| Pavel_Tinus | Дата: Воскресенье, 10 Ноя 2013, 20:45 | Сообщение # 1 |
 Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 31
Награды: 2
Репутация: 3
Статус:  | Начало:
http://soyuz-pisatelei.ru/forum/193-7152-1#270202
Вторая редакция
К чертогу государя и царя
подходит путник, волнением горя.
И вот уж парусным парадом
корабельщики видны под градом.
Их приветствовав, Василёк проходит,
и дальше шаг его подводит
к стенам державным,
сооруженным полководцем давним.
В память его вверх ворот
и ныне резная надпись оживёт:
«Ветвь храбрость
на древе – верность».
А далее мастерские и кузнецы повсюду.
И в одних кузнец железа груду
превращает в обычные подковы,
а в других чеканят утварь да дверные засовы.
И каждый мастер, если время и коротает,
то не в пустую, а что-нибудь читает.
Есть и ветхая церковь,
которую до верховь
частями порушила война, -
верно, видом она бедна,
но внутри жива - как в бутоне у цветочка,
в ней горит свет огненного лоскуточка.
А Василий-путник уже совсем растерялся -
град ещё больше, чем в уме представлялся.
И вот только было он на месте встал,
от растерянности, как тотчас услыхал
чей-то возглас и следом объятья
какого-то человека, ликующего от счастья,
ведь повстречал случайно тот
того, кого не видел ни день и ни год,
а с десяток лет,
и пожалуйста, как ночью свет,
брат меньшой
за стеной городской.
Так Василька обнявши,
а свиту по местам пославши,
военоначальник нынешний, Иван,
гостя, что дороже не мог быть дан,
к себе домой провожает,
минуты радости считает.
У Ивана в доме особый уют.
Василька в нём сразу узнают.
Брат знакомит с семьёю -
с милой своей женою
и с пятерыми детишками:
с четырьмя сынишками
и их сестрой,
по возрасту старшой.
Затем несколько часов за столом
провели они в общении простом.
А как поздно стало, -
время быстро уж бежало, -
дети наверх с матерью поднялись
и на отдых там остались.
И вот одни Кондрата сыновья,
а беседа их как времённая ладья:
то в прошлое проплывает,
то настоящее обгоняет.
Тогда то Василий и поведал брату,
как обещал он отцу-Кондрату
вместе с ним вернуться в дом -
предстать пред батюшкой вдвоём,
напоследок говоря: «Ждёт тебя отец
как почётной старости венец».
Тут Иван вздохнул тяжеленько
и сказал: «Наша деревенька
мне часто снится. Снится,
будто с отцом пришёл я повидаться.
Только вот не отпускает,
изменой угрожает,
своенравный царь,
не слушающий совета государь.
Хотя и не раз самодержец мною
был просим надеждой тою».
Но всё ж решились братья смело,
посовещавшись и узнавши дело,
завтра царя о том просить -
может, соизволит отпустить.
День следующий позволил,
час утрешний не спорил,
братьям наведаться с прошеньем
за царёвым позволеньем.
Но как услышал царь Ивана речь,
просьбу, что смогла зажечь,
гнев в глазах его,
сказал: «Слова моего,
погляжу, ты не убоялся.
За то и приговор тебе достался:
того, о ком сказал -
брата отец уже послал,
заключу под стражу.
А ещё указ отважу
наложить на тебя издержки
для тщательной проверки
верен ли ты престолу
или содействующий расколу
изменник и предатель».
Отметить надо, что правитель
который в царском чине
государством правит ныне
не прямой наследник трона,
чьего отца законная корона,
а родственник, получивший право
править верно, здраво,
до тех пор пока царевич-сирота
не придёт в назначенные года.
Но вот почти уж срок,
а не того, кто бы превозмог
этого человека, принявшего власть,
он не даст её отнясть.
Итак, братьев разделили:
одного в заключенье посадили,
а другого грозным жестом
содержат дома под арестом.
Василёк, находясь в темнице,
решил по крупице
собирать сердечное тепло,
чтоб в душе от воспоминаний рассвело.
Так он к оконной решётке подошед,
разглядел не ночи тёмный плед,
а светом полную
степь серебристую, привольную.
А в это время холод наступал.
Надо б сказать, чтоб достал
узник смиренный
огонёк вдохновенный,
только вот хранитель-мешок
вместе с ним отдыхает от дорог
под дубовою скамьёю,
сделанной Ивановой рукою.
Здесь от чего-то ветер поднял гул
да всё помещение задул.
А решётка сама по себе отворилась,
будто ни к чему и не крепилась,
и за ней, на воздухе, полоски-плиточки,
что шьют лучики-ниточки.
«Чем заслужил такое чудо?
И кому по силам сия причуда?» -
молвит узник, что весьма растерян;
но слышит: «Не бойся, будь спокоен»,
словно б колокольчики напели.
А значит есть место вере,
раз затопал Вася по витой
лестнице устланной снегом, как пыльцой.
Юноша спускается благополучно.
А ветер решётку затворяет беззвучно.
И глянь - лесенка развеевается как туман,
что утром будто кем-то зван.
Но как дальше быть?
«Вот как надо поступить, -
Василий рассуждает,
а меж тем светает,
с прошением вновь вернусь к царю,
да весть о происшедшем отворю,
чтоб открыть разумение,
что не совершивший преступление,
по произволу обвинённый,
чудом будет ограждённый,
как некогда был и Даниил* -
честность и веру он хранил!»
* (пророк Даниил, когда он был брошен в львиный ров) - Библейское сказание.
Но высокое терние,
которое есть жестокосердие,
покрыло государево сердце,
так и не дав открыться дверце,
за которой луч доверия,
вздохнувший от неверия,
повстречавшегося ему,
вернулся к началу своему.
Потому царь, грозно вставши,
велел посадить, связавши,
в ущелье со стороны восточной,
потопляемой водой проточной,
в полдень от прилива,
Василька, говоря: «Может, диво
вновь с тобой случится.
Может, море не посмеет, побоится
невинного покрыть
да и солью уморить!».
А стражу ту, обвинив в измене,
приказал следующей за ними смене
оковать и в темницу претёмную
отправить на смерть голодную, -
они о том же уверяли,
потому что понимали,
что не могло быть по-иному,
убеждая поверить чуду такому.
Так в сыром, невзрачном
месте мрачном
связанный по рукам и ногам, -
чьим уж холодно стопам, -
оказался сын Кондрата младший,
надежду не терявший.
А правитель, здесь собравший,
устрашить желавший,
народ и вельмож,
ведь случай весьма пригож,
сверху наблюдал
да прилива ждал.
На море ж было тёмно.
Не было оно как прежде ровно.
А время близко к сроку.
Сострадавшим можно было бить тревогу.
Но вот луч лазурный
серый строй раздвинул бурный
и упал туда,
где наступавшая вода
уже Васильковы плечи покрывала,
туда, где, казалось, всё рыдало.
И глядите - ущелье преобразилось -
вода в нём расступилась
прилегая к каменным породам
мозаичным хороводом,
образуя хрустальный скат,
словно если б остановили водопад.
У узника ж верёвки опали,
а одежды - сухи стали.
Царь, увидев такое явление,
нечеловеческой рукой спасение,
но силой свыше, встрепетал,
побледнел и задрожал.
Меж тем спасённый,
лазурью чудесной озарённый,
наверх, не торопясь, взбирался,
а государь на удивление менялся:
лицо его становилось мирным,
на подобии как дождём обильным
меняются луга;
и сказал: «Был неведенью слуга,
и в том моя вина.
Но ныне пелена,
не дававшая прозреть,
разорвана, как сеть.
И еще скажу, что подобна муке
гордость, и она начальница разлуки
с родными и доверьем,
любовью и прощеньем.
Так не будет дальше».
И на том, не медля дольше,
побежал и заключил Василька в объятья,
добавляя: «Отправляемся. Вскоре братья,
как прежде были, вместе будут -
мир и радость и пребудут!»
Вот уж восклицание -
Васи и государя ликование,
доносится до Ивановой семьи
в количестве душ семи.
День же тот торжеством
лично объявлен был временным царём,
потому что вечером, с боем часов,
наследник престола своих отцов,
будет посвящён и коронован -
царский титул будет ему дарован.
На церемонию ж священную
Ивана семью благословенную
поставили в первом ряду,
чтоб они и Василий были на виду:
каждый из них особый почёт
в этот вечер унесёт,
ведь новый царь-царевич каждого,
начиная с самого младшего,
обнял и благословил,
а затем - подарок вручил -
кому-то редкие игрушки,
кому-то драгоценные серёжки,
а у кого-то высшие медали
на груди теперь блистали.
А утром же следующего дня
у выбранного коня
из лучших в царской конюшне жеребцов,
в подтверждение коронованного государя слов,
а ещё прежде и его дяди обещанья,
говорят родным: «До свидания!», -
Иван и Вася отправляясь,
на сиденье поправляясь.
Братья направляются домой
для лошадей пригодною тропой.
Быстро мчится пара гнедых,
и уж удаляются от них
Тихона резные окна,
а впереди отрадно
родной блещет чертог,
детства их исток.
«Скакунам вашим быстроходным
не должно остаться голодным.
И непременно напоите их!», -
встретил Кондрат сыновей своих.
В доме долго обнимались,
словно сто лет уж не видались.
А наобнимавшись, беседовали прямо допоздна,
будто б выясняя – кем эта милость им дана.
И во всё это время коленки сыновей
околачивал домашний зверь,
то есть чёрно-белая кошка,
мышей не обижающая мышеловка.
Бум! Бум! Неожиданно вдруг
глухой послышался стук.
Это в дверь входную постучали.
Голоса за ней зазвучали.
И оказалось, это Спиридон
и с ним рядом - Агафон.
Спиридон, как знаем, был охотник,
а ныне лесник, зверям помощник.
Он очень изменился,
тому каждый удивился.
Агафон же стал серьёзным
и потому надёжным
для своих и людей вокруг,
и берется охотно то за плуг,
а то за молот,
если ковать есть повод.
И каждый из них свидетельствовал о том,
наблюдая перемены на пути своём,
что пора отца навестить,
что время прощенья попросить,
а у крыльца встретились случайно,
как сговорившиеся специально.
Именно в те светлые мгновенья,
средь живого настроенья,
младший сын отца и спросил
о том, что затаил:
о на пути встреченной загадке,
полагая, что ключ к разгадке
храниться может в нём,
в рассказе ведь своём,
разъясняя заветную дорожку,
недорассказал он понемножку.
«После леса избину,
как знакомую половину,
встретил я, о ней не зная,
твоим путём шагая.
Её нашёл я ветхой.
Но, может, зелёной веткой,
пришлась она тебе,
при твоей былой ходьбе.
Может, знаешь, кто там жил,
кто тепло того дома сторожил,
которое ещё чувствуется там,
бегущим по заброшенным стенам?»
И отвечал Кондрат: «Братья, сыновья,
вам известно, что семья
неполная у нас,
что только материнских глаз
моей супруги нам недостаёт -
в сердцах наших взор её живёт.
Да, ту избушку она
согревала, как ласковая весна.
Слушайте, вот история моя.
В дальние края, -
как-то раз
я услышал чей-то пересказ, -
самого первого купца корабль
отправляется на прибыль.
В себе я рассудил,
что и я шанс получил,
хоть и скромно, но тоже торговать,
в заморских странах побывать.
И как я спешил,
то по-другому и не решил,
как идти дорогою заветной,
ещё отцу моему известной.
Без каких-либо бедствий
или происшествий
добрался я к речной переправе, -
она была ещё в исправе.
Лес за спиной пропал.
Луг впереди лежал.
Тут стал прислушиваться я.
Пение доносилось до меня.
А голос, как утро, лёгкий.
Как закат, такой же мягкий.
И вот к той избушке подошед,
разгдядел я свет
идущей с корзинкой
протоптанной тропинкой
девицы поющей -
ромашке цветущей.
Меня заметив, она покраснела.
В дом скорей поспела.
У крыльца один стою.
Как быть? Думаю, тоже запою.
И её словами я запел,
теми, что запомнить успел.
Ничего в ответ не услышал я тогда.
Но от ступенечек когда,
отошёл я совсем чуток,
обернувшись, заметил я цветок
у двери положенный,
в платочек аккуратно сложенный.
Вместе с ним я и отплыл.
Он везде со мною был.
Потом стал я тосковать,
считать и ожидать,
когда назад будет возвращение,
намереваясь сделать предложение
звёздочке, что увидел днём,
доселе поющей в сердце моём.
Потому всё, что я имел,
пред отплытием обменять успел
на ожерелье из жемчужин
для той, чей образ в памяти был сложен.
Ведь что дороже сокровища того,
как не та, кто мужа своего
искренностью и теплом встречает,
чей нежный голос умиляет.
А дальше так: день светло-необыкновенный.
Я у двери, где драгоценный
подобран мною платок.
Робок простоял я не часок.
Аист по небу пролетел.
Тогда про себя напел
я песню моей любимой,
и вижу - с улыбкой и корзиной
она навстречу мне идёт
и ту же песню поёт.
Так вскоре возлюбленной женой,
бывшая прежде сиротой,
стала ваша мать.
Здесь же жить-поживать
мы уже после свадьбы стали.
И мы много гуляли. Часто мечтали…»
Уже совсем потемнело
и звёзд множество блестело,
когда батюшка-Кондрат это рассказал.
Именно тогда и узнал
из братьев каждый, что для людей
нет ничего ценней,
как рядом быть,
как родных любить.
А в это время на небе звезда,
яркая, как никогда,
Кондрата через окно своим
покрыло светом голубым.
И послышался голос, как утро лёгкий,
как закат, такой же мягкий,
рядом с батюшкой-отцом,
пред которым вчетвером
сыновья дружные сидели,
которые тоже усмотрели
в этот чудесный миг
в том свете знакомый лик,
как и он, сказавший:
«Срок прошёл вчерашний.
И за руку с тобой
теперь пойду домой», -
и к подушке наклоняя главу.
И видели ли братья наяву,
или видение дальше, кто знает,
но каждый так припоминает:
«Вижу, мать с отцом
за руку идут вдвоём
в одеждах белоснежных,
молодые, в годах как в прежних».
Жизнь дальше продолжалась.
По прежнему встречалось
попечение всего,
что верно и легко
обогащало сердце миром
в благовестии правдивом:
что не перестанет солнце
заглядывать в оконце;
что после ночи будет день,
дарящий света сень;
что утром на траве росинки
появятся, как други-половинки;
что дождь, землю напоив,
раздаст радостный призыв,
зовущий радугу-сестрицу -
прозрачных красок мастерицу;
и что, устроив дом,
накроет в нём крылом
птичка птенчиков-птенцов,
ведь жизни путь каждому готов.
Братья дружнее дружного теперь.
«Мне уж ты поверь, -
сказал один другому, -
вновь к твоему дому
сердце приведёт меня,
тем же духом осеня».
Так Спиридон обещание дал,
которое каждое получал -
братьев навещать,
но больше посылать
к ним письма другом простым -
всем полюбившимся голубем ручным,
который, кстати, с усатой
младшего брата кошкой белолапой
так сдружился,
будто рядом с ней родился:
бывает, Василёк письмо читает,
а она - на спине его катает!
Домой вернулся Агафон.
Но невозмог долго он -
к братьям привел семью знакомить,
чтоб друг-друга навсегда запомнить.
Иван отъехал последним.
Каждого брата в среднем
он чаще другого навещал -
ему долг военный позволял.
Вот уж лето сменила осень.
Потемнел последний ясень.
А у рябины её бусинки доселе
на веточках остаться сумели.
Такая перемена строго по уставу.
Ведь одной из сестёр по праву
утвержденному за ней
ещё с самых первых дней
даруется венец правления
для своего порядка устроения.
Потому что одна другой уступает,
и следующая из четырёх принимает
попечение о природе,
как о живом народе.
Васе-Васильку осень близка и люба.
Часто ещё ребёнком мимо старого дуба
в эту пору он к озеру ходил -
радость здесь он находил
глядя на отражение в воде,
а особо - в пожелтевшей красоте.
«На поверхности земли и неба отражение
есть премудрости украшение», -
такие слова он там сложил,
так про себя он говорил.
А вот и ныне Василёк
выходит за порог
прощаясь с хозяйкой -
кошкой нелентяйкой.
И шёл он мимо древа векового,
когда почувствовал снова,
что-то знакомое, как в сердце стук,
а всё вокруг - затихло вдруг.
И вот, глаза молодца лучатся,
виденью верить не боятся,
ведь видит он,
как когда-то видел сон,
ту, что не зная, полюбил,
ту, чей образ в сердце сохранил.
Так сбылось на горе явленное видение.
Ведь для счастья нужно лишь терпение.
У Васи замирает дыхание.
А напротив - тёплое внимание.
Но теперь пора нужно признаться.
Добрых чувств нельзя стеснятся.
Поэтому и произносит Василёк,
словами облекая сердца журчащий ручеёк:
«Была надежда моей мечтою,
что за руку с тобою
пройдусь хотя бы в жизни раз,
как исполнилось сейчас».
От девичьего свет-светика лица,
которому недоставало лишь украшения-венца,
пробегают умиления лучи,
как благословляют созвездия в ночи.
И молвит девица в ответ,
замечая в Васиной руке знакомый свет:
«А венчик мой
пусть побудет ещё с тобой.
Позволь прежде я имя своё открою.
Я четвёртая и меня не спутаешь с моей сестрою.
Мы все одно с живым.
Потому часто незаметны мы другим.
И мало кто знает, что изменение времён
это не с маленькой буквы несколько имён.
За Зимушкой-Зимой,
моей старшой сестрой,
ступает кристаллик-снегопад,
сочиняя детским играм новый лад.
Невысокий ковёр зелёный
радостью будет наделённый -
потому что на пустых веточках появляются почки,
распуская изумрудные уголки-уголочки,
а значит, Весна-Веснушка там
дарит подарки деревьям и полям.
Благоухание и цветение,
всех соцветий пение,
моей третьей сестрицы узор:
как солнце, румянит её взор.
Лета! Лета!
Ты нарядная всегда! -
от нас ей приветствие такое.
А четвёртая, одевающая природу в золотое,
Осень, сестра их младшая,
больше скромность воспринявшая.
Вот имя своё я и открыла.
Знаю, оно с тобою было».
На этом и закончились свет-девицы слова,
показав, что она права,
потому что венец завёрнутый в платочек,
как некогда был один цветочек,
Василёк развернул и произнёс:
«Осень – это имя я с собою нёс».
И вот венец светлой челкой
принимается как подарок пред помолвкой.
Тут же Осень свет обступает,
который, развеявшись, проливает,
великолепного платья пересвет,
которому в мире равных нет -
оно из листьев берёзы и клёна
и теплом, как венец, наделёно,
что горит средь отражательных волос,
будто реченьке солнышко пришлось.
Василий с Осенью-невестой
ладьёю чудесной
перенеслись жить в её чертог -
никто не знает туда дорог:
говорят, он в природе скрыт,
говорят, невидимым куполом покрыт.
Но пред тем они подошли к порогу,
встречавшему ещё Кондрата ногу.
Василёк хотел забрать с собою хозяйку-кошку,
а там, гляди, совсем не понарошку
друг-бельчонок на крылечке
выводит замысловатые словечки –
со сторожем усатым, стало,
беседа их гуляла.
И он, кстати, не один -
кто-то прячется средь плетённых корзин.
Догадались? Да, та белочка, что на полянку
спустился как-то спозаранку.
А тут ещё и послышался глас,
говоривший когда-то: «Увижу вас!»
Верно. Это сокол прилетел.
К чудному собранью на перила сел.
Тогда-то Осень и открыла,
что непростая сила
в этой птице есть:
что он, сокол, принял честь
быть хранителем степи и лесов -
помогать живому - долг его таков.
А ещё поведала она
историю, что чудес полна,
сказав: «Знаете, в том году,
безмятежного света теплоту
у одного озера я разглядела,
но подойти постеснялась, не посмела.
Тогда узнала я у лесных зверей -
поспешила полюбопытствовать скорей, -
что юноша, в котором тепло
веяло светло,
живёт неподалёку со своим отцом;
имя же его узнала я потом.
И вот дивным провиденьем,
когда огненных волн волненьем
я надежду потеряла,
вновь радость меня объяла,
когда рядом оказалось то самое лицо,
которое листопадом на крыльцо
проводила я когда-то.
А пожар, что полевые преступил ворота,
и всё вокруг покрыл,
ревность в себе таил.
Но вера и любовь повсюду -
они начало любому чуду!
А в пути юноше тому, где я помогла,
а где помощь свыше его нашла».
Да, этот рассказ
вдохновит их ещё не раз!
А ныне время подходит к прощанью,
потому что к дружбы совещанью
над землей ладья янтарная,
путешествие совершить позванная,
скользит лёгонько-легко,
хоть ещё и далеко.
Осень первой провёл Василёк.
Не дремал и «мурлыкающий клубок».
Самочинно на борт забрался,
где в руки к свет-девицы и попался.
Последним, держа бельчат,
кои дружно подтвердят,
что расставаться не хотят,
прошёл и Вася, встав с отъезжающими в ряд.
И вот ладья-лодочка в тот же час
унеслась за горизонт от провожавших глаз.
Друг-сокол, побыв ещё немного,
а потом зевнул и, взлетев высоко,
отправился к тем местам,
где нужна помощь живым существам.
Итак, история подходит к завершению.
И, думаю, что хорошему настроению
послужат и поставят точки
здесь такие строчки. -
Во-первых, осталось не открыто,
предложениями не сшито,
как друг-сокол попал в ловушку,
спасая другую зверушку?
Это было рассказано Спиридоном
тогда, когда вместе с Агафоном
вернулись они домой,
и, как давней порой,
все сыновья пред своим отцом
собрались как пред драгоценным ларцом.
И вот что он поведал:
«Ни за кем другим так я не набегал
как за одной и непростой
птицей-стрелой,
потому что не однажды,
а даже дважды,
я успел заметить,
издалека приметить,
как из под моих сетей
спасает она зверей.
Тогда и решил я твёрдо,
тогда ещё сердце было гордо,
эту птицу изловить -
стрелу-сокола добыть.
Так, поймав одного зайчишку,
устроил я из него ловушку,
чтобы спасатель пернатый,
его спасая, сам в плен был взятый.
А как это дело
место степью имело,
я залёг, отошед далёко,
ожидая, когда ухо или око
запечатлеет - будет ли улов
от моих трудов.
Ждать мне пришлось недолго
и заметить успел я только,
что у моей засады что-то промелькнуло
и тут же ветром сильным задуло.
И было уж начал я вставать,
траву и листья с себя счищать,
как почувствовал ранение -
на руке левой жжение.
Стало мне тотчас худо,
будто б какая-то тяжёлая груда
взвалилась на меня нежданно,
как и эта незнамая рана,
что разглядеть успел я укусом змеиным
пред тем как сознанием своим орлиным
стал я совсем хромать,
так что дня не мог уж разбирать.
И сколько пролежал я там в горячке,
как в предсмертной спячке,
я не знаю. Но именно это
послужило тому, отчего была одета
моя душа в новую ризу -
добрую сверху и снизу.
Вот как то было.
Как бы какая-то сила
просветила мое зрение,
и вижу - предо мною то творение,
что заключил я в сети -
зайчик, но в каком-то необычном свете,
и в зубках у него черенок
на котором какой-то ягоды кружок;
мне в правую ладонь
его уложил аккуратно он.
И как-то сквозь немоготу
оказался он у меня во рту.
И только это случилось,
как самочувствие мое сразу обновилось -
так влилась в меня бодрость,
что хоть на подвиги нашёл я в себе пригодность.
Того зайчишку я на руки схватил,
поцеловал и закружил.
И вместе с ним
побежал к тем сетям моим.
А как добрались мы, гляжу -
верёвки мои чему-то острому, как ножу,
пришлись и разрезаны были,
и нет под ними ничего, кроме песчаной пыли.
Этим я очень огорчился.
Ведь птицу-сокола освободить я торопился.
А зайчонок, видно, заметив мою печаль,
как-то необычно запищал,
будто меня утешает,
будто быть другом предлагает.
Так и стал я лесником.
А того сокола я видел ещё потом.
Он мне даже помогал:
в окно моё стучал,
мол, идём,
кого-то спасём.
Так, изменившись сердцем и душой,
я и увидел, что долг числится за мной -
навестить отца и братьев,
прощенья попросить и рассказать - как ныне счастлив».
Во-вторых, что после Спиридона рассказа
последовала Василькова фраза -
что чудес полна земля,
как колосьями поля.
И вслед за ней он возвестил,
что это он освободил
пленника пернатого,
но не без ветра вожатого.
А уже после него поделился и Агафон
тем, что его земной поклон
отцу доставить пробудило.
«Мне как-то одного взгляда хватило, -
он начал так, - на моих детей,
чтоб детства моего лучезарного елей
мне об отце и братьях напомнил -
тоской по ним мой дух исполнил.
И стало мне не по себе:
вдруг уж нет никого в родной избе?
Отправился я тогда же,
чтоб не потерять ни минуты даже».
А как со Спиридоном они встретились чудесно,
у заветного крылечка, это вам известно.
В-третьих, как бельчонок
оказался настолько ловок,
что не где-нибудь очутился,
а именно там, где Вася жил и родился?
И вновь не без птицы сокола:
как-то был он у тех сосен около
на которых жили нам знакомые бельчата,
которые ему именно тогда то
и изъявили свое особое хотение,
найдя у родителей благословение,
поселиться рядом с Васильком
и разделить жизнь вместе, как общий дом.
Так за путеводным полётом
два зверька быстрым ходом
двигались к одной избушке,
как ядра, вылетевшие из пушки, -
конечно, не без остановок
для подкрепления силёнок
то отдыхом простым,
то чем-нибудь съестным.
А сокол, кстати, до места их доведший,
далеко не был отлетевший:
он, не сказав бельчатам, с высоты высокой
разглядел, что Василий и Осень идут дорогой,
проложенной сюда с другого бока,
и что ждать осталось их уже немного.
И, в-четвёртых, напоследок,
как из последних ниток,
связать-рассказать,
ещё из чудес копилки взять, -
нужно, наверное, о том,
что было с одним пареньком
после того, как он переселился -
в четырёхвременном царстве водворился.
Так вот, Спиридон как-то по обыкновению
письмо к ободрению
младшему брату ручным другом отпустил,
который его тотчас удивил -
белопёрый помощник в резвом лету
отправился в сторону не ту.
И вот премудрость - как в чудо уголок,
который покрывает невидимый платок,
птица-вестник добралась без труда,
будто знала о нём всегда?
Так своим братьям Василёк
рассылать письма смог,
а голубь, когда от него возвращался,
почему-то белее всем казался.
Агафон одним
письмом таким
узнал, что избушка родная
теперь пустая,
и, как живёт он рядом
да семья в числе немалом,
пусть заботится о ней -
будет для него и для детей.
А завершается это вязание-страничка,
как нет больше ниток у моего клубочка,
воспоминанием-пересказом
об одном дне, в котором разом
все четыре брата -
сыновья Кондрата,
с семействами своими,
да не с кем-нибудь другими,
царём-царевичем,
уже, кстати, очень сведущим
в жизни государства,
хоть и недавно он принял царство,
приглашены и доставлены были на обед,
прознал государь-царевич ведь
у Василия с Иваном
ещё в дворцовом зале главном,
при их былом общении,
что в настоящем исчислении
у их батюшки сынов не двое, а четыре
и что старший с младшим, как и их отец, по средним грустили.
Им тогда ещё не зналось,
ни в чём, как бы, не читалось,
что они очень даже вскоре
переплывут все вместе былого время море.
А ныне ж, вот,
к концу уже идёт
трапеза за тем столом
за который высшие гости
усаживались царём/
Но приём на этом не кончался,
хоть день на вечер поменялся.
А дальше
вновь, как раньше,
их в церемониальном зале
подарки ожидали,
который на этот раз вручать
государь будет не один, как если прежде взять,
а со своей супругою-женой,
доброй и красивой, как цветок полевой.
И заметить надо, что все семьи, собравшиеся здесь,
были дивно прекрасны, как летний лес.
Но как-то особенно Василёк и Осень,
что всем полюбилась очень.
А дети рядом с ней сияли
да колечком окружали -
им нравилась её речь и её загадки,
они сердцам их были сладки.
Завершил же вечер дивный
вальс старинный,
после которого одна пара из пяти -
нужно было им уже идти -
попрощалась с четырьмя другими и их детишками -
от солнышка-родителей солнечными книжками,
и, в ждавшей их от их приезда,
не двигавшейся с места
карете без лошадей,
белого цвета белей,
отправилась обратно в дорогу
к невидимому чертогу.
А Васино родство, кстати, упомяну под стать,
ещё несколько дней во дворце будет проживать.
Здесь, думаю, самое время для точки.
Сказке моей дальше будет тесно на клетчатом листочке.
Но интересно ли кому,
кто и почему
вам в чернилах Василькову радость описал
и даже книгой её назвал?
Сказать? Ну так вот, помните, одной порой
кто-то скромно кивнул головой
на вопрос: "Неужто грамоте учился?" -
Ага. И, как видите, почти обучился.
А почему - потому,
что в сказки мне верится самому.
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир,
чтобы судить мир,
но чтобы мир спасён был через Него.
(Евангелие от Иоанна, 3:17)
Радио вечных ценностей:
http://www.grad-petrov.ru/
Сообщение отредактировал Pavel_Tinus - Суббота, 03 Янв 2015, 20:21 |
| |
| |
