Эта рукопись была найдена мной в пустом и заброшенном расселённом доме, возле бездыханного тела неизвестного пожилого мужчины. В ту пору я ещё числился простым стажёром районной прокуратуры одного крупного российского города. Старик, по всей видимости, вскрыл себе вены самостоятельно, но , к слову сказать, следствию так и не удалось ни доказать этот факт, ни опровергнуть. Рукопись, обнаруженную рядом с трупом, можно было посчитать за предсмертную записку только лишь человеку с очень богатым воображением, так как была она такого объёма, что иные из нас не напишут и за всю свою жизнь после окончания средней школы. Скорее, в качестве таковой записки сошёл бы томик Есенина из кармана пиджака потерпевшего, заложенный черепаховым медиатором на странице, начинавшейся словами: „...друг мой, я очень и очень болен…“. Больше при неизвестном не оказалось никаких вещей или документов. Как и во всем доме не было найдено каких-либо улик, проливавших свет на причину его трагической кончины.
Рукопись и по сей день пылится в архиве, подшитая к делу в качестве вещественного доказательства. А мой скромный вклад в расследование заключался в подготовке служебной записки для руководства, в которой я в сухой протокольной форме излагал, по сути, исповедь этого несчастного. В неё я способом, невольно подсказанным мне самим автором рукописи, перепечатал лишь отдельные места, непосредственно, как мне показалось, относящиеся к сути происшествия. Впоследствии мой обзор также подшили в общую папку за № 138-574, чем я безмерно горд, ибо фактически то был мой первый литературный опыт. Перед списанием дела в архив мне удалось тайком от начальства снять ксерокопию той рукописи. И, таким образом, я представляю её вам целиком, в первозданном виде, без купюр. Однако всё же советую, дабы не терять времени на излишние подробности и проникнуться драматизмом и динамикой происходящего, читать только подчёркнутый мной в процессе подготовки записки текст...

Как стыдно бывает...

Про любовь, халяву и пишущую машинку...

Вам бывало когда-нибудь стыдно? Вам ведь бывало стыдно, а? Хоть разочек обязательно бывало - ну не бойтесь вы мне в этом признаться - я, если захотите, никому про вас не расскажу. Уверен, даже самому циничному и бессердечному злодею пусть однажды в жизни, но приходилось испытывать чувство стыда за свой неблаговидный поступок.

Хотя бы в детстве, помните, когда мама прятала огромную коробку шоколадных конфет в сервант и строго-настрого запрещала их есть до праздника, когда придут гости, а уж тогда-а-а... Но где нам утерпеть до праздника! Это ж ещё целый месяц жить по соседству с таким сладким соблазном! И вот однажды, как говорят в сказках - в один прекрасный день, мама уходит на работу, а ты, наоборот, прибегаешь из школы пораньше, сачканув ненавистную литературу и, наконец, решаешься. Тут ведь всего ерунда - подцепить ноготочком, а лучше ножиком потоньше, полосочку клейкой ленты (слово скотч в те времена в нашем лексиконе ещё не успело обосноваться) и аккуратно приоткрыть коробку. С другой стороны ленточка вообще нетронутой останется, а эту мы потом незаметно на место прилепим.
- Вот чёрт, она почему-то вместе с бумагой оборвалась, зараза! Ладно, теперь уж что поделаешь - отступать поздно. После аккуратно клеем капнем - мама не заметит.
- Бляха-муха, вот не везёт, так не везёт! Конфеты не навалом в коробку насыпаны, а каждая в отдельной ячейке лежит. Мама точно заметит пропажу...
Но червячок сомнения тебя уже гложет. Как говорится: коготок увяз - всей птичке пропасть. И вот, положив было коробку на место и, сделав два круга вокруг серванта, ты вдруг додумываешься до спасительного варианта:
- Бывает же, что на фабрике ошибаются - бывает же?! - уговариваешь ты себя. А мысленно и маму тоже как бы уговариваешь. Ну, пришла, допустим, эта укладчица №9 в тот день на работу расстроенная. Может быть, укладчицу № 9 её собственная мама накануне за что-нибудь отругала и она от огорчения и обиды нечаянно перепутала и не положила в одно из углублений конфету. Ну с кем, скажите, не бывает!
Или... или мама всё-таки не заметит впопыхах. Гости ведь будут - разве найдётся время конфеты пересчитывать?
Но мама заметила. Нет, даже не в тот момент, когда вынесла коробку гостям к чаю. Гораздо раньше заметила. Ты ведь снова не утерпел. Подумал: а вдруг укладчица № 9 так тогда расстроилась, что не одну, а две конфеты забыла положить. И ты обнаружил эту её рассеянность ночью, когда все спали. А маме, как на грех, в туалет приспичило в тот именно момент, когда ты половину этой второй конфеты уже откусил. И вот стоишь ты посреди внезапно осветившейся всеми четырьмя рожками люстры комнаты с недожёванной конфетой во рту - губы в шоколаде, руки в шоколаде, щеки - и те умудрился извозюкать. И окатывает тебя эта жаркая волна стыда. Сначала жаром вспыхивают перемазанные щеки, затем волна разделяется: одна часть обжигает всё лицо, всю голову аж до корней волос, а другая через всё тело спускается до самых пяток...
А может, и не так совсем всё было. Могло и так случиться, что мама вдруг свои планы поменяла и решила эти конфеты не многочисленным гостям, а одной только тёте Люсе подарить, когда сама к ней в гости на чашечку чая нагрянула. Мама и тебя с собой прихватила, но тебе про конфеты - что она их с собой возьмёт - молчок. И вот ты радостный, что к любимой тёте Люсе пришёл, а она тебя без угощения уж точно никогда не оставит; и она радостная тоже - открывает эту злополучную коробку и... опять эта горячая краска тебя заливает с головы до ног. Отличие лишь в том, что ты не успел ещё от конфеты той вкусить и вообще сомнительно, что ты сегодня её получишь. А если что-нибудь ты сегодня и получишь, то это будет увесистая затрещина от мамы, а не сладкая конфета из тёти Люсиных рук.
Или ещё могло быть как: сообщила тебе мама, что решила эти конфеты тёте Люсе сегодня подарить. У тебя, конечно, сразу горло вдруг заболело, и ты расхотел отчего-то с мамой в гости ехать. Но всё равно, неважно, остался ты дома болезнь симулировать или мама - после чайной ложечки в горло и твоего протяжного а-а-а - решила, что ничего страшного и потащила-таки тебя, упирающегося, за руку - это не важно. Для нас сейчас важно одно: что волна эта пылающая тебя всё равно накроет - чуть пораньше или чуть попозже. Но в дополнение к предыдущим вариантам тебя ещё охватывает жуткий страх, тягостное предчувствие неминуемого разоблачения.
Теперь признавайся давай, циничный и бессердечный злодей - ведь было у тебя в детстве нечто подобное? Ни за что тебе не поверю, если по-прежнему ответишь нет.

А мне, представьте, хватит сил и мужества признаться, что мне было стыдно. Мне было стыдно целых пять раз! Нет, вы не поняли: мне было стыдно не всего лишь пять раз в моей жизни, что автоматически зачисляло бы меня в эту бессовестную компанию циничных и бессердечных злодеев, как вы совершенно справедливо заметили. Когда-то мне было стыдно пять раз за один и тот же случай в моей жизни, причём каждый раз мой стыд наполнялся новыми оттенками.

Согласись, если твоя мама снова и снова будет припоминать тебе тот случай с конфетами, то это не будет каждый раз какой-то новый стыд и, более того, раз за разом он будет всё слабее и слабее. Со временем ты и вовсе привыкнешь и тебе совсем не будет стыдно. То есть, теоретически понимать будешь, что поступил тогда нехорошо, а вот краской твои щёчки обдавать уже не будет.
Иное дело со мной.

По мере поступления новой информации моя совесть как бы делала срезы с моего стыда, и каждый новый слой обдавал меня сызнова этой удушающей жгучей волной.
Не можете взять в толк, как же это может быть? А я вот вам сейчас расскажу - устраивайтесь поудобнее…
Вы же помните нашу Галочку? Ну как же, староста наша, её же, почитай, весь институт знал. И все любили. Не было, пожалуй, человека, который бы её не любил или, более того, испытывал к ней какую-либо неприязнь. Я вам даже больше скажу. Я сам бы на ней непременно женился ещё в те самые, молодые мои годы. Не раздумывая ничуть, ей-богу, женился бы. Но…

Но было одно „но“, сами понимаете.
Ну, представьте, женился бы, жили бы мы душа в душу, друг на друга надышаться бы не могли... Чего ж тут стыдиться? А потому и рассказа никакого бы не было, он ведь про стыд. Да непростой, а пятикратный аж. Поэтому, конечно же, должно было отыскаться какое-то „но“, просто обязано! И, к счастью, это „но“ нашлось, а значит, как говорят в одном солнечном приморском городе, я таки имею, что бы вам рассказать.
Так вот, про пресловутое „но“…
Тот самец, который в обязательном порядке живёт внутри каждого мужчины и самым нахальным образом вмешивается во все его дела, а нередко пытается даже вершить его судьбу, во мне, разумеется, тоже обитал. Я же не марсианин какой-нибудь, я как все, обычный. Но поскольку сам я, в силу своей безусой юности, по женской части был полнейшим профаном, я полностью доверялся мнению того типа, что жил внутри меня. Он старше и мудрее, верил я по своей наивности, он впитал в себя тысячелетний опыт человеческой эволюции, он знает, что делает.
А делал он странные вещи. Мой самец в ту пору оценивал отнюдь не чистоту души, ясность мысли и пламенность девичьего сердца. Смазливость девичьей мордашки он оценивал, гад, причём по своим, одному ему ведомым критериям. И мне, засранец, это своё мнение навязывал, чем, признаться, нередко причинял мне неимоверные душевные страдания. Справедливости ради стоит, правда, сказать - не знаю, в заслугу ему это или в укор - что кроме мордашки, ну и ещё, пожалуй, общих габаритов, его и не интересовало-то больше ничего в женской конституции.
Именно за эту его странную особенность бывал я порой осыпаем насмешками друзей-приятелей и частенько был вынужден оправдываться за него и всячески его выгораживать. Ну что я, скажите, мог ответить на их язвительное: Ты кого подцепил, мудила, она ж плоская, как доска!
Или: Смотри-ка, смотри-ка, а у его-то тёлки ноги иксом.
Или, наоборот: А твоя-то зазноба, никак, в кавалерии служила!
Нет, я не говорил им в ответ печальную правду. Что, мол, а я и не заметил и всё такое. Нет, я по-мальчишески запальчиво орал в ответ: Да ты на свою-то посмотри! Или: Да сам ты низкосракий, а у тебя и такой-то нет!
И это при всём при том, что не было пока и в помине никаких „моих“ или „твоих“ , с которыми мы уже, как тогда говорили, „ходим“ или „гуляем“. Бурные, до драки, перепалки разгорались всего-то из-за тех, которым выпало „счастье“ нам понравиться.
Причём здесь страдания, поинтересуетесь? Неужели я так переживал за бедных несчастных девчонок, попавших под обстрел язвительных языков моих друзей-приятелей? Да вот ещё! Ну вспомните сами своё детство да, чего там греха таить, иногда и юность. Что могло быть приятнее поиздеваться над этими кривляками и задаваками в своём тесном приятельском кругу? Включая тех, которые нам очень, ну очень нравились. Когда только самым-самым красивым доставался высший наш комплимент: Эээх, я бы её... ух! Приятнее могло быть только одно: остаться с ней наедине и, не дыша, осторожно и нежно держать её ладонь в своей. Однако в этом мы редко признавались даже себе самим.
И я расстраивался не поэтому, нет. Всё просто. Дело было в том, что мне и те, которые „Ух!“, и те, которые не „Ух!“, как правило, отказывали. А вот уже вследствие этого я, опять же, как правило, сильно страдал.
И да простит меня прекраснейшая половинка человечества за допущенные мною здесь неуместные откровения. Это лишь для полноты исторической картины, поверьте, не более того. Тем более, что баланс на Земле легко восстанавливался той лестью, которую мы впоследствии говорили вам на ушко. Как всегда, истина лежит где-то посередине. И в моём случае истина заключалась в том, что на Галочку мой глупый самец отчего-то никак не реагировал, а своего собственного голоса я тогда не имел.

В общем, чуда не случилось, и я на ней, на Галочке, не женился. Даже предложение не сделал. Нет, если вы до сих пор не поняли, я снова повторюсь: у меня даже и мысли такой никогда не возникало - посмотреть на нашу любимую Галочку как на особь противоположного пола. Самец внутри меня молчал, пропади он пропадом, и всё тут. Хоть тресни! Она была не в его вкусе. И я продолжал любить Галочку, как любили её все мы: всепоглощающей и искренней всенародной любовью.

Той любовью, что наверняка вызвала бы жгучую зависть у нашей родной правящей коммунистической партии, узнай она вдруг о существовании подобной любви. Ведь если бы весь советский народ полюбил бы так свою родину и нашу родную компартию, мы бы давно уже жили при коммунизме и кайфовали в эмпиреях блаженства назло всей мировой империалистической гидре. И не надо было бы выдумывать никаких путчей, демократических переворотов, выпускать из бутылки трёхпалого джинна и прочих иже с ними болтунов и бандюганов. Дескать, для ввержения народа в счастье или, наоборот, внедрения счастья в народные массы.
И никто из нас даже мысли не мог допустить, что вовсе не о народной и всеобщей любви грезит наша староста. А, как и всякая девушка на свете, мечтает о любви одного-единственного, и чтоб долго и счастливо и, как водится, в один день, так и не надышавшись друг другом.
Нет, впрочем - нет. Не буду, пожалуй, поручаться за всех: может статься, кто-то да и подозревал об этаких её девичьих грёзах. Но я - точно нет. Ни сном, ни духом. И мы все её продолжали любить как родину, как мать, как боевую подругу. Любили за то, что она сама нас всех любила. Как знать, может, добрая половина нашей группы не закончила бы институт, не люби нас наша Галя, не взваливай на свои хрупкие девичьи плечи добрую толику наших повседневных тягот. А мы любили и пользовались. А она любила и везла наш груз. А мы видели, что она везёт, любили её ещё сильнее и ... наваливали ещё большую кучу собственных проблем. Она постоянно причитала: Я слабая женщина, ну что я могу, ну что вы ещё от меня хотите! Но впрягалась ещё пуще и везла, везла, везла. А я, как самый ленивый студент нашего ВУЗа во веки веков, наглел больше всех. Моя любовь тоже силилась и крепла, и я всё наваливал, наваливал, наваливал. Думаю, я не слишком погрешу против истины, если скажу, что мой тюк в общем ворохе багажа на её нежных плечиках был самым увесистым. За что и стыдно мне сейчас, на склоне дней моих. Каюсь, очень-очень стыдно.
Аминь!
. . . Что, испугались? Или нет, не испугались, а сделали сей момент в мою сторону - тьфу! Мол, слушали мы его, слушали, а он эвона какую концовку неожиданную соорудил. Тьфу, мол, только дела свои забросили! Стыдно ему, пердуну седому, стало - видали?!
Наверняка хоть один из вас ругнулся сейчас с досады - а, сознайтесь?
Ну и тьфу на него самого, отвечу я - пусть себе идёт по своим делам. Он видимо меня ещё плохо знает, а сам он - невнимательный. Ну и пусть себе идёт, самого интересного не дослушав. А вот тем, кто остался - от нечего делать ли, от любопытства иль просто от растерянности - я дальше рассказывать буду.
Это я ведь вам про теперешние свои уколы совести сказал, нонешние переживания мои, а тогда-то мне вовсе пока не стыдно было.
Ни ка-пель-ки!
Ну, это ж всем ясно как божий день. Вон, даже поговорку такую народ сочинил: Бьют - беги, дают - бери. Везёт человек, не сильно ропщет - ну и вали, значит, на него всё и все кому не лень. Ежу понятно! Чего тут, спрашивается, стыдиться, если человеку этакая благотворительность в радость? Наоборот, помогать надо, обеспечивать человека этой самой радостью бесперебойно. Ну а стыд мой тогдашний весь ещё впереди: все пять разочков, один за другим, аки пальцы на руке, последовательно при счёте загибаемые. Дальше слушайте…

И был день. И задали нам реферат по истории партии...

Что? Какой партии? Эх, юнцы! Да тогда одна была, всенародная, всемогущая и горячо всеми любимая и - попробуй ты, щенок, в те годы задать подобный вопрос - что за партия такая? Лучше бы тебе тогда, бедолаге, на свет вообще не рождаться!
И - да, проблема! - это вам не теперича: пальчиком по ссылкам в окошке помусолил, кнопочку „Печать“ надавил и только успевай с принтера листы подхватывать. Хрена лысого: будь любезен в библиотеку и, как Ленин в Шушенском - работать, работать и работать! Словом, сплошной геморрой и потеря драгоценного студенческого времени. Да нет, не бдили наши преподы и не вычисляли, с какого сайта мы рефераты передрали. Ты что, вообще тупой?! Не было ни сайтов, ни интернета, ни даже миллиардов Билла Гейтса, а компьютеры были такой величины, что ты день бы потратил на поиски, куда в него свою флэшку воткнуть. Тем более что и флэшек не было. Ничего, почитай, не было. Да, так и жили. Да сам ты! Это вы нам завидовать должны, темнота!
В общем, реферат, хочешь не хочешь, надо было сотворить. Собственными руками и усидчивостью. Как говорили мои друзья музыканты - жопочасами. Ну, это как раз и есть усидчивость долгими-долгими часами, когда ты инструмент мучаешь, чтоб он научился издавать более-менее благозвучные музыкальные пассажи. А мои жопочасы как раз и были посвящены тогда гитаре. И, чтобы кровь иногда от задницы всё же отливала, я бегал по инстанциям. От профкома до студенческого клуба. А потом, значит, обратно: из клуба в профком. Музыкальную группу организовывал. Рок-группу. Это вам не нынешний рэп! Это музыка! Только - тсс!- никому!- в те времена настоятельно предпочитали словосочетание вокально-инструментальный ансамбль.
Ну вот: гитара, беготня, да ещё вот спорт, да выпить иногда во дворе с бывшими однокашниками - а как же! - да и почитать я ой как люблю, и за девушками приударить тоже обязательно. Как без этого? Не век же они мне будут отказывать! Какая-нибудь сломается, наконец, я надеюсь. И вот я и спрашиваю: какой, к чертям, реферат по истории партии при такой адской загруженности? Да я и так не высыпалось толком! А на лекцию с подушкой вроде как и не удобно. В смысле, спать с подушкой всяко удобнее будет, но перед преподом всё-таки как-то не очень того. Ну не поймёт, боюсь. На учебнике как-то логичнее, ведь так, да?
А тут даже про такой мимолётный и неспокойный сон пришлось забыть. Все мысли об одном: как бы с этим рефератом извернуться? И не списать ведь - вот напасть! - тема у каждого своя. Ой, вы даже не представляете, сколько партия за свои неполные сто лет натворить успела - ужас! Не в том дело, что ужас, конечно. В те годы о большинстве ужасов мы могли только догадываться на своей советской шестиметровой кухне и шушукаться тайком в коридорах. Ужас, сколько много, я имею в виду. И даже вам, дети мои, хватило бы тем для рефератов, уверяю вас, доживи наша любимица всенародная и краснознамённая до наших дней. Вернее, ваших дней, потому как мне рефераты больше писать не надо. Но нынче, сами знаете, у кормушки совсем другие дяденьки, поэтому вы пишете другие рефераты.
Но дело не в этом. Плевать на тему! Сдавать-то всё равно надо! Думай, думай, моя головушка. Думай, родная, ты меня всегда выручала!

А студенты, надо вам сказать, не всегда только об учёбе между собой общаются. Вернее, не так: об учёбе они вообще стараются не говорить. Ну, или хотя бы пореже говорить, в самых крайних случаях. Ну, вот вы, к примеру, о чём в своём кругу беседуете? Дома, на работе? Правильно, обо всём на свете. А мы, думаете, не люди? Нам бы тоже, не сомневайтесь, о чем угодно, лишь бы не учиться. Вот и в тот день между парами болтали мы как обычно на околовсяческие темы. Не помню только: в курилке, в столовой или уже в аудиторию завалились. Да разве это так важно? Важно другое: слово за слово дошли до того, кто чем успел до поступления позаниматься. Не все ведь после школы поступили, некоторые уже успели настоящую жизнь пощупать или даже пороху понюхать. Интересно ведь - жуть! Доходит до Галки очередь.
- А я, - говорит - секретаршей два года оттрубила. От звонка, как говорится, до звонка.
Не знаю, кто о чём в этот момент подумал, но мои-то мысли тогда только вокруг одного крутились. Реферат, мать его итить, реферат - правильно, - будь он трижды неладен!
- Ух ты! - восклицаю я с плохо скрываемой чернейшей завистью в голосе, - Везёт тебе!
- А что?
- Так ты свой реферат можешь по-быстрому на машинке отстучать, везу-у-ука! А мне вот мучайся, ручкой по бумаге вози!

Я ведь почему так сказал? Всем ведь известно, и даже тем безусым юнцам, что и печатную машинку в глаза никогда не видели, даже им известно, что в обязанности секретарши входит подготовка документов для её босса. А иначе, какая она секретарша?! Все ведь слышали, хоть разок, но слышали наверняка весёлый бодрый стрёкот клавиатуры под пальчиками с наманикюренными изящными коготочками в исполнении этих богинь делопроизводства. А в нашей юности их такая нужная и дефицитная специальность только так и называлась: секретарь-машинистка. Строго и торжественно. Ни прибавить, ни убавить. Все завидуйте молча.
Конечно, конечно, злые языки из тех же юнцов, но постарше и понакачаннее, примутся в один голос утверждать, что вовсе не эти полезные качества ценились в секретаршах на всём протяжении буйно-разудалых девяностых. Злопыхатели! - как сказала бы наша партия в упадочных восьмидесятых. Но я, как человек, переживший и нашу партию и наши же дикие девяностые, пожалуй, буду вынужден с этими молодыми и не очень людьми согласиться. И впервые в жизни честно и открыто прилюдно сказать нашей партии: нет! Нет, вы не правы. А правы как раз эти молодые и не очень люди, которые лично мне глубоко неприятны и которым лично я никогда не подал бы руки. Что поделать: они правы, но это тоже наша история.
Единственное, чем я могу утешить нашу партию и всех добропорядочных граждан, так это тем, что наша Галочка никогда не была секретаршей годов девяностых. Она была секретаршей восьмидесятых. А значит чистой и непорочной, с безупречной репутацией и вообще - руки прочь от нашей Галочки! Жаль, я ей тогда так не мог сказать. От моей пылкой отповеди даже наш институтский партийный начальник, собаку съевший на идеологическом славословии, сразу и безоговорочно бы прослезился. А я, вы слышали, сказал просто:

- Везука ты, Галя! Раз, и в дамки. А мне - потей!
- Да ерунда, - дружески улыбнулась Галочка, - хочешь, тебе напечатаю? Да мне же это раз плюнуть. Неси черновик, я мигом сделаю...
Зачем она это сказала? Нет, я вас спрашиваю, какой дьявол её за язык тянул? Само собой, я тут же согласился.
Что? Мне? Стыдно?! Да ничуть! Она же сама - все слышали. Да будет стыдно, будет, успокойтесь. Не забыл я. Сейчас-сейчас, вкусите ещё моего позора. Уже близко…
Единственное, что меня тогда несколько смутило, но я не придал этому большого значения, так это то, что все как-то странно вдруг замолчали и словно с укором уставились на меня. Один Димон только произнёс в этой звенящей тишине:
- Ууу, гад!
Но Димону можно. Он ведь будет играть у меня в группе на клавишах. Кроме того, что тоже немаловажно, он, при одинаковом со мной росте, раза в два шире меня в плечах - я вообще по сравнению с ним этакая „глиста во фраке“. Так что ему можно.
Действительно, странно, хмм... Я-то ожидал, что тотчас начнётся дикий гвалт: И мне, и мне, и мне тоже напечатай!..
А тут - тишина, как будто замдекана с напряжённой физиономией вдруг в аудиторию ворвался. Но я, помнится, списал тогда сию странность на элементарную зависть и больше этим вопросом не мучился. Мучало меня другое...
Хмм…, неси черновик, сказала она. Япона мама, да где ж я его тебе возьму, а? Его ведь всё равно писать надо! А какая мне нахрен разница, писать черновик или сразу на чистовик? Объём работы-то один. И немаленький! И нафиг мне такая помощь, думал я в смятении и отчаянии. Это ж как у деда Щукаря получается: Хучь сову об пенёк, хучь пеньком сову - всё одно сове каюк. Да, дорогие мои, мне бы тут призадуматься хорошенько, да и отказаться от предложенной помощи. С одной стороны благородно, с другой - умно. Но я же говорил: вы меня, лентяя, ещё плохо знаете! Да и опять же, рассказа бы никакого не получилось.
В библиотеку я всё же отправился. А что делать! Справедливо рассудив, что эту часть работы мне ни на кого взвалить не удастся, как бы ни старался, я, тяжко вздохнув, потопал. Благо, библиотека в соседнем здании: на переменке выскочил, - ших-ших-ших - пошуршал по каталогам и нагрузил полнёхонькую авоську увесистых томов.
Подозрительно новенькие, волнующе пахнущие типографской краской и неизвестностью. Такое впечатление, что до меня их не читала ещё ни единая живая душа. Не удивлюсь, если и сами авторы своих бестселлеров не прочли. Что, полагаете, такого не бывало?
И не мудрено, зараза! - думал я со злостью, волоча эту неподъёмную котомку, - Там ни одно название натощак не выговоришь, а в содержимое так вообще лучше, наверное, не соваться!
Как же люди рефераты пишут, книжек не читая? - продолжал я свои невесёлые размышления, зажатый потными телами в вагоне - по одним конспектам, что ли? Конспекты, кстати, парочка, тоже в моей котомке лежали. Нее, не мои - я на такие мелочи не разменивался. Вот ещё, какой-то партийной ахинеей бумагу марать и мозоль на пальцах натирать! Я и профильные дисциплины пишу через раз, - а какие там могут быть партии вообще, что вы! Конспекты мне, по заведённому неписанному обычаю, приволокла из общаги всё та же наша мать-тереза Галочка, выклянчив их, чудом каким-то сохранившиеся, у старшекурсников. Ибо весь наш курс в полном составе писал реферат - клянчить бесполезно. А также заботливая Галочкина рука впихнула мне в сумку пару-тройку толстенных общественно-политических журналов - авось, сказала, тоже пригодятся - представляете, ага, каково с этакой поклажей в метро, да в час пик?
Ничего, Галюнчик, ничего, милая моя, - текли мои мысли своим чередом в такт покачиваниям вагона и огромного тюка в моей онемевшей руке - ничего, роднулька, я тебе завтра же всё это верну...
Однако дома после ужина я всё же слегка отошёл. Это голодный я злой. Но, сытно закусив, я обычно добрею. Вот и в этот раз гуманизм во мне взял-таки верх и... Знаете, что я сделал? Да. Первым делом я откинул в сторону все самые толстые тома. Ну и ещё парочку потоньше, но с больно уж заковыристыми заголовками. Кажется, теперь я начал догадываться о причине такого неестественно свежего вида всех этих фолиантов. Похоже, до меня по ним писали рефераты такие же гуманисты. Я ведь, когда после ужина добрым стал, как подумал? Негоже, думаю, хрупкой девушке таскать эти кирпичи. Надорвётся ещё - и что нам всем, её так боготворящим, прикажете делать? Где ещё мы найдём такого золотого человека?! Короче, оставил я только конспекты и журналы - пригодились, умничка ты, Галя! Да ещё три тоненькие, почти методички, брошюрки со вполне вменяемыми названиями. Фигня, те оба непонятных термина я легко отыскал в словаре. Зачем? Эх, вы! А вдруг я впопыхах не те книги, не по своей теме заказал! Они, конечно, все про партию, но всё же лучше перестраховаться. Я ведь вчитываться в них и не собирался.
Ах, да! Вы ещё спрашивали, чегой-то я так о хрупких Галочкиных плечах беспокоился? Ты ведь ей, вроде как, черновик пишешь? Подумаешь, пара десятков листов формата А4 - даже не заметит.
Глупенькие! Не догоняете разве ещё? Кто вам сказал, что я собираюсь чего-то писать?! Если я даже читать ничего не намеревался, то с чего вы взяли, что я буду чего-то там писать?! Кому я про мозоли тока что втирал, а?
Нет, ну кое-что я там начиркал, ваша взяла. Только не ручкой, а карандашом. Самим мягким! Аккуратненько! Почти наугад обвёл абзацы в брошюрах и журналах. А конспекты, приглядевшись, тоже выкинул в угол подальше - к тем новеньким, волнующе пахнущим партийно-историческим хитам. Врачи эти конспекты писали, не иначе! Некогда мне их каракули разбирать. Вон, Славик уже трубку телефонную оборвал - всё меня на променад вызывает. Говорит, такие девочки будут - обалдеешь! Щас, щас, Славик, недолго осталось. Так, абзацы вроде готовы. И вроде даже близкие по смыслу и тематике - годится. Осталось только связки написать. Там же, в бесценных исторических творениях, тем же мягоньким карандашиком, на полях, чтоб хоть какое-то подобие единого целого сложилось.
Да! Не забыть в суете сборов закладки сделать с номерами. Это чтоб Галочка знала, что и в каком порядке печатать. Ну, а вы говорите - черновик. Какой, к дьяволу, черновик, если и так все понятно. Галя умная девочка, сообразит как-нибудь, чай, не маленькая.
- Всё, мам, пап, не ждите меня, ложитесь, я поздно приду.
И - вперёд, с неимоверным облегчением и сознанием выполненного (за полчаса) долга, навстречу тридцать третьему портвейну и призрачной - да, пока призрачной, но кто знает! - надежде потискать этих невесть откуда взявшихся новых Славкиных подружек в сумерках на лавочке соседнего двора.
Но когда же стыдно? Ещё нет?
Да потерпите вы уже! Вот-вот будет. Развязка близится. И ожидается такой же стремительной, как торнадо в южной Калифорнии. И такой же жестокой, как пять тысяч вольт для пьяного электрика на мокром столбе.
И что дальше? А дальше ничего. Дальше проза жизни. Девчонки портвейн пить отказались и я пришёл домой рано. Нет, не раньше, чем обещал папе с мамой, а рано. Рано утром, понимаете?

Писатель с романтической душой на моём месте наверняка бы здесь вставил: уж забрезжил рассвет едва-едва... ну или какую-нибудь подобную чушь. Но такой правдоруб, как я, не будет опускаться до подобной гнусности, такой чудовищной лжи. Мы-то с вами грамотные люди: какие нафиг рассветы в конце октября! Даже в восемь утра иной раз с трудом глаза продираешь из-за непроглядной тьмы за окном, а вы говорите рассветы. Вот и в этот день тоже случилось страшное: мне так и не удалось разлепить веки в восемь утра и я проспал первую пару...
Ах, постойте, я же так и не объяснил, отчего я пришёл домой под утро. Хотя, я думаю, вы и сами уже догадались. Девчонки, стервы, пить отказались...
Ну что „ну“?! Ну и пришлось нам со Славиком и их долю приговорить, чтоб добру не пропадать. Ну. Ну а как я домой в таком виде заявлюсь, подумали? Нет, ребята, увольте: с тех самых пор, как родная мамочка щедро отходила меня палкой для кипячения белья по моей многострадальной спине в день моего первого пришествия „на бровях“, с тех пор я ни-ни! Какое „не пью“ - сдурели что ли?! Домой подшофе не хожу, вот. Хотя, вроде как, с осьмнадцати годов мне и было милостиво дозволено принимать на душу рюмочку-другую за праздничным столом вместе со взрослыми. Да вот в том-то и дело, что не наравне, а вместе. Разницу почувствовали? То есть буквально рюмочку-другую!
А палку-то никто не отменял! Палка так и осталась висеть на прежнем месте в ванной, по соседству с одноимённым баком. Вы, молодёжь, если не видели - зайдите в гости к своей бабушке. И, коли тот назойливый стиральный порошок ещё к вашей бабушке в гости не заглянул, то она до сих пор кипятит свои простыни именно в таком вот оцинкованном чудовище. И палкой - моей „крёстной“ - помешивает...
Смекаете? Вот и гулял я, стало быть, до самого до утра - пары выветривал. И Славика не отпускал, хотя он на заводе трудится, ему полшестого вставать. А чего - пускай знает в следующий раз, как непьющих тёлок звать! Была, впрочем, и другая причина не отпускать Славика. Район наш неспокойный, хулиганистый, понимаете? А я не то чтобы очень со шпаной дружу, не со всеми, в смысле, на короткой ноге. А денег хоть у меня и нет после покупки портвейна, но зубы-то остались. И они ведь не лишние у меня. Cвои, родные. А Славик всех местных знает, в обиду меня не даст.

Теперь, я надеюсь, вы не станете меня сильно осуждать, что я проспал первую пару? Хорошо ещё, что маме сегодня к первому уроку - она у меня учитель - не то растолкала бы всё равно и отправила-таки внимать скучному плешивому и очкастому лектору.
Вы тоже замечали, что утренние лекции отчего-то всегда самые скучные?
Только я и на вторую не пошёл. Нет, сначала я подумал, что надо бы...
Через полчаса подумал, что хоть на второй час неплохо бы...
Мой будильник одурел от обилия всё новых и новых заданий. Столько он в жизни ещё не звонил. Но каждый раз я ему говорил: Извини друг, подвинься ещё на полчасика, ага?
Наконец я твёрдо решил идти на третью пару: лабораторию нельзя пропускать!
...Как вы думаете, какая участь ждала третью пару? Ага, вот я и сам долго ругал себя за безволие, но будильник опять получил новый срок. Успею, успокаивал себя я - за второй час всю лабу проделаю...
...Да кого я обманываю! - пронеслось в моей голове ещё через час,- там работа по минутам расписана, где уж мне успеть! Хрен с ней, с лабораторной: хвостом больше, хвостом меньше - невелика разница!
И тут меня подбросило на моём родном диванчике.

продолжение: Как стыдно бывает... часть 2