Ужас Рокдейла. Парад мертвецов

Три года спустя
Питер Фальконе неторопливым шагом шел по заваленным опавшими листьями тропинкам городского кладбища. За последние три года он успел изучить это место вдоль и поперек, неизменно приходя сюда каждую неделю, так что сейчас детектив даже особо не смотрел на дорогу, предоставив ногам самим выбирать себе путь между могилами. Пожухшие листья самой разнообразной расцветки тихо шелестели у него под ногами, с неба капал мелкий моросящий дождик, но Питер не замечал вокруг себя ничего, он был полностью погружен в свои мысли.

Фальконе было о чем подумать. В последние несколько месяцев его жизнь круто поменялась. Все началось с того, что неугомонная бабуля Питера познакомила его с внучкой одной из своих приятельниц. Детектив сначала упорствовал против этого и ни за что не соглашался встретиться с Долорес Кейдж, так звали эту молодую особу. Но, разумеется, в конце концов Агнесса взяла вверх над внуком, и Питер нехотя согласился на одно свидание с Долорес, только чтобы бабуля оставила его в покое. Однако одно свидание быстро переросло в еще одно, потом второе и третье. И вот теперь Питер Фальконе, человек, который всегда был настроен скептически по отношению ко всем этим романтическим свиданиям, любовным воздыханиям и уж тем более продолжительным отношениям, не говоря уже о браке, должен завтра вечером лететь в путешествие с Долорес Кейдж, слава богу, пока что не свадебное.

Детектив Фальконе остановился: неужели он сейчас допустил мысль, что свадебное путешествие вообще может быть? Нет, это же просто недопустимо, просто немыслимо, чтобы он, Питер Фальконе, закоренелый холостяк и, что уж там, чуть ли не первый бабник в Рокдейле, стал заурядным женатиком, который по выходным жарит у себя на лужайке стейки и сосиски, а по будням делает уроки с детьми и лепит им поделки к какому-нибудь дурацкому школьному мероприятию!

«Нет уж! Нет уж! Этому уж точно не бывать!» — закричал про себя Питер.

Но так же он несколько месяцев назад думал и о том, что у него никогда не будет романа с Долорес, а потом каждый день бегал встречать ее после работы и носил целыми охапками цветы. И ведь никто его не заставлял приглашать Долорес в это дурацкое путешествие. Никто его не тянул за язык, он сам выдвинул эту идею и сам целую неделю упрашивал ее поехать вместе с ним в отпуск.

Нет, путешествие, конечно, не дурацкое, наоборот, этого отпуска он ждал уже целую вечность, ведь после того неудавшегося вояжа он так еще никуда и не ездил. Быстро опомнился детектив, дважды прокляв себя за такие мысли. Но тут Питер вздрогнул и остановился. Неужели прошло уже три года? Да нет, какой там, уже даже немного больше. Его мускулы пробила нервная дрожь, а потом по всему телу разлился тот самый неестественный холодок. Детектив поежился и оглянулся по сторонам, очнувшись на мгновение от тяготивших его голову мыслей.

Так, это могила Диксона, это Николсонов, значит, он почти уже на месте. И Питер вновь ушел в себя и предоставил ногам самим идти и разыскивать дорогу.

Нет, конечно, эта Долорес Кейдж оказалась именно той, кто ему был нужен после смерти Дика. Ведь именно благодаря ей он, считай, вернулся вновь к жизни. Благодаря ей он снова начал смеяться, улыбаться, шутить и понемногу превращаться в того Питера Фальконе, каким был раньше, тогда, когда дух маньяка еще не обрушился, словно чума, на город, сея панику, хаос и оставляя после себя разорванные тела близких его сердцу людей.

Питера снова окатило холодной волной, а спина начала жутко гореть, словно ее прижгли каким-нибудь раскаленным докрасна железным прутом. Фальконе уже понемногу свыкся за эти три года с приступами, которые начинались каждый раз, когда он вспоминал о тех мрачных событиях. Но как бы Питер к ним ни привык, ощущения были что ни есть паршивые, в эти минуты он готов был кинуться под машину или броситься с моста, лишь бы эти гребаные ощущения оставили его. Но на этот раз он снова стерпел и продолжил идти, окинув быстрым взглядом своих голубых глаз кладбище, и, удостоверившись, что он еще не дошел, дальше начал изводить свою душу думами о делах сердечных.

«Нет, разумеется, он не отрицает вклад Долорес в его жизнь, он ей действительно многому обязан, благодарен и признателен за все это. Но, может быть, пришло время закончить эти затянувшиеся отношения и снова стать свободным человеком, не обремененным отношениями?»

Проблема, однако, была в том, что Фальконе в действительности не чувствовал себя обремененным, эти отношения ему, наоборот, были в радость. Быть может, это были даже лучшие мгновения его жизни, и он впервые так сильно был счастлив, и это после всего того, что ему пришлось до этого пережить. Но он боялся, он дико боялся этих новых, не до конца понятных еще ему, приятных, волнующих душу ощущений. А главное, он боялся того, что в один прекрасный момент Долорес может не стать, как, например, не стало Дика, а он так сильно успеет привязаться к ней, что больше уже не сможет жить без нее дальше. Тогда он станет, как и до знакомства с ней, ходячим безжизненным трупом, потерявшим всякий интерес к жизни. Тем более, что он уже видел такое однажды. Именно это произошло с Фрэнком Дугласом, после того как он потерял сначала жену, а потом и дочь, и Питер совсем не хотел, чтобы подобное случилось с ним. Нет, ему определенно нужно порвать с Долорес, пока еще не поздно. Но сначала они все же съездят в путешествие и как следует повеселятся: Питер совсем не хотел вновь просрать свой отпуск и остаться дома, так никуда и не поехав. А мысль о том, чтобы поехать отдыхать одному, ему тоже не нравилась, ведь едва ли после разрыва он спокойно сможет поехать в путешествие и в полной мере наслаждаться там морем и вином. Поэтому детектив решил немного обождать с размолвкой и сначала в полной мере насладиться оставшимися днями вместе с прелестной мисс Кейдж, которая, кстати, была очень даже ничего. Определенно, нужно отдать должное бабуле, она подыскала ему совсем не уродину, а, пожалуй, даже лучшее, что мог предложить теперь Рокдейл.

Очнувшись от размышлений, детектив Фальконе увидел, что ноги дошли-таки сами до нужного места и он стоит возле могилы Джозефа Раковски, их прежнего судмедэксперта.

— Привет, старый вредный хрен, это снова я, — поприветствовал, словно старого приятеля, бренные останки Питер. В голове у него сразу же всплыла хмурая физиономия Джозефа, которая бы послала его куда подальше.

— У тебя, я смотрю, здесь настоящий кавардак образовался, — недовольно покачивая головой, смотря на целый ворох листьев и прочего мусора, продолжал разговор Питер. — Но это и неудивительно, ведь меня здесь не было уже почти что… ага, да, считай что целых два месяца, а кроме меня, заметь, к тебе в гости больше никто не приходит.

Больше не говоря ни слова, детектив Фальконе не мешкая принялся за работу. Он достал припрятанный за памятником в коробке необходимый для уборки инвентарь и начал сгребать веником налетевшие, казалось, со всего кладбища именно сюда листья. Интенсивно работая руками, Питер, несмотря на действительно большой ворох пожелтевшей гнилой листвы, управился достаточно быстро. Дождь на улице начинал моросить сильней, и Фальконе громко чихнул, исторгнув из своей могучей груди такой громкий и протяжный звонкий звук, что мертвецы в своих могилах, наверное, здорово подпрыгнули вверх от неожиданности. Отерев рукавом куртки выступившие из глаз слезы, Питер удовлетворенно посмотрел на проделанную им работу и уже собирался убирать инструменты назад в коробок, когда заметил, что памятник изрядно подгажен птичьим пометом.

— Эге, приятель, ну и здорово же тебя тут обосрали, — ухмыльнувшись, сказал он Раковски и принялся оттирать крупные и мелкие белые пятна, любезно оставленные птицами на каждом участке мраморного постамента. Дождь начинал идти еще сильнее, он уже не просто моросил, а прилично покапывал. Крупные, льющиеся с небес капли дождя быстро начинали собираться на сырой земле в небольшие лужи. Детектив снова громко, протяжно чихнул, издав на этот раз звук, который могло бы повторить только целое стадо трубящих во всю силу слонов в Африке. Мертвецы в своих могилах вновь от неожиданности подпрыгнули вверх и, приподнявшись в гробу, раздраженно погрозили своими костлявыми кулаками живым невеждам наверху, а потом перевернулись на другой бок и снова заснули.

«Нужно бы мне поторапливаться, не то я ни за что уже не смогу сегодня выбраться из этой кладбищенской грязи» — подумал про себя Фальконе и, вытерев другим рукавом вновь выступившие слезы, с двойным усердием начал оттирать грязь с могильного монумента.

Через несколько минут он уже закончил свою работу и, быстро убрав инвентарь в коробок и спрятав его за памятником, начал прощаться с Джозефом.

— Ну что ж, вот я и закончил, надеюсь, на том свете ты наконец воссоединился со своими родными и посему перестал быть такой занозой в заднице. И если это действительно так, то будь любезен, замолви там за меня словечко наверху, чтобы я не за просто так тут у тебя спину гнул и грязь месил, — обратился с просьбой к духу Раковски детектив, с довольным лицом стоя у могилы и любуясь проделанной работой.

Постояв еще минутку, он развернулся и, осторожно перешагивая через чересчур быстро расползавшиеся во все стороны лужи и изо всех сил пытаясь спрятаться в своей легкой демисезонной курточке от осенней ненастной промозглой погоды, пробирающей до самых костей, пошел в другую сторону. Питеру еще нужно было навестить здесь своего друга Дика.

Многим знакомым Питера и коллегам по работе казалось очень странным то обстоятельство, что он ходит порой чуть ли не каждый день на могилу к Джозефу Раковски. Все прекрасно понимали, почему он навещает своего приятеля Дика Лэнса, но мерзкого судмедэксперта с работы — нет уж, это было вне всякого понимания людей. Все только качали головой и озадаченно пожимали плечами. А когда Питер начал полтора года назад собирать деньги Джозефу Раковски на нормальное надгробие, ведь установленная городом за бюджетный счет дешевка развалилась всего-то за пару месяцев, у людей вообще глаза на лоб полезли от удивления. Нет, не то чтобы им было жалко денег, разумеется, нет, но ведь это же чертов Джозеф Раковски! Старый ворчун, который ненавидел всех и каждого, который не упускал ни единого шанса, чтобы не испортить кому-нибудь настроение. Нет, это было просто выше понимания всех людей! К тому же Питер Фальконе при жизни этого самого Раковски был чуть ли не первым человеком, который готов был, только если бы ему дали шанс, отвесить смачного пинка под жопу этому старому хрычу, да посильнее, чтобы его зад горел как минимум пару недель. Но все дело было в том, что детектив Фальконе случайно узнал то, о чем не знали другие.

А случилось это через несколько недель после похорон. Поначалу в первые дни Питер, приходя на кладбище, чтобы навестить Дика, не обращал никакого внимания на могилу Раковски. Фальконе, конечно, замечал, что к их бывшему судмедэксперту так никто и не приходит, но он просто не придавал этому значения, все его мысли были обращены к погибшему лучшему другу, человеку, который был рядом с ним всю его жизнь. Но однажды все поменялось. Как только Питер восстановил свои физические силы и его тело вновь пришло в норму, он сразу же вернулся на работу. Капитан Джексон, конечно, уговаривал его уйти в долгосрочный отпуск, но Питер наотрез отказался от этого щедрого предложения: сидеть дома без дела было для него нескончаемой мукой. Тем не менее на работе без Дика было не многим лучше, и Питер только безвылазно сидел в своем вновь обретенном личном кабинете, помирая от скуки и бесконечно перелистывая старые фотоальбомы, рассматривая совместные с Диком снимки и предаваясь теплым воспоминаниям о безвозвратно ушедшем счастливом прошлом. Видя такое положение дел, пытаясь хоть чем-то занять Фальконе, капитан однажды зашел в кабинет к детективу и дал ему одно поручение. Он отправил Питера в кабинет к Джозефу Раковски, чтобы тот попытался там отыскать завещание или хоть какие-нибудь данные, позволяющие связаться с его родственниками, потому что люди, обыскивающие его съемную квартиру, не нашли там никаких документов или бумаг, позволяющих сделать это. Нехотя Питер отложил в сторону фотоальбомы и пошел в другой конец здания выполнять данное ему поручение.

Когда он вошел в кабинет Раковски, в глаза ему первым делом бросился до невозможности пожелтевший потолок.

«Эге, этот урод, видимо, смолил здесь с утра до вечера. Но как же пожарная сигнализация?» — подумал Фальконе. — «Ага, конечно, как я и думал, эта задница ее отключила. Хорошо еще, что он помер прежде, чем успел спалить все наше отделение».

На старом деревянном, обветшалом и явно не слишком устойчиво стоящем столе детектив обнаружил еще одно свидетельство частого злоупотребления строгого правила капитана, гласившего примерно так: никаких сигарет и других табачных изделий в отделении, курить только на улице и только в нерабочее время. Вся столешница была испещрена темными обуглившимися пятнами.

«Надеюсь, Раковски хотя бы не тушил сигареты о стол», — мелькнуло в голове у Питера, после чего он принялся рассматривать и перебирать кипы бумаг, в беспорядочном количестве валяющихся на поверхности несчастного предмета мебели.

Перебрав почти тонну бумаг, Фальконе не обнаружил ничего, что могло бы быть полезным в его деле. Скрючив недовольную мину, Питер принялся за шкафчики в столе.

Но не тут-то было! Оказалось, что все ящички заперты на ключ.

«Во те на, ну и где я тут буду искать ключ?!» — раздраженно подумал Фальконе и прибегнул к своему излюбленному методу, который не раз его выручал. Он попробовал открыть ящики силой, пустив в ход свои огромные могучие руки.

Но сколько бы детектив ни тужился, сколько бы ни ругался на итальянском, ящички ни за что не хотели сдаваться и продолжали упрямиться, заставляя Питера кипеть от злости.

Наконец, взревев как бык, Фальконе предпринял последнюю попытку, рванув ручку одного из них изо всех сил. Послышался дикий грохот, сотрясший, наверное, все здание, а следом за ним загремел отборный итальянский мат. Дряхлый стол, не выдержав такого напора, развалился на куски, заодно отдавив своему обидчику правую руку и обе ноги. Все еще продолжая материть на чем свет стоит чертов стол, детектив принялся разбирать образовавшиеся завалы, попутно потирая пострадавшие, к счастью не сильно, конечности.

Сначала Питер заприметил в груде обломков фотографии. Стеклянные рамки, конечно же, разбились, но сами снимки чудом не пострадали. Осторожно выудив их, он принялся разглядывать счастливые лица какого-то семейства, мило улыбавшиеся с фотографий.

Поначалу детектив Фальконе не понимал, зачем Джозефу держать у себя в столе под замком чьи-то фотографии. Но потом, приглядевшись получше, Питер с удивлением понял, что радостно улыбавшийся мужчина на этой фотографии не кто иной, как сам Раковски.

«Значит, эта милая девчушка и красивая молодая леди на снимках — его семья? Глазам своим не верю! — подумал про себя Питер. — Раковски был женат! Я-то думал, он всегда жил один. По крайней мере, никогда не слышал, чтобы кто-то говорил, что у него была семья».

Джозеф на этих фотографиях был совсем молодой, совершенно не похожий на того человека, каким его знал детектив. Статный, жизнерадостный, можно даже сказать красивый молодой мужчина был на всех этих снимках.

«Что же с тобой произошло, приятель, почему ты стал таким засранцем? Наверняка за этим кроется какая-то трагедия», — предположил Питер.

Он осторожно отложил фотографии в сторону и начал выискивать остальное содержимое ящиков, которое валялось на полу вперемешку с остатками стола. Фальконе был уверен, что ответ на его вопрос должен находиться где-то тут, рядом с фотографиями.

Питер не ошибся, спустя уже несколько минут поисков он наткнулся на газетную вырезку одной нью-йоркской газеты за двадцать первое декабря. Год, к сожалению, было не разобрать, в этом месте стояло жирное пятно, но судя по виду, она была довольно старая, тридцати-, а то и сорокалетней давности. Заголовок статьи гласил: «Ужасная автомобильная авария уносит жизнь двоих человек». Уже примерно догадываясь, о чем пойдет речь, Питер начал читать саму статью.

Все было примерно так, как он и предполагал. Из содержания следовало, что Джозеф Раковски, единственный сын знаменитого нью-йоркского врача, в тот день возвращался домой на машине вместе с женой и дочерью после предпраздничных покупок. Было темно, дорога была скользкая, водитель не справился с управлением и вылетел с автострады. Сам Джозеф получил серьезные травмы, но выжил. Ему, если так можно выразиться, повезло, он вылетел из машины через лобовое стекло. А вот его жена и дочь были пристегнуты, они остались в машине, у них были повреждения, не совместимые с жизнью, врачи боролись за их жизни почти восемь часов, но ничего не смогли сделать… Так говорилось в этой выворачивающей душу публикации. На фотографии к статье можно было увидеть то, что осталось от автомобиля. Искореженная груда металла и рождественская ель вместе с подарками в красочных праздничных упаковках, разлетевшихся по дороге во время падения.

У Питера перехватило дыхание, а на глаза навернулись слезы. Он бережно отложил газетную вырезку и встал, не в силах сдержать эмоции.

«Боже мой, какая трагедия!» — думал он. — «Неудивительно, что Джозеф после этого сломался, перестал быть собой и стал таким… каким все его знаем мы. Видимо, Раковски, после того как вышел из больницы, не смог больше оставаться в Нью-Йорке и переехал жить и работать сюда. Нужно постараться разобрать эту кипу бумаг, возможно, там у него остались все же какие-то родственники», — вспомнив о своем поручении, решил Фальконе.

Но тут на него обрушилась настоящая волна захлестнувших его эмоций. Питер вспомнил свою трагедию, произошедшую в раннем детстве. Мать и отца, разбившихся на автомобиле, и его самого, тщетно дожидавшегося их возвращения возле окна и напрасно всматривающегося в темную улицу, пытаясь разглядеть появившийся из-за поворота зеленый новенький «Форд».

Наверное, Питер Фальконе не рыдал так сильно, даже когда впервые узнал о смерти родителей, но это и неудивительно, дети зачастую все воспринимают легче. Его мощные голосовые связки издавали всхлипы, сравнимые с разбушевавшейся грозой вместе с сильным ливнем.

В дверь постучали, и оттуда высунулась голова патрульного Джека.

— Эй, Питер, с тобой все в порядке? Я слышал какой-то грохот, а потом как будто бы кто-то…

— Убирайся отсюда прочь! — взревел Фальконе.

Голова в двери быстро исчезла.

Внезапное вторжение и мгновенно последовавшая за этим вспышка гнева помогли детективу немного прийти в себя. Своей огромной лапой он утер с лица обильно выступившие слезы и вытер их об полицейскую форму, после чего сделал несколько глубоких вдохов и только тогда полностью пришел в себя.

Он собирался уже приняться за разбор валявшихся на полу бумаг, когда ему в голову пришла мысль, что они втроем, он, его друг Дик и Джозеф, могли бы вполне стать приятелями, ведь всех их объединяло одно и то же — у каждого из них в автокатастрофе погиб кто-то из родных.

«Почему же ты, Раковски, никогда не говорил о своем горе? Кто, если не мы с Диком, смогли бы понять тебя? Тогда, быть может, ты перестал бы быть таким озлобленным мудаком!»

Внезапно Питер почувствовал к Джозефу огромную жалость, смешанную с какой-то долей то ли привязанности, то ли просто неких дружеских чувств, ведь, в конце концов, они действительно могли бы стать друзьями. К тому же он прекрасно понимал, что не будь у него самого такого близкого друга, как Дик, неизвестно еще, не стал бы он сам подобием Раковски. Что ж, теперь, после смерти Дика, у него для этого есть все шансы — подумал он следом и принялся разгребать завалы.

Почти сразу Фальконе своим наметанным детективным взглядом обратил внимание на некие счета, а если быть более точным, на банковские переводы, которых среди всего обилия бумаг было подавляющее большинство, и они его очень заинтересовали.

Он начал перебирать счета, и лицо его мгновенно изменилось, на глаза вновь навернулись слезы, когда он понял, в чем тут дело. Эти бумажки оказались не просто какими-то обычными регулярными платежами, а ежемесячными переводами почти всей своей заработной платы в различные благотворительные фонды, среди которых по размерам взносов наиболее выделялся фонд помощи людям, которые серьезно пострадали в автомобильных авариях.

— Твою же мать, Джозеф, что ты со мной делаешь! — воскликнул Питер, и слезы сами собой потекли ручьями по его и так уже достаточно раскрасневшемуся и опухшему лицу.

Утирая все никак не пересыхающий «Ниагарский водопад», лившийся из его глаз, Питер перебирал и перебирал нескончаемые пожертвования. Кроме регулярных отчислений со своей зарплаты, которые достигали иногда почти девяноста процентов от всей получки, непонятно, как Раковски умудрялся жить на оставшиеся после этого крохи: Питеру едва удавалось откладывать каждый месяц хотя бы процентов десять-пятнадцать, был еще большой взнос на триста пятьдесят тысяч. Как догадался детектив, эти деньги Джозеф внес, когда продал свою квартиру в Нью-Йорке.

— Матерь Божья! — воскликнул Питер, когда подсчитал в уме, что сумма всех взносов Джозефа за всю его жизнь составляла порядка полумиллиона долларов.

И так уже находясь в состоянии, близком к умопомрачению, изумленный детектив наткнулся на завещание Джозефа. Трясущимися руками Фальконе, роняя катящиеся слезы из глаз на бумагу, начал читать последнюю волю никому не известного благодетеля. Питер искренне надеялся, что у Раковски все же остались хоть какие-нибудь родственники, которые могли бы ухаживать за его могилой и с которыми он мог бы поделиться своими находками. Фальконе бы им рассказал, каким на самом деле был Джозеф Раковски, а был он человеком с огромным сердцем, в котором, к сожалению, была незаживающая рана, терзавшая его все эти годы и заставляющая отталкивать от себя всех окружающих.

Но, к глубокому разочарованию детектива, никаких близких у покойного судмедэксперта не оказалось. Все эти годы Джозеф был один на всем белом свете, и поэтому после своей смерти он велел все имеющиеся на его счетах средства, а также все вещи, имевшие хоть какую-нибудь ценность, пожертвовать на благотворительность. Раковски до конца следовал своему кредо, которое он избрал для себя, — кредо человека, решившего посвятить свою жизнь благому делу, работать и жить не для себя, а для других, нуждающихся в помощи людей. Да, пусть он был засранцем, ворчуном и, может быть, даже моральным уродом, но за всей этой маской скрывалась душа благородного человека, который просто забыл про себя и плюнул на свою жизнь, но при этом не перестал трудиться и усердно работать, и все только ради одного — помощи людям.

Теперь Питер понимал, почему Раковски так отчаянно цеплялся за работу и ни за что не хотел уходить на пенсию. Он хотел иметь возможность помогать как можно дольше, ведь никаких накоплений у него не было, а скудная пенсия едва ли позволяла бы ему продолжать заниматься благотворительностью и дальше. Воистину, Джозеф Раковски избрал для себя путь мученика.

Фальконе было стыдно, действительно очень стыдно, ведь он, как и все остальные на работе, не раз обзывал Джозефа поганым скрягой, живым воплощением Скруджа, который удавится за цент и будет до последнего занимать свою должность, и все только лишь ради того, чтобы успеть разбогатеть еще больше.

Мозг Фальконе переполнялся от избытка чувств, а волны самых разнообразных эмоций, от печали, грусти и стыда до изумления и восхищения этим человеком, накатывали на него все с большей и большей силой.

Не в состоянии больше сдерживать себя, Питер заорал во всю глотку, проклиная этот несчастный, несправедливый мир, в котором так много боли и страдания. На его безумный крик сразу же сбежалась целая куча полицейских, но он в ярости отправил их куда подальше, приказав убраться отсюда ко всем чертям. Никто не осмелился спорить с этим разъяренным великаном, и поэтому все быстро убрались прочь.

После этой вспышки гнева состояние Фальконе немного пришло в норму, он выпустил пар и вновь мог мыслить здраво. Именно тогда Питер решил для себя, что отныне и впредь будет навещать могилу Джозефа и заботиться о ней. А о своем случайном открытии он решил никому не рассказывать. Детектив решил, раз Джозеф сам никогда никому не рассказывал о своей благотворительной деятельности, значит, он желал сохранить это в тайне, и Фальконе будет уважать его решение.

Огромные ноги голубоглазого блондина шлепали по жидкому грязному месиву. Питер уже оставил все попытки искать сухие, чистые участки и теперь без разбора шел по настоящему болоту, в которое превращалось местное кладбище каждый раз, когда над городом шел дождь. Светлые джинсы Фальконе по самые ягодицы были забрызганы грязью, но, как ни странно, его это сейчас мало заботило. А ведь еще до всех этих печальных событий вспыльчивый итальянец в его душе устроил бы по этому поводу настоящий разнос. После смерти Дика он изменился. Нет, конечно, всю свою натуру он потерять не мог, на Питера все еще находили время от времени эти его знаменитые вспышки гнева, которые он всегда называл проявлением своих итальянских корней. Но все же он стал гораздо спокойнее, его уже намного меньше заботили все те многие вещи, которые еще несколько лет назад во всю будоражили его сознание и вызывали целую бурю эмоций.

Впереди показалась совершенно обычная могила, где стоял совершенно обычный памятник, на котором были вырезаны инициалы умершего и его годы жизни. Но перед взором Питера вместо этого предстала фигура улыбчивого темноволосого парня, сверкавшего своей белоснежной улыбкой. Питер наконец пересек кладбище-болото и пришел в гости к другу.

— Здравствуй, Дик, вот и я, — виноватым голосом произнес Питер.

Он стоял с опущенной головой возле могилы. Ветер и дождь медленно предательски пробирались в самые укромные уголки его тела, заставляя эти самые потаенные участки сжиматься и трястись от страха, покрываясь при этом тысячами мелких набухших точек. Но Питер не обращал внимания на все мольбы и взывания о помощи этих бедных, чересчур чувствительных органов, потому что все его мысли сейчас были заняты другим. Он ощущал себя самым последним ублюдком, бросившим беднягу Дика одного прозябать на этом сыром, грязном, унылом кладбище. Как он мог не навещать друга целых два месяца?! И все потому, что ему впервые за эти три с лишним года было хорошо, он был с Долорес, с прекрасной, милой, обаятельной Долорес. Черт возьми! Он что, даже и теперь на могиле друга будет думать о ней?! Нет уж! Хватит! У Питера в голове всплыла еще одна причина, почему он должен как можно скорее попытаться закончить эти отношения. «Не попытаться, а сделать!» — скомандовал он себе следом.

Питер оторвался от своих мыслей и заставил себя поднять голову и взглянуть на могилу друга. В его голове мгновенно всплыл образ лица, которое излучало добро и благожелательность. На нем не было ни следа осуждения и ни малейшего намека на укор.

— Ты всегда был лучше меня, Дик, даже сейчас не злишься, хоть я и бросил тебя тут одного, а сам в это время бегал за девчонкой. Но ты не поверишь, приятель, впервые я бегал столько времени именно за одной, да-да, поверь, за одной единственной юбкой, а не за многими, как обычно бывало.

Фальконе показалось, что на воображаемом им лице Дика промелькнуло что-то вроде одобрения.

— Ага, вот почему ты на меня не злишься! Ты, видимо, даже доволен, что у меня наконец-то появилась та самая единственная и неповторимая. Как я мог забыть, ты же у нас самый главный однолюб в городе, который даже после развода сохранял верность своей избраннице. Но спешу тебя огорчить. Пока я к тебе сюда шел, я как раз-таки решил, что мне пора завязывать с этой ерундой. Торжественно объявляю: я решил порвать с Долорес!

Фальконе почудилось, что витавшее перед его мысленным взором лицо Дика выразило разочарование.

— Знаю-знаю, ты скажешь, что мне давно пора остепениться и что я просто-напросто испугался серьезных отношений. Ты считаешь, что я вечный ребенок, который никогда не повзрослеет. Но нет, можешь мне поверить, что причина не в этом. Просто мне действительно лучше одному, так я себя гораздо лучше чувствую.

Лицо Дика в голове у Питера недоверчиво ухмыльнулось.

— Ай, да ну тебя. В конце концов, это не тебе решать на пару с моей бабулей. Я уже вполне взрослый человек и сам могу принять верное решение в этом деле. И хватит мне тут ухмыляться, — прикрикнул Фальконе, заметив, что витавшая в его мозгу физиономия снова ему не верит. — Ну да ладно, хватит уже об этом, ты лучше послушай, что я тебе расскажу. Ручаюсь, тебе не терпится узнать, что произошло в нашем славном Рокдейле за то время, пока я… кгм… да ладно, чего уж там, ты же меня знаешь, изо всех сил пытался залезть в трусики Долорес. Надо сказать, что она оказалась достаточно крепким орешком, я целых две недели не мог ее уломать на секс. Но, как ты знаешь, никто и никогда еще не смог сопротивляться обаянию Питера Фальконе, — гордо откинув назад свои слипшиеся от дождя белокурые волосы, заявил он. — Что? Нет, Дик, ты опять за свое, этот твой недоверчивый смешливый взгляд. Ладно-ладно, признаю, мне действительно отказывали пару разу, и да, был тот позорный случай с Евой Кортес, но давай сейчас не будем об этом, мне ведь и правда есть тебе что рассказать. Видишь ли, в нашем милом Рокдейле много чего произошло за эти два месяца. Так что слушай внимательно, потому что едва ли к тебе заглянет еще какой-нибудь другой псих, который станет рассказывать всю местную новостную сводку.

Дождь уже лил как из ведра, мрачные темные тучи, быстро подгоняемые ветром, мчались куда-то на восток. Детектив Фальконе опасливым, настороженным взглядом взглянул на не предвещавшее ничего хорошего небо, нахмурился, но не отступился от своей затеи, ему действительно не терпелось поведать своему покойному другу целый ворох накопившихся за эти два месяца событий. Он как следует прочистил горло и начал рассказывать, пытаясь перекричать взволнованно воющую и истошно стонущую погоду.