|
"Записки подводника"
|
|
| Анд-Рей | Дата: Четверг, 21 Июл 2011, 11:59 | Сообщение # 1 |
 Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус:  | Памяти
подполковника В.Комарова.
Во все времена, во всех родах войск во всём СССР существовали, да и существуют поныне, солдатики и матросики, которым приходиться служить конюхами и свинопасами, сторожами и скотниками, официантами (вестовыми) и писарями... И много ещё кем. А таких специальностей в штатах Вооруженных Сил нет. Ну, нет и всё!
Не решились советские генералы и маршалы ввести в перечень воинских специальностей специальность, к примеру, скотовода. Как это будет звучать:"Боец танкового батальона, скотовод рядовой Иванов!"??? Или: "Матрос Пупкин, свинопас-подводник!"????
А свиней пасти, скотный двор убирать, коней "водить" столы накрывать и прочее... нужно? Нужно. Ибо служба без "тылового обеспечения" жить и быть не может.
Поэтому все такие "специалисты" попадали в танковые экипажи, экипажи самолетов , кораблей и подводных лодок, в стрелковые и артиллерийские бригады ... и направлялись в соответствующие вспомогательные хозяйства. Где и служили, точнее - работали, свои, положенные теми законами сроки. Но - тайно, не афишируя своё наличие и численность.
Иногда случалось так, что приезжали всякие проверяющие в войска и тогда вся "рать" должна была стоять перед грозными очами начальства. В полном боевом составе. На плацу. Для проверки численности и готовности.
Все! До единого!
Один подполковник - ракетчик - рассказал мне историю об этих самых проверках.
Как водилось тогда, в их части существовало подсобное хозяйство. И там, помимо коровок, свинок и барашков имелись солдатики. Которые всё это "скотство" так или иначе обслуживали. Времена были советские. В части приходили мальчишки изо всех частей страны. Любых национальностей и любых профессий. а чаще - без профессий. Да ещё и без знаний русского языка. Куда такого к ракете? Или к электронике? А раз прибыл, значит должен служить!
Вот таких в подсобную часть и отправляли. И скребли-мыли-чистили они, и пасли-кормили-доили, и много чего ещё делали. Но в "войне" не участвовали. Хотя каждый из них знал - где и кем он числится и куда по "очень боевой тревоге" должен прибыть.
Тут нагрянула проверка в часть. И объявили эту самую "очень боевую тревогу", и место построения объявили. И строго-настрого приказали: "Всех до единого экипировать, вооружить, обмундировать и построить!" А, ещё сказали, чтобы как таблицу умножения выучили свои фамилии, звания, подразделение в котором служат и военную специальность.
...Кекимбек Абдыгалиев или, что было проще - "Коля" - служил в этой части свинопасом. Трудолюбив был, молчалив, угрюм и мелок. Мелок, это в смысле - мал ростом. Был он также лопоух, худ лицом. Правда, худоба не мешала иметь "выдающийся" нос и мясистые губы. А ещё - очень грустные глаза и лохматые чёрные брови.
И приписан он был на случай "войны" к взводу истребителей танков. Всё, что он знал про этот взвод - было название и место, куда нужно при "очень боевой тревоге" прибежать, чтобы вооружиться и обмундироваться. Остальное в его голове было занято подчинённым свинарником и свинками всяких размеров и мастей.
Так вот, начальство из Москвы выстроило всю часть на плацу и генерал лично пошел обходить строй. Каждый, напротив кого он останавливался, лихо щёлкал каблуками, вытягивался "во фрунт" и представлялся , примерно так: "Водитель установки сержант Иванов! Стрелок рядовой Петров! Командир батареи капитан Комаров!! И так далее.
Удовлетворенно улыбаясь генерал - грудь в медалях - ходил вдоль строя и слушал голоса подчинённых.
Так он ходил-ходил и добрёл до "Коли".
Тот молчалоиво и грустно стоял в строю своих "как-бы однополчан". В полной экипировке. В автомате, гранатах, магазинах, вещмешке и в б-о-о-ольшущей каске боец был практически неразличим. Стояло нечто, отдалённо напоминающее солдата. Видимо всё это и привлекло генерала.
Тот издалека начал приближаться к "Коле".
Нужно сказать, что по уставу, когда на строевом смотре напротив тебя становится проверяющий, ты должен сам, без напоминания вытянуться и представиться.
Так все и делали.
Тут генерал остановился прямо напротив "Коли". И выжидающе замер.
"Коля" стоял в обычной своей угрюмости, уставившись в землю. Каска, висящая только на ушах и полность спрятавшая от взгляда людей его азиатское лицо, выдавала наружу только большой нос. Остальное пока не проявлялось. Боец что-то уныло мычал под нос и, казалось, не видел ничего, из того, что происходило вокруг. Видимо, мысли его были уже в родном свинарнике, а, возможно, и далеко в Средней Азии...
Генерал ждал, потом начал топтаться, затем кашлянул... Тело в каске не пошевелило даже выступающим за её пределы носом.
- Чего ждем! - Вскипел генерал. - Забыли, что нужно делать! Ну-ка представьтесь! Вы кто???
Нос шмыгнул, уши стряхнули каску слегка к затылку, затуманенные глаза медленно поднялись на генерала и мясистые губы лениво, но гневно изрекли:
- Ты что,блин...! Нэ видищ? Хто здэсь тут? Истрэбитэл танкув, блин...!
И лицо также медленно опустилось в землю, как улитка в своей раковине - исчезнув в каске. А из-под неё раздалось мелодичное мычание . Песня , видимо, была про то, как плохо живётся одинокому азиату в северных краях, особенно - когда его достают всякие тупые генералы...
Генерал ошалело озирался по сторонам, командир части глотал валидол, ротный синел пятнами, а стоящие рядом "истрэбитэли танкув" ржали в голос.
И только "Коля" не принимал в этом никакого участия, он мыслями был далеко от всего этого.......
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
Сообщение отредактировал Анд-Рей - Четверг, 21 Июл 2011, 12:01 |
| |
| |
| Nikolay | Дата: Четверг, 21 Июл 2011, 13:08 | Сообщение # 2 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус: | Андрей, прекрасно! В первой части, читая, вспоминал свою службу именно в ракетных войсках под Плесецком в Архангельской области в далеких 72-74 годах. Тютелка в тютельку! Именно так и было, но у нас в части служили в основном русские и немного татар, но свободно владеющие русским.
А вот во второй части мне уже мене знаком сюжет, у нас было все как-то по человечески; честное слово - с "дедовщиной" в хорошем смысле этого слова.
Андрей, очень интересная вещь, но, думаю, она будет более интересна (или более понятна по духу) именно мужчинам и тем, кому за 30.
Спасибо, получил истинное удовольствие!
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
| Анд-Рей | Дата: Четверг, 21 Июл 2011, 13:24 | Сообщение # 3 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Nikolay, спасибо!
Всё из жизни. Правда, на это раз - не из моей. История действительно предана мне покойным уже сотоварищем Володей Комаровым, ракетчиком.
Я только "украсил" и дополнил....
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
|
| |
| |
| argentova954 | Дата: Пятница, 22 Июл 2011, 09:10 | Сообщение # 4 |
 Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 4001
Награды: 87
Репутация: 116
Статус: | Отлично нарисован словами образ " Коли". Я долго смеялась. 
Валентина Карпушина-Артегова.
ЛАУРЕАТ НАЦИОНАЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ПРЕМИИ "ПИСАТЕЛЬ ГОДА" - 2013. Член "Российского союза писателей".
|
| |
| |
| Анд-Рей | Дата: Пятница, 29 Июл 2011, 09:48 | Сообщение # 5 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | argentova954,
Спасибо. Когда я впервые услышал "прототип" этого рассказа, то не просто смялся, а ржал!
Это уже потом, я кое-что "пририсовал"....
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
|
| |
| |
| Tigra | Дата: Суббота, 30 Июл 2011, 17:33 | Сообщение # 6 |
 Долгожитель форума
Группа: Друзья
Сообщений: 2008
Награды: 48
Репутация: 64
Статус: | Очень интересный рассказ, мне понравился!
Лидия Капленкова
Мой сайт
|
| |
| |
| ARTEGO | Дата: Среда, 10 Авг 2011, 16:18 | Сообщение # 7 |
|
Долгожитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 1889
Награды: 148
Репутация: 139
Статус: | Андрей, с удовольствием почитал и мне, тоже, как и Николаю вспомнилось...По хорошему ностальгия и только, ведь, как правило наша память оставляет только хорошее...
с уважением Вячеслав
Меня нет...
Я здесь больше не живу...
Вячеслав
Сообщение отредактировал ARTEGO - Среда, 10 Авг 2011, 16:20 |
| |
| |
| DENI30S | Дата: Четверг, 27 Окт 2011, 20:53 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Удаленные
| Прекрасный рассказ, Андрей! Я тоже в своё время служил в Армии. Нашему брату приходилось порой заниматься далеко не тем чем следовало бы. Я полагаю, что со всеми этими хозяйственными работами вполне могут справится и вольнонаёмные гражданские лица, а солдаты должны заниматься своими делами...
Заходите на мои странички, милости прошу! На военную тематику у меня припасено кое-что... 
Сообщение отредактировал DENI30S - Воскресенье, 30 Окт 2011, 16:44 |
| |
| |
| Nikolay | Дата: Понедельник, 14 Ноя 2011, 11:02 | Сообщение # 9 |
|
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус: | Перенос с другой страницы
ЗАПИСКИ ПОДВОДНИКА
Анд-Рей
Дата: Понедельник, Сегодня, 10:01 | Сообщение # 1
Мне иногда снится
Мне иногда снится…
Казалось, не должно так быть, но… снится.
Снится вечно ржавый пирс. Кабели разной толщины,запутавшиеся на нём, как кудри африканской богини, и валяющиеся между ними крышки кожухов кабельных трасс, как следы военных действий.
У этого пирса, как и положено, помимо сонно колышущихся льдин и барашков, пробегающих изредка между ними волн и, пытающихся «приводнится», чаек, стоит, как монолит из гранита, как скала посреди прерий, как Колосс Родосский – субмарина, хотя все мы её называем прозаично и просто – КОРАБЛЬ.
Нет, вы не поняли. Это не просто корабль, а именно КОРАБЛЬ – большими буквами! Потому что он не только «дом родной» для полутора сотен «организмов» в тельняшках, не потому, что несет в себе угрозу любому уголку мира, независимо от размеров его границ, не потому, что он сложен и практически неизучим «средним образованием» и упорством мысли. Не по этому.
Он КОРАБЛЬ – потому что он точно такая же часть организма любого подводника, как нога, рука и голова. Да ещё и потому, что ЕМУ - больше чем дому, семье, друзьям - достается отмерянного Богом каждому из нас, «военморов», времени.
Он – важен, молчалив и угрюм. Он - велик и незаметен одновременно. Но только до поры, когда зазвучат «Тифоны» и «Сирены» колоколо-ревунной сигнализации, застучат по трапам каблуки, отзовутся лязгом переборочные двери и, сначала медленно, тихо и неуверенно, а потом всё надоедливей и громче до угрожающей степени, закрутятся неведомые остальному миру механизмы. Сперва только затеплится, а потом все сильнее и сильнее «раскочегарится» и выйдет на мощность его сердце – ядерный реактор. И побежит по всем отсекам и выгородкам собственная, ни от кого независимая электроэнергия. И в какой-то момент КОРАБЛЬ уверенно вздохнет всем своим громадным мокрым телом, встряхнёт переборками, качнётся, натянув на мгновение швартовы и всё… Станет абсолютно независимым ни от кого: ни от земли-матушки, с её электростанциями и водопроводами, ни от атмосферы, без которой кроме него может самостоятельно жить только, пожалуй, космический корабль, ни от тех, кто останется на берегу – ждать, жить, служить, рожать будущих «военморов», отдавать приказы и исполнять их…, от всего, что останется за тоненькой ленточкой голубой воды, вперемешку со льдом, которая отделяет КОРАБЛЬ от пирса. И жалкие нитки швартовых – это только условность.
Но снится не он. Снится, что ты, как и раньше, слегка осторожно, но уверенно и даже самоуверенно, сбегаешь по аппарели на причал. Не особенно озираясь по сторонам, хотя знаешь, что за тобой внимательно и пристально следит, как минимум пара глаз в навернувшихся на них слезах, впрыгиваешь на трап. И только позволяешь себе несколько небрежно, но до ломоты в зубах тоскливо, бросить взгляд на причальную стенку, на плешивую полоску земли между колючей проволокой и дорогой в посёлок. Там, на этом клочке суши (землёй её назвать невозможно) виднеется такая родная для тебя фигурка. Или две. Одна - побольше, а вторая совсем маленькая. Нет, фигурок там много, но ты видишь только их. А они, также как и ты, видят только смутные очертания людей в черной одежде, ныряющих в чрево КОРАБЛЯ. Но машут ручками, самозабвенно и как-то тоскливо, хотя и пытаются всем своим видом хранить бодрость и уверенность в скорой встрече.
Взгляд возвращается к глыбе КОРАБЛЯ. Шаг на трап – привычно-чёткий бросок руки к виску – честь флагу – и быстрая трусца на корпус субмарины. Рубка. Последний взгляд на берег. Там уже почти ничего не различить. Взмах рукой – на всякий случай, а вдруг увидят. Автоматическое движение головы вниз и … ты уже в корпусе КОРАБЛЯ. Теперь ещё десяток шагов, люк, открывающий (а, может, закрывающий) внутренности субмарины, вертикальный трап, по которому скользишь с уверенностью бывалого скалолаза, поворот на 180 градусов вокруг собственной оси и всё…
Перед тобой то самое чрево, которое мало кто видел из живущих на земле. Но для тебя это только дом. Бог его знает – первый это дом или второй. В бешеном ритме жизни, начавшейся в 22 года и приведшей к этим железным «динозаврам», грань между ними стерлась почти без следа.
Остаётся за толстенным корпусом КОРАБЛЯ всё. И проблемы «сухопутной» жизни (уже не решишь!), и жена с сыном (уже не поможешь, хотя душа бол-и-и-т), и, что немаловажно, береговое начальство, которое так мешало провести в удовольствии те немногие дни и часы, которые были отмерены тебе перед погружением в КОРАБЛЬ.
Не знаю, дома ты или нет, но уверенность сквозит уже в каждом твоем движении, поступке, жесте и слове. Ты – «у себя»!
Здесь ты один из многих, но, в то же время, один – единственный.
Ты умеешь и делаешь то, что должен уметь и делать только ты. И все знают это, и верят в тебя и доверяют тебе. И ты это знаешь. И это придает тебе уверенности и силы.
Но ты и винтик большого подводного механизма, без гармонии в котором не работает никакой его орган. От твоего «шевеления», равно как и от «шевеления» любого другого, зависит успех дела и его крах. Победа и смерть. Солнце в конце похода и мрак вечной глубины…
Вот и снится.
Ты, ещё совсем молоденький, с ещё кое-как пробивающейся щетиной на скулах, но такой уверенный в себе, с постоянно нахмуренными бровями от постоянного стремления освоить чрево субмарины и ещё совсем чёрными усиками, которые станут твоей отличительной чертой до конца жизни. Молоденький, но уже значащий что-то в этом мире. Сознающий, что тебе доверено многое. Справляющийся с этим нелёгким грузом и от того – счастливый!
Как же было трудно в ТО время, которое снится иногда!
Как же было здорово в ТО время!
Когда снится оно - ТО время - понимаешь, что это ТАК ВАЖНО - быть уверенным в себе, чувствовать свою нужность, плечо собрата, который не предаст, хоть тресни корпус на большой глубине!
Это так нужно – быть НУЖНЫМ!
***
Автономка
А бывало всякое…
Автономка…
… Время, когда времени-то как раз и нет. Есть только срок и дата. Срок, прошедший с момента погружения, и дата возвращения в базу. О ней никто ничего не должен знать, её «цифирь» засекречена ото всех, кто должен в это самое, установленное время - возвернуться. И на берегу о ней знают в лучшем случае 2-3 человека в Москве, и столько же - догадываются в штабе флота.
Но почему-то на корабле магическим способом все до последнего матроса знают, что всплытие будет такого-то числа. Если не прибавят. Или, упаси Бог, не случиться какой-то аварии (тьфу-тьфу-тьфу!), или, случайного приступа аппендицита (что бывает чаще), «резьбу» которого в корабельных условиях ещё допустить возможно, но уж после операции… будь добр, вернись, хоть на мгновение, в ближайшую базу. Потом снова можешь «занырнуть» в прежние прерии глубинного мира, но перед этим получишь груду нравоучений о том, что «аппендициты у подводников случаться должны только в базе, и то - редко! И вообще, аппендикс вещь сугубо сухопутная и в море не живёт! Не умеешь уговорить подчиненного потерпеть до окончания автономки - не фиг делать тебе (командиру) в море!!!» И много чего ещё на медицинские темы от гигиены до геникологии.
Но это редко. А чаще, как и в этот раз, субмарина плывет своим, известным немногим людям, курсом. Мерно, едва покачиваясь в глубине, под жужжание приборов, шум механизмов и гул турбин. И, кажется, ничто не может нарушить её ритма. Случаются нечастые подвсплытия на сеанс связи, которые за 100 лет существования подводного флота почему-то никак не приспособят к корабельному распорядку. И случаются они, в основном, во время отдыха смены, разрывая и без того неуверенный сон на части и кусочки.
…Так было и в этот раз. Лениво, зная, что сеанс связи будет в 6 утра, и никого особенно не удивит, командир лодки минут за 15 до назначенного времени поднялся в центральный пост. И, ни на кого не глядя, плюхнулся в кресло. Из него мухой вылетел, задремавший было, старпом. Матвеич, так мы звали нашего кэпа, почесал за ухом, посмотрел на часы и дал команду на подготовку к сеансу связи.
Нехотя, но навязчиво, словно извиняясь, но, не сомневаясь в нужности, зазвенел сигнал учебной тревоги. Зашевелились отсеки, по нижней палубе протопала пара десятков ног. Где-то щелкнули переборкой. Из динамика связи понеслись доклады сонных командиров отсеков о готовности к всплытию…
Центральный пост сменил свою «наличность». Убежали в свои отсеки те, кто там должен быть по тревоге, а на их место приползли разбуженные «штатные боевые номера». Со скрипом я занял свое место. Глаза ещё не хотели просыпаться, но …нужно.
За пультом управления общекорабельными системами появился лейтенант Саша. Был он мелок во всех отношениях. И сантиметров в нём было чуть выше спинки кресла. И килограммов не больше, чем в спасательном круге. И голос был тихим, как шелест камыша в лунную ночь. И внешние габариты были такими, что кресло, в которое он плюхнулся, спрятало его от наших глаз, так же, как в джунглях прячут хищников заросли. Он там был, в нём, в кресле, и даже шевелился, но малозаметно для окружающих.
Нет. Он своё дело знал прилично. Это внешне природа решила на нём отдохнуть, а внутренности мозга работали справно и ручки его уверенно выделывали манипуляции необходимые и подобающие в такой ситуации.
Все мы заняли свои места и, повинуясь годами выработанной схеме, принялись последовательно делать своё дело. А лодка уверенно, но верно уменьшала глубину своего погружения до необходимой для установления связи с не известным никому, спутником.
Всё это, надо сказать, имело смысл всего на несколько секунд, если не меньше. Потому что сам сеанс заключался в получении от этого самого спутника мгновенного посыла сжатой до ужасающей степени информации. Её, кстати, могло и не быть в наш адрес, но все-таки…, а вдруг… Да и инструкции обязывали.
…Нужно сказать, что сами мы никакой информации по этой самой связи отсылать не имели права. Секретность нашего местоположения очень даже напрямую зависела от всех проявлений нашей активности. Нельзя было даже продуть гальюны в неподходящем месте, чего уж говорить о передаче шифрограмм…
…После подхода к нужной глубине, командир дал приказ штурману на определение места. Уж не знаю, что нужно было сделать для этого штурманёнку в рубке, которая находилась над центральным постом? Но Зубилыч, как обращались мы к старлею, командиру штурманской группы, отдраил увесистый люк над головой уже почти не суетящегося Саши, и уверенным движением нырнул в его чрево.
Лодка заняла нужную глубину и замерла в ожидании получения ценнейшего елея из внешнего мира, с высоты в десятки, а может и в сотни километров.
Зубилыч, так же, как и «заныривал» в люк, выскользнул из него, почему-то не опустив крышку люка. Видимо там, внутри, ещё нужно было что-то «пошаманить».
«Окончен сеанс связи!» - прозвучало из рубки связистов. Командир лениво буркнул: «Погружаться на глубину 83 метра!»
«Принимать в уравнительную!» - скомандовал я Саше и откинулся на спинке своего «механического» кресла с чувством выполненного долга. Оставалось только достичь этой непонятной моему механическому мозгу величины в 83 метра и «успокоить» на ней субмарину. А потом – в каюту, в койку, и добрать оставшиеся ото сна полтора часа.
…Лодка, послушная действиям Саши, медленно заскользила вниз.
Глаза мои отслеживали движение стрелок глубиномера…
«…Мать! ....ть! ...твою…! … ня!?!....» - разрушили крики спокойную атмосферу центрального поста. Это командир, собравшийся уже передать бразды правления старпому, подпрыгивал на одной ноге. А ему за шиворот,… и на планшет, …и на все, что находилось поблизости - из того самого, не закрытого Зубилычем люка, уже не капала, а вовсю лилась вода. И напор увеличивался, заставляя леденеть наши спины и включая приобретенные рефлексы и инстинкты.
Лихорадочно зазвенел сигнал аварийной тревоги. Лодка, повинуясь отработанной годами слаженности центрального поста, начала всплывать во имя спасения всех нас и себя тоже. Дальше все развивалось мгновенно, но мгновения как-то странно разложились на кусочки.
Драматизм ситуации, нервность и напряженность, а где-то и прятавшийся страх вдруг разбавил гомерический хохот начальника РТС, который, разбрызгивая слезы, гоготал и показывал куда-то пальцем. Первая мысль была о том, что автономку придется прерывать по медицинским, а не аварийным причинам. Налицо было сумасшедствие в центральном посту…
Оглядываться было некогда, нужно было спасать корабль от поступления в неё моря. «Глубина 18 метров!» - прозвучал еле сдерживающийся от смеха голос боцмана. И я оглянулся…
То, что я увидел, заставило на секунды забыть о трагизме ситуации и необходимости бороться с водой.
Лейтенант Саша, всем своим «могучим» телом, вместе с ростом, весом и габаритами, а также с прикрученным к правому боку ПДУ и тапочками на босу ногу, висел на рукоятке нависшего над ним люка, силясь опустить крышку. Точнее – видны были только ноги в тапках 38 размера, которые вопреки физике и логике не опускались вниз вместе с крышкой люка, дабы прекратить поступление воды, ограничив ей место просторами злополучной рубки, в которой что-то минуту назад делал Зубилыч. Нет. Ноги с телом Саши медленно ползли вверх. Пружина люка была сильнее молодого лейтенантского веса. А, поступающая и уже угрожающая не на шутку, вода только помогала трагичности и комичности ситуации. Те, кто сидел ближе, говорили потом, что Саша даже что-то кричал, но кто услышит его "козлетон", шуршащий в недрах прочной выгородки на высоте около 3 метров от палубы, прикрытый тяжеленным люком.
Центральный пост, просто до фанатичности обязанный спасать корабль, делал всё это не в состоянии угрюмой сосредоточенности и блестящей в каждом из наших глаз угрозы, а с хохотом и брызгами радости, будто играл в снежки в новогоднюю ночь на гарнизонной площади перед домом офицеров.
Секретчик, мгновенно спасший от «наводнения» свой «святая святых» вахтенный журнал, дернул Сашу всего лишь одной рукой за, исчезнувшие было в бездне штурманской выгородки, ноги, и люк с оглушительным щелчком захлопнулся и вернул Сашу в кресло.
Поступление воды прекратилось.
Саша, очумевший от напряженной борьбы с недостатками веса, гордый от того, что первым бросился спасать корабль и выполнил-таки свою миссию, обессилено сидел, точнее - находился, в кресле и отфыркивался от попавшей в горло воды. Шумно дышал секретчик, с хрипом вырывалось дыхание из горла командира. И только начальник РТС, которого, чуть было не списали по «дурке» пять минут назад, продолжал издавать лошадиные звуки, не смотря на укоризненный взгляд замполита.
Кстати, о замполите.
После того, как все кому положено, "осушили-откачали-устранили-отремонтировали-разобрались", верх человечности и инженерной подготовки в области человеческих душ проявил именно он. На камбуз тут же было дано указание выделять впредь Саше тройные порции на все приёмы пищи, а помощнику – лично следить за съедаемостью Сашей всех положенных отныне продуктов. Доктор тут же завел журнал «учета веса лейтенанта П.» и отчитывался перед замом лично и ежедневно.
Всё улеглось и успокоилось. Субмарина продолжала с прежней ленивостью двигаться, меняя глубины и скорости, всплывая на сеансы связи. И, кстати, люк больше не вскрывали.
Саша, в положенные ему часы, продолжал исчезать в своем кресле, уверенно манипулируя ключами управления корабельными системами, и изредка с непонятностью во взгляде поглядывал на нависший над ним зев рубки штурманов.
Помощник командира ворчал в сторону замполита, поскольку тройной рацион Саши не вписывался в объемы провизионки. И в тесном кругу, в курилке, предлагал заменить Сашу на замполита, чей чистый вес приближался к полутора центнерам. Дабы «все отверстия закрывать в кратчайший срок». И только начальник РТС нет-нет да заходился гомерическим хохотом в центральном посту, глядя на злополучный люк и Сашины габариты. Кстати, командир, после этого кресло свое разворачивал так, чтобы « как бы чего не вышло»...
...Мы вернулись, спустя положенный срок. Вернулись в тот самый день, о котором никому не сообщалось, но о котором знал каждый. И нас встретили командиры «верхнего ранга». И им, естественно, доложили обо всех происшествиях за время похода. И про Сашу – тоже. И были приняты меры по всему флоту, дабы не допускать подобного. Даже что-то там издали. В виде инструкции с указаниями чего и где должно быть «закрыто-завинчено-проверено- покрашено-смазано -и - доложено во время».
...Мы ушли в отпуск. Не сразу, конечно, но ушли…
…А Саша, уже спустя много лет, когда иначе чем «АлексантНиколаичем» его никто уже и не называл, да и звезды на погонах сменились несколько раз, продолжал носить тапочки 38 размера, да и шинель почти такого же, прятаться напрочь в обводах практически любого корабельного кресла, и вставал в строй последним среди равных. Да, не помог ему спецпаёк от замполита и нежная любовь камбузного люда.
Но при этом - никогда не бросался на амбразуру, не взвесив свою весовую возможность.
А ведь корабль-то спас ОН! Ну, … почти…
А. Чернышев
http://and-rey.ucoz.ru/
http://www.litprichal.ru/users/chab0/
***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
| Анд-Рей | Дата: Среда, 16 Ноя 2011, 10:14 | Сообщение # 10 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Спиря
Вообще-то, если что-либо вспоминать из курьезов флотской жизни, то в первую очередь на ум приходят истории, произошедшие в то время, когда всё только начиналось. Может быть, память цепче впитывала в себя и держала эти события крепко и на века? Или их и действительно происходило больше? И были они ярче? Не знаю…
…Только-только сменив бушлат и курсантские погоны на лейтенантский «мундир», стайки зеленых - от молодости, но черных - от цвета обмундирования, офицериков, прихватив с собой выходное училищное пособие и девочек-жён, а кое-кто и детишек в колясочках - потянулись на флот…
Их, конечно, ждали. Не то, чтобы ждали с распростёртыми объятиями, с новенькими квартирками для семейных, местами в общежитиях для холостяков, с автобусами у трапов рейсовых теплоходов и грузовиками для перевозки нехитрого, но весьма объемного, лейтенантского скарба, но… ждали. Из всего этого каждому из них гарантировались только распростёртые объятия командиров. Да ещё «пожилых каплеев», засидевшихся в первичных должностях, и мечтавших замениться на какого-нибудь «желторотика» и «свинтить» - в штаб, на Большую Землю, в другую, более цивильную базу…
Ещё с нежностью их ждали замполиты, мечтавшие заполучить молодую струю в лоно системы марксистско-ленинской подготовки и партполитработы, штатных личностей для которой в экипажах, кроме самого зама, не было. Всё было «на общественных началах», то есть по приказу, который легче всего выполняли неоперившиеся, и потому молчаливые и бессловесные лейтенанты. Потом они взрослели, и с ними становилось трудно налаживать эту самую партполитработу, и замполиты с нежностью начинали ожидать свежих лейтенантиков.
Так было и в этот, 1982 год.
Нас - холостяков и женатых, с детьми и без них - прибыло в экипаж 7 человек. Экипаж с тревогой и радостью смотрел нам в безусые и румяные лица. И каждый испытывал свои - неодинаковые и неоднозначные - чувства по поводу нашего появления.
Я был женат, да и сынишке было уже 7 месяцев, поэтому проблему расселения мне решать пришлось трудно и долго. Надо сказать, что начальство понимало мое состояние, и первые недели две не напрягало, благо корабля мы в это время «не держали». А вот холостяцкий контингент не без проблем, но достаточно легко был определён в гостиницу, а, точнее, в офицерское общежитие. Таких в базе было два. Но в одном жили уже заматеревшие офицеры, не решившиеся жениться, или хранящие своих «половин» вдалеке от гарнизонных особенностей, и немногочисленные семейные пары, которым ещё не повезло с персональными «апартаментами», но уже повезло с общественной крышей над головой.
Во втором жили разухабистые мичманы – холостяки, и такие же, но пока менее уверенные в себе, лейтенанты.
Таковых у нас в экипаже случилось три. И один из них, ракетчик, выделялся. Чем выделялся? А тем, что в соседнем экипаже служил его брат близнец, который вопреки всем законам в один экипаж с братишкой не попал, но всё равно – близнецы на флоте большая редкость. А значит – заметны. Звали мы этого «военмора» - Спиря. И с ним много чего происходило.
И был у Спири, как и у брата, первый лейтенантский день рождения, который приходился на 12 ноября.
…Мы всё ещё были без корабля, который бороздил просторы со вторым экипажем на борту, и должен был вернуться ещё не скоро. Времена тогда были советские, ещё много чего было в магазинах, хотя и заканчивалось уже. Спиря, как и подобает именнинику в условиях военного гарнизона, начал готовится ко дню рождения заранее. Кстати, пришлось ему всё это делать одному, брат-близнец где-то «морячил», осваивая нелегкую профессию подводника-ракетчика.
Так вот. Закупил Спирька еды всевозможной и пития различного, оповестил заранее всех, кого хотел видеть на празднике жизни. Даже что-то заранее настряпал и принялся ожидать даты.
А год, напоминаю, был 1982-й. И тут 10 ноября, всего 2 дня не дожив до Спирькиного дня рождения, умер «дорогой Леонид Ильич». Брежнев.
Естественно, страна напряглась. Ведь последний раз вождь в ней умирал аж в 1953-м, и никто не знал чего ожидать от мирового капитализма в это нелегкое для социализма время, да и вообще, все властные структуры несколько в раскоряку встали. Армия – тоже. И флот.
А тут ещё и траур объявили по всей стране с запретом на разного рода мероприятия, и «Лебединое озеро» выглядывало из телевизоров, а траурная музыка - из радиоприемников.
И Спиря, как подобает советскому офицеру, этот траур поддержал. А куда ему было деваться – ведь особисты и замполиты тогда работали ударно. Всё слышали и всех видели. И пришлось ему празднование своего рождения отменить. Но не совсем. Продукция ведь уже кисла!
Перенёс он торжества на «после траура». Число на 19 ноября.
А продукция, напоминаю, уже кисла в номере гостиницы. И было той продукции много. Только вино-водочно-коньячных изделий – «полтора квадратных метра». Это так Спиря сам озвучивал количество приобретённого, когда спрашивали его потенциальные участники процесса. И стояло всё это благолепие в номере офицерской общаги, в промежутке между двумя армейскими железными койками, и Спиря со своим «сокамерником» уже давно спал головами к этому «полтораквадрату».
Шли дни, точнее медленно и тягуче тянулось время. А день рождения не просто приближался под траурные марши из радио, он наступал! И наступил!
А праздновать – нельзя!
Но это торжество, то есть, пьянку с песнями и плясками нельзя было устраивать. А самому, смахнув скупую холостяцкую слезу, выпить грамм ….… было можно. Да ещё и соседу по номеру налить, чтобы не так тоскливо пилось… Главное – не запеть залихватскую морскую песню…
Короче говоря, квадратура бутылочного запаса стала медленно, но уверенно уменьшаться. Вот она сменила цифру 1,5 в размере своей площади на одинокую и понятную всем цифру 1, потом ещё уменьшилась… И лица лейтенантов, близь живущих к этому «арсеналу», стали багроветь и морщиться.
Но, к счастью ожидавших, кончился траур и день рождения был назначен к празднованию, когда между спинками коек ещё что-то имелось.
И вот мы пришли…
Вечерело. В полумраке обшарпаной комнатки общаги светились надраенные тарелки на столе, бока разномастных стакано-рюмок всех калибров и фасонов, никелированные спинки коек и радостно ждущие Спирькины глаза. В них уже не просто читалось ожидание торжества, из них просто сквозило недельное мученическое воздержание в соседстве с упомянутой плодово-выгодной квадратурой. В этом блеске что-то подсказывало нам, что виновник торжества начал праздник уже вместе с первыми аккордами звучавшего утром государственного Гимна СССР.
Но внешне пока всё было пристойно и подобающе торжественно. Именинник суетился вокруг нас, рассаживая и придвигая приборы, даже пытался неуклюже, но по «взрослому» ухаживать за женой одного из нас, принимая в свои руки её пальто и галантно раскланиваясь…
Потом были первые три тоста. И после грянувшего традиционно третьим - «За тех, кто в море!» - Спиря ещё бодро опрокинул в себя налитое и четко опустился на койку.
Больше он от неё уже не отрывался.
Мы продолжали «гулевать», что-то провозглашали, за что-то пили стоя, обнимались и поминали хозяина лестными словами за то, что устроил нам праздник в череде очень уж нелегких лейтенантских будней первых месяцев службы… Ещё я играл на гитаре и мы нестройными голосами пели что-то про «усталую подлодку» и про «неуклюжих пешеходов»
Спиря иногда поднимал голову, обводил мутным взглядом нас, стол, «квадратуру» оставшегося пития, нащупывал, не глядя, на столе рюмку, которая почему-то всё время была полной. И полухриплым голосом, ощущая себя хозяином всего этого действа, произносил: «Есть предложение и нет возражений!» Пару раз добавлял, что надо выпить «недорогого – любимого!»
После чего содержимое рюмки проскакивало каким-то чудом в его нутро, а тело практически со стуком падало на койку и затихало до следующего раза.
Так происходил с определённой периодичностью до 24.00. Потом кто-то из нас, повинуясь приобретённой в курсантские годы привычке всё завершать к полуночи, скомандовал «отход» и мы потянулись по домам, оставив именинника на попечение соседу по комнате, который с удивлением, но радостно прошептал нам на прощание, что «ещё сантиметров 50 в квадрате осталось!»
Надо сказать, что была это пятница, 19 ноября. Вот сколько дней мучился без праздника Спиря!
Утром субботы, когда в 6.00 загромыхал будильник, не выключенный в связи с праздником, голова Спири медленно поднялась с подушки. При этом глаза на ней смотрели всего лишь в одну точку. Да-да, именно в ту, которая располагалась между спинками стоявших голова к голове коек. Взгляд не выражал ничего конкретного. Это был простое стекло калькулятора, который мог считать только до трёх, максимум – до четырёх. Этот калькулятор определил наличие необходимых атрибутов в межкоечном пространстве и передал команду губам, которые произнесли в сторону соседа:
- Юр! Ты спишь? Нет? А, может, позавтракаем?
- Угу, - прозвучало с соседней койки голосом более здорового, но менее выспавшегося, а от того ещё не совсем понимающего действительность, соседа.
Рука Спири опустилась в положенном месте. Нашарила сосуд из запасов, приобретенных ещё при почившем в бозе Леониде Ильиче, и трепетно поднесла его ко рту. Неклассифицированная глазами жидкость влилась в жаждущие её губы и они произнесли фразу, ставшую потом визитной карточкой Спири на долгие годы:
- Уф-ф-ф-ф! Ну, вот и позавтракали!
Голова блаженно опустилась на подушку, при этом сосед, так и не поняв, чего от него хотел Спиря повернулся на другой бок. Он, в отличие от экс - именинника, понимал, что сегодня суббота и никуда пока передвигаться не надо.
Судя по последующим рассказам соседа, Спирька ещё несколько раз в день «завтракал» в одиночестве. И на следующий день – тоже. А потом пришел понедельник.
А в понедельник, в святой для всего советского воинства день, утро начиналось политзанятиями в казарме. И, надо сказать, что наш командир был педантичен во всем, в том числе и в проведении этих самых занятий. Причем у офицеров марксистско-ленинскую подготовку он проводил всегда сам - лично, и очень ответственно, и строго. Впрочем, он во всём был аккуратен, точен, и сведущ. За что его и уважали.
Командир вошел в ленинскую комнату. Громыхнув стульями поднялся офицерский состав.
- Вольно! - скомандовал кэп. Стулья громыхнули ещё раз и затихли.
Вид присутствующих выражал многое. И усталость от вынесенного в выходные дежурства, и одуловатость от выпитого накануне «чая», и скуку от ожидавшихся повествований командира, и недосыпание от плача неустроенных ещё бытом лейтенантских детей…
И вот тут, командир увидел, что кого - то нет.
- А где…
Но тут открылась дверь и в помещение, лихо щелкнув каблуками, влетел Спиря. Был он более или менее выглажен, и даже «выспан». Но на морде лица кучерявилось в некоторых бессистемных местах то, что в будущем обещало стать щетиной.
- Почему?.. – раздался голос кэпа.
- Виноват, проспал! – Спиря не моргнул даже.
- Так, а побриться не забыли? Ну-ка, пять минут и чтоб был как пасхальное яйцо! – командир опустил голову к конспекту, полагая, что Спиря уже испарился.
А он и испарился.
Не знаю, как он организовывал своё «побритие», но, думаю, что метался лейтенант по матросскому кубрику в поисках чего-нибудь бреющего «на бреющем полёте», лихорадочно выворачивал тумбочки любимого личного состава, чтобы успеть в отведенные пять минут. И, видимо, находясь в цейтноте, нашел что-то, чем резали уже не один месяц колючую проволоку вокруг казарменного городка или точили карандаши всему штабу дивизии последние года три.
Короче говоря, не знаю….
Дверь в ленинскую комнату открылась.
- Ваше приказание выполнено! Разрешите сесть! – произнес Спиря уверенным голом.
Командир поднял глаза в его сторону и челюсть капитана первого ранга медленно отвисла. Вся офицерская братия от лейтенантов до капитанов второго ранга, как по команде, повернула головы к дверям. А там…
…Там, радостно улыбаясь от чувства выполненного долга, да ещё и в отведенные командиром пять минут, стоял навытяжку лейтенант Спиря. Он был почти идеален… Почти… Вот только на чисто выглаженной, видимо ещё до смерти Леонида Ильича, кремовой рубашке - квадратно-гнездовым способом алели пятна лейтенантской крови. И ближе к шее они сгущались, бардовели и подпитывались лениво капающей свежей струйкой из изрезанного брадобреем горла. Причем, судя по всему, Спиря не сумел сбрить кудряшки тем орудием, которое обнаружил в тумбочках и, просто напрочь, снес их, вместе с частью своего лица. А впитанные за выходные «квадратные метры» вместе с «завтраками» так анестезировали молодой организм, что срежь ему ухо – не почувствовал бы ни черта!
Всегда выдержанный и спокойный командир вздрогнул и резко прокричал:
- Спиридонов! Ты что?... Ты вообще!.... Ты…больше не брейся! Ну… тебя на…! Лучше не брейся, а то зарежешься! А нам ещё служить!..
Ахнул от хохота офицерский состав субмарины и смолк, увидев бледное лицо командира…
…Больше Спиря на политзанятия не опаздывал, бороду брил исправно, носил с собой в дипломате на всякий случай электробритву и станок для бритья. И праздновал всё более умеренно, а может и нет…
Вот только ракетчик из него так и не вышел. Видимо, Леонид Ильич умер несвоевременно и испортил организм лейтенанту, а заодно – послужной список, карьеру и часть серого вещества.
… Я ещё встречал его долго. Был я уже капитаном третьего ранга, служил уже совсем в других частях, а на перекрестках гарнизона изредка, но, всё же, попадался мне на глаза Спиря. В лейтенантских погонах, с дипломатом в руке и вечным вопросом – «Ну, что, позавтракаем?!»
Потом, лет через двенадцать, судьба забросила его куда-то ближе к Большой Земле и подальше от подводных лодок, подарив на прощание звёздочку старшего лейтенанта. И больше мы не встречались...
Так что советую – никогда не меряйте в квадратных метрах спиртное и не брейтесь в понедельник по утрам чужими инструментами. Особенно после государственного траура.
Очень влияет на карьеру….Добавлено (16.11.2011, 10:14)
---------------------------------------------
А у гиббона?
Командир атомного подводного крейсера восседал в центральном посту, пребывая в глубокой задумчивости. Он настолько был погружён в свои мысли, что казалось, ничто не может отвлечь его, кроме сигнала на применение ядерного оружия. Со стороны казалось, что он спит. Точнее даже - не казалось, а весь центральный пост на сто процентов был уверен в этом.
Лодка выполняла «боевое патрулирование», всё шло по давно заведённому плану, откорректированному в духе последних требований. Один реактор пыхтел на малой мощности, не особо перегружаясь. Второй реактор - дремал, заглушенный «всеми штатными поглотителями», в ожидании своей востребованности…
Штатные поглотители - это многочисленные устройства, которые либо поднимаются из внутренностей реактора своими механизмами на нужную высоту и высвобождают спрятанную в нём мощь, либо опускаются на дно ядерного «котелка» и успокаивают цепную реакцию деления урана и его сотоварищей, которых в нужном количестве «напихано» в утробу реактора предостаточно.
Термин «все штатные поглотители» и всё, что с ними связано, очень неудобен для написания. А пишется он один раз в сутки в базе в вахтенном журнале, а в море - каждые четыре часа. Вахтенный офицер при заступлении на вахту пишет примерно так:
«…Ядерный реактор правого борта работает на мощности 40 процентов. Ядерный реактор левого борта заглушен всеми штатными поглотителями. Стержни аварийной защиты, автоматического регулирования и компенсирующие решётки находятся на нижних концевых выключателях…» и там ещё много чего было нужно писать.
Помощник командира, Валерка Назаренко, бесшабашный раздолбай и баламут, как раз и исполнял обязанности вахтенного офицера. Он не то чтобы был ленив, просто ему, как человеку стремительному, крайне нудно было каждодневно обременять себя написанием такой длинной формулировки и он давно вынашивал планы, как бы это всё сократить.
Надпись под его редакторским пером понемногу начала уменьшаться. Сначала были сокращены названия реакторов, потом названия поглотителей, затем - все подлежащие, сказуемые, прилагательные и даже междометья.
В очередной раз, заступив на вахту, Валерка вывел сжатую до максимума запись в журнале и старательно начертал свою фамилию. Чем подтвердил своё авторство. Почерк, надо сказать, у него был каллиграфический. Наклонив голову на бок, он с минуту любовался своим творчеством, как любуется художник своим полотном. Потом закрыл журнал, который был абсолютно секретным, и открыл сейф для того, чтобы убрать эту кладезь секретной информации от глаз супостатов, которых при нахождении корабля в автономном плавании на приличной глубине было, конечно же, «видимо-невидимо».
- Ну-ка, Назаренко! - открыл полглаза командир, - дай мне журнал. Давно я его не проверял…
Командир обязан периодически проверят эту макулатуру, даже писать там что-то иногда должен. Вот он и взял.
Валерка напрягся, предполагая, что не всё там, в журнале, командиру понравится. А ведь за ведение вахтенного журнала, причём - всеми кто допущен к записям, отвечает помощник командира.
- Так, так…, - командир так же, как только что Валерка, наклонил голову на бок и стал вчитываться в строчки.
Лицо его сначала ничего не выражало, потом брови зашевелились, губы принялись что-то нашёптывать, явно не справляясь с написанным. Потом на лице появилось недоумение и в конце всей этой пантомимы прозвучало:
- А ну-ка, помощник, переведи мне, что тут. А то я - или старый стал, или читать разучился!
Валерка взял журнал, опустил глаза на указанные командиром строки и прочитал всю эту галиматью про «штатные поглотители».
- Я что-то не понял. Ты где всё это прочитал??? Тут же ни слова нет из тех, что ты сейчас нам озвучил! Механик! - командир повернулся в сторону командира электротехнического дивизиона, - ну-ка, друг мой, посмотри, может я не туда от старости свои глаза пялю?
Командир дивизиона, или «комдив два», как звучит это на подводном языке, взял журнал из рук Валерки. Встал с кресла и громко слово в слово прочитал, то, что только что звучало из Валеркиных уст.
- Вы, что тут? За дурака меня считаете? Я говорю - читайте, что там написано! - командир начинал кипеть, а это ничего радостного не сулило.
«Комдив два» с Валеркой в одной смене прошёл уже несколько автономок, знал все его «закидоны», в том числе и эту любовь к «ускоренному написанию нудных вещей». Да и сам, был сторонником уменьшения ненужных и глупых занятий во имя главного дела. Поэтому он молчал.
Журнал с треском шлепнулся на стол и начальник секретной части, который тоже нёс вахту в центральном посту, прочёл спотыкаясь:
- «ЯРпб на N-40%. ЯРлб ЗВШП АЗ, АР, КР на нкв…», - споткнулся чтец и вопросительно посмотрел на Валерку, виновато - на «комдива два» и глупо уставился на командира.
- Ты сам-то понял, что читал? Это всё на каком языке? Или пока я стоял с другими сменами вы тут новый язык освоили? Ну, Назаренко - переведи на нормальный.
Валерка, даже не заглядывая в журнал, отчеканил
- Ядерный реактор правого борта работает на мощности 40 процентов. Ядерный реактор левого борта заглушен всеми штатными поглотителями. Стержни аварийной защиты, автоматического регулирования и компенсирующие решётки находятся на нижних концевиках!.. - умолк помощник со святым блеском в глазах.
- Ни черта не понял…, - командир оглупевшим взором обвёл центральный пост.
- Товарищ командир, так там, то же самое написано! Только сокращённо!
Командир уставился на журнал и зашевелил губами. И до него не сразу, но дошло, что каждая буква в записи соответствовала слову, произнесённому Валеркой.
- Да вы тут!.. Что? Ополоумели? От лени уже скоро и рот открывать перестанете! Я вот тебе Назаренко после автономки в ведомости на денежное довольствие тоже вместо «пять тысяч» напишу - «ПТ» И выдам! А ты распишешься своим распрекрасным почерком! И ты с этими ПТ поедешь в отпуск. В своё Баку. На все три месяца. И жрать, и пить на них будешь. И семью кормить и одевать! И на билеты тебе туда и обратно - ПТ!!! А вернёшься, так я ещё и сдачу попрошу! - командир пыхтел в кресле, как парогенератор, прохудившийся в некоторых местах...
...Теперь Валерка усердно выводил положенные строчки в журнале и вспоминал времена, когда эта процедура занимала всего десять секунд…
…А лодка по прежнему покачивалась в глубине и нехотя чертила неведомые никому кривые и зигзаги…
Вероятный противник за десятки лет существования Советского подводного флота так и не смог понять, почему наши субмарины, медленно направляющиеся вперёд к цели, вдруг иногда, без всяких причин, резко разворачивались и шли навстречу крадущимся за ними лодкам противника. А те, обнаружив такой маневр, задрав штаны, улепётывали от «бешеного Ивана», еле успевая избежать столкновения. Говорят, что НАТОвские моряки такой маневр наших подводников так и окрестили - «Бешенный Иван». А дело тут было в том, что наши средства обнаружения не слышали ничего и никого у себя за кормой. Вот поэтому командиры, по известному только им правилу, периодически поворачивали назад, и в слепую, на всякий случай, шли в лобовую атаку на невидимого противника, а те - разбегались в стороны, теряли с нами контакт и тряслись от непредсказуемости «Иванов». А наша субмарина возвращалась на прежний курс и с грациозностью удава, выполнившего свой долг, скользила дальше…
… Так же, как удав, в кресле центрального поста восседал командир атомохода. Шли уже …дцатые сутки плавания. К напряженности и усталости прибавилась лень, флегматичность и дикое желание ускорить процесс возвращения.
В руках командир держал какой-то популярный журнал, лениво листал страницы и разглядывал картинки. На журнале еле заметно проглядывала дата - май 1967 года.
- Свежий! - съязвил Валерка, - Я по нему азбуку учил.
Командир продолжал читать и никого не трогал… Спустя какое-то время глаза его закрылись, голова откинулась на спинку кресла, журнал заскользил по коленям на палубу…
А корабль продолжал скользить в неведомое…
Нужно добавить, что обычно старшим в центральном посту по очереди несли вахту трое. Командир и два старпома - большой и маленький. Командир, как глава семейства, время вахты выбирал всегда сам, остальные подстраивались. В эту смену - вместе с помощником командира и «комдивом два» - он стоял редко. Обычно в командирском кресле царствовал «большой старпом». При нём центральный пост бурлил разговорами, шутками с юмором, смехом. В общем - царила непринуждённая и достаточно «домашняя» обстановка. Не в ущерб делу, разумеется.
А тут - командир. Все напряжены, молчат, боятся произнести лишнее слов. Даже команды даются в полголоса. «Командир уснул!» - и все соблюдают осторожность. Такая вахта даётся трудно, тянется долго, и устаёшь от неё больше, чем от двух таких же, но со старпомом.
Командир дремал, отдав бразды правления вахтенному офицеру. Но вдруг он открыл глаза, потянулся и красными воспалёнными глазами обвёл отсек. Заметив упавший журнал, он поднял его, посмотрел на какую-то картинку и в тишине центрального поста произнёс:
-…А у гиббона?
Глаза вахтенных нервно заморгали.
- А у гиббона? - повторил командир, уже более ясным взором оглядев присутствующих.
Те недоумённо переводили взгляд друг на друга и ждали развязки. Кто-то пожимал плечами и тайком улыбался смущенной улыбкой.
- А у гиббона??? - прозвучало в третий раз.
Помощник, единственный, кто при наличии командира в центральном посту имел право отлучаться по служебной надобности, вдруг почувствовал эту самую надобность. В животе нехорошо заурчало, а мозг подсказывал, что к командиру нужно приглашать корабельного эскулапа.
- Ну, что, Назаренко? А у гиббона? - уже персонально вопрошал командир.
- Что, товарищ командир?
- Я тебя русским языком спрашиваю - а у гиббона? - командир положил на столик журнал, - У гиббона сколько?
Ступор, в который попал Валерка, резко усилился. Он своим «помощницким» умом не мог перевести на нормальный язык первый вопрос, а тут - второй. Такой же! Мозг начал соображать, кто такой гиббон, зачем он на корабле, и, главное сколько? Чего сколько и кто гиббон? Может это какое-то вооружение НАТО, или новое средство от обнаружения наших подлодок в мировом океане? Почти безумным взглядом он уставился на «комдива два». Тот был эрудированным и всегда читал всякие умные книжки, даже в каюте в личное время, когда разумнее было спать. Но и он смотрел в ответ примерно таким же ошалевшим взглядом.
Ноги Валерки засеменили к трапу. По связи вызвать доктора он не решался - услышит командир и неизвестно как себя поведёт. А ведь «отъезд крыши» был на лицо.
- Ты чего ногами сучишь? Назаренко, я тебя спрашиваю, а у гиббона? Сколько пальцев на руках у гиббона? - и командир ткнул пальцем в журнал, где красовалась фотография какой-то обезьяны на фоне джунглей.
Ещё ничего не понимая, Валерка приостановил попытку бегства.
- Что пальцев? Не понял, товарищ командир? - уныло выговорил помощник.
- Ты что, тупой? Я же тебя русским языком пятый раз спрашиваю! Сколько пальцев у гиббона. Вот у орангутанга пять, а у гиббона, пишут, больше! Ты как считаешь, врут?
Воздух из Валеркиных лёгких со свистом вырвался на просторы центрального поста, за ним выдохнули остальные.
- Врут, товарищ командир! Врут, конечно! - улыбка перекосила лицо помощника, - они там всякую… пишут, нам «втюхивают», а мы тут… - Валерка не знал, что лепетать от облегчения.
- Вот и я думаю - врут! - поставил точку командир и уткнулся в свежий номер журнала 1967 года издания.
...И корабль опять заскользил в глубине океана, оставляя за собой кильватерный след, в котором суетились какие-то рыбы, тюлени, моржи, киты, медузы, организмы…
…И напуганные вражеские подводные лодки…
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
|
| |
| |
| cvetbarchata | Дата: Среда, 16 Ноя 2011, 21:33 | Сообщение # 11 |
 Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1300
Награды: 53
Репутация: 50
Статус: | Здравствуйте, Андрей! Прочитала ваши рассказы, нахохоталась от души! Спасибо огромное за ваше чувство юмора, за тонкие наблюдения, легкий литературный язык! Теперь и к вам буду заходить часто. Привыкайте к моей любимой фразе - А ЕЩЕ?!!!! Конечно, если вам осточертею, напишите. с уважением Светлана.
СВЕТЛАНА БАРХАТОВА
|
| |
| |
| Анд-Рей | Дата: Четверг, 17 Ноя 2011, 15:48 | Сообщение # 12 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Quote (cvetbarchata) Теперь и к вам буду заходить часто. Привыкайте к моей любимой фразе - А ЕЩЕ?!!!!
Это не мне - Вам спасибо!
А ещё - моим сослуживцам, сокурсникам и всем, кто встречался на моем флотском пути!
Это не я - они творцы моих рассказиков.
Ну, коль Вам понравилось вот ещё:
Крещение
Моряком я стал не сразу. Нет, я сознательно стремился стать морским волком, причём - военным. Ещё в школьные годы пытливо изучал все доступные в то время брошюрки о том или ином училище, читал всякую беллетристику на военно-морские темы, даже учил какие-то школьные предметы скурпулёзнее, чем остальные, и иногда опережая программу. Ну, очень уж хотелось в море…
Потом я и поступил туда, куда хотел. И закончил вполне прилично, с «красным» дипломом свою «альма-матер», и распределился на подводный флот. Даже в море стал ходить очень много и часто. Но настоящим МОРЯКОМ я стал совсем не в подводном флоте. И был я уже в приличном звании и должности.
Это было так.
Году в 1988 лето было, как и положено северному лету, промозглое и сопливое. Дожди менялись туманами, ветер с северо-восточного менялся на северо-западный, а потом не менее успешно осваивал всю розу ветров. При этом он своей силы не терял и хлестал нещадно всё население нашего гарнизона дождливыми розгами по всяким частям тела. Иногда - сильно. Даже сбивал с ног.
Лето я не любил, хотя ждал его, как и все нормальные северяне, прямо с сентября и до его наступления. А не любил только потому, что зима на Севере была понятнее и естественней. Холод, мороз, ураганы, сугробы выше крыш, что характерно для зимы в Заполярье, наступали где-то в октябре и продолжались до июня. Они были обычным явлением, которое от зимы и ожидаешь. А вот лето… Лето рисуется в сознании как что-то яркое, красочное, с солнцем, теплом, цветами и бабочками, с выглядывающими из-под пёстрых мини-юбок голыми ногами девчонок, с ощущением праздника и счастья. Да ещё и с «полярными днями» на целые сутки.
А что мы получали? Гнусную морось с неба. Вечную серость пейзажа. Ветер, который от зимнего отличался только чуть ослабленной силой. Вечно нахлобученные капюшоны плащей вместо ярких платьиц. Сапоги - чуть ли не болотные, рейтузы - даже на самых прекрасных женских ножках, комары, мошка... и холодные батареи с отсутствием горячей воды в кранах. Правда, «полярный день» при всём при этом присутствовал.
Кстати, комары - это отдельная тема. Их там столько, и они такие крупные, что вечерами, в сумерках, если из подъезда выглянуть на главную площадь городка, то по количеству висящих над ней туч из комариного сообщества можно определить количество гуляющих. Так они и сопровождают каждого, рискнувшего прогуляться, и рассеиваются только при стуке захлопнувшейся подъездной двери и тут же стремительно улетают организованной стаей на поиски новой «жертвы».
Ветер в нашем гарнизоне имел статус официального атрибута местности. То есть, на Севере много городов, но только у нас ветер дул всегда «в морду», со всех направлений, с такой силой, что в народе наш городок имел почти официальное название - «Край летающих собак». И собаки действительно «летали», особенно зимой, когда ураганы сносили не только собак, но и редких пешеходов, пытающихся пересечь улицу от дома к магазину. А заодно рвали автобусные остановки, как «тузик грелку» и выплёвывали грудой обломков на обочины и в овраги.
Летом этот самый «атрибут» столько хлопот не причинял, но настроения не поднимал и пейзаж, на радость людям, не красил…
Были, конечно, во всей этой серости и яркие пятна. Иногда, совсем уж редко, так что иные не успевали даже зафиксировать эти моменты, наступало настоящее лето. И тогда тундра успевала набухнуть почками, распуститься цветами, отплодоносить ягодами, грибами и всякими птичками-мышками, осеменить почву на будущее лето и притаится в ожидании обычной погоды. Ещё из прелестей летнего сезона были грибы. Нет, не гриб-ы-ы-ы, а ГРИБЫ… С больших букв.
Кто не был на Севере, тот не может себе представить, что подосиновик имеет размер приличной табуретки. Шляпка его иногда совсем не лезет в ведро. И при этом - ни одного червяка!
Тундра щедро открывает свои закрома, благо прятать их не чем. Вокруг выше кустиков черники, да изредка мелькающих карликовых берёзок ничего не произрастает. А количество грибов не имеет числового выражения, потому что, наклоняясь за одним грибком, ты видишь рядом, невдалеке, ещё пять… десять… сто…. Начинается паника - какой брать, а какой оставить подрастать. Всегда кажется, что они - грибы - кончатся и корзина не заполнится. Но она переполняется, и ты вываливаешь на мягкий мох её содержимое, и выбрасываешь те, которые похуже. Начинаешь собирать лучшие. Потом снова - всё на мох и опять сортировка. И так раз пять - шесть. Наконец, обессиленный от груза, который висит в коробе за спиной, оттягивает обе руки корзинами, и ломит зубы от «последнего пакетика» зажатого в них, да ещё и от того, что лазать по сопкам с таким грузом далеко не всем под силу - ты выползаешь к месту сбора. Оттуда, если повезло, тебя довезут до посёлка, а если - нет, дуй пешком и не жалуйся. Потом, будет зима и хрустящие на зубах маринованные подосиновики, солёные подберезовики и «горькушки», ассорти из всего урожая, поджаренноё и сохранённое в холодильнике, и суп из засушенных благородных белых грибов. Это будет потом - зимой, под вой ветра и мелькание пролетающих мимо окон собак.
Так это я о чём? Ах, да. Лето было, 1988 год.
Экипаж наш «береговал», то есть занимался боевой и политической подготовкой в базе. А субмарина, нам предназначенная, вот-вот должна была прибыть в базу со вторым экипажем. Мы её «ждали», в душе оттягивая счастье от предстоящей встречи. В перерывах между этой самой «боевой и политической» мы бегали в тундру, запасая на зиму грибы и ягоды. Изредка удавалось сходить на шашлычок. Короче говоря, мы выжимали максимум удовольствия из совсем не сладкой жизни на Крайнем Севере. И в море раньше времени не хотелось. Даже от этой сопливой погоды. Не входило мореплавание в наши планы. А если и входило, то только тогда когда приплывёт корабль, мы его недельку «попринимаем» от второго экипажа, потом чего-то на нём отремонтируем, подчистим, подмажем. И только пото-о-м…
…Утром я проснулся в холодной и одинокой квартире. За окном было непонятное время суток, потому как в Заполярье и засыпать и просыпаться летом приходится «засветло». Часы показывали что-то около шести утра, ещё можно было бы подремать, но в дверь почему-то звонили. Это было совершенно непонятно. Нет, случается, что и ночью трезвонят и стучат. Но это когда ты с любимой подлодкой «в браке состоишь». А тут - казарма, и она ничего экстраординарного сулить не могла.
«Война, что ли?» - подумалось мне. И я побрёл к двери, рассчитывая в душе на то, что «кто-то ошибся дверью». Но, нет. Никто не ошибся. Посыльный, лихо откозыряв мне, передал веление командира дивизии срочно прибыть в штаб.
Какие только мысли не лезли мне в голову. Но всё оказалось гораздо более прозаичным и, в тоже время, неординарным.
- Значит так, - прямо с порога кабинета комдив, пригвоздил меня взглядом.
И я понял, что сейчас начнут «грузить».
- Там восемьсот сороковая в море крутиться. А на ней у командира дивизиона Смирнова беда в семье. Мать умерла. Нужно подменить, а кроме тебя некому.
- А я-то как туда попаду. Она же в море, у чёрта на куличках? - спросил я, рассчитывая, что это хоть как-то оттянет момент отправки меня в море.
- Всё мы тут учли. Сегодня лодка должна выполнять торпедную стрельбу. Через час туда отправляется торпедолов для обеспечения стрельб. Дуй домой, полчаса на сборы и на четырнадцатый пирс. В море - пересядешь на борт, а Смирнов - на торпедолов. Всё понял?
Конечно, я всё понял. И что накрылась медным тазом очередная вылазка за грибами. И что семья, которая вот-вот должна была приехать останется никем не встреченной. И что надежда подольше пожить без корабельного железа тоже рухнула… Я понял всё.
Но было понятно и то, что горе в семье коллеги случилось не нарочно. И что ему ещё тяжелее. И нужно выручать. Может быть, и меня когда-нибудь выручат.
… Через полчаса я уже во всю свою «майорскую» прыть летел к четырнадцатому причалу. Вокруг серым туманом и мелким дождём просыпался гарнизон. Погода только добавляла уныния и где-то в душе скреблась надеждой на то, что по погоде могут не выпустить. А там, как знать, может быть найдётся и другой вариант «замены».
Но ничего такого не случилось. Торпедолов принял меня в свои объятия, прогудел на прощание родной базе и пошёл в сторону открытого моря, где его ждала субмарина.
Тут нужно отдельно описать что такое торпедолов.
Это малого размера катерочек. От того море ему практически всегда противопоказано. Особенно - наше. Но без него стрельба торпедами невозможна. Потому что торпеда, учебная, после «выстреливания» из подлодки и условного поражения врага должна всплыть. Вот торпедлов-то её и находит в океане, поднимает на борт и везёт на берег. Там её опять «заряжают» и отправляют на новые стрельбы. И так - по кругу.
Да, самое главное. Катерок этот абсолютно плоскодонный. От того болтает его море, как щепку, швыряет по всем осям координат. А вместе с ним и всю его немногочисленную команду. А там - уж кто как всё это переносит.
А я переносил плохо. И заранее к этому готовился. И боялся.
Надо сказать, что гарнизон наш находился далеко от цивилизации, и добраться туда можно было только и исключительно теплоходом. Один раз в четыре дня. И идти от цивилизации до нашей базы нужно было около суток. Так что, судя по всему, качка должна быть делом привычным не только для подводников, а для всех жителей посёлка, включая жён и детей. Но я к ней привычным не был. Даже когда нашим субмаринам приходилось выполнять задачи в надводном положении, я с трудом переносил качку и старался больше лежать.
А тут утлое судно с плоским дном, да ещё и малой скоростью хода устремилось в море, отвозя мою душу на встречу с подводным крейсером. Нет, в тот день не штормило. Было лёгкое волнение. Балла два. Всего.
Но это для больших кораблей и подводных лодок. А для торпедолова это волнение было сродни девятибалльному шторму. И мы летали во все стороны света.
Я был устроен в каюте командира торпедолова, который весь переход находился на мостике и мне не мешал. Да он и не мог мне помешать. Мне вообще никто тогда помешать не мог. И помочь - тоже!
Я ничего не видел, никого не слышал. Я ловил летающие по каюте предметы моего чемоданчика, а заодно и содержимое моего желудка. Его, содержимого, оказалось достаточно много. А попасть в разрешённое сангигиеной место каюты никак не удавалось. Про «удержать это всё в себе» - не говорю вообще.
Шли мы часов шесть. За эти шесть часов я вспомнил всю свою недолгую жизнь, простил всех и вся, попросил прощения за всё что натворил в этой жизни, покаялся и… узнал весь ассортимент продуктов, съеденных мною за последний месяц… А мы всё шли…
Когда торпедолов встал, о чем известил резко снизившийся гул машин, я понял, что моё избавление близко и я ещё поживу.
Вскарабкавшись дрожащими конечностями на мостик, я увидел сладостную моему сердцу картину. Торпедолов продолжал взлетать в поднебесье и низвергаться в пучину, а на расстоянии примерно в пару кабельтовых чернел монолит субмарины. Она никак не реагировала на волны. Так, примерно, ведёт себя лев в саванне, когда вокруг него суетится животный мир, царём которого он является.
О, как она была прекрасна! Я любил её всё сильней и сильней, по мере ощущения её незыблемости и тверди среди рыхлой морской стихии….
Из громкоговорителей неслись отрывки переговоров. Командир лодки и торпедолова оговаривали между собой условия стрельб. Они покричали на тему «кто-где-когда-и-сколько» и замолчали.
- Так, а я когда на борт попаду? - вопрошал я мичмана, командира торпедолова.
- Ах, да! Забыл, блин! - и мичман схватил «матюгальник».
Над морем понеслась информация о смерти матери Смирнова, о том, что его нужно на берег и оттуда в Мурманск, а меня - на борт субмарины. И вдруг мичман прервался, а с лодки донеслось:
- Отбой стрельбе, усиление ветра! Ты, мичман, торпеду потом не поднимешь. Волнение будет сильным! Ты понял?
- Так, а что со Смирновым? Менять будем?
- Не нужно! - донеслось с лодки, - мы завтра будем в Североморске под погрузкой, так он там и сойдёт. А из базы ему ещё сутки пилить, да и рейсовый будет только завтра. Сойдёт в Североморске, быстрее получится!
Сердце моё оборвалось, я понял, что меня ждёт ещё один переход морем, под усиливающееся волнение и опустевший на всю жизнь желудок. Я схватил «матюгальник» и из последних сил заорал в эфир:
- Я не знаю, когда, где и куда сойдет Смирнов, но я отсюда сойду только на борт восемьсот сороковой или хороните меня в море! С почестями и салютом! В саване и в чистом белье! - я замолчал, не зная, что ещё крикнуть.
Потом я рявкнул мичману:
- Или шлюпку на воду или заказывай гарнизонный оркестр и почетный караул!
Не знаю, что подействовало и на кого, но вскоре народ торпедоловный засуетился, что-то заскрипело и я увидел как вниз, туда, к самой воде, заскользила лодочка. Это утлый кусок дерева то приближался к моим глазам и начинал внушать надежду на скорое перемещение к родному подводному дому, то вдруг опускался в бездну волн и превращался в мелкую щепку, с которой море вытворяло всё, что хотело. От того, в каком направлении бросало торпедолов надежда или появлялась или исчезала...
Вверх- вниз, вверх- вниз…
Душа замирала над бездной океана, а мозг гнал к борту, к шлюпке…
Как-то лихо шлюпка коснулась воды и в неё ловко спустились два матроса. Теперь наступал мой черёд. Нет, я не боялся высоты. Я не боялся преодоления моря на этом ялике. Я боялся промахнуться мимо судёнышка, летающего под бортом катера, и оказаться в холодной воде. При температуре всего в +4 градуса в ней можно было жить минут пять, не больше. Но не это меня пугало в тот момент.
Из воды, конечно, должны были бы меня вытащить. Но вот после купания вряд ли меня стали бы доставлять на подлодку, а закинули бы в каюту, налили бы стакан спирту для согрева и против гриппа, и повезли бы обратно в базу. Шесть часов. С качкой. С молитвами. С ощущением мучительной смерти.
На это я был не согласен. Собрав в кулак всё, что оставалось от воли и упрямства, подавив последний на борту торпедолова рвотный приступ, я отчаянно ступил на балясину веревочного трапа…
… На удивление в шлюпке качало меньше. Да, водичка туда, конечно, захлёстывалась. И ощущал я себя песчинкой среди волн и пены. Но я плыл к своей мечте…
Матросы споро работали вёслами, и мы быстренько оказались у борта субмарины. Она стояла как глыба, а мы летали около неё, как мухи около котлет. Наконец я улучил момент и сиганул на чёрную гладь корпуса. Удачно сиганул. Попал.
…Потом было счастье попадания в чрево субмарины, удивленные взгляды подводников, не знавших всех подробностей манёвра: «Ты откуда свалился, мы уже месяц в море, а тебя не видели?»
Смирнов остался на борту и на завтра сошел в Североморске…
Но я этого не слышал и не ведал. Я спал двое суток сном младенца в каюте второго отсека. И ничего меня не могло разбудить. Ни качка, которую на лодке почти не чувствовали, ни всякие там тревоги и войны, ни шум соседей по каюте…
Мне снился сон, в котором не звонили в дверь и не говорили, что: «В море…Нужно поменять… Торпедоловом … часов шесть и ты в точке… Это легко..»
Нет, мне снилась тундра в красоте летнего цветения, вся в грибах и ягодах. По тундре бегали полуобнаженные девушки в венках и с лукошками. И никакого моря, дождя, снега. Солнце палило нещадно, а мимо проносились одинокие, низколетящие собаки…
Одна из них вильнула хвостом и сказала: «Ну, брат, теперь ты настоящий моряк!.. Гав!»…
И я улыбался во сне…
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
Сообщение отредактировал Анд-Рей - Четверг, 17 Ноя 2011, 16:19 |
| |
| |
|
| Анд-Рей | Дата: Пятница, 18 Ноя 2011, 09:00 | Сообщение # 14 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | cvetbarchata, да пожалуйста! Пока ещё немного осталось)))
Про узлы морские и не только
Тут на днях слышу: «Говорят, ты на флоте много лет прослужил? А узлы морские умеешь вязать?»
Откровенно говоря, узлы я вязать учился. В курсантской юности. И даже зачёты по этому делу сдавал. Но, потом, уже на флоте, все эти «штыки» и «беседочные узлы» мне, механику, совершенно стали без надобности.
И я про них забыл, как и много чего ещё оставил за пределами ячеек памяти.
Нет, один узел я точно помню. Уж очень он выдающимся оказался.
А было это так…
Во время длительных походов моряку нужно чем-то заниматься, кроме своих прямых обязанностей. Хобби у него должно быть. Пусть неказистое, но - хобби.
И вот, кто-то начинает вырезать из дерева всякие «штучки». Для этого в базе загружает полтонны заготовок и прячет их где-то за каютной обшивкой.
Кто-то собирает дома всю старенькую макулатуру в виде журналов «Наука и жизнь», «Роман - Газета» и прочих, и превращает каюту в типографию по переплёту макулатуры в книги с твёрдой обложкой. Кто-то из корабельных запасов резиновых ковриков вдруг начинает вырезать печати и штампы - экслибрисы. И принимает на это дело заказы от сослуживцев. Кто-то стихи пишет, или рассказы, кто-то рисует всё, что попадается на глаза…
Витька Титов, уже приличного возраста командир группы, слегка лысеющий и в меру упитанный, перед очередным походом заболел йогой. Не то, чтобы хронически, но заболел по-настоящему. Он и раньше не был особенно общительным, да и в силу врожденной интеллигентности не спешил напрягать своими интересами сослуживцев. Просто молча начал читать какие-то книжки с картинками и после ночной вахты стал пропадать в шестом отсеке, которым и командовал.
Сначала никто не замечал этого, потом стали списывать его отсутствие в то время, когда нужно и можно спать, проявлением служебного рвения. «Пора Витьке в комдивы уходить, а не берут! Вот и рвёт жилы, может, заметят!»- шептались офицеры.
Потом кто-то заметил, ЧТО делает ночами в отсеке его командир и по кораблю заговорили о древнем индийском учении.
Кто-то посмеивался, кто-то восхищался его упорству, большинство же - просто не обращало внимания. Дело от этого не страдало, а остальное…
Всё, говорят, хорошо до поры до времени.
Йога - это тысячи всяких поз и позиций, которые ещё нужно суметь скопировать собственным телом, глядя на фотографии и рисунки, напечатанные в той самой книжке, которую Витька читал тайком от общественности.
И он эти позы регулярно, часов в 5 утра, копировал. Как ксерокс.
И как-то раз завязал он свой организм в очередной узел и замер, блаженно улыбаясь, в позе чего-то диковинного. Он пребывал в завязанном узле минуту, потом лицо начало багроветь и появились синие пятнышки на щеках, потом из глаз полились слёзы, и тело начало дёргаться, тщетно пытаясь вернуть себя в естественное положение. Ему казалось, что шевельни он слегка правой ногой, как написано в книжке, и узел рассыплется в одно мгновение. Но сила «завязанности» получилась такой, что Витька никак не мог понять, что нужно сделать, чтобы шевельнуть правой ногой. Он напрягал всякие мышцы, но шевелилось всё что угодно, но не правая нога. Синие пятна на щеках уже сами по себе говорили, что борьба с «морскими узлами», скорее всего, кончится плачевно. Витька попытался крикнуть вахтенного, который дипломатично прятался в выгородке дизель-генераторов, но не получалось. Потому что для издания хоть какого-то звука нужно было напрячь связки, а где они - поза не объясняла. И даже шипение не выходило из перекошенного позой рта...
...Сиди не сиди в трюме, а отсек осматривать надо… Вахтенный высунул голову на среднюю палубу и увидел нечто, отдалённо напоминающее командира отсека, причем - после того, как над ним потрудилась большая корабельная мясорубка. Вахтенный хотел было тихо прошмыгнуть мимо офицера, считая того ненормальным. Он думал, что всё это посинение с завязыванием и дёрганьем непонятными участками тела и есть правильный результат командирских упражнений…
Но тут, тело Витьки, стоящее вертикально на «пятой точке», завернув за голову ноги, руки и саму голову, потеряло равновесие, стало «синее-синего» и с грохотом упало на палубу. Глаза его закатились…
Матрос заорал: «Полундра!» На его вопль спрыгнул вниз вахтенный с верхней палубы, и они вдвоем принялись тянуть за кончики этого человеческого узла, пытаясь распутать не распутываемое.
Матросы йогу не изучали, книжку, которая валялась рядом с посиневшим телом, прочитать не сумели, крикнули по трансляции доктора и продолжили свой «тяни-толкай».
Вот тут нужно сказать, что знание морских узлов им бы, возможно, помогло. Но «подводницкая учебка» не давала таких знаний своим ученикам и на флот приходили мальчишки без освоения основ корабельного дела времён «Петровской флотской школы».
Пока доктор проснулся, пока понял зачем его разбудили, пока добрался до шестого отсека … Всё это время вахтенные по-всякому «пыжились», растягивая конечности синего тела, и периодически в складках бесформенной массы отыскивали пульс, проверяя Витьку на жизнеспособность…
Прибыл доктор, что-то почесал в затылке, посмотрел книжку, глянул на Витьку и сунул куда-то в тело ватку с нашатырём. Тело вздрогнуло, и где-то между левой подмышкой и носком правой ноги открылся глаз.
- Ты живой? - глупо спросил доктор, - Сейчас я тебя распутывать буду, а ты реагируй. Понял?
И потянули они уже втроём - дедка-за-репку, бабка-за-дедку… Но уже по инструкции. И Витька тихо плакал этим своим глазом, или орал благим матом, но рот его был прижат к мягкому месту позой номер "…" и крик затухал не возникнув.
На флоте можно сломать всё. Вот и позу эту, в конце - концов, сломали. То есть - распутали. Витьку кинули в лазарет, куда примчались тут же замполит и особист. И начали нарезать круги вокруг почти бессознательного тела.
Доктор долго колдовал над Витькой и привел его в чувство, но тот, отойдя от всех этих «завязываний», ощутив наконец все части тела, вдруг почувствовал страшную, непрекращающуюся боль в животе. Местный и единственный эскулап поставил ему диагноз:
« Заворот кишок!»
…В центральном посту повисла тишина, когда на вторые сутки после развязывания командира шестого отсека врач сообщил по связи свой вердикт.
После паузы речь командира звучала громко и совсем не торжественно. Привести её дословно не рискну. Не пропустят к печати. Но смысл был в том, что ТАКИХ нужно вообще "… лечить до поступления в училище. И на базе с больным будет проведена ТАКАЯ воспитательная работа, что поза, в которой его застал вахтенный, будет самым простым узлом из тех, что видел в своей жизни Витька". А уж остальные «узелки на память» командир обещал завязать из Витьки и на Витькином теле лично.
Но кричи - не кричи, а на лицо больной, с которым корабельный врач не справится. Нужно всплывать, телеграфировать на берег, просить «Добро» на возвращение в базу, а это «срыв боевой задачи, разжалование командира, отстранение от должности, расстрел перед строем и ссылка в Сибирь». Короче говоря - врагу не пожелаешь. А уж о продолжении командирской карьеры можно будет забыть, и не то что командирской, а вообще - всякой.
И пришел командир в лазарет, напряг всё, что только напрягалось в нём в эти минуты, и ласково так с Витькой поговорил. Объяснил, видимо, сложность момента и возможные последствия. Думаю и про то, как и через что будут лечить Витькин завороток кишок в базе - тоже рассказал. И дал ему срок - или выздороветь за два дня, или дотерпеть пока субмарина, плавание которой проходило под толщей арктических льдов, выйдет на «чистую воду» и будет готова к всплытию и ко всем обозначенным командиром последствиям…
Витька, поседевший и посиневший от своих последних упражнений, вдруг тихо заплакал и отвернулся к стене, зажав больную часть тела обеими руками. Он лежал долго , не реагируя ни на доктора, ни на пищу, которую замполит таскал с камбуза лично, ни на всякие лекарства…
А через сутки он выздоровел. Вернее - перестал жаловаться на живот, а жаловался только на вывихнутые конечности.
Вот как проявилась сила отеческого командирского слова...
…А когда они вернулись в базу я за одним из ящиков с регенерацией обнаружил книжку по обучению йоге и расспросил все у того самого матроса, что стоял вахтенным во время Витькиных упражнений. Вот отсюда и узнал, как может хобби почти сорвать боевую задачу, и как в корабельных условиях, на большой глубине, под арктическим льдом можно вылечить любую болезнь. Простым командирским словом.
Даже - завороток кишок.
Не говорю уже про развязывание морских узлов.
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
Сообщение отредактировал Анд-Рей - Пятница, 25 Ноя 2011, 14:11 |
| |
| |
| jura69 | Дата: Пятница, 18 Ноя 2011, 11:47 | Сообщение # 15 |
 Житель форума
Группа: Друзья
Сообщений: 1068
Награды: 35
Репутация: 52
Статус: | С удовольствием читаю Ваши рассказы о службе.
Люди военные практически все юмористы, несмотря на внешнюю суровость. Без этого выдержать "тяготы и лишения" достаточно трудно. Как говорили: -Ушел бы из Армии, да Цирк люблю!
Меньше нас, больше нам!
|
| |
| |
| Анд-Рей | Дата: Пятница, 18 Ноя 2011, 16:07 | Сообщение # 16 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Ну, ещё чуть-чуть, а?
Дядя Олег
«На теплоходе музыка игра-е-е-ет! А я одна стою на берегу-у-у…!» - надрывался над ухом динамик прогулочного катера, периодически зазывающего всех «гостей и отдыхающих курорта Архипо-ОсипоУка» на незабываемую прогулку по Чёрному морю. Бедолага - капитан судна - надрывался над моим ухом уже вторую неделю с завидной периодичностью. И произносил он название своего любимого городка именно «ОсипоУка». Голос был басовитый, слегка хриплый и с нормальным для этих мест южным акцентом, и до унылости равнодушный. Когда я его слышал мне, почему-то вспоминался фрагмент из какого-то военного фильма, где также в динамик хрипловато и равнодушно звучало: «Гвардейцы - десантники, сдавайтесь … Вы окружены …».
А вокруг палило солнце, плескалась брызгами лёгкая морская волна, чуть заметно обдувал ветерок…. Пахло южным морем, персиками, воблой и, главное, отдыхом. Отпуском!
… Мы уже второй год не видели Большой Земли. Менялись дни и месяцы, часы и минуты… Длительное стояние в ремонте с тяжеленной аварией и гибелью людей сменило сумасшедшее и лихорадочное «моряченье» - какие-то задачи и стрельбы, глубоководные погружения и мерные мили, размагничивание и загрузка ракет. Проверки сменяли одна другую и разбавляли их только многодневные лечебные циклы аккумуляторной батареи, погрузка продуктов, регенерации и ГСМ, да ещё бешеный ремонт того, «чего - должно - работать - в море». И нечастые «побывки» домой, общая продолжительность которых никогда не могла превысить двух суток за полгода.
Потом были слезы прощания с родными и слезы радости от прощания с любимым береговым начальством, звон колоколов громкого боя, задраивание рубочного люка и … погружение… Первые дня три корабль плыл словно на автомате. Экипаж только нёс положенную каждому вахту и … отсыпался. Потом, конечно, начались привычные автономочные будни с учениями и тренировками, занятиями и отработками, всплытиями на сеанс связи и противолодочными рубежами, с режимами полнейшей тишины и борьбой за живучесть и много ещё с чем, от чего кружится голова только у тех, кто никогда не бывал в автономке.
Было и благополучное возвращение в базу с лихорадочным ожиданием планов на «после швартовки». Кстати, в последние несколько дней перед возвращением в базу каждый из нас всегда делился своими соображениями по поводу того, что нас ожидает по приходу. Версий были десятки. Это - и «сразу в отпуск», и «поплывем куда-нибудь морячить или обеспечивать стрельбы», и «самих отправят стрелять», и «заступим на дежурство», и какой-нибудь поход в завод, и прочее, и прочее… Но, никогда, никто, ни разу не угадывал. Словно, зная все наши версии, командиры в Москве или Североморске выдумывали такую, которая в наши головы не приходила. И так было все мои одиннадцать автономок.
… На этот раз нас пришвартовали с радостным известием, что второй экипаж лодку принимать не будет, он уже чью-то принял и благополучно плавает. А нам предстояло заступить в боевое дежурство, что означало ежедневное и полубесконечное «держание» корабля, и наличие одной трети экипажа на борту ежесуточно. То есть «через два на третий»! И конечной даты этого «счастья» никто не мог предсказать.
И мы дежурили. Ночами и днями, вечерами и утрами. Круглосуточно.
А ещё выли иногда в кулак от того, что пошел уже второй год, а в отпуск не пускают и пустят ли - неизвестно. А сил-то уже больше нет…
…«На теплоходе музыка игра-е-е-ет! А я одна стою на берегу-у-у…!» - нагло лезла в уши песенка….
…Нас, как могли, сдерживали и утешали жены, которые хотели в отпуск не меньше нашего. Ибо сказано, что «ждать и догонять труднее всего…» А у кого таковых не имелось, утешались своими, одному им известными способами…
…Олег был закоренелым холостяком и, прослужив в гарнизоне уже лет восемь, семьёй не обзавелся, да и не собирался. Жил он один в достаточно уютной, им самим обустроенной комнатке в офицерской гостинице. И было у него там всё необходимое. И даже больше. Там был и современный по тем временам телевизор с какими-то наворотами, и японский кассетный стереомагнитофон - мечта многих, и всякие прибамбасы к нему для записи музыки со всего, что умело «звучать песнями».
Комнатка была небольшая, но в ней существовали отделённые какими-то легкими переборками - и кухонька, и прихожая, и встроенный шкаф для одежды и обуви. Ну, и мебель там имелась приличная, да и порядок, надо сказать, Олег любил и поддерживал. В общем, убежище холостяка никак не тянуло на «нору отшельника», а производило впечатление семейного гнёздышка из которого, почему-то недавно упорхнула птичка-хозяйка.
…Наше дежурство затягивалось, и измученные ожиданием отпуска офицеры искали хоть какие-то развлечения «по интересам». А чаще ходили в гости. Особенно к женатым. И, не менее особенно, к бывшим однокашникам по училищу.
С Олегом мы дружили с первой встречи в лагере училища, ещё до принятия присяги. Потом спали на соседних койках, сидели за одной партой, да ещё и служили в одном экипаже. Короче говоря - полжизни вместе.
Он заглядывал к нам иногда по вечерам. И мы развлекались, как могли. Заодно веселили своими байками мою жену и играли с маленьким сыном.
Всё плавно текло к отпуску… Была зима. По-моему - февраль.
Мы были ещё очень молоды и голодны до всего свежего и современного, особенно в связи с почти непрерывающимися походами в море.
В очередной вечер Олег что-то очень рано распрощался с нами и рванул к себе в общагу.
«Сегодня Новогодний Огонёк повторяют по телику. Хочу песни записать!» - оправдался он и исчез.
… Утро получилось коротким. Часов в пять в дверь моей квартирки раздался противный звонок, а за дверями стоял Олег. Всё было бы ничего, но у него был вид шахтера, выползшего из забоя и попавшего в топку паровоза. И… запах! Пахло не просто костром, а лесным пожаром первой степени.
«Ты, чё..?» - спросил я, ещё принимая его за продолжение сна, хотя и не очень весёлого.
«Дай войти!..» - он втиснулся в двери - « И скажи там… не приду я сегодня!»
«Не понял… Чё случилось-то?» - вопрошал я лениво, но уже более живо протирая глаза.
И он рассказал.
… Придя из гостей, он, как положено хозяину, сварганил себе легкий закусон, что умел делать вполне прилично, настроил телевизор и магнитофон на совместное сотрудничество в области записи песен, и принялся «перекусывать», ожидая Огонёк.
Тот начался, увлекая Олега и песнями, и процессом записи их на плёнку. И всё шло замечательно. Только сам по себе Огонёк был не только интересным, но и очень длинным. Да ещё и с перерывом на выпуск новостей или чего-то ещё.
Глазки начали предательски слипаться, а самое интересное обещало быть спетым во второй половине концерта.
Когда борьба с сонливостью была проиграна окончательно, Олег достал какое-то самодельное приспособление, которое теперь называют таймером. Настроил его на «громыхание» с включением записи в нужное время, которое должно было наступить после перерыва в Огоньке, и блаженно вытянулся на койке. Чего-то не хватало. Ах, да. Он ведь уже перекусил, а вот чайку бы…
В предбанничке, за вшивенькой перегородкой, завешенной легкой шторкой, стоял малюсенький столик. А на нем простенькая электроплиточка и электрочайничек, который в те времена был чаще всего - корабельным, то есть выдерживающим большие токи и напряжения, и автоматически при закипании отключаться не умел.
Вилка нырнула в розетку, он успел только услышать начало шипения чайника и сознание, повинуясь внутреннему таймеру - отключилось.
Проснулся он от грохота таймера, орущего на всю мощь телевизора и дикого запаха гари. Приобретенные за восемь лет «подводничества» рефлексы и инстинкты включили только ту часть сознания, которая должна была бороться за живучесть. И не важно - корабля, квартиры, общежития.
Глаза видели, как ползёт по занавескам пламя, расплавляются лежащие рядом с «кухонькой», кроссовки, из-за недогоревшей ещё занавески валом валит дым… И - запах! Ужасающе противный и непонятный подводнику запах! Так ни чего не может вонять на субмарине! Это запах береговых пожаров!
Глаза видели, а руки проворно и привычно нашли где-то банку с водой, открыли кран над раковиной и начали «бороться с поступлением огня». Шторы были мгновенно сорваны и затоптаны босыми ногами, в форточку полетели на снег останки кроссовок, выдернулись к чертовой бабушке вилки из всех розеток. На грохот в дверь и крики дежурной по гостинице были - практически без цензуры - выкрикнуты все эпитеты, подобающие в таких случаях, открыта ударом собственной ноги дверь, которая вообще-то открывалась внутрь комнаты, уже какими-то третьими конечностями отдраивалось напрочь законопаченное окно…
Олег летал по комнате со скоростью альбатроса, успевая делать всё перечисленное выше в одно мгновение, будто у него было несколько пар рук и, как минимум столько же ног, да и голова казалось была у него не в единственном экземпляре….
Наконец огонь угас, шторы тлели внизу, под окном, рядом с кроссовками, стоимость которых при их жизни зашкаливала за немыслимые цифры, а возможность раздобыть этот самый «Адидас» была равносильна возможности слетать на Луну. Забытый быть выключенным - виновник «торжества» - чайник, оплавившись на треть и воняя, как американский скунс валялся в помойном ведре, залитый водой из крана и изредка пыхтел, как будто отплевывался от всего происходящего. В общем - картина называлась: «После боя»!
А после боя наступает тишина…
Но здесь она не наступала. Несмотря на то, что всё, что только можно было выдернуть, Олег на фиг повыдергивал из розеток, а дежурная по общаге вообще вырубила рубильник освещения второго этажа, в полумраке ночи, среди пепелища, яростно светился экран телевизора и оттуда неслось не по детски: «На теплоходе музыка игра-е-е-ет! А я одна стою на берегу-у-у…!» … И всё это в цвете, в новогодней мишуре и фейерверках…
…Всё это, перемешивая свой рассказ нервным смехом и жестикуляцией, Олег поведал мне и скрылся «устранять последствия» и улаживать «вопрос с комендантшей».
Он до конца дня успел сделать ремонт в номере, и даже в части общего коридора. Где-то приобрел взамен угробленных казенных занавесок и стула что-то подобное им. Всё развесил и расставил, напоил комендантшу и дежурную. Выпил сам, и, как казалось, утряс все проблемы.
Остался только запах, который ещё долго выветривался из гостиничного номера, коридора, Олежкиной одежды, обуви, и моей квартиры, где всё это и было мною услышано…
«На теплоходе музыка игра-е-е-ет! А я одна стою на берегу-у-у…!» - пел и пел динамик на катере.
Как же хорошо на берегу южного моря, без всех этих субмарин и командиров, без тревог и личного состава. Вот так лежишь и вспоминаешь…
… Я не удивлюсь, если до сих пор, уже пятидесятилетний Олег, услышав эту самую песню, бросится демонстрировать приобретенные на флоте рефлексы по борьбе за живучесть. И, может быть, даже кого-то спасёт…
А сын мой, которому уже почти 30 лет, до сих пор спрашивает при упоминании имени Олег: «Это какой Олег? Это дядя Олег, который горел?»
А всё из-за запаха. Случай- то мой сын не помнит.
А вот запах…
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
|
| |
| |
|
| Анд-Рей | Дата: Понедельник, 21 Ноя 2011, 08:44 | Сообщение # 18 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Болванка
Вы пробовали хоть раз в жизни доставить на 10 этаж пианино в обычном лифте, или надеть на ногу ботинок на 6-7 размеров меньше? Занятие, прямо скажем, не из легких, если не сказать - абсолютно невыполнимых.
А в подлодке с такого рода «упражнениями» моряки сталкиваются каждую минуту. Чем примечательно внутрилодочное пространство? Да тем, что нет в нём места ни для чего проектом туда не «впихнутого». А если и удаётся время от времени что-то «пристроить», то делается это с превеликими муками, пыхтя, сопя и пузырясь потом. И не дай Бог потом это «ЧТО-ТО» передвинуть или переставить. Это уж вряд ли!
Но есть в чреве субмарины агрегаты и «организмы» из стали и сплавов, которые пытливым умом конструктора придуманы, недюжинным энтузиазмом заводских специалистов созданы и заботливо корабелами втиснуты на свои места. Потом так же заботливо «обложены» кабельными трассами, трубопроводами и магистралями, придвинуты сопутствующими агрегатами, обложены - как больной грелками - ящиками с ЗИПом, а также, практически не тронутой, документацией на них и на остальные железяки. Иногда ко всему этому винегрету добавляются банки с регенерацией, провиант и расходные материалы. И всё это благолепие обернуто, как в фольгу прочным корпусом субмарины, на котором тоже имеются всякие «наросты» из механизмов и арматуры. А уж сам прочный корпус, вместе с кишками трасс, механизмов и прочего фарша, находится в скорлупе легкого корпуса, того самого, что можно лицезреть стоя на берегу и любуясь мощью горделивых обводов субмарины, покачивающейся на морской глади. Хотя три четверти этого лёгкого корпуса глазу не видны, поскольку спрятаны ниже ватерлинии, то есть - под водой.
Говорят, чтобы служить на подлодке, нужно быть сделанным из сплава железных нервов, богатырского здоровья и лошадиной выносливости. И, обязательно иметь чувство юмора. Поскольку иначе тебя немедленно заменят, а проще говоря, спишут за непригодностью. Потому как нарушение любой из составляющих делает тебя либо нездоровым, либо нездоровым на всю голову. А кому это нужно? Из начальства, конечно…
Но природа свое берёт. Стареют и выходят из строя не только люди, но и бездушные железяки. И приходится их время от времени вынимать, как отслуживший свой срок аппендикс из брюшной полости и выбрасывать. А на их место «вшивать» новые и не всегда такие же, как предшественники, агрегаты. Некоторые из них довольно легко демонтируются и исчезают в рубочных люках, блестя прощально своим железным боком. Мол: «Ну, всё! Я своё отбарабанил! Теперь пусть другие… А вы, уж, оставайтесь…» А для расставания с иными приходится топать в завод, или, ещё хлеще, в сухой док и «ампутация» таких агрегатов превращается в процесс, который напоминает чуть ли не рождение субмарины заново.
Но, это когда все по плану и организовано. А ведь бывает так, что, сломаться то сломалось, а вот ни тебе завода рядом, ни хиленькой плавмастерской и вообще - никого, ничего, да и не желательно чтобы об этом процессе, в принципе, знало начальство. Даже своё…
Груня…Мичман Грунтовский, Вадик…
Когда я после четвертого курса попал на практику на одну из лодок, он служил там техником - трюмным. Был приписан к шестому отсеку, командира которого я и дублировал. Мне - пацану двадцатилетнему - казалось, что и он, и его коллеги были такими «дядьками» перед опытом которых испытывался трепет и холодок на загривке от мысли, что через год придётся командовать вот такими же, а может быть именно этими - самыми, уверенными в себе и смотрящими с высока на нас -«нематросо - неофицеров».
А так и случилось, что спустя год я попал именно в ту самую базу, где проходил практику. А спустя пару лет службы - появился в нашем экипаже и Груня. Его экипаж ушёл в завод года на два, а он, правдами и неправдами, сбежал для «прохождения дальнейшей службы» к нам.
Нужно сказать, что личностью он был, мягко сказать, неординарной. Имел врожденный дефект речи и произносил многие слова, весьма коверкая их. Даже свою фамилии произносил так, что русского алфавита не хватит, чтобы написать точную транскрипцию. Построение слов в предложение у него было своё и никаким законам лексики и грамматики не подчинялось. Да, и повторить за ним было невозможно. Поэтому его в «народе» называли «ФФФрунтовским», а чаще - Груней.
Он был до фанатичности неаккуратен. Во всём. В своём внешнем виде, в состоянии своих личных вещей, койки в каюте, боевого поста. А материальная часть без всяких надписей и условных обозначений могла быть мгновенно определена, как «заведование мичмана Грунтовского. Груни. Кстати, внешний вид этой самой матчасти абсолютно оправдано вызывал у любого сомнение в том, что она может работать. Даже с большой натяжкой.
Но, работала, и даже неплохо. Вот только смотреть на всё это было неприятно. Как-то от её работы подташнивало.
Его, конечно, перевоспитывали. Все. И командиры, и, особенно, замполиты. И непосредственные начальники и коллеги «по несчастью». Его воспитывали в казарме, на причале, в отсеках лодки, даже дома - не помогало.
Но он, при этом, не обижался. И вообще, был незлобливым, незлопамятным, добродушным и всегда готовым броситься на помощь любому. За что ему прощалось многое.
Только замполитов его такая непосредственность не «растапливала». От того имел он частые воспитательные беседы с ними. Некоторые звучали примерно так:
- Грунтовский! Ну, сколько ещё ждать? Тебе ещё неделю назад приказали навести порядок в … (далее следовало определение места)! А где он, порядок?
- Да, Вы что, тащь капитан 2 ранга? Я всех убрал уже завтра, то есть -вчера! А это от того, что ходют под себя тут всякие, сорют. А я - то что? Я - завсегда. Ходить не надо!
- А когда ты свои конспекты мне на проверку дашь?
- Так это… Я их комдиву отдал посмотреть, а он не возвернул. Я спросил - когда? А он говорит - как токо на горе раком свисну... То есть… он свиснет. - Груня начинал теряться в словах и замолкал.
Замполит почти всегда прекращал свои нравоучения со злостью в глазах, понимая, что никогда он от Груни не добьётся ни выполнения приказов, ни вразумительных ответов. Лишь бы не гадил…
Заведование его располагалось в двух отсеках. И одним из них (О, счастье!) был как раз тот, которым командовал я. Свои беседы на воспитательные темы описывать не буду. Не все слова можно разместить на бумаге. Она может не выдержать и задымится.
.. Году в 1986-м готовились мы к походу. Выполняли все положенные задачи
и приближали день отхода в автономку. На очереди был доковый осмотр и мы, подплывая к доку, заглушили реакторы, повесили всю мошь корабля на большие, но чахлые дизельгенераторы, которые как раз и располагались в моём отсеке, и, целясь в ворота дока, молились на то, чтобы не сдохли послужившее своё пожилые дизельки.
Плохо, видимо, молились.
…Как только «хвост» субмарины пересек ворота дока, что-то в моем отсеке чихнуло громко, потом взвыло, затем как-то непотребно застучало, вызывая дрожь в организме, потом ещё чихнуло. Потом матюкнулось голосом старшины команды мотористов и стихло. Сразу как-то стало темновато, звук, который постоянно присутствует в недрах субмарины и которого так не хватает после походов в периметре домашней обстановки, вдруг сменил свой фоновый рисунок на какой-то неуверенный и неоднородный… Где-то стали с воем отключатся автоматы электропитания механизмов. И к горлу подступил неприятный на вкус комок, который появлялся всегда, когда мозг начинал понимать, что впереди многосуточные бдения у аварийного агрегата. Без сна, без обеда и с постоянным подталкиванием. И всё это в сроки, сжатые началом автономки.
В море, кстати, без дизель-генератора выходить нельзя. А впереди, вот-вот, автономка. Да ещё и десятка полтора проверок… В общем, та ещё перспективка!
Ну, чихнул- всхлипнул - матюкнулся- замолчал, а чинить надо.
…Как мы его чинили - целая песня…
Вы же помните, что просто так из «кишок» подлодки ничего не достанешь?
А дизелёк - штука весьма габаритная и спрятана в трюме одного из маленьких отсеков. Раскидали братья - мотористы эту железку на составные части и выяснили, что лопнуло там что-то в самом материале, из которого дизель, точнее, его - головка блока сделана. И нет никакой возможности починить, а только менять её, родимую, на такую же, но целую. Без трещин.
И были облажены все окрестности дока, прилегающей к нему заводской территории, и даже - территории городка, свалки и овраги… Ушлый старшина мотористов сумел даже проникнуть в недра секретных цехов завода и в складские терминалы… И везде он «угрожал» залить с головой спиртом того, кто найдёт эту проклятую головку. И, нашли-таки. Нашли такой же точно дизель, где-то на задворках мастерских. И было в нём всё ломано - переломано. Кроме той самой головки, которая и нужна нам была до зарезу!
Нужно сказать, что головка эта была весьма приличных размеров, и весу в ней было тоже прилично.
Счастливый старшина, чуть ли не под звуки маршей, приволок эту железяку на стапель-палубу дока, гордо стряхнул пот со лба, свистнул своих помощников, и начал процесс разборки привезенного дизеля. Когда дело дошло до выворачивания здоровенных шпилек, которыми крепилась эта головка к остальным частям, совершенно не интересующего нас агрегата, дело встало.
И был найден какой-то специальный ключ для их откручивания, и даже положенный к нему усилитель, но шпильки не поддавались. Видимо, десятилетия, которые дизелёк пролежал на задворках мастерских, не прошли бесследно. И, как Египетская пирамида, монолит дизеля не выпускал из своих объятий составные части.
И построили тут весь экипаж на стапель-палубе, и поделили на десять смен по десять человек. По одной смене на шпильку. Надели на конструкцию ключа с усилителем длиннющую трубу, вместо рычага. Помянули Архимеда, и начали на «раз-два-три» ходить кругами. И шпильки нехотя, но поддавались. И «хороводили» мы так часов десять. Но две шпильки на наши «всеэкипажные усилия» не поддались и остались торчать в теле агрегата. А, не открутив их - снять головку было невозможно.
Что только мы не придумывали, чем только на них не лили, чем не стучали, какими словами не увещевали - не идут и всё. Народ устал.
А ведь ещё нужно было разобрать кое-что и в отсеке, чтобы засунуть «новенькую» болванку на место старой. Не говоря уже о том, что старую - тоже нужно было на свет божий извлечь.
И этим старым дизелем занимался всё это время, пока мы хороводили на стапель-палубе, матросик Гацко.
А помогал ему Груня.
Гацко был не менее колоритной личностью, только совсем в другом плане, чем Груня. Был он очень невысокого роста, с вечно грустными глазами и редкой, но виноватой улыбкой. Волосы ёжиком и большие руки, которые были сильно непропорциональны остальному телу. При всём при этом, он обладал необъяснимой силищей. И отсутствием чувства юмора. На срочную службу призывают ведь всяких. И таких тоже. Родом и призывом был он из белорусской деревеньки, где работал, то ли кузнецом, то ли забойщиком скота, который валил, очевидно, простым ударом кулака в лоб. Был у него брат, близнец, который на флот не попал. И вообще - не взяли его в армию по причине здоровья.
Народ шутил, что у Гацка есть брат - однояйцевый близнец. Но непригодный к службе в армии, так как у них - у братьев - одно яйцо на двоих. Поэтому только один годным и оказался. И то, только для подводных лодок, где наличие второго «атрибута» необязательно.
Но это шутили, а вообще - побаивались.
Когда весь экипаж, всеми десятью сменами умаялся, старшина вдруг вспомнил, что в этом «карусельно-хороводном» деле не задействовал до сих пор Гацка.
Его, конечно, высвистали. Он, лениво, поругиваясь, спустился с глыбы возвышающегося в доке подводного крейсера, и нехотя, устало уставился на старшину.
- Ну, товарищ мичман, я ведь там ещё не закончил! Чего было меня отрывать-то!
- Валера, - взмолился старшина, - Ни черта у нас не выходит! Ты там, внутри шпильки пооткручивал?
- Конечно, а что они, сами что - ли открутились? Я часа два крутил! Да ещё головку вытаскивать начал, с Грунтовским вместе. Там у меня всё только наладилось, а тут Вы!
- Два часа откручивал? - брови старшины полезли вверх.
Он понимал, что тот дизель, в отсеке, ухожен и смазан, не то, что привезённый. Но два часа на откручивание того, что за десять часов не удалось всему экипажу? Да ещё нужно учесть, что внутри отсека никаких «рычагов» на ключ не наденешь. Там простому-то ключу не всегда есть, где повернуться.
- Два часа? И что, все отвернул? Родной, а мы тут… А как? … А если ты нам?.. - старый мичман не знал, как и что бы ещё сделать, лишь бы отвернуть эти проклятые шпильки и загрузить агрегат, пока лодку не выгнали из дока. На плаву это уже было невозможно.
Гацко ленивым взглядом уставшего от двухдневного недосыпания и постоянного «вкалывания» человека, окинул всю нашу компанию, сооруженную систему по отворачиванию проклятых шпилек, посмотрел почему-то на небе, потом на часы, протёр уставшие глаза, вытер об грязную робу не менее грязные руки. И взялся за ключ.
Все даже не смеялись, когда руки моториста сноровисто, тяжеловато, но уверенно повернули ключ, а вместе с ним и шпильку, на один оборот. Потом на два, три…
Он скинул ключ с поддавшейся шпильки и таким же порядком оборотов на пять открутил вторую …
Старшина только переводил в недоумении взгляд с Валерки на валяющуюся рядом «систему отвертывания» и жадно дышащих рядом с ней военморов, которые ещё минут двадцать назад «пыжились», чтобы хоть на миллиметр сдвинуть всё это сооружение вместе со шпилькой.
- Ну, дальше Вы уж сами. Мне там, в отсеке, ещё работы не меряно… - выдохнул Гацко и также лениво и уныло, как и спускался, стал подниматься на корпус субмарины.
… Под свист и улюлюкание быстренько отделилась головка от остальной части дизелька, её тут же лихо подхватили мощные крюки докового крана и вознесли на корпус. Теперь самым главным было вытащить «непотребное» из чрева и бросить туда «обновку». Главное - успеть всё это до того, как лодка покинет док и приготовиться к погружению.
…И мы успели всё выкинуть, и успели запихнуть внутрь. И погрузились, вытирая побитые и порванные тросами при погрузке руки. Оставалось только дотащить, проклятую, до отсека, спустить в трюм и установить на нужное место.
…А теперь вспомните, что я говорил про просторы внутрикорпусного объема субмарины. Ну, нет там места, чтобы развернуться, повернуться, переменить расположение груза, если что-то не «пошло». Нету!
Это старую, никому уже не нужную штуковину, тащили мы довольно легко. Потому что не нужно было оберегать её поверхности и узлы от ударов и царапин. Не нужна уже она была никому! Поэтому и получала по пути следования удары кувалдой, чтобы не застревала, да и лом не раз отпечатывался на её боках. И падала она иногда, и стукалась, и гнулась, но…лезла. И вылезла. И осталась навечно в доке завода.
А эту, новую, нужно было доставить очень нежно, сдувая пылинки, не допуская контактов некоторых её частей с окружающими трубопроводами, конструкциями, железяками и ломами-кувалдами.
И тянули мы её с помощью талей и собственных рук…
Долго тянули…
Она периодически застревала, и мы с нежностью откатывали её назад, и тщательно выцеливали снова, чтобы не застревала. Она слушалась иногда, иногда узкие места проходила с пятого раза. Мы все были измучены и вымотаны. Но... держались, потому что из центрального поста с завидной периодичностью неслось: «Ну, что там? Мотористы! Когда уже? Скоро погружение!»
И болванка, наконец-то, была доставлена до трюма и зависла на тросах всего в полуметре от назначенной ей «полосы приземления».
Но, зависла она намертво. И никакие усилия, в том числе и могучего Гацка, не помогали. Мы пробовали её и вперед толкать, и назад, и в бок и на бок. Она просто умерла. Как памятник, возвышаясь над могилой, в которой, всего в полуметре под ней и чуть дальше, лежал потерявший сознание и надежду - дизель-генератор.
…Рассмотрев все теоретические возможности и способы и, не найдя подходящего, мы удалились в курилку «перекурить и обмозговать это дело ещё раз».
- Груня! Ты не куришь, будешь вахтенным в отсеке. И смотри там, чтобы не поцарапал блок! - устало сказал я Вадиму, - и , имей в виду, без своих фокусов!.
…Когда я нырнул в трюм после перекура, головки на талях не было. Она, такая тяжеленная и непослушная, исчезла.
Кстати, Груни в отсеке не было тоже.
Старшина, который нырнул в трюм раньше, меня вдруг радостно взвыл.
- Товарищ командир, - она на месте!!!!
Не поверив всему этому, рванули в трюм и остальные. И Груня откуда-то появился и, безбожно коверкая речь и ломая русский язык, гордо вещал как он «тут подставил, там поднажал» и она «как пошла!»
При этом он всё время твердил, что устал ждать пока всё это кончится, прикинул в уме, куда нужно направить усилие и направил, правда, погнул немного газоотвод, но не порвал же»!!!
Мы с изумлением слушали и смотрели и не могли понять, как это один человек, да ещё такой, как Груня, смог запросто, за десяток минут, без чьей-либо помощи, сделать то, что не удавалось нам, с мозгами и расчетами, инструментами и приспособлениями?
И тут наши восхищенные взгляды, и расслабленные чресла потряс нечеловеческий вопль старшины мотористов:
- Сука! Убью! Что делать-то теперь? Командир? Этот… запихнул, чтоб ему всю жизнь ежей пихали!.. Он же не той стороной запихнул! Её же теперь ни в жизнь не повернуть! Куда ж мы теперь в атономку! Убью гада!!!! - проорал мичман и заплакал.
…Головка блока цилиндров, эта самая «ЖЕЛЕЗЯКА», которая довела до исступления весь экипаж и даже проверяющих, болванка от которой зависел выход в автономку или «расстрел» командира с «повешеньем» меня вместе с мотористами на рубочных рулях, лежала, как младенец в люльке на своём месте, поблёскивая ни разу не царапнутыми в процессе транспортировки поверхностями. Ей ничего не угрожало уже. Даже Груня. Но лежала-то эта зараз задом наперёд и не было ни малейшей возможности развернуть её! Потому что она помещалась только в длину, а ширина … Не подходящая у неё была ширина.
И только Груня сумел что-то такое сделать, что она не просто упала на место, но при этом ещё и развернулась на 180 градусов, как фигурист. А повторить свой маневр уже не смогла бы, даже с помощью Груни, непомнящего толком чего и как он сделал. Потому что падать она ещё могла, а вот взлететь и перевернуться - увы…
… Дальше было много чего…
Экзекуции коснулись всех. И командира, и замполита, наверное, за слабую индивидуальную работу с личным составом по «проталкиванию» железяк в корпус, и, особенно, механика и меня…
Только Груню это всё не коснулось. Да и не могло. Он вообще был человек необидчивым, и совершенно не воспринимающим брань, ругань, побои и, даже, расстрел.
- А фто? Я её.., а она.., но ведь на место же… А они все… вообще ни черта… А она … к-а-а-к! И лежит, …ффука! - бормотал он на все расспросы.
… И лежала эта самая головка в трюме, ещё до автономки, в базе, расчленённая автогеном на части. И на месте её «работала» уже совсем новая болванка. И дизель урчал иронично поглядывая зрачками приборов на поседевшего за эту эпопею старшину, косился смешливо в мою сторону и подмигивал Груне, когда он проползал мимо обесчещенной им головки, распиленной пополам и угрюмо хранящей свои останки в трюме.
… И в автономку мы вышли вовремя. И отплавали, как положено. Вот только у меня и мотористов началась эта автономка ещё в доке и закончилась только после ошвартовки у родного причала месяца через четыре. Потому что ни я, ни старшина с корабля больше не сходили, пока новенькая головка блока не была найдена, доставлена на борт и не «возлегла» на своё штатное место уже как положено. И пока не запыхтел в рабочем режиме старенький дизелёк, нагло посмеиваясь над всеми нами.
Помните?
«Подводник должен быть сделан из сплава железных нервов, богатырского здоровья и лошадиной выносливости. И, обязательно иметь чувство юмора». И чего из всего этого не было у Груни? Разве что смеялся он иногда невпопад, так это бывает. А вот за чрезмерный энтузиазм в то время, почему-то с подплава не списывали. Вот он и служил, а может быть, ещё и служит? Дизеля - то ведь пока нужны, и головки у них ломаются периодически. А их ведь, зараз, ох, как трудно грузить в отсеки!..
… Ради Бога, никогда не пробуйте перевозить пианино в лифте, особенно при участии таких помощников, как Груня. Когда тесно - не нужна святая простота.
Даже в лифте.
Особенно если у вас не благополучно с чувством юмора…
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
Сообщение отредактировал Анд-Рей - Понедельник, 21 Ноя 2011, 08:48 |
| |
| |
|
| Анд-Рей | Дата: Вторник, 22 Ноя 2011, 16:04 | Сообщение # 20 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Пузыри
В парке на полуразвалившейся скамейке среди опавших кленовых листьев сидел седой человек.
Глаза его были спрятаны за толстыми стёклами очков, шея укутана большим клетчатым шарфом, воротник поднят и кепка натянута по самые глаза…
Этот человек был завсегдатаем парка. Мальчишки, которых вокруг было в избытке, знали его давно. Каждый день часов в пять он появлялся на дорожке парка, уныло и размеренно брёл в его глубину, к этой самой скамейке, слегка прихрамывая и опираясь на трость. Потом он садился, задумчиво всматривался в окружающие его деревья и кусты, будто бы пытаясь увидеть среди них что-то новое для себя, доставал из глубокого кармана серого плаща затёртую временем тетрадь в клеёнчатом переплёте и погружался в чтение, изредка шевеля губами.
Что было в этой тетради - мальчишки не знали. Они лихо пробегали мимо старика, пролетали на роликах, самокатах, велосипедах… Глаза их при этой встрече упрямо смотрели в тетрадь, силясь понять: «И чего этот дедок столько времени проводит в парке, и что такого он вычитывает в своей тетради каждый день? Причем, всё время в одной и той же?»
Человек кивал в ответ на их задорные приветствия, тетрадь не прятал, но прочитать что-либо в ней, пролетая мимо, было невозможно.
Пацаны давно смирились с его присутствием на их территории, считали его своим, и даже защищали его от придирок загулявших мужиков, пристающих к каждому одинокому прохожему с извечным предложением «скинуться на троих».
Сегодня с утра моросил дождь, смазывая, как маслом пожелтевшую листву от чего она блестела в лучах холодного осеннего солнца, как золотая. Вокруг скамейки стояли лужи. Однако это не помешало старику появиться в парке в установленное годами время и, примостившись на скамейке, открыть свою заветную тетрадочку, распахнув над головой зонтик.
…Вокруг, несмотря на моросящий дождик, носились стайки местной детворы, играя в свои, непонятные старику игры. Кто-то резко затормозил у скамейки и приветливо крикнул деду:
- Здрас-с-сте! Сыро сегодня, лужи - по всему парку, как минное поле! Там, у клумбы, кто-то карбид высыпал, бурлит в луже, как водолаз под водой!
- Здравствуй! - старик поднял глаза на мальчишку. - Бурлит, говоришь, как водолаз?
- Ага! Да сильно так!
- А водолазов-то видел когда-нибудь?
- Не-а… Откуда у нас водолазы. В кино, да по телику только!
- А море? Море-то хоть видел?
- По телику… А так, по-настоящему, никогда. А вы? Вы видели?
- Хм… видел ли я? Да как тебя и даже ближе. И не один десяток лет. Служил я на флоте… Давно… Это сейчас я пенсионер на лавочке, а когда-то…
И старик задумчиво посмотрел на мальчишку, потом - на разбросанные вокруг скамейки лужи, и опустил глаза в тетрадку.
- Дядь! А расскажите! У нас мальчишки всю голову сломали - кто вы такой? Чего читаете? - набрался наглости парнишка. - Интересно-о-о!
- Что рассказать-то?
- Ну, про море, про водолазов…
- Ну, хорошо, расскажу. Только дождик, как тут долго рассказывать. У меня зонт, а ты промокнешь насквозь.
- А давайте к нам. Туда - к клумбе! Там навес, мы под него скамейки сдвинули и прячемся от дождя всегда. А когда он кончится - опять гоняем по парку. Пойдё-ё-ё-мте?
Старик, вздохнув видимо для пущей важности, поднялся со скамейки и зашаркал, прихрамывая и обходя лужи, за удирающим в сторону клумбы мальчишкой. А тот звонко кричал во все уголки парка о том, что сейчас «к нам дед придёт про море рассказывать».
… Стайка пацанов окружила скамейку под навесом, на которой расположился старик, и, затаив дыхание, смотрела на него, ожидая рассказа.
- А давайте так! - сказал тот. - Я ведь много чего могу рассказать. Но я лучше почитаю. Из вот этой самой тетради. А? Там много чего про мою жизнь написано.
- Так вот что Вы все время читаете?! А мы думали какие-нибудь молитвы…
- Да нет, это я свою жизнь тут храню. Чтобы не забыть, когда совсем старым стану. Да и другие смогут потом почитать. Вдруг - интересно?
Старик стал листать пожелтевшие странички, разыскивая что-то нужное.
- Водолазы, говоришь? Пузыри в луже? А вот я что прочитаю! Слушайте! - он пошевелил своей тростью в луже, в которой пузырился выброшенный кем-то карбид.
«… Три старших лейтенанта стояли возле офицерской гостиницы в одном из прибалтийских городов - щёголи и франты, румянец во всю щеку, форма - как на картинке, стрелки на брюках - обрежешься. Судьба занесла их в этот небольшой городишко на берегу Балтийского моря не для освоения океанских глубин. Нет. В этом городе располагался учебный центр подводного флота СССР. Экипажи со всего Союза периодически стекались в этот центр, где, не боясь утонуть, утопить свой и чужой корабль или разломать материальную часть без надежды на её ремонт, отрабатывали на тренажёрах и имитаторах всевозможные штатные и нештатные ситуации. И тем самым - оттачивали боевые навыки без ущерба для своих родных субмарин и любимого личного состава. Да и для себя - тоже.
Но на сегодня все занятия и отработки были закончены, завтра намечалась суббота. Суббота не в смысле дня недели, а в том смысле, что в ЭТУ субботу должен был быть настоящий выходной. Без нарядов и вахт, без учений и тренировок.
«Старлеи» собирались «кутить». Редкий случай, когда в том месте, где собрались подводники, отсутствовали субмарины, но присутствовали кафе, Дом Офицеров и слабое подобие воли. Времена были советские, «перестроечные». Почти «сухой закон» и ограниченность в развлекающих заведениях в родных базах тянули на волю…. А в этом городке воля была. И желание с возможностями совпали.
Трое ждали четвёртого, который вечно опаздывал. Куда угодно и где угодно. Причина была проста - он был неимоверно толст. Увесистые части тела почти всегда цеплялись за что-то, не влезали куда-то, рвали в неподходящий момент форму одежды своими размерами и со скрипом и стоном сгибались для ускорения. Трое давно уже выполнили подготовительный манёвр и готовы были взять старт в сторону гарнизонных «злачнопримечательностей».
- Это Серёга вечно еле шевелится! Пока спустится - в ДОФе (дом офицеров) мест не будет!
- Да, ладно, не ворчи! Вон он уже появился. Пузырь в форме!
На супенях крыльца проявилась величавая фигура Серёги. Безупречная форма, блестящие от «сверхбритости» щеки, пшеничного цвета усы, рыжеватый чуб и улыбка во всю физиономию - приближались к троице.
День был ноябрьский, зима уже давно посетила Прибалтику, снега насыпала много, ветрами его «размазала» по территории городка, а потом, вдруг испугалась, и «размочила всё это дождём.
Улицы блестели, как зеркало. Сверху - вода, под ней - лёд. Уличные фонари освещали всё это благолепие, придавая ему фантастический вид и пряча «особенности» местного ландшафта. Лёд был не заметен.
Компания - теперь уже вчетвером - о чём-то балагуря, направилась к ДОФу. Вот по той самой водо-ледяной улице.
Ноги скользили, и Серёга всё время отставал. Тяжелее всех по весу, он и по шустрости был медлительнее. Но он был солиднее по внешнему виду и старался соответствовать имиджу. Троица опередила его и, заметив нарастающую дистанцию, остановилась у ступеней ДОФа, торопя товарища.
Тот скользил среди луж и сугробов, иногда останавливаясь, иногда семеня ножками, что сильно забавляло зрителей. Но вот он выбрался на твердь, и походка выровнялась, появилась уверенность и величие. Пальто, перетянутое в поясе, он отряхнул от брызг, которые летели из под его собственных ног в период манёвров, руки засунул в карманы и, насвистывая, вышел на финишную прямую.
Глаза Серёги горели от предвкушения праздника, усы топорщились по-боевому, шаг приближался к строевому. Из губ лилась мелодия «тореадора». Прохожие начали обращать на него внимание. И он это осознавал и играл на публику.
Вдруг при очередном шаге нога его поехала в сторону, вторая засеменила вслед первой, обе не устояли и…
…И тело под восхищенными взглядами публики рухнуло. Вперёд. Навзничь! Руки красавца не сумели вынырнуть из карманов и теперь, прижатые «телесами», пытались вылезти наружу. При этом лицо подводника погрузилось по самые уши во впередилежащую лужу. Ноги семенили, пытаясь встать хотя бы на колено, руки были нейтрализованы и попытка не получалась. Троица ухнула от смеха, глядя на лежащего лицом в луже и беспомощно барахтающегося товарища. Стройные фигурки «старлеев» согнулись в приступе полуобморочного хохота, когда Серёга, видимо поняв тщетность своих попыток, стал звать на помощь. Но криков о помощи не получилось, только пузыри из лужи, усиливаясь своей мощью и угасая, давали понять, что человек ещё жив и чего-то хочет…»
- Булькал, как карбид в луже! - засмеялся кто-то из мальчишек.
- Не-а! Как водолаз!!!- и залились звонким смехом
- Тихо, дальше-то что было?
«… Фонари и луна придавали этой сцене кинематографическую окраску, а комичность ситуации не могла разогнуть корчившихся от смеха друзей и направить на помощь…
А Серёга реально тонул!
Подводник, прошедший моря и океаны, сотни раз погружавшийся в воду в водолазном снаряжении, проникающий в корпусе субмарины так глубоко, что и не снилось многим - тонул в луже глубиной десять сантиметров!
А помощь не шла!
Кто-то оттолкнул хохотавших в истерике «старлеев» и попытался поднять, задыхающегося Серёгу. Щас-с-с-с! Танк поднять невозможно! Одному - точно! Да и вдвоем - бесполезно!
Подняли лицо из лужи - и воздух с хрипом ворвался в лёгкие. Потом, отчаявшись поднять всё тело, Серёгу, как большущую трубу, блестящую пуговицами форменного пальто, перевернули на бок. Руки его выскользнули наконец-то из карманов. Он лежал, фыркая, как кит, выбросившийся на прибрежную мель. Лужа впитывалась в складки его одежды шестидесятого размера и мелела на глазах…»
- Вот это да! Мог утонуть в луже! - защебетали слушатели старика.
- Что, действительно такой тяжелый, что поднять не могли?
- Тяжёлый, ребятки, тяжёлый… Он у меня как-то вызвался починить электропроводку. Кстати, специалист был - на все руки в любой области! Так вот, полез в щиток в коридоре на лестничной клетке. И не достал, по причине большого пуза. Попросил табуретку. А у меня была такая - самодельная. Тяжеленная. Ножки - стальные трубы. Сиденье - тоже стальной лист. Я её на заводе сделал - не было в магазинах мебели, вот и выкручивались, как могли. Он на табуретку эту взгромоздился, а потом… Потом весь подъезд выскочил посмотреть на лестницу - что за бомбу взорвали в подъезде! Табурет, как асфальт катком раздавило, ножки - в стороны, сиденье - всмятку, а Серёга - плашмя соскользнул на нижнюю лестничную площадку! Так что - тяжёлый он был…
- Ох, наверное, эти троим потом и досталось!?
- Досталось, досталось - хитро улыбнувшись, старик закрыл тетрадь.- На сегодня хватит, а то дождь усилился. Промокнете, да и мне пора…
И старик попрощался с пацанами и побрел в дальний угол парка, где вскоре скрылся за стволами деревьев, будто растаял в моросящем воздухе города.
- Вы завтра придёте??? - раздалось ему в след.
- Дожить надо… - прошелестело из тумана…
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
Сообщение отредактировал Анд-Рей - Вторник, 22 Ноя 2011, 17:54 |
| |
| |
| cvetbarchata | Дата: Вторник, 22 Ноя 2011, 21:14 | Сообщение # 21 |
|
Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1300
Награды: 53
Репутация: 50
Статус: | Ох, Андрей!!!! А ЕЩЕ!!!!
СВЕТЛАНА БАРХАТОВА
|
| |
| |
| Анд-Рей | Дата: Среда, 23 Ноя 2011, 09:43 | Сообщение # 22 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Щ-а-а-а-а-с-с-с-!..
- Чего ворчишь? Вчера-то весёлый был, вечером песни петь пытался!Даже - плясать!
- Да, ну их…
- Кого их-то?
- Да.., этих, с береговой базы!
- И что? И почему?
- Да вчера с таким трудом получил новое обмундирование, что от радости - «проставился»…
Разговор времён постперестройки. Девяностые годы…
В стране дефицит всего. Даже военная форма: "кто, где и чего достанет". В основном - из старых запасов офицеров и мичманов, которые уже вдоволь успели наслужиться во времена «застоя». В те времена в море ходили нещадно, а, значит, форму не носили, только «РБ»*, и запасы её в закромах малогабаритных квартир ещё имелись. Это у старых вояк. А молодёжь - одевалась, как во времена гражданской войны. Разве что, в обмотках не ходила. Также было и с продуктами. Очереди за положенным служакам пайком напоминали мирные толпы советских времён в Мавзолей к дедушке Ленину.
Вот один из таких «мичманков» и жаловался соседу по общежитию.
- Ну, «проставился» ты, положим, знатно! В два ночи привели, да ещё и баул со шмотками притаранили. А ты на него плюхнулся посреди комнаты и «песню года» устроил. Еле угомонили. Что сегодня-то не весел?
- Тебе показать, что эти сволочи из вещевой службы тыла натворили? Показать?
И показывает, да ещё и рассказывает.
…Отстоял он часа четыре в очереди на «четырёхэтажке» (так склад вещевого и пайкового довольствия назывался). А склад этот километрах в трёх от посёлка. Почему-то «лаперузы» времён застоя построили его в тундре. Вдали от дорог и, что важнее - от общественного транспорта. А в девяностые годы количество личных автомобилей в гарнизоне измерялось арифметикой второй четверти первого класса средней школы. То есть - не более трех-четырёх десятков персональных авто на население в сорок тысяч человек. Бежали в то время к этому складу на своих двоих те, кто вдруг попадал в число осчастливленных начальством - накормленных и одето-обутых. И выстраивались в затылок друг другу. И с приходом сумерек половина из них успевала в темпе «голого на морозе» пролететь по закромам склада, подгоняемая и ускоряемая криками мичманов-интендантов и коллег по «счастью». Потом на плечи водружался огромный баул из кальсоно-носочно-брючно-шинельно-фуражечно-ботиночной продукции, а в руки - вручались огромные, специально скроенные умельцами гарнизона сумки с «едой».
И вот в этом «вьючно-согбенном» виде нужно было мелкими перебежками с перекурами и передыхами добираться до городка.
Честно сказать - не все выдерживали. Разве что жажда поесть и нормально одеться побеждала. И всю ночь караван счастливчиков тянулся от «четырёхэтажки» в городок. Останавливаясь на «привал», с перекусом и питиём. К утру понемногу все добирались до своих жилищ, а с утра - в строй, в бой, в наряд, на вахту … И прочие «занятия по интересам».
- Ты давай не отвлекайся. Все знают, что ты вчера нашего секретчика вместе с «Запорожцем» на поездку с доставкой раскрутил. Так что про очередь и преодоление тундры не «свисти»! Что было-то дальше?
… Отстоял, промаялся, подмёрз на свежем северном ветре и складском сквозняке и довольный загрузил свой горб «добычей». А тут секретчик, который всё это время травил байки с интендантами и ожидал своего подопечного, чтобы доставить в целости и сохранности, уже «приняв на грудь исключительно от сквозняков и холодрыги», предложил ему «проставиться».
Вот ведь русские традиции. Обнову получил - нужно обмыть! За то, что пешком по тундре идти не придётся - тоже!
Закуска была - целый склад под боком у интендантов, да свой паёк в руках. Нет, в магазин за водкой бежать в то время было бессмысленно - не было таковой в магазинах. Дефицит! Сушь!
За определённые деньги, интендант вещевого склада выудил из закромов ... спирт. Обыкновенный корабельный спирт. Ёмкостью - 0,7 литра. Почему и откуда в тундре корабельный напиток? Объясняю. Времена такие были. Ничего не было. А всем всё было нужно. И спирт на кораблях водился. Почему-то народное хозяйство прекратило производить еду, одежду, утварь, мебель, бытовую технику и автомобили, но не спирт.
Не у всех он имелся, но тут - был! Не просто так вкалывали береговые мичмана. Не просто так - а за «награды», за доброе слово… со спиртом.
Короче решили «обмыть» обновки. И обмывали понемногу. Потом решили обновки примерить. Напялили на бедолагу-счастливчика фуражку, ботинки, шинель. Покрутили вокруг своей оси, и даже кто-то из интендантской братии помог застегнуть весь этот «гардероб» на обладателе…
- Что-то шинелька длинновата, и пола косая… - сделал заключение секретчик.
- Проблема? - спотыкаясь в четырёх буквах из восьми спросил кто-то из «местных». - Это мы мигом разрешим… Щ-щ-а-с-с-с!
Он нырнул в недра стеллажей и коробок, исчез где-то в вышине и глубине складского зева и вернулся, счастливо улыбаясь и щёлкая зажатыми в руке большими портняжными ножницами.
- Щ-щ-а-с-с! Давай укоротим! Мигом!
Счастливчика поставили на стул. Застегнули оставшиеся не застёгнутыми пуговицы. Мелом очертили вокруг нетвёрдостоящего туловища по поле шинели и вручили начальнику склада в руки орудие - ножницы. Тот лихо, как заправский портняга, не икая и не роняя орудие труда, в три щелчка обрезал лишнее. Как парикмахер, отошел шагов на пять, прищурил один глаз и цокнул языком:
- Ну, всё! По самое то! Не прибавить, не убавить! Шикарное пальтецо получилось? А?
- Нормально… - прогудело общество.
- Тогда, за работу - по капелюшке, и - по домам!
По капелюшке выпили, хором в машину всё затолкали вместе с секретчиком и счастливчиком. Кто-то на прощание завязал на новой шинели рыжий домашний шарф (почему-то?) по самые глаза. И, фыркнув, «Запорожец» увёз обладателя обнов и пайка домой…
- Ну, что в этом плохого-то? Ну, выпил, ну заплатил за «шило»**. И что скорбного?
- А ты теперь посмотри на ЭТО!!!
Натянул шинель на больное - после вчерашнего - тело, застегнул на все пуговицы, и повернулся к «зрителю»…
Пола шинели была фигурно обрезана по кругу. Ровне-е-е-е-нько! Но…
Но почему-то по спирали. Правый край был на сантиметров двадцать выше левого! И, кроме всего, гораздо выше нормальной величины.
Хохот потряс тихую обитель мичманов.
- Ты понял, что было-то? Или так и будешь ворчать на береговиков?
-А чё я понять-то должен? Какой идиот ТАК отрезал? И почему?
- Да, нет все проще…
В «весёлом состоянии» вчерашняя компания, хором наряжавшая обладателя новых «шмоток», застегнула его «шыворот-навыворот», то есть на одну (а может и на две?) пуговицы выше, чем нужно. Так часто застёгивают свою одежду малыши, подтягивая, тем самым, одну полу и опуская другую
А «портной», не обращая на всё это внимания лихо «отчикал» лишнее.
Теперь у «счастливчика» было вдоволь еды, новых носков и кальсонов, трусов и рубашек. Новый китель и брюки, две фуражки, зимняя шапка, перчатки и укороченная до пояса шинель. Иногда он надевал её на разгрузку овощей на том же складе или на таскание швартовых концов во время ошвартовки. Чтобы не жалко.
А от холода прятался в шинели советских времён, которую носили, видимо, ещё дети лейтенанта Шмидта и адмирала Колчака. Была в закромах помощника командира маленькая «кандейка». Оттуда эта «чеховская шинель» и была выужена на свет божий после рассказ об «укорачивании уставного обмундирования в условиях береговой жизни».
А начальник вещевого склада получил прозвище «Фигаро» за умение лихо «отчикивать» всё лишнее. Ножницами, разумеется.
* «РБ» - сатиновые спецовки (куртка, брюки) и кожаные тапочки для ношения их в условиях зон радиационной безопасности. В основном - на атомных подлодках.
** «шило» - морское название корабельного спирта.
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
Сообщение отредактировал Анд-Рей - Четверг, 24 Ноя 2011, 08:41 |
| |
| |
|
| Nikolay | Дата: Среда, 23 Ноя 2011, 10:02 | Сообщение # 24 |
|
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус: | Андрей, прекрасно!  И где только время находится, чтобы вот так творить?!! Ну, молодца! Здорово!  
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
| Анд-Рей | Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 08:42 | Сообщение # 25 |
|
Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1016
Награды: 24
Репутация: 90
Статус: | Quote (Nikolay) И где только время находится, чтобы вот так творить?!! Ну, молодца! Здорово
Всё "это" написано года два назад в период где-то с полгода. Потом - ничего не писалось. Вот было такое время, когда "нахлынули" воспоминания и....
Я вообще-то не "прозаик". Если заметили, то прозы тут мало, в основном реальные события. Ну и моих "красок" чуть-чуть". А все случаи - из моей жизни.Добавлено (24.11.2011, 08:42)
---------------------------------------------
cvetbarchata, ну разве что ВОТ:
"Щелкунчик и Крысиный Король"
Говорят, что крысы, особенно корабельные, чувствуют приближение беды первыми и первыми же покидают корабль.
Не знаю, как корабельные, а «наши»…
То ли они почуяли беду на стапелях судоремонтного завода, то ли в трюмах стоящих рядом с нашей субмариной судов запахло бедой, то ли просто сошли с ума и потянулись на тепло, исходящее от ядерного реактора, прячущегося в недрах лодки…
Так или иначе, полчища этих серо-чёрных хвостатых существ в одночасье обнаружились в утробе нашего подводного крейсера, когда он после блестяще проведённого заводского «среднего» ремонта пришвартовался в родимой базе.
Субмарина, как награда, как государственная премия, под звуки торжественных речей начальника политотдела дивизии по прибытию была передана в руки нашего экипажа. Вместе с живностью.
И мы, конечно, ходили на ней в предвкушении очередной автономки по морям, и стреляли ракетами и торпедами, и отрабатывали действия в одиночку и в группе, и боролись за живучесть, и… с крысами тоже боролись.
А расплодилось их в корпусе корабля великое множество. И появлялись они не только в трюмах и необитаемых помещениях, а прямо на боевых постах, в рубках, в каютах и даже в кают-компании во время приёма пищи. И ничего на них не действовало.
Корабельный эскулап получал в своих береговых службах какую-то отраву, которая не должна была действовать на людей и напрочь убивать хвостатых, но она не действовала на нас и на них одинаково. Потом он раздобыл где-то зелье, к которому экипажу под страхом смерти запрещалось приближаться и рекомендовалось срочно мыть руки, как только оно попадётся на глаза. Но и оно, кроме повышенного расхода воды на помытие рук, никакого антикрысинного эффекта не принесло.
Экипаж, почувствовав неуязвимость живности со стороны химии, взялся за охоту на них самостоятельно. Мышеловки стали на корабле встречаться чаще, чем матросы. Все кабельные трассы, по которым в основном и проходили маршруты миграции крысиного племени, были через каждый метр обвешаны петлями-удавками из тонкой стальной проволоки, прочности которой позавидовать мог даже сам корпус подлодки. В трюмах и «шхерах» с кувалдами и зубилами таились самые отчаянные среди матросского люда охотники - за десять хвостов командир обещал внеочередной отпуск на Родину…
Благодаря всем этим мерам и химии, конечно, поголовье нехотя уменьшалось. На недельку. А потом, под писк новорождённых паразитов, стаи снова хозяйничали по всей субмарине.
Было прочитано тонна литературы по противодействию нашествию мышеголовых и изучен сто один способ борьбы… Помогало мало.
И тут один капитан-лейтенант, назовем его Лёня, предложил современный высокотехнологичный способ.
- Читал тут я, что нужно поймать ихнего крысиного короля и начать над ним издеваться. А его крик и писк записать на магнитофон и пустить по корабельной трансляции! Крысы услышат и сгинут!!! - вещал он во время вахты на пульте управления главной энергетической установкой (ГЭУ).
Кстати, сам он крыс страшно боялся.
Нужно сказать, что он, Лёня, всегда отличался своей неординарностью. Как в суждениях, так и в поступках. Например, когда во время надводного перехода в одну из зим нас накрыл шторм баллов в восемь, а командование никак не хотело дать нам «добро» на погружение, дабы спрятаться от волн, Леня завалился на своем боевом посту на диванчик, и, из последних сил борясь с качкой, нёс вахту. Командир дивизиона, заглянувший на пульт управления ГЭУ, возмутился.
- Это что это? Кто Вам позволил валяться на койке во время вахты? Встаньте!
На что, ничтоже сумняшеся, Леня спросил начальника:
- Валерий Саныч, Вас при качке тошнит? - и даже не привстал при этом.
- А ты что, не видишь? - бодро ответил комдив.
- Ну, так вот. А я БЛЮЮ!!! - выдохнул Леня и отвернулся от назойливого комдива в сторону, противоположную разговору, демонстративно прикрыв руками рот.
С тех пор никто не совался к нему с наставлениями на тему: «Как нужно нести вахту во время шторма»…
Ну, про крыс…
В недрах подлодки можно найти многое. Говорят, что как-то в автономке был обнаружен рабочий с завода, который отмечая с коллегами по цеху спуск корабля на воду и сдачу его флоту так «отдохнул», что не заметил, как очутился в океане, откуда уже не выбрался до конца похода.
Поэтому магнитофон с усилителем и микрофоном найден был быстро.
На пульте всё того же ГЭУ, на самом «главном» маршруте крысиного пути была установлена блестящая нихромовая петля. В качестве орудия пыток приготовили нож, ножницы, жгут от водолазного снаряжения, ещё что-то и стали ждать…
И вот в одну из вахт, причем именно в Лёнино время, крысюк попался.
Он висел живой и очень здоровый, даже - здоровенный, в этой самой, блестящей нихромом, петле. Глаза вылезли из орбит, хвост цеплялся за всё, что было вокруг, лапки - сучили. Но помирать крысюк не собирался.
- Врубай магнитофон! - командовал Лёня, и пихал в бок соседа по вахте - Валерку.
- Готово! - ответил Валерка и схватил орудие пыток. Нужно сказать, что крыса висела в таком месте, где пытать её можно было только одному - тесно. А вытащить её с кабельной трассы, пусть и на аркане, было жутковато. Медленно, бочком Лёня попятился к двери в рубку и пропустил к месту казни Валерку. Остальные смотрели на всё это со стороны.
Кто-то взял микрофон и поднес его как можно ближе к извивающемуся крысюку. Валерка схватил жгут от водолазного снаряжения. Кстати - резина ещё та! Человек не выдержит, если его щелкнуть таким жгутом, растянув последний сантиметров на сорок. Заорет, как миленький.
Растянутый на положенные сантиметры жгут со свистом щелкнул!...
…На непрекращающийся визг, раздающийся из-за закрытой двери в помещение пульта ГЭУ, слетелась половина экипажа.
Визг походил по мотиву на воздушную сирену, то затухая, то вновь «набирая высоту», а по высоте звучания был где-то в районе Эвереста. Громкость была мощнее, чем звук реактивного бомбардировщика. Народ подумал: «Свершилось! Сейчас мы этих хвостатых изведем. Такая мощь - даже без магнитофона разбегутся!»
Тут кто-то открыл дверь в рубку.
Дальше - картина маслом.
Валерка с остервенением щелкал крысюка по потаённым местам жгутом и тот, открывая пасть, вертелся как уж на сковородке. Но молча!
А писк, визг, рёв, и всё это песнопение алтайских шаманов издавал вжавшийся в переборку Лёня! При каждом щелчке жгута и ответном отчаянном рывке истязаемого крысинного тела он взвывал, стремясь к наивысшей точке своей «песни», и затихал медленно. Потом новый щелчок, и новый всплеск мощи. Итак - пока Валерка не остановил казнь. Я же говорил, что Лёнька крыс боляся. И агония пойманного в аркан и истязаемого "крысюка" наводила на него ещё больший ужас. А вдруг вырвется? И куда тогда бежать?
...Ответственный за магнитофон всё это время по сторонам не смотрел, а смотрел на индикатор, который показывал уровень записи пыток и сжимал микрофон. Когда Валерка остановил экзекуцию, раздалось: «Готово! Я всё записал!» И под этот доклад крысюк рванул из последних сил и скрылся в недрах субмарины, оставив обрывок петли на кабельной трассе и кучку свежевыжатого навоза.
Мы ещё потом долго советовались - включать ли по корабельной трансляции эту песнь «Нибелунгов» в сопровождении щелчкового инструмента или нет? Потом решили, что не стоит. Ведь от воя своего крысиного короля должны бежать крысы, а от Лёниного «песнопения» - могут рвануть люди!
До конца автономки мы так и не послушали всем экипажем эту запись. Правда, на пульте ГЭУ периодически врубали магнитофон и пухли от хохота. И громче всех смеялся….Лёня. Такой он был весельчак.
В базе мы спустя положенное время передали корабль второму экипажу. Вместе с крысами. И куда-то уехали. Скорее всего, в отпуск, или на межпоходовую подготовку в учебный центр. Уже не помню. Когда спустя месяцы мы вновь принимали корабль - крыс на нём уже не было. Чем очень гордился командир второго экипажа.
Но мы - то знали, что это сверхсовременные высокотехнологичные методы помогли. Не выдержали крысы воя! Нет, не воя своего вожака. Отнюдь! Это Лёня спас корабль от их нашествия одной единственной своей «песней». С помощью Валерки.
А в экипаже ещё долго называли Валерку и Лёню - Щелкунчик и Крысиный король. А по флотилии ходила байка, что есть в одном из экипажей стопроцентное средство борьбы с грызунами.
Вот только не знали - в каком….
Анд-Рей БорисСыч Чернышев
http://poeziyasp.ucoz.ru/
http://and-rey.ucoz.ru/
Сообщение отредактировал Анд-Рей - Среда, 23 Ноя 2011, 11:28 |
| |
| |
