок. Не увлекайся! Гляди в оба! Особенно вправо – ты с краю! Жаль, нет лишнего пулемета – тут ему самое место.

Жаркий воздух застыл. Наевшись дыма и пыли, бурое облако не собиралось так скоро покидать позиции наших рот. Это отчасти выручает тех, кто под облаком. Однако портит, раздражает и отвлекает внимание Ивана горсть камушков и сухой земли за голенищем и другая горсть за воротом и между лопаток – пару минут назад за его спиной разорвался снаряд, забросав окоп землей. Хочется отставить винтовку, сесть и высыпать весь этот мусор из сапога, и гимнастерку снять, вытрясти. Иван наклонился, попробовал вытряхнуть комочки рукой из-за ворота, но только грязь размазал по мокрой коричневой шее, да часть мусора перекочевала в стриженые волосы. От этого стало вдвойне противно. Он присел на дно окопа, снял сапог, постучал и высыпал землю. Перемотал портянку, обулся, привстал, пригнувшись, попрыгал – порядок! Отер руку о штаны, вытер пот со лба, провел рукавом по глазам и бровям, стирая разъедающую соль с лица, поправил на голове раскаленную каску. С трудом сглотнул слюну, повторил несколько раз, пока не убедился, что может ворочать языком, и перестало сухостью раздирать рот.

К окопам приближались темные фигурки, выйдя цепью из мертвой зоны ниже пологого склона. Фигурки на бегу непредсказуемо меняли направление, а от того казалось, что делают они это суетливо и бестолково. Они часто залегали, стреляли, поднимались и снова бежали. До них еще было метров триста. С той стороны уже слышны подаваемые команды и прилетали, коротко посвистывая, невидимые пульки. Некоторые надсадно взвывали, давая знать, что это рикошет и уходили в безоблачное небо. Чтоб не зацепить своих в атакующих цепях, немцы несколько минут назад прекратили артобстрел. Тревожило, что обстрел позиций велся не из немецкого тыла, а справа, на слух батареями, установленными в полутора-двух километрах. Когда батареи замолчали, треск выстрелов со стороны атакующих показался игрушечным и совсем не опасным. Но вот когда на флангах цепи начали пристрелку их пулеметы...

С нашей стороны раздались одиночные выстрелы, хотя командир передавал по линии, чтоб берегли патроны. Он совсем еще мальчишка, их новый командир. О нем пока ничего неизвестно: как звать, воевал ли, что закончил, откуда. Незнакомый младший лейтенант, вроде бы, политрук из дивизиона, с неполным ящиком патронов на плече появился час назад со стороны комбата. Собрал сержантов и объявил им, как по написанному, что с этой минуты вступает в должность и принимает обязанности командира их взвода...
Сзади размеренно застучали минометы. В цепи появились всплески разрывов. Противник ответил тем же, стараясь накрыть позиции дивизиона. Над окопами в обоих направлениях по невидимым траекториям полетели мины – от нас, шурша, от немцев, завывая. Дивизиону пришлось работать по двум целям, завязалась дуэль...
– Ванюша! Ты пока присядь что ли, а я понаблюдаю, – крикнул Матвей.
Иван сгримасничал, наморщив нос – обычная реакция на надоедливую заботу старшей сестры, ничего не понимающей в мальчишеских делах. Бросил взгляд на прицельную планку и еще раз убедился, что она поставлена на прямой выстрел. Вздохнул и неожиданно ощутил, что успокоился, а коли так, навалился грудью на стенку окопа, снимая напряжение, и стал внимательно вглядываться в фигурки, намечая цель среди тех, кто шел на него. Выбор пал на крупного немца, который менее других петлял на соединявшей их линии. Иван поискал прикладом в плече самое уютное место, прижал и навел винтовку, затих до поры, не изнуряя себя точным выцеливанием… Расстояние сократилось до сотни метров, вот стало заметно меньше, а вот и еще... Пора бы!

Команды он не услышал, а услышал, как слева загремел свой «дегтярь» и вслед ему, дав первый нестройный залп, дружно забили трехлинейки. Его немец, похоже, не попал в сектор стрельбы пулемета и пуль не испугался, а потому в его поведении ничего не изменилось. Так что Иван без упреждения, целясь тому в грудь, нажал на спуск. Как это бывает, своего выстрела он не услышал, но почувствовал, как скоба ударила по пальцу, а ложе шлепнуло по щеке – расслабился! Немец споткнулся, сделал, подпрыгивая на одной ноге, несколько неуверенных шагов, опустился на колено и лег – ранен! Надо плотнее прижать приклад и не дергать: мягче, мягче давить на спуск! Иван передернул затвор, отметил про себя, что его немец лежит на спине, не пытается стрелять, а руки его мелькают сверху, наверное, собирается делать себе перевязку. Иван выбрал другую цель, то был немец, который с колена вполоборота к нему бегло стрелял из карабина в сторону ротного пулемета. Иван прицелился ему в бок на уровне груди, выстрелил и приметил за немцем пыльный всплеск своего попадания ниже пояса, быстро передернул затвор, прицелился выше, в плечо и сделал боковую поправку по предыдущему попаданию. Начал плавно давить на спуск, удерживая гуляющую мушку на цели… Винтовка подпрыгнула – третий выстрел! Немец стал медленно поворачиваться к Ивану, но вдруг обмяк и, сгорбившись, уткнулся в землю перед собой.

Неожиданно по брустверу и перед ним забегали фонтанчики пыли, в глаза брызнул песок, и в общем хаосе слух выделил совсем близко автоматные очереди. Иван обернулся на выстрелы – справа к нему бежали трое, до них оставалось всего метров тридцать, крутят от пояса «шмайсерами», в глазах ненависть, ярость! Он быстро присел, схватил с бруствера гранату, выдернул чеку, секунду с расчетом помедлил, швырнул. Там же внизу на корточках передернул затвор, вставил приклад в плечо, приготовился. После разрыва, вскочил на ноги, довернул винтовку на немцев, успел заметить, что один лежит, второй приставными шагами уходит в сторону и начинает заваливаться, согнувшись и прикрывая глаза ладонями. Иван прицелился в третьего, который торопливо, промахиваясь, вставлял магазин, выстрелил, увидел, что попал и после, оцепенев, не мог какое-то время оторвать глаз от кованой подошвы чужого сапога, пока ту сотрясала мелкая дрожь... В эти секунды Иван понял, что это значит «солдат», что он может убивать врагов, и он должен делать это умело.

Огляделся, прикинул, что в магазине остался последний патрон и что его немец расстался с жизнью, растеряв время на перезарядке. Вынул из елисеевской пилотки обойму, открыл затвор, вдавил большим пальцем четыре патрона из пяти в магазин и дослал патрон в ствол. Не так-то плохо держимся, подумал он, заметив, что немцы залегли и, пригнувшись, начинают отходить. Сосредоточился и начал выбирать новую цель. Трель свистка и крик слева заставили его повернуть голову – это командир вскочил на бруствер окопа и размахивает своим ТТ на шнурке. Справа и слева от него стали подниматься красноармейцы. Они начинали кричать «ура» еще в окопе, кричали, ободряя себя, выкарабкиваясь наверх, и на бегу на каждом выдохе, доводя крик до неистового, объединяющего бойцов протяжного вопля: «а-а-а...».
Иван свистнул Матвею, оба переглянулись, кивком и улыбкой поздравляя друг друга с отбитой атакой, мол, живы, тут же заорали тем же воплем и начали выбираться наверх, сосед, как заметил Иван, с обреченной улыбкой.
– Немцы патронов не жалели, им теперь и стрелять-то нечем! – успел крикнуть Иван Матвею.
Матвей не ответил, он уже бежал вперед и вниз, втянув голову в плечи. А Ивану, невысокому парню никак не удавалось выбраться: стенка окопа осыпалась, бруствер не держал и съезжал вместе с ним вниз. «Не обижайся, друг» – подумал нервозно раззадорившийся Иван, поставил ногу Елисееву на грудь, положил руки за бруствер и, подпрыгнув, выбрался из окопа. Каска сразу же начала летать и биться на его голове, он на бегу поймал кончик ослабленного ремешка и потуже затянул его. Это будет его первая атака, гордо запрыгали мысли в голове. Нет, это не атака: он же не штурмует вражеские позиции, он гонит фрицев! От этого стало легко и весело и совсем не страшно. Восторженно отметил про себя, как празднично на жале четырехгранного штыка засеял лучик, как приветственно над ним засвистели перепелкой редкие пули.

Внезапно он наскочил на раненого им в ногу врага и, тормозя, уперся перед ним в землю так, что подошва у сапог затрещала. Остановился, хрипло и со свистом дыша. Бледный, небритый парень лежал на спине и, не мигая, смотрел в небо. Выше колена Иван заметил дырочку на обильно залитых кровью брюках, на земле лужу загустевшей крови, на груди разорванный пакет и бинт во все стороны восьмерками. «Не смог шину наложить, вот и истек кровью. А могло и шальной пулей», – мелькнуло в голове.

Неожиданно слева как будто спрессованные в одно мгновение, в одно действие – и ослепительный огонь, и тугой жар в лицо, и хлесткий рывок за правую кисть. Ивана толкнуло туда, куда звал за собой командирский свисток: вперед за врагом, гнать, бить его и не жалеть, но почему-то ноги начали отставать от центра его мира, огромная земля, покрытая серой коркой и редкой сухой травкой, встала перед ним на дыбы и понеслась навстречу. Эта корочка с размаху ударила Ивана по лицу, в глазах блеснула молния, и через секунды сверху густо осыпало землей...

Ивану показалось, что обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Он понемногу пришел в себя и понял: с ним произошло то, что гонит прочь в мыслях каждый соприкасающийся со смертью – то, что могло произойти с кем угодно, но только не с ним. Прислушался и отметил боль в правом подреберье, не дающую сделать полный вдох, что онемело тело в середине, у пояса. Перевернулся на спину и, глотая распухшим носом свернувшуюся кровь, полежал минуту, отдышался, приподнял голову. Там, где должна была быть пряжка – ни ее, ни ремня, только напитавшиеся алой кровью лохмотья гимнастерки и нательной рубахи. В стороне увидел свою трехлинейку с расщепленным прикладом, выругался и заставил себя вспомнить, что же произошло. Да – был взрыв слева, да – осколок ударил в приклад и, наверное, по пути зацепил живот. Поднял правую руку – она цела, но не сгибаются пальцы, и кисть раздуло, похоже, осушило ударом.
– Только бы ранение было скользящим, не проникающим, только бы внутренности целы... Надо быстрее найти такое место, где можно сделать перевязку, – рассудил Иван и перестал проявлять интерес к тому, что происходит вокруг.

Повернулся на левый бок, приподнялся, опираясь на колени и здоровую руку, встал на одно колено, затем во весь рост, покачиваясь. Теперь Ивану стали слышны гул высоких самолетов, далекая канонада, где-то далеко постреливают и урчат моторы. А над его полем – тишина, и пыльная завеса стоит до небес, не колышется, скрывает и наших и тех. Иван, переступая, как пьяный, задрал гимнастерку и осмотрел живот. Оторвал чистый клок от рубахи и вытер кровь. Увидел две глубокие поперечные раны, захватывающие правый бок, удивило, что кровь не шла, лишь кое-где сочилась понемногу. Надул чуть живот, превозмогая боль – кишки не появились. Ладно, перевязка подождет. Морщась, опустился на колени перед своей винтовкой, передернул пять раз затвор, собрал выпавшие патроны и ссыпал их в карман, отомкнул штык и сунул за голенище, заметил в стороне свой подсумок. Поднялся, опираясь на ствол винтовки, и огляделся вокруг – поле со всех сторон показалось ему одинаковым. Запрокинул голову – сквозь мглу тускло сиял солнечный диск. Выбрал направление на восток и побрел к своим, высматривая, не попадется ли исправная винтовка. Скоро наткнулся на тело бойца, узнал в нем Макарова, слесаря из Серпухова. Снял ремень со всей амуницией, подпоясался ниже раны. Поднял трехлинейку, проверил, закинул за плечо и, довернув влево, уже увереннее двинулся к своему окопу.

По-суворовски, на заднице сполз в обрушившийся окоп. Нашел свои вещмешок и скатку, вынул гранату из кармана штанов, рассовал боезапас, добавил елисеевский. Иван осмотрел себя – гимнастерка от ворота до полы задубела от крови, спереди дыры, в таком же состоянии и нательная рубаха. А Елисеев убит осколком в голову, обмундирование его относительно чистое. Вблизи никого, и Иван решил, не откладывая, переодеться. «Юра, ты простишь меня, правда», – подумал он и с отвращением к себе начал снимать с убитого гимнастерку и рубаху. Отцепил с его петличек сержантские эмалевые треугольники. Снял лохмотья, переложил содержимое карманов и накрыл Елисеева своей гимнастеркой. Обругал себя еще раз. Оторвал чистые куски от рубахи, достал склянку с йодом, намочил тампон, морщась, протер вокруг ран на животе, набрал еще и, сжав зубы, густо поводил по самим ранам. Оценивая на выходе их правый край, подумал, что ребро наверняка зацепило, потому и дышать трудно, и гнуло его, как после удара в печень. Собрал вместе все чистые обрывки рубахи, сверху приложил пахнущие медсанбатом развернутые тампоны. Прикрыл всем этим рану и, окружив себя несколько раз бинтом, закончил перевязку, осторожно оделся, опустил гимнастерку и прижал ремнем тряпье на ране.

Все это время с нарастающей тревогой оглядывался по сторонам, пытаясь увидеть или услышать товарищей, и догадывался уже, что в окопе он один, что товарищей, скорее всего, нет. Надел вещмешок, скатку и пошел по окопу к ячейке, где в бою находился их командир. Издали увидел ручной пулемет с загнутым в небо стволом, тот походил на богомола с перебитым хребтом. Подошел – на месте пулеметной ячейки угадывалась небольшая воронка, по краям – искалеченные взрывом тела пулеметчика и их нового младшего лейтенанта. Постоял, осознавая, что все-таки он был без сознания и сравнительно долго. Понимание того, что ему опять в чём-то повезло, было отвратительным и вынудило его еще раз вполголоса выругаться. Взял командирскую полевую сумку, развернул и увидел карты и компас. Вынул из нагрудного кармана документы, убрал в сумку, поднял с земли и туда же бросил начатую коробку «Казбека», уложил в кобуру пистолет.
– Эх, братцы… Нельзя, чтоб записали «пропал без вести»... А может, и записывать некому будет…

Продолжая двигаться по окопу, осторожно присаживался, ощупывал карманы гимнастерок и, если находил красноармейские книжки, почти все новенькие, то укладывал их в полевую сумку, не пропускал и редкие боеприпасы. Добрался до тупика, выбрался из окопа наверх. В голове забулькала, заходила от виска к виску задремавшая было боль. Вышел на макушку к окопам первой роты, где находился комбат, и огляделся. Тишина. Бойцов не видно ни живых, ни мертвых. А здесь убитых, похоже, успели собрать и похоронить в той большой воронке от авиабомбы, что выделялась среди других, как через край наполненная землей чаша. За ней, ниже по склону в сотне метрах виднелись разбитые позиции минометного дивизиона. Немцы сюда после боя не торопятся, им, поди, не до того, поди, и не неизвестно им, что на высоте никого нет… Иван насторожился. С высоты в вечернем воздухе и справа, и слева отчетливо были слышны далекая стрельба и гул моторов – обходят! Ясно, потому и батальон сняли!

Скоро начнет смеркаться. В низинах обозначился туман. В полукилометре на фоне белой пелены, накрывшей болото, заметил несколько фигурок, огибающих в низком кустарнике подходы к возвышенности – немецкая разведка. Они даже не подозревают, что туман их выдал! На брошенных позициях будут не скоро, будут осторожничать, и дальше в ночь не сунутся, а потому драпать ему, сломя голову, не к чему. Иван посмотрел на свой пологий склон, вспоминая, откуда и какой дорогой на рассвете пришел он с ребятами на эту высоту, и начал спускаться, ориентируясь по вышке на егерском кордоне. Довольный ухмыльнулся – трех или пятерых фрицев он все-таки… трех точно! И затратил всего-то четыре патрона. Да, забыл – еще граната! Опустил левую руку в командирскую сумку за папиросами, достал, покрутил, выдул табачные крошки, зажег спичку между ладонями. Когда двигал губами, прикуривая, почувствовал, как сильно саднит под разбитым носом изнутри надорванная губа, заметил, что его распухший нос закрывает собой полмира. Затянулся жадно первой с полудня папиросой, голова сладко закружилась… и вдруг – комок в горле: «Простите, что я живой»... Спустился со склона, перешел глубокую канаву напролом сквозь заросли лещины и олешника, со злостью освобождая винтовку из их цепких лап. Никогда за свою короткую жизнь не видел он столько потухших глаз...

Скоро он подходил к деревеньке, к дому, крытому дранкой, первому у околицы. Издалека заметил, как к избе с ведрами курицей просеменила баба в белом платке.
– Не будет удачи, – подумал Иван, – И так знаешь, что впереди ничего хорошего, и на тебе – такая примета... Платок бы хоть сняла или темный надела, я б её и не заметил.
Подошел к дому, поднялся на крыльцо, нарочно громко, а не крадучись, постучал в дверь. Изнутри кто-то, покашливая, загремел, вынимая балку из гнезд в проеме. Дверь отворилась, появилась борода и тут же от испуга охнула:
– Как же ты напугал меня! Ну, леший, истинный черт! Ох, образина ж у тебя. Что ж, заходи, солдатик.
– Нет, батя, спасибо, времени мало. А скажи мне, часа три назад бойцы наши здесь не проходили в сторону шоссе и много ли?
– На тракт? Проходили. А было их чуть ли не вполовину меньше того раза, что на заре. Некоторых узнал, как же. Тоже спешили. Только воды набрали, и не разговоришь никого. Раненых много, ох много. И несут, и идут… Тяжелых мы разобрали по дворам, да в конюшне на сене кого оставили… М-да! А ты, Аника-воин, почем отстал? Ногу потер? Портянка сбилась? Иль приспичило ненароком? – уже с иронией зачастил Батя.
Иван промолчал и попросил помочь ему умыться. Батя вернулся с ведром, за ним – жена, та принесла полотенце, ковшик, мыло. Батя подсунул к лицу Ивана зеркало:
– Глянько! Как тебя не испугаться с такой мордой!
Иван на фоне угасающего неба увидел серое лицо, распухший нос, громадные черные фонари вокруг глаз, размазанную кровь по щекам, подбородку, на шее. Усмехнулся. Вдруг Ивана повело, колени подогнулись и он, переступая вприсядку, наехал спиной на плетень и сел под ним, раскинув ноги. Пробыл в таком положении минуту, глядя в землю, глубоко и шумно дыша, затем протянул руку старику, тот подхватил и помог подняться.
– Ну, как сам-то, ничего?.. Да, сынок, досталось вам... Многих убило? А командиры все живы? А немцам наподдавали? Поди, наподдавали, коль не бежали, в строю все, по форме, боевые. А если б не раненые…
– Не скажу, батя. Под конец и меня ранило, пролежал на поле. Бабушка, пожалуйста, йод принесите и чем бы забинтовать. Йод-то есть? У меня мало. Если нет – одеколон, да и самогон сгодится. Немцы не скоро будут, и марафет успеем навести, – подмигнул теперь уже Иван через боль.
Прислонил винтовку к плетню, снял каску, скатку, полевую сумку, вещмешок. Расстегнул и снял ремень с тяжелой амуницией. Начал стягивать через голову гимнастерку, снял рубаху, держась за старика, сапоги и портянки, разбросал все вокруг на траве, размотал рану. Старики ахнули:
– Нутро-то цело? А то может, останешься… Да нет, сынок, куда оставаться – найдут они тебя... Сам-то подстрелил кого?
Иван оторвался от ковшика, облизнул потрескавшиеся губы:
– Вроде цело, – не хотелось ему хвастать убийством, но ответил, чтоб знали, что воюет их Красная Армия, – И не одного, а жив буду, постараюсь еще. И до Берлина дойдем! – пообещал Иван не столько себе сколько им.
Поплескался, пофыркал под ковшиком, вытерся, искоса посматривая на батину жену, хлопавшую ладошкой комаров на его теле. Сообща сделали перевязку.
– Держи, солдат, выпей моего! Остаток забирай, забирай, чего там! Это тебе сало, хлеб, табачок мой – угощаю! Вот и портянки байковые на смену: твои-то – дрянь... А гноиться рана станет и санитаров рядом не будет – пожуй листьев брусники, а найдешь спелую ягоду – и ее туда же. А попадется земляника – самое то, мни и накладывай.
Присели на бревнышко, свернули по самокруточке, молча, быстро выкурили. В обратном порядке надел все на себя – вот и собрался.
– Ну, хватит! Больше нельзя, буду догонять! Отец, там, на высоте, справа в крайнем окопе остались шесть-семь красноармейцев и командир – не успели мы. Документы я взял. Ты позови мужиков... Да! В середке, позади окопа – воронка присыпанная, заметная – увидишь. Это кого успели... Похороните в ней, и ребята вместе будут... И крест поставь, а звезду мы уж потом...
– Все сделаем… Эх! Беда не ходит одна! Ладно!... Возьми пирожков, сынок, на ходу поешь. Возвращайся скорее, ждать будем!... Как зовут-то?
– Вернемся! – ответил он, обнимаясь со стариками, и, уходя теперь уже в ночь, обернулся и крикнул, – Иваном!

22-29.03.2012

В какой-нибудь майский журнал. Очень сильно!!