|
Ава Ардо
|
|
| Ava777 | Дата: Среда, 19 Июн 2013, 23:22 | Сообщение # 101 |
 Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус:  | verwolf, спасибо за ссылку и видео!!!! Позитивно! И празднично!
Галина, Хорошо, что я набираю вес умышленно, а не сбрасываю!!!!! Мне повезло конкретно, потому что после вида таких блинов снова хочется есть!Добавлено (19.06.2013, 23:22)
---------------------------------------------
Сказка для маленьких.КАК ПОЯВИЛИСЬ ЦВЕТЫ
На просторных, широких лугах росла себе обычная зеленая трава. И каждая травинка была похожа друг на дружку, так что и не отличишь. И всем травинкам это ужасно не нравилось:
— Мы похожи друг на дружку, как две капли воды! — жаловались они солнцу. — Это несправедливо!
Вдруг на одну из травинок села красивая, разноцветная бабочка. Крылышки у нее были желтые-желтые в красную крапинку. Ах, какая это была красивая бабочка. Бабочка качалась на травинке и тихонько плакала:
— Как жаль, что у меня такая короткая жизнь. А я так мало увидела. Как же жаль.
И бабочку услышало солнце. Оно ласково погладило лучиком бархатные крылышки бабочки и превратило красавицу в маленький желтый бутончик, который плавно покачивался на тонкой травинке. Солнце снова погладило бутончик лучиком и он раскрылся, словно бабочка, что раскрывает крылышки перед полетом. Так появился первый цветок.
Ах, как радовалась травинка — теперь-то уж она отличалась от своих сестер и не была на них ни капельки не похожа.
— Мы тоже так хотим! — кричали наперебой травинки. — Тоже так хотим, Солнышко!
Над лугом закружились разноцветные бабочки, они садились на травинки, и солнце превращало их в красивые цветы.
|
| |
| |
| Ворон | Дата: Четверг, 20 Июн 2013, 12:46 | Сообщение # 102 |
 Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Статус: | Какая замечательная сказка! А ведь и впрямь соцветия похожи на разноцветных бабочек...
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 20 Июн 2013, 14:36 | Сообщение # 103 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Кто знает, может в самом начале всё так и было. 
Спасибо за прочтение и я очень рада, что сказка понравилась.
|
| |
| |
| Ворон | Дата: Воскресенье, 07 Июл 2013, 04:16 | Сообщение # 104 |
|
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Статус: | Поздравляю с днём рождения! Крепкого здоровья, долгой и счастливой жизни, исполнения всех желаний и неиссякаемого вдохновения!
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Вторник, 09 Июл 2013, 18:13 | Сообщение # 105 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | verwolf, огромное спасибо за поздравления. Вдохновение - это да! Это нужно! Но больше всего нужно время! Вот времени на вдохновение не хватает. ))))
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Пятница, 06 Сен 2013, 02:27 | Сообщение # 106 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Сказ. КОЛДОВСКАЯ ЛЮБОВЬ
КОЛДОВСКАЯ ЛЮБОВЬ
Случилось это давно.
Жил на свете обычный парень Игорь. Обычным ремеслом занимался — смолил лодки. Однако ж дело свое любил и ни о чем так крепко не мечтал, как о собственном корабле, на котором смог бы он отправиться в далекое плаванье. У самого Игоря и лодки даже плохонькой не было, не говоря уже о кораблях. А море его звало, волнами так и затягивало в свою пучину. Эх, его бы воля, отправился он на все четыре стороны: по морям, по волнам, поклонился бы попутным ветрам, а так, видно, не судьба.
Жил Игорь не богато, один, но на судьбу не жаловался, потому как кусок хлеба всегда имел, в доме своем в тепле спал. «Другим и хуже бывает», — повторял он, тем и утешался.
А тут как-то шел он через лес после трудного дня, ни рук, ни ног не чувствовал. Дорога была опасной, зато короткой, да и Игорь был не из робкого десятка, к тому же силе его можно было только позавидовать. Вот так шел он, о своем думал, а вдруг видит под раскидистой елью девушку красивую-красивую, ну просто глаз не отвести, в платье белом, нарядном, серебром расшитым. Игорь девушку как увидел, так и онемел. Хочет, бедняга, что-то сказать, а не может — язык к нёбу прилип. Стоит Игорь, глазами моргает и смешно мычит. Посмотрела на него девушка и рассмеялась, до того ж смешным он ей показался в тот момент. Ну и Игорь в ответ улыбнулся. Улыбается, а сам все в толк взять не может, чего ж это девушка такой знакомой ему кажется, будто знал он ее уже давно, даже имя помнил, но вот никак оно в голову не приходило. А девушка вдруг и говорит:
— Ольгой меня зовут. А тебя Игорем. Все я о тебе знаю, и ты обо мне все-все узнаешь, когда время придет. Женись на мне, Игорь, будем жить мы счастливо, беды не знать. Ты только не спрашивай меня ни о чем, не допытывайся. Прими меня такой, какая я есть. Придет время, обещаю, я тебе все расскажу.
Что ж, согласился Игорь без раздумий. Да и чего ж было раздумывать, когда девушка ему в одно мгновение роднее всех на земле стала — чудеса да и только! Одно печалило Игоря, что в дом он свой покосившийся приведет такую раскрасавицу. Только и на этот раз угадала его мысли Ольга, говорит:
— Да не думай ты ни о чем, не заботься. Всё у нас хорошо будет. Ты на мое богатое платье не смотри — не с ним тебе жить. А так я всё умею и работы никакой не боюсь. Будет нам хорошо и в богатстве, и в бедности.
Вот так Игорь и распрощался со своей холостой жизнью. Только ничуть об этом не жалел, потому как без Оленьки своей он уже и жизни не представлял. И все у них было хорошо, и любили они друг дружку, да и в дом добро как по волшебству потекло. Работы у Игоря прибавилось, платили хорошо, но и Ольга от мужа своего не отставала. Правда, откуда она брала драгоценные камни, золотые монеты да богатые украшения, не говорила. Игорь за это переживал, все норовил расспросить жену о таких странных находках. Да куда там — Ольга только твердит свое:
— Клады это, что в земле спрятаны. Тебе одному говорю. А больше ты ни о чем меня не спрашивай. Придет время, все сам узнаешь. И смотри, не вздумай за мной следить, иначе быть беде и разлуке.
Что ж, успокоился Игорь, потому как верил своей жене, да и о разлуке со своей Оленькой даже помышлять не мог. И все было бы хорошо, когда б ни друзья Игоря. Вот заладили они свое:
— Что за муж ты, Игорь, что о жене своей ничего толком не знаешь: ни откуда она родом, ни чем занимается, сирота она или есть у нее родители? Что знаешь ты, глупый, о ней? И чего это она каждый вечер, как солнце зайдет, в лес ходит? Что она там забыла? Неспроста это, Игорь, ой неспроста. Гляди, еще окажется твоя жена ведьмой, вот тогда будешь знать ты, с кем жизнь свою связал — накличет она на тебя погибель, а заодно и на всю нашу деревню беду наведет. Не верь ты ей, а возьми да проследи за ней, хуже от этого не будет.
Только отмахивался от таких слов Игорь. А самого тревога да мысли всякие нехорошие точат. Стал он и сам уж внимательно приглядываться к своей жене — может и правда есть в ней что от ведьмы. Иначе откуда она брала все эти золотые монеты да камни драгоценные, украшения дорогие? Не иначе, как и впрямь колдовство какое.
Мучился Игорь, мучился, по ночам с боку на бок ворочался и одним днем все ж таки не удержался: решил он проследить за своей женой.
— Уж буду я тише воды, ниже травы — ничего моя разлюбезная Оленька не учует.
И вот только солнце село, глядит Игорь, жена его в лес отправилась. А он за ней вслед. Держится вдалеке, ступает осторожно. И вот глядит, подходит Ольга к обычной насыпи, а та насыпь словно по волшебству перед ней расходится. Зашла в ту насыпь Ольга и пропала. Глядит Игорь, а насыпь опять сходиться стала. Бросился он к этому чуду чудному и в щель успел проскользнуть. И видит Игорь перед собой лестницу, что спускается вниз. По ней-то он и пошел. Идет, а сам оглядывается, к каждому шороху прислушивается. И привела его лестница в длинный коридор, стены и потолки которого были самоцветами украшены. И все эти самоцветы светились, мерцали — красота да и только! И вдруг слышит он издали голос своей Оленьки:
— Нарушил ты мой наказ, Игорь! Что ж, теперь уж наше с тобой счастье от тебя одного зависит: сумеешь дойти до меня по этому коридору, ничего не возжелав, быть нам вместе до конца наших дней, а не совладаешь с собой — потеряешь меня навеки.
— Пройду я любое испытание, Оленька, — уверенно ответил Игорь, — потому как кроме тебя одной мне ничего в этой жизни не нужно.
— Если бы так, — вздохнула Ольга. — Иди ко мне, мой муж.
И пошел Игорь по длинному коридору. Глядит, а впереди перед ним как будто в дымке дом явился, да такой дом, что ахнуть. Ни у одного богача такого дома не увидишь. Просто царские хоромы. Только усмехнулся на это Игорь:
— Сердце мое даже не дрогнуло, взглянув на такую роскошь. Конечно, любой бы захотел заполучить этакое чудо, но не я. Мне, Оленька, с тобой хорошо жилось и в нашем небогатом домишке.
В тот же миг дом исчез.
Идет Игорь дальше. А тут ему прямо под ноги мешок упал, доверху золотом наполненный. Любому бы захотелось заиметь такое богатство. А Игорь лишь рассмеялся, глядючи на мешок:
— Эх, жена моя, — говорит Игорь, — привычны все твои искушения. Глядишь, другой на моем месте и не устоял бы, да мне другого богатства, кроме тебя, не нужно.
И мешок с золотом в тот же миг исчез.
Идет Игорь, идет, а тут – глядь, перед ним лодка явилась. Да такая ж лодка, что всем лодкам лодка, уж Игорь в этом понимал. На одном боку лодки солнце золотом отливало, на другом луна серебром мерцала. Увидал это Игорь — ахнул. То мечта его была давняя.
— Что ж, — услышал он Ольгин голос, — не прошел ты испытание. Теперь уж не быть нам вместе. Искать тебе, Игорь, меня, не найти. Лодка эта твоя отныне. Завтра пробудишься ты на рассвете, будет эта лодка ждать тебя у берега. Гляди, Игорь, лодка эта лучше любого корабля.
Сказала так Ольга и умолкла. Долго звал ее Игорь, только нет ответа. Выбрался он из подземного царства, домой пришел, заплакал. А по утру отправился к берегу, глядит, в самом деле дожидается его та самая лодка.
И рассудил Игорь так: будь что будет, а Ольгу он все одно найдет, потому как без нее нет ему жизни на этом свете. Вскочил Игорь в лодку, взмахнул веслами и поплыл по синему морю навстречу неизвестности.
Месяц плывет Игорь, другой, а не видать ни этому морю, ни этому океану ни конца ни края. Только не отчаивается Игорь, а верит лодке своей, что сама плывет, сама путь указывает — волшебная лодка, не иначе. Да разве ж Оленька могла одарить другим подарком?
Плывет так Игорь, плывет и вдруг видит вдали остров. Обрадовался он. Подплыл к берегу, вышел на сушу и тут у него вся радость вмиг прошла. Глядит он, а остров этот одни серые пески да скалы. И ветер-то воет, воет, будто кричит или горюет о чем. Гиблое место, не иначе. А тут глядит Игорь, скалы зашевелились, затряслись и как будто по песку плавать принялись. Вот те раз! Надвигаются скалы на Игоря, как будто раздавить норовят. И уж стали те скалы больше походить на гигантов-силачей каменных. Бросился Игорь бежать, да куда там: затряслась страшно у него под ногами земля. Упал Игорь, а гиганты каменные к нему уж подходят совсем близко, того и гляди затопчут. Только не из робкого десятка был Игорь, да и смекалкой бог его не обделил: вскочил Игорь да прямо под ноги гигантам и кинулся, дескать, топчи меня, сколько душе угодно. А гиганты каменные обрадовались, ногами своими каменными стали топать, все норовят раздавить человеческое отродье, да куда им, таким громадам справиться: Игорь верткий, ловкий, он от ног каменных уклоняется: то вправо прыгнет, то влево. Вот так гиганты каменные стучали ногами, стучали, да сами себя по пояс в землю и вогнали и уж сдвинуться с места не могли. Рассмеялся довольный Игорь, кричит:
— Что, показал я вам, как простой человек одолеть силачей может! То-то! Впредь не будете вы измываться над людьми.
В тот же миг гиганты каменные успокоились, замерли и уж больше не оживали. Да только глядит Игорь издали к нему идет красавица в платье синем, а в волосах золотых у нее лента алая развевается. Подошла девушка к Игорю и говорит:
— Сильный ты, ловкий, да и ума тебе не занимать. Оставайся со мной. Не плыви ты никуда. Все одно тебе жену твою не отыскать. А я не хуже ее буду. Красоты такой же, доброты такой же, богатства у меня много — всё у меня есть, тебе и думать ни о чем не нужно будет. Захочешь, весь остров тебе подарю, всеми сокровищами подземными твой путь усыплю. Одиноко мне здесь, ой, как одиноко… остался бы ты со мной. Мы бы с тобой зажили счастливо.
Улыбнулся Игорь в ответ.
— Красива ты, — говорит он. — Красоты такой простой человек и не видывал. Всем ты хороша и всем ты люба, да только сердцу ведь не прикажешь. Сердце мое в самых добрых и ласковых руках моей Оленьки: забрала она его с собой, а меня вот оставила горевать. Но все одно я ее отыщу, пусть и не на этом свете.
— Эх, Игорь, — опечалилась девушка, — пропадешь ведь ты. Не отыскать тебе твою жену, нипочем на свете не отыскать. Уж я-то знаю. И помочь тебе ничем не могу, кроме одного. Подарю я тебе за твои ласковые и теплые речи, за верность твою, сеть. Сеть эта прочная — прочнее всех сетей на всем белом свете: в огне и в том она не горит. Будет тебе эта сеть рыбу сама ловить, да и в другом пригодиться может.
Взял волшебный дар Игорь, вскочил в свою лодку и поплыл дальше.
И вот плывет Игорь и видит диво дивное: небо закатное будто кровью налилось, а солнце по воде красным диском расплылось, лучами алыми заиграло в волнах. И спустился с самых небес конь огненный. Гривой конь трясет, копытом по водам океанским бьет, искры вокруг себя взметая. Испугался Игорь, чего ожидать от коня огненного не знает. А конь подскочил к лодке, и стал через нее скакать, того и гляди подожжет лодку и всему конец. Уж как мог, отгонял коня Игорь, да куда ж ему справиться с такой силой невиданной. Вспомнил тогда Игорь о сети, что в дар ему была дана, схватил ее, размахнулся и в тот самый миг, как конь к лодке подскочил, набросил он на неугомонного жеребца сеть. Заржал конь, взвился, в сеть зубами вгрызался, да не тут-то было: сеть и впрямь оказалась прочнее всех сетей на свете — от огня и того устояла. Успокоился конь, стоит, фыркает, на Игоря косо глядит. И тут видит Игорь, с небес красных, по лестнице золотой, девушка к нему спускается, с ног до головы змеями огненными обвитая, а на глазах у незнакомки красный платок повязан. Сорвала девушка платок, и вырвался из ее глаз ослепительный свет. Хорошо хоть успел Игорь зажмуриться, а то бы несдобровать ему: остаться слепым на всю жизнь.
— Не бойся, — слышит он, — не ослепит тебя мой свет. И хотела бы я тебя погубить, да не могу. Ты коня моего, друга верного, свободы лишил. Без тебя мой конь погибнет. Ты теперь его хозяин. Больно мне расставаться с конем своим, один ведь он у меня на всем белом свете друг. Но что поделать — ты сильнее и ловчее оказался.
Приоткрыл несмело Игорь глаза, глядит: и впрямь свет, вырывающийся из глаз девушки, не слепит совсем.
— Хозяин, говоришь, я коня твоего, — задумался Игорь. — Только зачем он мне, конь твой? Что делать мне с ним? Вот не было бы у меня лодки, тогда еще куда ни шло. А так... Не нужен мне твой конь. Тебе он дорог, без него будешь ты горевать, так и забирай его себе. Только уж впредь пусть он к моей лодке не приближается, а то второй раз я таким добрым не буду.
— Спасибо тебе, — низко поклонилась перед Игорем девушка. — Спасибо, что не отнял у меня самое дорогое. Век я буду помнить твою доброту, не забуду.
— Да что там, — вздохнул Игорь, — неужто я не понимаю, как это, когда самое дорогое от сердца оторвано. Никому я такого не желаю.
— Хороший ты, — улыбнулась девушка. — Добрая у тебя душа. И за твою доброту подарю я тебе огонек. Непростой это огонек — волшебный. Верой и правдой служить тебе он будет, путь твой освещать станет. Уж никогда ты с дороги впредь не собьешься. А ежели что приключится с тобой страшное, так ты возьми огонек в ладонь, подбрось высоко, в тот же миг пред тобой конь мой огненный явится и чем сможет — поможет.
Выпустил из сетей огненного коня Игорь, взял весло в руку и поплыл дальше, а огонек волшебный ему стал путь освещать.
Долго ли коротко плыл Игорь, устал так, что мочи нет. Решил он отдохнуть. Закрыл глаза и уснул так крепко, как только мог. А когда пробудился, увидел, что лодку его к берегу прибило и во льды сковало. Вокруг ветры холодные дуют, снега высокие лежат. Одна радость: огонек его согревает. Вышел на берег Игорь, а ветер так и рвет, так и воет, метель с ног сбивает. А тут глядит — посреди острова терем расписной стоит. Ну терем из теремов, загляденье, а не терем. И видит Игорь, выходит из терема ему навстречу девушка красоты невиданной, в шубе да шапке соболиной.
— Что, — говорит, — не смогла твоя лодка через мои льды плыть? То-то. Со мной не справится, не совладать. Напрасно ты думал, что сможешь жену свою отыскать. Она, поди, уже и забыла о тебе. А я здесь живу в тереме одна, мне помощник нужен. Ты, Игорь, силен, красив, умен — будем мы с тобой жить душа в душу, не хуже чем ты со своей Оленькой жил.
— Лестны мне твои слова, хозяюшка, — улыбнулся в ответ Игорь, — да только не все в этой жизни насильно сделать можно, не все можно богатым теремом и красотой неземной купить. Люблю я Ольгу свою, а тебя любить никогда не буду, разве ж это жизнь для тебя? Ты уж лучше, хозяюшка, накорми да обогрей, а тогда уж и заводи речь о жизни безбедной да счастливой.
— Ишь ты какой, — усмехнулась девушка. — Ну так и быть, не брошу я тебя на верную погибель: накормлю, спать уложу, шубой соболиной одарю. Только ты прежде возьми ведро, что стоит у крыльца моего терема да принеси мне из проруби воды, и уж тогда накормлю я тебя досыта.
Ну что оставалось делать Игорю? Взял он ведро и пошел к проруби. Закинул он ведро в прорубь, а тут, откуда ни возьмись, из воды черт подводный выскочил да Игоря за руку схватил. Игорь ведро в прорубь упустил, да не о том заботился. Схватил он другой рукой черта за ледяные рога и потянул со всей силы на себя. Тянут они друг друга: черт Игоря за руку, а Игорь черта за рога и никто перетянуть не может. Однако ж чует Игорь, что сил у него все меньше, а черт всё не унимается. Хорошо хоть на помощь подоспел огонёк, верный спутник Игоря. Подлетел огонек к черту да прямо в лоб нечистому врезался. Взвыл черт, Игоря вмиг отпустил и под воду юркнул. Только не тут-то было: на берег подводный черт выпрыгивает, кричит, убивается, о пощаде Игоря молит.
— Не губи меня, мил человек. Всем тебе помогу, чем смогу. Только вынь ты огонек из моего лба, совсем ведь растопит он меня.
— Поможешь, говоришь? — усмехнулся Игорь. — Да чем нечистый мне может помочь? Тебе ж ни одному слову веры нет.
— Всё для тебя сделаю, всё что хочешь, — молит черт. — Ну не губи ты меня, добрый человек. И черту жить охота.
— Ладно, — пожалел нечистого Игорь, — так и быть, выну я огонек, только и ты смотри: обманешь меня, я тебя со дна морского достану — со мной шутки плохи.
Вынул Игорь у черта изо лба огонек. Черт в тот же миг в прорубь нырнул и с ведром полным воды вынырнул.
— Бери, добрый человек, ведро, неси воду хозяйке. Только запомни ты мой наказ: хозяйка терема непростая — накормит тебя, напоит, спать уложит, добрым словом сердце растревожит, а наутро цепями ледяными тебя и опутает. Будешь ты ее любить так, как не любил никого на этом белом свете. Так ты, мил человек, угощенья ее до конца не доедай, напитки не допивай, а предложит она тебе из золотой чаши испить, так ты до конца то питье не пей, а незаметно через левое плечо остатки вылей. Поутру хозяйка к тебе придет, ластиться к тебе начнет, так ты от правой ладони ее уклоняйся, а левую ладонь целуй, так и спасешься от ее колдовства.
Послушал подводного черта Игорь, все его наказы запомнил, совсем позабыв, что черт хоть в малом да обманет.
И вот сидит Игорь за столом, уставленным яствами, из-под бровей на хозяйку глядит. Еду не доедает, напитки не допивает. А тут хозяюшка перед ним золотую чашу ставит. Пьет из чаши Игорь, а сам ждет, когда хозяйка отвернется. И как только хозяйка отвернулась, Игорь через левое плечо остатки питья вылил, а сам сидит довольный.
А на утро пришла к нему хозяйка, еще краше прежнего, и стала, словно кошка, ластиться, красивые и нежные слова говорить — заслушаешься от таких слов. И все норовит хозяюшка правой рукой погладить Игоря по волосам. А Игорь от ее правой ладони уклоняется, а левую целует. Тут-то и случилось всё. Довольно засмеялась девушка, говорит:
— Хорошие у меня слуги, Игорь, верные, потому как нечистые. Кому поверил ты, глупый, черту моему? Всю правду он тебе сказал, да только нарочно перепутал: целовать-то мне нужно было правую ладонь. Уж тогда бы я тебя отпустила на все четыре стороны, льды растопила, чтобы уплыть ты мог, а теперь уж тебе никуда от меня не деться. Прознала уже Ольга о том, что со мной ты милуешься. Теперь уж не найти её тебе, не сыскать. Да и не нужен ты ей. Она забыла тебя совсем. Отныне любить ты меня будешь так сильно, как только можешь.
В тот же миг затуманился взор Игоря, напала на него какая-то странная тоска, даже заплакать хотел он от невыносимой горечи. А на следующий день, как ни в чем не бывало, гулял Игорь по хоромам хозяюшки, и все нарадоваться не мог, что отыскал он такую красавицу да умницу.
И сколько времени прошло, неведомо. Лодку Игореву хозяюшка во льды заковала, так что ее и видно не стало. Да ведь Игорь о лодке своей и не вспоминал! Только от судьбы не уйдешь. Колдовство оно колдовством, а и ему приходит конец.
Ходил как-то по берегу Игорь, песни веселые распевал и случайно на ледяную глыбу наткнулся. Приглянулась ему эта глыба. Силы-то Игорь по-прежнему был недюжинной, а потому взял он палку да ударил ею по глыбе ледяной, глыба и раскололась. И увидел Игорь свою лодку. В тот же миг вспомнил он об Оленьке. Упал Игорь на колени, заплакал — и как только мог забыть он о своей любимой. В дом к хозяйке Игорь прибежал, глаза выпучены, губы трясутся.
— Как посмела ты так со мной и Ольгой поступить?! — кричит. — Как рука у тебя поднялась на самое святое: на любовь чистую?! Будь ты проклята, окаянная! Из-за тебя потерять я могу свою Оленьку!
Опустила виновато глаза хозяюшка и говорит:
— Не ругай ты меня, Игорь. Виновата я во всем, кругом одна виновата. Одиноко мне здесь жить в своем богатом тереме да с чертями подводными знаться. А ты мне сразу приглянулся. Многих я повидала, многие путники к берегу моему причаливали, да не один не был мне так мил, как ты.
— Нет тебе оправдания, змея! — кричал Игорь. — Предала ты и себя, и меня! С чертями тебе самое место!
— Игорь, — заплакала хозяйка, — да не знаешь ведь ты ничего. Не было никакой любви. Так же как я тебя приворожила колдовством, так же приворожила тебя и Ольга. Ненастоящая твоя любовь — колдовская.
— Лжешь, проклятая! — закричал Игорь. — Не верю ни единому слову твоему!
— Не лгу, Игорь, ой не лгу! И тебя к Ольге не пущу! Не нужно ее искать! Погубит она тебя! Люблю я тебя по-настоящему, всем сердцем люблю. Не пущу я тебя, что ни делай со мной. Все моря, все реки льдами будут скованы, не сможешь ты уплыть от меня.
— Ну, это мы еще поглядим, кто сильней!
Подбросил Игорь огонек и конь огненный пред ним в тот же миг явился.
— Сожжет этот конь весь твой терем богатый, вот тогда будешь ты знать, как честным людям души очернять, судьбы ломать! — кричал Игорь.
— Не губи, — упала пред ним на колени хозяйка. — Не надо. Помогу я тебе, только терем мой не трогай. Нет у меня больше ничего. Пропаду ведь я на этом холодном острове совсем. Только не откажи мне, Игорь, дар мой прими: платочек шелковый. Возьми его, не отказывайся, пригодится он тебе.
Взял платочек Игорь и, не говоря ни слова, пошел к берегу, к своей лодке, а огненный конь впереди него скачет, гривой огненной трясет, копытом искры выбивает. Подлетел конь к замершим водам и вмиг их растопил. Вскочил в свою лодку Игорь и поплыл, а огненный конь скачет впереди и льды растапливает.
Плывет Игорь, а сам ни жив ни мертв, чему верить не знает. Сидит у него в голове мысль занозою: а что если и впрямь колдовство его любовь к Ольге? Что ж тогда? Как жить?
Долго ли коротко плыл он, а видит впереди, прямо из воды, возвышается гигантская каменная голова. Рот у головы этой приоткрыт и в нее словно в воронку вода стекает. Налег на весла Игорь, хотел уж отплыть от греха подальше, да куда там: несло его лодку к этому каменному изваянию. И вот же чудо, чем ближе стал подплывать к гигантской голове Игорь, тем яснее стал различать, что лицо-то у головы этой его Оленьки: те же глаза, те же брови — она это, точно она! Чуть не обмер Игорь. Так вот, где скрывается любовь его.
А лодка тем временем плыла под каменными сводами и где-то сверху, над головой, истошно кричали черные птицы. Только ничего не страшился Игорь — Оленьку он увидеть хотел.
— Долго искал ты меня, — услышал он, наконец, голос жены своей. — Я уж думала, что никогда мы с тобой не свидимся. Только чем дальше я от тебя, тем сильнее мил ты мне. Много ты знаешь из того, что знать не должен. Приворожила я тебя, колдовской любовью тебя опутала. А сама тебя любила давно. Ты и знать обо мне ничего не знал, видеть меня не видел. Сидела я себе под землей и лишь изредка на свет белый выходила, чтобы тобой любоваться. Не та я, за кого ты меня принимаешь.
— Кто же ты?! — громко крикнул Игорь, так что загудели своды каменные. — Покажись мне, жена моя!
Задрожала земля, взбурлила вода, вспенилась, разошлась в стороны, и увидел Игорь сидящую на троне Ольгу. А у ног ее горы золота, серебра, камней самоцветных лежали. И струилась сквозь эти богатства алая кровь.
— Что глядишь? — усмехнулась Ольга. — Мое это всё. Много у меня того, о чем люди мечтают. Каждая монетка, каждый камушек, что лежит у ног моих, зло это всё людское, горе их горькое. Убивали люди за богатства эти, предавали друг друга. А я вот все эти камушки да монетки собираю и храню. Долго храню. У меня этого добра много, аж через край. И становится его только больше. Однако ж, когда не хватит мне места, где хранить эти богатства, так в тот самый миг земля содрогнется, океан вспенится и погубит род людской раз и навсегда, а я свободной стану. Только я сама себе хозяйка и ради любви на многое пойду. Скажи, Игорь, что я нужна тебе и вмиг я брошу всё, всех погублю, тебя одного оставлю. Будем жить мы долго и счастливо. Ведь ради тебя, милый, из своего темного царства я выходила, по монетке, по камушку брала, да на свет выносила. Нельзя было мне делать этого. Да ведь сердцу не прикажешь. Хотела я, чтоб тебе хорошо было. А камушки мои да монетки зло преумножали: зависть, коварство, обман множили. Если осудишь ты меня, Игорь, так тому и быть: навеки я останусь под землей, и буду сидеть тихо до тех пор, пока не увижу своими глазами последнюю монетку или камушек драгоценный, что переполнит мои хранилища. И тогда уж никого не пощажу я.
Задумался Игорь. Испугался. Не ожидал он, что всё так обернется. Душа его на части рвалась, на куски разрывалась. Любил он свою Ольгу, так любил, что ничего с собой поделать не мог.
— Отпусти меня, — сказал он. — Сними с меня пелену колдовства. Нечестная эта любовь, ненастоящая. Да и не позволю я ради нашего счастья погубить всё живое. Отпусти меня.
— Хорошо, Игорь, — вздохнула Ольга. — Иди. Добрый ты человек. И всё бы могло у нас быть иначе, если бы ты не проследил за мной. Жили бы мы счастливо. А вот как все повернулось. Что ж, иди, возвращайся к тому, что дороже тебе всего на свете: к лодке своей.
Сказала так Ольга, взмахнула рукой, и вмиг затуманился взгляд Игоря, закружилась у него голова, земля из-под ног ушла. А когда очнулся Игорь, увидел он перед собой свою Ольгу, но не казалась она ему уже такой родной, не рвалось так к ней сердце, а в душе, казалось, было темно и пусто, как будто кто сердце вырвал. И до того стало больно Игорю, до того обидно, что взял он дар, платочек шелковый, подошел к Ольге и завязал ей глаза со словами:
— Испробуй ты, жена моя, что такое, когда взор твой обманом затуманен. Глядишь, чему и научишься.
Не сопротивлялась Ольга, а лишь молча под землю ушла, а воды морские ту землю накрыли.
Прошло много лет, Игорь так и плавал в своей лодке по морям, океанам. И всё никак понять не мог: то ли колдовство на нем прежнее осталось или само так получилось, что сердце его тосковало от любви к Ольге. Ну как тут разберешь.
Правда, говорят, историю Игоря люди не забыли, потому как спас ведь он всё живое на земле от гибели. Завязав глаза Ольге, лишил он ее возможности видеть, сколько злого богатства у нее скопилось. Только хорошо это или плохо, кто знает.
Сообщение отредактировал Ava777 - Суббота, 21 Июл 2018, 02:19 |
| |
| |
| Ворон | Дата: Пятница, 06 Сен 2013, 03:05 | Сообщение # 107 |
|
Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Статус: | Браво! Спас Игорь людей, да себя обрёк на вечные страдания, ведь в душе-то любил Ольгу...
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Пятница, 06 Сен 2013, 15:20 | Сообщение # 108 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Да, чего-то как-то безрадостно, конечно, получилось. Чего-то нужно новое написать с хорошим концом. А то все какое-то тупиковое. ))))
|
| |
| |
| maria68 | Дата: Пятница, 18 Июл 2014, 12:43 | Сообщение # 109 |
 Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 460
Награды: 18
Репутация: 14
Статус: | Замечательный сказ про колдовскую любовь. Ваш стиль мне нравится всё больше и больше))
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Пятница, 18 Июл 2014, 19:06 | Сообщение # 110 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | maria68, спасибо. Рада, что понравилось.
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Пятница, 18 Июл 2014, 19:07 | Сообщение # 111 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Притча. КАМЕНЬ И КРЫЛЬЯ
Жил на свете старик Изкул. Жил в полном одиночестве. И был старик мудр и умен. Люди уважали его. Люди преклонялись пред его знаниями. Люди хотели постичь мудрость его.
— Вот только поделюсь я этой мудростью лишь с тем, кто разгадает загадку мою, — предупреждал Изкул. — Попробуйте — кто знает, быть может кому-то это удастся. Смотрите, какую прекрасную птицу нарисовал я на двери своего дома. Крылья ее распростерты — мгновение и она взлетит! Да только к спине этой птицы камень тяжелый привязан. Почему и зачем? Кто ответит на этот вопрос? Кто постигнет мудрость мою?
И люди задумались. Думали день, думали другой, думали третий, а на четвертый — забыли. Не забыл только юноша Хео. Поздним вечером он постучался в дом мудрого старика.
— Чего ты хочешь? — спросил его Изкул.
— Смотрите, — показал юноша на привязанный к своей спине камень, — я решил разгадать вашу загадку.
Лишь засмеялся на это старик.
— Ну и глупец же ты. Хотя иного я и не ожидал: каждый ищет разгадку в простом, в том что можно отыскать у себя под ногами, а не за спиной.
С теми словами дверь перед Хео наглухо затворилась.
Прошел год, второй, третий. По округе разнеслась весть о том, что старик Изкул умирает. Снова постучался к нему в дом Хео.
— Это опять ты? — усмехнулся глядя на него старик. — Не забыл мою загадку?
— Не смог, мудрый Изкул.
— Ну раз так, помогу я тебе. Настойчивость — духовная сила. А ты парень настойчивый. И вот смотри, до чего чуднО: камень к спине привязать легко, а крылья отрастить, как у нарисованной мною птицы, — занятие не из легких. Камень что — вон их сколько под ногами лежит, а крылья — где они? Эх, беда человека в том, что умом своим он хочет мудрость постигнуть. Помимо ума нужно еще и сердце. Что ж, настойчивый Хео, сделай доброе дело, подсоби старику: открой клетку, что стоит у окна и выпусти ты оттуда птицу мою. Жестоко обошелся я с ней, но что поделать. Птицу эту подобрал я много лет назад: крылья ее были слабы, летать она не могла. Я привязал к ее спине камень. Да ты не спеши осуждать меня, парень. Выпусти мою птицу и смотри, что будет дальше.
Хео отворил дверцу клетки, и птица с легкостью взмыла вверх.
— Удивительно! — не поверил своим глазам Хео. — Она не упала под тяжестью ноши, а воспарила!
— Я выпускал ее каждый день, — отвечал Изкул. — И каждый раз она падала под тяжестью камня. Но со временем желание полета наделили ее крылья неимоверной силой. Теперь ей этот камень ни к чему. Отвяжи его и освободи мою птицу. Пусть летит. И слушай меня: жил я на этом свете, парень, для того, чтобы крылья свои наделить такой силой, чтоб ни один камень, ни один грех мой, не смог придавить меня к земле, не отпустив меня в небо. Первую половину жизни своей я крылья за спиной отращивал, вторую половину жизни — силой их наделял. Потому как никто не застрахован от греха, от того самого камня, что так легко привязать к спине своей. И разве не в воспарении суть жизни людской? А загадка моя была проста: птица — душа человека; камень — грех его; крылья — сила; воспарение — свобода. Запомни: не камень должен быть тяжел, а крылья сильны.
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 21 Авг 2014, 00:44 | Сообщение # 112 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | ПОДЗЕМНОЕ ЦАРСТВО МЕРИЦЫ. (Книга, найденная там, куда простому человеку доступа нет. Это первый сказ. Это начало историй о самоцветах, подземных богатствах и главной их хозяйке - Мерице)
СКАЗ-1. Жизнь в серебре да золоте.
Что возьмешь, то и вернешь.
А что вернешь, то находкой для тебя обернется.
Есть такие люди на земле, что ни к чему не пригодные: ни поле вспахать, ни урожай собрать, ни деньгой разжиться. Живут такие как бы в сторонке: по своей охоте или от людей стыдно — сложно сказать. Живут и живут, не нам их судить: у них своя беда, у нас — своя.
Одним из таких непутевых был Кондрат. Хороший, сказать по правде, парень. Зла никому не делал. Но и добром не баловал. Так, жил себе как трава. На рассвете вставал, в город шел, а там садился у старой изгороди и милостыню выпрашивал. Люди сперва ему подавали, а потом перестали — парень небось не калека, на хлеб и своим трудом заработать может. Да только не из таких тружеников был Кондрат. Ничего ведь не умел: за что ни возьмется, все не так.
Погоревал Кондрат, голову почесал и чтобы совсем с голоду не помереть, отправился на поиски деньги. По городу прошелся, в дома постучался — никакого толку: не нужен никому такой непутевый работник. Думал Кондрат смерть его голодная ждет. Да, видно, не судьба. Повстречался ему на пути старик: сухонький, слабенький. Старик не жалеючи краюху хлеба ему отломил.
— Ешь, — говорит. — С голоду умирать — радость невеликая. Я хоть и не богат, а доброго человека в беде не оставлю. А как голод утолишь, я тебе историю одну расскажу. Ты ее слушай внимательно, может что из нее тебе и пригодится.
Где-то здесь, недалеко, среди густых трав и вековых деревьев есть неприметный вход в подземное царство. Управляет этим царством Мерица — хозяйка драгоценных камней. А с нею заодно дочь ее красавица Зорея. Вот по этой самой красавице и сходит с ума Солух, хранитель подземных сокровищ. На какие только хитрости он не идет, чтобы завоевать любовь Зореи, а та ни в какую.
— Не люблю, — говорит, — я стариков. Мне бы кого помоложе да покрасивее.
Скажет так и звонким смехом зальется. А Солух в ответ твердит одно:
— Никуда тебе не деться от меня, глупая. Один я здесь жених — других нет.
Зорея это знает, да уж больно не хочется ей молодость и красоту свою губить в объятьях немилого ей Солуха. И сидит Зорея, слезы горючие льет, ждет, что отыщется такой парень, который уж будет и молод, и красив, и по сердцу. Да вот только, как это парня заманить в подземное царство: обманом — любви не будет, а по собственной воле, кто на такое отважится?
— Вот так-то, — договорил старик. — Сам решай, как быть.
Задумался Кондрат. Подземное царство оно, конечно, место гиблое, а с другой стороны, кто знает, может судьба его Кондратова в царстве этом. Да и выбор-то у него невелик: не в царстве подземном пропадет, так с голоду умрет.
— Будь что будет, — рассудил Кондрат.
И отправился на поиски таинственного входа в подземное царство. День искал, другой, третий — нет входа и всё тут.
— Да ну его! — в сердцах махнул рукой Кондрат. — Набрехал мне старик, а я, дурак, уши-то и развесил. Откуда здесь среди хвоща да лопуха подземному царству взяться? Только подумал он так и был таков: и глазом не успел моргнуть, как оказался на дне глубокой ямы. Проклятье прямо какое-то. Смотрит Кондрат, а яма-то и не яма вовсе, а тот самый вход в подземное царство, о котором старик говорил. Потоптался Кондрат, подумал — обратно ему уж из ямы не выбраться, потому путь один: идти навстречу судьбе своей.
Прошел он длинными коридорами и очутился в просторном зале. И до того здесь было красиво, что у Кондрата дыхание перехватило. Одни самоцветы сияют вокруг: на стенах их видимо-невидимо, на полу, на сводах каменных: одни сказочными цветками кажутся, другие — лица людей изображают. Смотрят все эти лица алыми глазами-самоцветами, аж жуть. А вдоль стен сундуки золотые стоят доверху богатствами заполненные: в каких сундуках золотые монеты лежат, в каких — серебряные. Не сдержался Кондрат и взял по одной монетке из каждого сундука.
И в тот же миг задрожали своды царства подземного, зазвенели монетки в сундуках. Испугался Кондрат, богу молится стал — не ровен час оборвется его жизнь так и не начавшись. И явилась перед Кондратом красавица: глазами зелеными она недобро глядит, в волосах ее алый цветок горит яснее пламени, платье девушки красным золотом расшито, руки браслетами, словно ядовитыми змеями, обвиты, на каждом пальчике по колечку. Смотрит красавица на Кондрата укоризненно и говорит:
— Ну что, гость незваный, пришел за богатством? Что-то мало ты взял: всего по одной монетке. Всего-навсего по одному годочку жизни забрал ты у меня и у матери моей. Ее жизнь — в монетках золотых, моя — в серебряных. Не жаль ведь чужой жизни, правда?
Упал на колени Кондрат, взмолился:
— Прости ты меня ради бога. Не хотел я отнимать ни у тебя жизнь, ни у матери твоей. Не знал я. Верну я эти две монетки.
— Вернешь, куда ты денешься, когда я, Зорея, перед тобой стою. Что, не ожидал меня увидеть, Кондрат? Да ты не бойся, с колен поднимись. Не трону я тебя. Другого, может, и обратила бы в камень, а тебя не трону — не жадный ты. Нынче это редкость. Возьмешь в жены меня?
Опешил Кондрат. Не ожидал он, что приглянется самой дочери Мерицы.
— Ну что испугался, Кондратушка? — усмехнулась Зорея. — Может, не нравлюсь я тебе, так ты не робей, скажи как есть, я не обижусь — сердцу не прикажешь, уж я это лучше других понимаю.
— Да что ты, что ты, — спохватился Кондрат. — Не в этом дело. Я как увидел тебя, сразу влюбился без памяти. Но вот в чем беда: непутевый я, нищий оборванец, ни кола ни двора. Зачем я тебе такой?
Засмеялась Зорея:
— Непутевость твою, Кондрат, я вылечу. Со мной ты станешь настоящим человеком. На то и жена мужу, чтобы направить его по нужному пути. Ты, главное, возьми меня с собой, уведи из этого царства проклятого. Надоело оно мне до смерти. Хочу я на мир посмотреть. Да и мать моя, Мерица, не властна надо мной будет: сама я по себе жить стану, свободная. Уж ты исполни мечту мою давнюю.
Ну что ж не исполнить. Взял Кондрат свою жену нареченную и их подземного царства на свет божий вывел. Первый лучик солнца на Зорею упал и вмиг все украшения ее в бабочек пестрых превратил, а платье золотое простым сарафаном стало. Лишь алый цветочек по-прежнему в волосах у Зореюшки горел красным огонечком.
— Красивая ты у меня, Зореюшка, — улыбнулся Кондрат.
— Да и ты не хуже меня будешь, — отозвалась она.
И отправились они на все четыре стороны, рука об руку, душа в душу.
Зорея слово свое сдержала и сделала из Кондрата сказителя, коего поискать — не найти. Историй она знала богато. Кондрат слушал их, а затем пересказывал. А скоро и сам уж не хуже умел сложить сказку.
И все было бы у них хорошо, когда б не Солух. Уж этот как узнал о том, кого себе в мужья Зорея выбрала, аж позеленел от злости. И чтобы досадить красавице, стал он без сожаления, тайком серебряные монетки из подземного царства выносить и людям их раздавать.
— Убью я тебя, Зорея, — злорадствовал Солух. — Не быть тебе счастливой и выродку твоему человеческому тоже жизни не радоваться. Все твои монетки, все годы твои людям раздам.
Как узнала об этом Зорея, заплакала горько. Вернуться обратно — не может, мать не пустит ее в подземное царство. Отказалась от Зореи Мерица как только дочь ее своенравная царство родное оставила и с простым парнем сбежала.
— Что ж, теперь уж мне никто не поможет, — убивалась Зорея. — Видимо, коротка моя жизнь, недолго счастье.
А здесь Кондрат из-за пазухи мешочек достает и любимой Зореюшке золотые монетки на ладошку высыпает:
— Гляди, милая, здесь пятьдесят золотых монеток. То матери твоей приданое. Тайком передала мне их. Пятьдесят годков для меня не потеря, — сказала она, — а вам, молодым, эти монетки пригодятся, отдаю я их тебе и дочери своей.
— И ты не потратил их, ни копеечки не отдал, даже когда тяжело нам было, хранил ты их? — не верила своим глазам Зорея.
— Как я мог, жена моя: в каждой монетке этой жизнь матери твоей, а теперь, как оказалось, твоя жизнь. Бери их — твои они. И матери своей спасибо скажи — спасла она тебя, не смотря ни на что.
Обняла своего мужа Зорея, улыбнулась.
— Нет уж, Кондратушка, — говорит, — храни эти монетки у себя, поближе к сердцу, никто ведь лучше жизнь мою сберечь не сможет.
Так и прожили они до старости в любви и счастье. А монетки эти, говорят, и по сей день кто-то хранит. Может и так, а может и потратили их давно, разнесли по копеечке.
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Вторник, 26 Авг 2014, 00:27 | Сообщение # 113 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Удалено автором
Сообщение отредактировал Ava777 - Воскресенье, 26 Окт 2014, 15:21 |
| |
| |
| Ava777 | Дата: Суббота, 27 Сен 2014, 22:02 | Сообщение # 114 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Удалено автором
Сообщение отредактировал Ava777 - Воскресенье, 26 Окт 2014, 15:20 |
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 02 Окт 2014, 00:11 | Сообщение # 115 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Притча. ДВЕ ЖИЗНИ
К Мудрецу пришли два брата.
— Скажи нам, уважаемый, какая жизнь ждет каждого из нас?
Мудрец прищурился, посмотрел на братьев и молча подвел их обоих к бадье с водой.
— Пейте, — говорит.
Один из братьев схватил рукой кружку, стоящую рядом с бадьей, другой же, сложив ладони лодочкой, испил воды так.
Улыбнулся Мудрец, глядя на это.
— Что ж, вот вам и ответ: один из вас будет всю жизнь пить из кружки, другой — из своих ладоней.
С тем растерянные братья и покинули дом Мудреца.
А жизнь течет, изменяется, идет своим чередом, подчиняясь вечному времени. И время это разбросало двух братьев по миру: одному выпал шанс уйти на восток, а другому — на запад. Один брат жил богато и счастливо в своем каменном особняке. И всё у него получалось, всё спорилось. Другому же брату всё в этой жизни давалось с трудом, потому и дом был покосившейся хибарой, о лишнем он, бедолага, и помышлять не мог: что было, то было. Сказать, что счастлив он был — не скажешь, назвать страданьем его жизнь — не назовешь.
Вот так до старости братья и дожили. А когда уж старость зазвонила во все колокола, потянуло их в родные места. Там они и встретились. Смотрят они друг на дружку, и поверить не в силах, что столько долгих лет прожили врозь. Вспомнили они о Мудреце, о его пророчестве. Жив ли Мудрец? И если жив, скажет ли он что-то новое? На счастье Мудрец оказался жив. Он приветливо улыбнулся братьям.
— Что привело вас ко мне в этот раз?
Братья переглянулись.
— Да вот, хотели мы узнать у тебя, как же прожили мы свои жизни: так ли, как ты говорил? Сбылось ли твое пророчество?
В ответ Мудрец вновь попросил испить воды из бадьи. Один из братьев, как и в первый раз, стал искать кружку, но так и не нашел ее и воды не испил, другой же, не долго думая, привычно сложил ладони лодочкой и напился вдоволь.
— Ну, вот вам и ответ, — усмехнулся Мудрец. — Как я и говорил: один из вас всю жизнь пил из кружки, другой – из собственных ладоней. И больше мне добавить нечего. Сами должны вы понять, с чем пришли к концу жизни своей.
Вышли из дома Мудреца братья, недоуменно переглянулись и разбрелись каждый в свою сторону: один вернулся в свой богатый особняк, а другой — в прохудившуюся хибару. И каждый из них до конца дней своих пытался понять, что же знал Мудрец об их жизни такого, чего они никак понять не могли. А вы поняли?
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 23 Окт 2014, 21:57 | Сообщение # 116 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Удалено автором
Сообщение отредактировал Ava777 - Воскресенье, 26 Окт 2014, 15:20 |
| |
| |
| Ava777 | Дата: Вторник, 28 Июл 2015, 14:31 | Сообщение # 117 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Фантастический рассказ. ПОКА ТЫ СПИШЬ, КТО-ТО ВСТРЕЧАЕТ РАССВЕТ
Изучай этот мир до тех пор,
пока можешь открывать в нем что-то новое для себя,
другие же пусть открывают свой мир самостоятельно.
Тягучий свет красной звезды медленно скользил по небу. Звезда раскалялась и вспыхивала белым светом — зачинался новый день. И в этом дне свое бесконечное путешествие совершали шестеро созданий, походивших на людей, оставаясь при этом машинами. Связанные невидимой нитью шаг за шагом они продвигались вглубь чужой планеты, не останавливаясь и не изменяя ход. У них была цель, и цель эта была в движении. Их жизнь всецело зависела от солнца: солнце питало зарядные устройства машин, давая возможность делать каждый новый шаг, и оно же отнимало эту жизнь, неизменно скатываясь с небосклона за горизонт, погружая унылый мир во тьму. И когда энергии не хватало, люди-машины застывали, «умирая» для себя самих в пустом сне до тех самых пор, пока красная звезда вновь, раскалившись, не вспыхивала на небе. И так продолжалось изо дня в день.
—
«Каждый раз, когда батарея истощается, я исчезаю». Ее, одну из шестерых, эта мысль волновала. Она умела волноваться и тревожиться, обдумывать то, что составляло ее каждодневное пребывание на этой чужой планете. Сколько лет назад корабль ее создателей разбился? Пятьдесят один год назад и все это время они, машины, следуют одной цели, одной простой задаче: идти, двигаться, во что бы то ни стало, пока светит солнце, пока вырабатывается энергия и пока шаг следует за шагом.
«Я снова исчезну», — повторяла она, словно мантру эти слова. У нее было имя. Ее звали Джена. Она отличалась внешностью и принадлежала к женскому полу (такое знание было заложено в нее), а впереди шел Онм, он был мужчиной, и Лоя, очаровательная девушка. Три девушки и трое мужчин — машин, различающихся телами, но не отличающимися друг от друга своей составляющей.
Джена размышляла, испытывая при каждой мысли сильную боль, не физическую, не душевную конечно, но в ее программе с завидной регулярностью всплывало предупреждение об ошибке. Ошибка — это и есть боль или боль — это и есть ошибка. Не важно. Главное, все не так, все неправильно. Но мысль есть, есть вопросы, на которые невозможно найти ответы, а значит всё это не случайно, значит все это когда-то было заложено умными создателями в ее синтетическую голову, в каждый ее процесс, в каждую искусственную клеточку, в эту сложную и многофункциональную программу. «С другими так же или это только со мной?» — Джена часто задавала этот вопрос себе, но никогда другим машинам, может быть потому, что точно знала — машины ей никогда не ответят, во всяком случае, не так, как это бы сделал мудрый создатель, человек.
«Сейчас солнце закатится, наступит вечер и все снова погрузится во тьму, и меня не станет», — размышляла Джена. — «Меня опять не станет, но я этого даже не замечу. Я, как обычно, встречу рассвет и отправляюсь в бесконечную дорогу по кругу. Я та, кто встречает рассвет — это все, что записано в программе, как обязательное условие для жизни».
Солнце вновь налилось кровью и потянулось к земле, а затем вспыхнуло ртутной искрой и скрылось из виду. В синее небо неотвратимо медленно вливались черные чернила. Заряда еще хватало на час, а, может, и на два, но это все равно будет до того, как синее небо изменится и станет другим, только каким? Джена этого не знала. Ее день заканчивался в сгущающихся сумерках. Еще пару часов движения… и наступит неотвратимая остановка. И Джена остановилась — умышленно, осмысленно, по заготовленному ранее плану. Она сделала, наконец, то, к чему стремилась не один год: она вмешалась в свою программу и остановила себя до того, как солнце нырнуло за горизонт и исчезло, «умерев» вместе с машинами. Аварийная остановка била тревогу, перед глазами Джены высвечивались многочисленные ошибки, которые пытались самоустраниться. Программа была мощна, самодостаточна и способна, но Джена оказалась сильнее. Впервые в жизни она смогла сама управлять собственной программой, диктовать ей свои правила и не делать эти однотипные шаги, не выполнять задачу, вопреки боли, вопреки бесконечным ошибкам в системе. Другие машины уходили вперед, не оборачиваясь и не удивляясь — и то, и другое их программе было незнакомо и чуждо. А она? Теперь остановившись, может ли она повернуть голову? Джена попыталась пошевелиться, но в аварийном режиме это сделать было невозможно. Только это не страшно. С этим можно будет разобраться потом. А сейчас, благодаря нерастраченному питанию, она сможет увидеть то, о чем раньше могла только догадываться: она увидит послесловие солнца, новую жизнь, ту, которая пятьдесят с лишним лет исчезала вместе с разрядившейся батареей. Она, машина, будет продолжать жить вопреки всему, вопреки всем условиям и программам и, что важно, вопреки солнцу!
Небо неотвратимо чернело, контуры местности смазывались и исчезали, исчезали так же, как исчезала каждый раз Джена. Но теперь она могла наблюдать за этим исчезновением и рождением того, что, казалось бы, не должно вызывать эмоций даже у человека— за рождением непроглядного ничто. Джена видела в темноте не лучше человека: ее глаза не были созданы для тьмы, они были хорошо защищены от солнца. Над ней куполом вспыхнуло звездное небо. Из миллиардов звезд она смогла выделить одну, ту самую, которая светит родной планете ее создателей. Звезда была далеко, она зеленела сочной листвой далекой планеты, взрывалась каплями сизой росы и голубыми океанами, отражающими ядовитую синеву неба. Всё это высветилось в программе, всплыло из памяти, зашитой человеком, творцом в машину ради чего? Ради самих воспоминаний или того, что называется болью и расценивается по-прежнему ошибкой? Заряда хватало еще на час ходьбы. Только зачем? Тьма бессвязна и бесформенна, в ней нет ничего важного и интересного, в ней нет описаний и вшитой информации тоже нет. Но там, впереди, стоят другие машины. Стоят так же, как стоит каждый раз она, Джена, когда заряд ее батареи предательски иссякает, в одно мгновение обрывая все процессы и отнимая жизнь.
Джена шла и, подобно человеку, надеялась лишь на то, что питания хватит, что она успеет нагнать остальных машин. Вот они, впереди, их силуэты с трудом различимы. Они стоят, словно эти бездушные скалы, в которых нет жизни, но есть функция разбавлять унылый ландшафт, украшать этот незнакомый мир, в котором желтое сменяется коричневым, а коричневое затемняется черным. Люди-машины замерли в тех позах, в которых их застала врасплох собственное зарядное устройство: Онм стоял на одной ноге, он готовился сделать шаг, но не успел и только солнце теперь исправит это положение. Джена смотрела на эти застывшие мертвые фигуры и узнавала в них себя, теперь она знала, что происходит, когда исчезает она и Джена «исчезла».
—
Солнце развешивало лучи по остывшим за ночь скалам, пересчитав песчинки, лучи коснулись зарядной батареи Джены и та ожила. Она сделала уверенный шаг, за ним другой и остановилась, покачиваясь из стороны в сторону, подобно человеку, выпившему накануне не меньше двух бутылок алкоголя. Справившись со своей программой, которая прилипчиво, неустанно приказывала идти, Джена посмотрела на солнце. Оно было большим и растекшимся ярким пятном, без четких граней, без переливов — однотонное желто-белое пятно, растворяющееся в голубизне гигантского неба. «Как же оно восходит это солнце? — думала Джена. — Выплывает ли оно из глубин космоса, скатывается ли, словно шар, с дальних облаков, взрывается ли подобно умирающей звезде или выпрыгивает из плоскости неба?» Все это было за гранью ее понимания. Каждый раз ее глаза могли видеть лишь это круглое желтое пятно, сияющее и дающее жизнь, каждым своим лучом приказывающее ее программе идти, двигаться, не останавливаться. И она должна увидеть рождение того, что дает ей жизнь, должна понять, с чего все начинается и чем заканчивается. Джена стояла как вкопанная, хотя программа уже не просто предупреждала о том, что заряда более чем достаточно, она просто таки вопила, вспыхивала и мигала красным предупреждением, о том, что заряд в норме, заряд в максимуме и его хватит уже на три часа, на четыре, на пять часов неустанного движения. Сдерживать эти предупреждения и приказы было почти невозможно, но Джена боролась, боролась изо всех сил. Она стояла под лучами божественного солнца и лишь изредка покачивалась, выражая тем самым отчаянную борьбу с самой собой. И она победила.
И открытия последовали за открытиями, знания вспыхивали в программе, словно маленькие пожары. Программа тушила эти пожары, обрабатывала, принимала за секундные ошибки, а затем складывала все это бережно в многочисленные ячейки, обзывая человеческим словом «опыт». Теперь Джена знала, как рождается солнце, как восходит оно и откуда, куда заходит и как изменяет цвет. Ее дискообразный бог был отныне изучен и понят, открыт и постигнут, записан как исследованный объект.
Другие машины за это время ушли далеко вперед, и Джена забыла о них: для нее это было вторично, для нее это было за гранью видимости и восприятия. Джена осталась одна, сама по себе, неважная и ненужная никому.
И каждый день отныне стал для Джены новым днем, а каждый рассвет вносил дисбаланс в программу: ошибка следовала за ошибкой, но в этом была жизнь. Джена, наконец, начала понимать это слово — оно было заложено создателями и теперь подобно нарыву, с болью вскрывалось. Ее целью стали ошибки и чем больше, тем лучше, тем ярче и осознаннее становилось это слово «жизнь».
Но следующее утро выдалось странным и не похожим на те, что Джена уже успела увидеть. Это утро не родило солнце. Небо было серым, однотонным, пустым, в нем не творилась жизнь. Дул порывистый ветер, взметая песчинки, он погружал весь мир во мрак, сея хаос и неопределенность. Заряд заканчивался, солнца не было и сколько его еще не будет — неизвестно. Джена застыла, погружаясь в бессрочный сон.
—
Привычные, яркие лучи коснулись ее зарядной батареи, и Джена вновь посмотрела на светящееся божество в небе. Солнце привычно сияло, растекаясь по небу, оно по-матерински заботливо ласкало лучами батарею машины, разбрызгивая вокруг сотни капель света. Но сколько прошло времени прежде, чем оно вновь засияло: два, три дня, а может месяц, больше? Обо всем этом потерянном времени Джена не знала — не догадывалась. Для нее серое, мертвое небо, без солнца, без намека на жизнь было секунду назад. Но секунда ли прошла? Новое открытие оказалось для машины роковой ошибкой, той самой, которая вызывает не просто боль, а сбой, нанося непоправимый вред всей системе, ошибка, на исправление которой не хватает знаний. Джена могла останавливать себя, не растрачивать энергию, чтобы вопреки солнцу под покровом темноты открывать для себя жизнь, но что делать с тем бесконечным исчезновением, которое может длиться так долго и она, Джена, об этом даже не догадывается? Джена смотрела на солнце и не двигалась. Бездвижное состояние теперь не вызывало боль, а ошибка была принята системой как привычное действие. Но что же делать с тем, что солнце рождается не всегда?
—
В это время в нескольких километрах от Джены потерпел крушение корабль. В этом не было ничего необычного для пустынной планеты, просто очередной космический мусор — не более того. А для той, кому удалось выбраться из-под покореженной груды метала, это крушение стало значимым событием, хотя бы потому что, она осталась жива. Ее звали Сола. Она была человеком, причем без всяких зарядных устройств и батарей, сотворенная бессмертным творцом и своими родителями из плоти и крови. И до этого момента у нее была жизнь. Нормальная жизнь нормального человека, имевшего возможность раз в году зафрахтовать корабль и выйти в нем в открытый космос ради постижения нового, а, может, ради одного: послать всё к черту. И вот что из этого вышло: корабль уничтожен, жизнь спасена, но что делать с этой жизнью на чужой и, похоже, пустынной планете, Сола не знала. Ей ничего не оставалось, как просто идти — других вариантов ее мозг придумать и наковырять в своей «базе» не мог. Сидеть на одном месте было бы глупо: спасения ждать неоткуда. Оставалась последняя надежда: встретить любую, пусть даже шестиконечную, одноглазую, уродливую разумную форму жизни и все же вернуться домой, а, как известно, надежда умирает последней.
Сола наткнулась на Джену как раз в тот самый момент, когда солнце уже прятало свои лучи за горизонт и небо вновь впускало под кожу черные чернила. Два создания смотрели друг на друга странно, именно странно: не испуганно, не ожидая никакой опасности или вынужденного нападения. Соле казалась непонятной эта мертвенная бледность девушки, а Джена не могла никак отыскать в своей программе нужный файл, чтобы принять самое главное: кто-то из создателей спасся, ведь все в той же программе было четко прописано, что «живые объекты» в ходе столкновения с поверхностью погибли. И вот перед ней стоит создатель.
— Мне нужна помощь.
Это все, что Сола смогла сказать. Она не знала, как вести себя с этой странной девушкой, у которой в глазах было что-то неправильное, будто в них теплилась жизнь, но не было того, что подтверждало бы ее наличие: не то искры, не то эмоции.
— Вы выжили?
Джена произнесла это и запнулась, в программе вновь высветилась ошибка, которая тут же сама и устранилась. Впервые в жизни Джена заговорила. Она понимала человеческую речь, вытаскивала из потаенных ячеек разрозненные буквы, которые тут же превращались в слова и становились ответом. Это было очередным открытием, ведь раньше Джене разговаривать не выпадало шанса — с себе подобными общаться было незачем, да и не о чем.
— Я спаслась, — отвечала торопливо Сола. — Но вот не знаю, как теперь выбраться с этой планеты. Мне нужно добраться домой. Я с Парцеи. И я должна вернуться. Я обязательно должна вернуться домой, понимаете?
Голос Солы дрожал, она слушала свои слова, и ей почему-то казалось, что спасения не будет, во всяком случае, эта девушка с мертвенно-бледным лицом не сможет помочь ей.
— Вы не из моей команды, — проверяла все свои разговорные возможности Джена, — вы прилетели только сейчас, потому что мои создатели были с планеты Сенты. Но вы выглядите как создатели и говорите на понятном языке, хотя это объяснимо: по моим данным Сента соседствует с Парцеей.
— Ты исинт? — догадалась Сола, и в ее душе со скоростью света угасал вспыхнувший огонек надежды. — Искусственный интеллект? Машина?
— Да, я исинт, — при этих словах Джена повеселела, оживилась и в ее глазах появилось что-то напоминающее эмоцию удовольствия, то есть тот диалог, который сейчас велся, в программе творил не бесконечные ошибки, а отыскивал и открывал для себя каждую секунду слова, звуки и значения, которые были заложены в программу, но которыми прежде не выпадало шанса пользоваться. И это было прекрасно и не больно, то есть не ошибочно, а абсолютно правильно.
— Твои создатели, — ухватилась за это соломинку Сола, — где они? Они могут мне помочь?
— Нет. Все они погибли. Остались только мы, исинты, — при последнем слове Джена к своему удивлению попыталась улыбнуться: своеобразная заложенная эмоция удовольствия и радости включилась, хотя и этим раньше она никогда не пользовалась — улыбаться себе подобным было не нужно.
— Но можно же как-то спастись? Мне нужно, понимаешь? — Сола нежно коснулась руки Джены, видимо, позабыв, что имеет дело с машиной, и что таким образом растопить искусственное сердце ей вряд ли удастся. Джена вздрогнула и с жадностью схватила Солу за руку. Она касалась своими холодными, синтетическими пальцами человеческой ладони и в ее глазах проглядывались слабые зачатки изумления. Сола испугалась и попыталась отстраниться, но что-то было в этом исинте невраждебное и по-детски приемлемое, что не вызывало чувства опасности.
— Что с тобой? Я что-то испортила? Чем-то тебе навредила?
Но Джена молчала. Она пыталась обработать все, что ей пришлось только что ощутить: тепло ладони, шероховатость кожи, длину пальцев, упругость ногтевых пластин. Джена могла ощущать прикосновения, на каждое из которых в программе тут же находилось четкое описание. Джена протянула ладонь и осторожно, словно касаясь хрупкого предмета, провела пальцами по одежде Солы. В программе проявились понятия: материала, гладкого, прорезиненного, защитного.
— Что ты делаешь? — Сола начинала раздражаться. — Ты понимаешь, что я тебе говорю? Мне нужно выбраться отсюда? Куда идти? Где искать спасения?
— Я не знаю, как выбраться отсюда — мне это не нужно.
— Какова твоя задача? Что за программа в тебя заложена?
— У меня единственная задача, которая включилась автоматически при крушении — идти, другой нет.
— Но когда я на тебя наткнулась, ты стояла, а не шла.
— Я нахожусь в аварийном режиме.
— Ты испорчена?
— Нет. Я просто не хочу идти.
— Не хочешь идти?!
— Да, я не хочу.
Несомненно Соле нужно было бы удивиться такому странному поведению машины, но разве это могло быть важнее собственных идей спасения? Мозг Солы за доли секунд обрабатывал сотни возможных выходов и путей и предполагаемых шансов, мозг гудел пчелиным роем, трещал по заросшему наглухо родничку и казался бессмысленным творцом бестолковых идей, из безумия которых Соле удалось выделить одну:
— Отведи меня к разбившемуся кораблю твоих создателей. Возможно там могло что-то уцелеть, какие-то аварийные средства связи. В моем корабле уничтожено всё напрочь. Отведи меня туда. Ты знаешь, как добраться? Ты машина, ты должна была оставить метку.
— Метка была оставлена пятьдесят один год двадцать дней и сорок три часа назад, я могу вас привести к ней.
— Хорошо, — выдохнула Сола. — Хорошо. Это далеко?
— Привычным шагом, с учетом отключения батареи в темное время суток — семьдесят четыре дня.
— Сколько?!
— Семьдесят четыре.
Сола впадала в панику.
— Невероятно. Как же мне выживать в этих условиях? Осталось немного еды, что я смогла спасти, немного воды. А что я буду делать дальше? Здесь хоть что-нибудь съедобное есть? Проклятье! Вот же проклятье!
— Я сказала семьдесят четыре дня, но с учетом моих последних открытий, эта цифра может быть неверной. Здесь бывают песчаные бури и, как оказалось, солнце рождается не всегда.
— А ты работаешь на солнечных батареях, — доходила до пика отчаянья Сола.
— Да, моя жизнь в солнце.
— Отлично, просто замечательно.
Сола заплакала, хотя понимала, что это бесполезно. Одно ее успокаивало: она не осталась одна на чужой планете и эта машина в мгновения стала самым близким и родным созданием, к которому хотелось прибиться, приклеиться намертво и не отходить ни на шаг.
— Меня зовут Сола, а у тебя имя есть?
— Джена.
Они прошли совсем немного, прежде чем Джена застыла восковой куклой — заряд батареи закончился. Она стояла, вглядываясь в темноту своими стеклянными глазами и, казалось, даже в таком недвижимом состоянии машина пытается что-то открыть для себя, постичь, понять и, распихав по ячейкам, оставить отфильтрованной информацией.
Ночь казалась длинной, тяжелой и больной. В ней не было ничего родного, даже мало-мальски привычного. Тьма на этой чужой планете была особенно черной, непроницаемой, тревожной. Какие к черту фильмы ужасов, какой хоррор, когда одна лишь тьма способна довести человеческую душу до состояния тряпичной куклы, утыканной от макушки и до ступней мелкими иглами страха. В темноте что-то шевелилось, вздрагивало, вскрикивало чуждыми голосами, скользило по песку, подкрадывалось и тянуло свои холодные, липкие пальцы к вискам, к шее, к раскрытым от ужаса глазам, которые способны уловить едва приметную тень, оторвавшуюся от общей тьмы. И нет сил зажмуриться и не смотреть, и как в детстве нырнуть под одеяло с головой, в надежде, что таким образом все страхи останутся за пределами собственного «кроватного» убежища.
А затем рассвет неторопливо растянулся по небу вскрытыми венами. Гигантское солнце бьющимся сердцем выползало из-за горизонта. Вены небес лопались над головой, растекаясь сукровицей. Зачиналось утро. Утро чужой планеты. Утро чужого дня.
И когда первые лучи солнца коснулись белого лица Джены, та первым делом завершила свой незаконченный накануне шаг, а затем резко остановившись она с трудом, словно все ее механизмы заржавели и не смазывались несколько последних лет, повернула голову.
— Что было, пока я исчезала?
Это первый вопрос, который задала машина.
— Была ночь, — рассеянно отозвалась Сола. — Звезды на небе. Шевелилось что-то по сторонам. Если честно, я не сомкнула глаз и сейчас просто валюсь от усталости. Все, о чем я могу думать — о сне и ни о чем другом.
Джена задумалась.
— Ты не спала всю ночь… — сказала она, и ее глаза впервые за все время сверкнули искорками любопытства. — Значит все это время ты следила за мной, ты видела меня? Я была? Скажи, я была? Я стояла так же, как и другие машины, с поднятой ногой, готовясь сделать шаг?
— Да… — мало что соображала Сола, — да ты стояла, и твои глаза смотрели во тьму.
— Но я была! — восхищенно проговорила Джена. — Я не исчезла. Понимаешь, с отсутствием питания я каждый раз исчезаю для себя самой, меня нет, но я даже не замечаю этого исчезновения, это всего лишь секунды и вот вновь на небе светит солнце. Меня тревожило это собственное исчезновение. Что происходит в тот момент, когда все мои процессы отключаются, и я не могу их контролировать: существую ли я, есть ли, не угрожает ли моей системе опасность, не проходит ли мимо меня кто-то неведомый, неисследованный, непознанный… Меня это… мучает, — подобрала она слово. — Мучает, я правильно сказала?
Сола с удивлением смотрела на этого необыкновенного исинта и не знала, что ответить. Где-то внутри, прямо под сердцем, неприятно екнул страх, еще только-только зачинающаяся тревога неординарности происходящего с машиной. Но усталость была настолько сильна и безжалостна ко всем процессам в живом, человеческом организме, что тревога мгновенно выскочила из тела и растворилась в душном воздухе. Только одна мысль осталась. Мысль, которую до нее, человека, донесла машина: что и она, Сола, не сомкнула ночью глаз лишь оттого, что в подобном случае ее тело осталось бы без присмотра. И в этом они с машиной оказались схожи. Но зато теперь, когда рассвело и машина могла проконтролировать ситуацию, Соле было спокойно и легко закрыть глаза, погружаясь в томительный сон.
Сола проспала недолго, всего четыре часа, но этого было достаточно. Она раскрыла глаза и увидела стоящую перед собой Джену: машина не бросила ее, машина не ушла.
— Ты тоже все это время была, — сказала Джена и улыбнулась.
Поразительно, чтобы подтвердить собственное существование, наличие жизни, оказывается, необходим кто-то сторонний, тот, кто точно знает, что пока ты спишь, жизнь продолжается, не только в тебе, но и вокруг тебя, потому что ты этого знать не можешь, ведь ты каждый раз исчезаешь, погружаясь в сон. Когда живешь среди людей, об этом не задумываешься, когда оказываешься один на один с пустотой, эта мысль тебя обжигает и… мучает.
—
Что ж, так распорядилась сама судьба, в такие условия поставила машину и человека сама планета. Сола не спала ночью, наблюдая за звездами и прислушиваясь к каждому шороху, а когда включалась Джена, Сола спокойно закрывала глаза, абсолютно уверенная в своей безопасности. И каждая из них была довольна тем, что они могли подтвердить существование друг друга. Это вошло в привычку и стало неотъемлемой частью существования.
Шли дни, Сола научилась добывать себе пропитание: планета оказалась не такой пустынной и ущербной. Джена же была очень способной машиной, с богатым набором программ и необходимой информацией: она точно определяла съедобность тех или иных растений, их питательные свойства и даже полезность. Знала она не все, не обо всем, но того, что знала, было вполне достаточно. Она чаще стала улыбаться, совсем по-человечески. И если бы не ее мертвенно бледная кожа, возможно Джену было бы сложно отличить от человека. Джена вызывала восхищение у Солы, хотя бы потому, что машина так непревзойденно умела радоваться новым открытиям, новым дням, которые, в сущности, и были для нее новыми. Так, может, это правильно? Может потому мы, люди, и несчастны, что не умеет находить это новое в каждом дне, воспринимать каждый день не как тот, что был вчера, позавчера и двадцать лет назад? Для Джены это было так просто и закономерно, так легко и привычно: каждый день она открывала в своей программе множество новых функций; слова, обозначения, характеристики, цвета и множественные оттенки выскакивали из многочисленных ячеек, словно чертики из табакерок, поворачивались, рассматривались, понимались и принимались и вновь занимали свое законное место, ожидая своей очереди на использование. И это было не больно, то есть не ошибочно, а верно на сто процентов, нужно и даже необходимо для усиления эффективности программы и называлось теперь понятным словом «счастье».
Благодаря Джене Сола и сама становилась эффективнее в своих размышлениях, взглядах, мыслях, чувствах. Открывая мир для Джены она открывала этот мир, прежде всего, для себя самой, делая свою собственную «программу» более продвинутой. Она уже не опасалась машины, не удивлялась ее бесконечным вопросам, ее странным и иногда чересчур масштабным философствованиям, она принимала Джену, как что-то неотъемлемое от каждого нового дня, неотъемлемого от своего движения к спасению, важного и необходимого для защиты и чувства уверенности. Но даже теперь, спустя несколько месяцев, она не принимала Джену за человека, потому что человек здесь был только один, состоящий из плоти и крови.
—
— Вот, — указала Джена на торчащие из земли зубья былого космического корабля. — Здесь при крушении я оставила метку.
Это, наконец, произошло. Это случилось. После стольких дней движения, дней частого отчаянья по ночам, тревоги по утрам, сбивающихся мыслей в полдень и угасающей радости в часы заката, они пришли к цели, к спасению, к желаемому и… увидели это: металлические обломки, покореженные куски деталей, горы песка и камней, и больше ничего, ничего…
— Здесь вообще что-нибудь уцелело?
Сола это произнесла так, будто для нее это уже не имело никакого значения: в ее голосе не наблюдалось никаких оттенков эмоций.
— Нет.
— И ты это знала?
— Да.
— Почему не сказала сразу? Хотя, нет, не отвечай, не стоит: ты все правильно сделала, ты молодец — истинное создание своих творцов.
Со стороны дальних скал проявились силуэты людей, шедших друг за другом, словно они были связаны невидимой нитью. У Солы екнуло сердце и от радости закружилась голова: она уже подняла руку, чтобы позвать на помощь, но Джена опередила ее:
— Это пятеро исинтов.
— Тех самых, что ушли далеко вперед? — беспомощно опустила руку Сола.
— Да. Мы все же столкнулись с ними.
— Столкнулись, — Сола грустно покачала головой, — не смотря ни на что, вы все же сошлись в одной точке.
— Это потому что мы машины и в нас заложена одна задача?
— Нет, — Сола взяла Джену за руку, словно маленького ребенка, — это потому, что вас создал человек.
— Что ты теперь будешь делать? Какая твоя следующая цель, какова задача?
Сола опустилась на песок, скрестив ноги, она подняла голову к белесому, выцветшему небу.
— Эта планета не исследована, — сказала она, — здесь есть вода, еда, отличный воздух, а, значит, здесь должны быть любые формы жизни и, возможно, вполне разумные. Мы отправимся на их поиски. Вернее, я отправлюсь их искать, а ты, надеюсь, мне поможешь. Мы научимся идти не только по прямой, мы сойдем с привычного пути, завернем за «черепашевидные» скалы — ты ведь хотела рассмотреть их вблизи, — обогнем «колючий» мыс и будем двигаться, будем преследовать главную цель, придерживаться определенной задачи, попутно открывая для себя новое. Мы еще не раз столкнемся с пятью твоими подобиями, может даже войдем с кем-нибудь из них в контакт. Тебе будет больно, Джена. Твой путь будет состоять из одних ошибок, но эта боль сделает тебя счастливой: каждая из ошибок откроет в твоей программе до сих пор неизвестные возможности. Ты готова совершать ошибки?
Джена широко улыбнулась.
— Я готова испытывать боль.
—
И они вновь отправились в свой отчаянный путь: Джена и Сола, два создания, подтверждающие существование друг друга. Планета впервые за долгое время раскрыла перед чужаками объятья, принимая их в лоно своей жизни. Впереди сияла надежда, в голове звучала задача, шаг совершался за шагом, движение продолжалось, и рассвет неизменно вскрывался набухшими венами. А когда прошло время и неотвратимая старость навалилась на Солу, она, лежа на песке и вглядываясь в далекие звезды, с замиранием сердца ждала того момента, когда первые лучи солнца коснуться батареи Джены, когда можно будет закрыть глаза и навсегда исчезнуть, веря в одно, что секундное исчезновение озарится вспышкой света и привычными словами:
— Ты тоже все это время была…
Сообщение отредактировал Ava777 - Вторник, 28 Июл 2015, 14:32 |
| |
| |
| Ava777 | Дата: Вторник, 28 Июл 2015, 14:34 | Сообщение # 118 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Фантастический рассказ. ОДНАЖДЫ ВСЁ ПРЕВРАТИТСЯ В ПЕСОК
Все однажды превратиться в песок: плохое и хорошее, доброе и злое, прекрасное и уродливое, живое и мертвое, песчинки развеют ветры и не останется даже упоминания о том времени, которое существует сейчас. Не хотелось бы об этом думать, не хотелось бы в это верить, не хотелось бы это увидеть, даже со стороны, а уж тем более не хотелось бы оказаться на том месте, на котором оказалась она. Что в ней было такого необычного? Да ничего, собственно: была она и космос, простор, звезды, вселенная, поиск и еще что-то, что за столько долгих лет полета выветрилось из головы напрочь; а еще была ракета: старая, прохудившаяся, измотанная и истерзанная долгими годами полетов и вынужденных столкновений с нервными проявлениями истеричного космоса. Нет точки, нет конца, есть только полет, но куда и откуда, а, главное, зачем. Если бы она могла ответить себе на этот вопрос. Если бы могла, тогда вероятно все стало бы на свои места и не было бы так неопределенно муторно, так тоскливо и безнадежно сейчас двигаться в жиже этих звезд и неизвестных материй. Если бы кто-то тогда, много лет назад, предупредил, да хотя бы намекнул, что космос – это страшная угроза, что вселенная сама по себе не так уж и безобидна, что рано или поздно человеческая память сотрет все воспоминания, все былые знания и цели, задачи и стремления. Если бы кто-то знал, что мозг пострадает первым и что вместо привычного вчера и завтра, останется только бесконечное сегодня. Она хотела вспомнить имя, тщетно пыталась восстановить его по первым буквам, первая буква была точно «К», во всяком случае, еще совсем недавно она была уверена, что ее имя начинается с буквы «К», а сейчас она уже не знала, правда ли это. Возможно ее звали Кора, Кира, что-то из четырех букв, или нет — из пяти, шести. Черт! Если бы можно было вспомнить хотя бы такую малость. Будь проклят этот всепожирающий космос, который не оставляет после переваривания даже воспоминаний! Пусть ее зовут Кора. Пусть будет так, хоть какая-то связь с человеческим обличием. Хотя, человек ли остался здесь, в замурованном железном футляре?
На пульте мигнула кнопка, вспыхнула так ярко, словно умирающая звезда, и затухла. О чем это говорит? О чем предупреждение? Кора не помнила. Может это означает, что разгерметизирован нижний отсек, возможно это сообщение об утечке радиации, — да это может быть все что угодно, но она не помнит, она уже ничего не помнит. Какие кнопки беспорядочно мигали, вспыхивали так ярко, затухали, что-то звенело, кричало под обшивкой, дрожало, скрипело и свистело, разваливаясь на части, но это было как будто далеко, где-то за пределами, не здесь и не сейчас. Кора закрыла глаза — она больше ничего не чувствовала, даже страха, хотя он из последних оставался неподвластным космосу, но космос сделал и этот большой глоток, выпив страх как стакан крепкого виски.
—
Вы когда-нибудь видели пески незнакомой планеты? Предполагаю, что нет. Думаете, они отличаются чем-то от тех, что вы так радостно ковыряли лопатками в песочнице, из которого лепили длинноухих зайцев и мини-ракеты? Да, в сущности, чем могут эти пески отличаться: составом, качеством, плотностью, но это все равно песок — не больше и не меньше, конечный продукт того, что когда-то числилось живой единицей.
И этот песок был обычным, оранжевым, коричневым, серым, с незаметными переходами между этими ущербными цветами. Этот песок был повсюду: на земле и, казалось, даже на небе. Небо… Оно было таким далеким, высоким, недосягаемым и в то же время нависало над головой ядовито-желтыми облаками. Облака опускались под своей тяжестью, налитые серой жижей, они проливались грязно-желтым дождем, и пенные потоки с жадностью всасывались песками. Откуда-то налетал ветер, иногда сильный и порывистый, иногда легкий и едва заметный. Он налетал, взметал пески, гнал по небу плотную массу облаков и снова исчезал где-то там, за пределами этих песков, за пределами каменного идола, что возвышался, подобно маяку, среди странной, безмолвной пустыни. Глаза идола смотрели угрюмо, будто хотели заранее предупредить, что спасения нет, что рано или поздно, все закончится и не останется для выжившего человека ни этого отвратительно-мрачного неба, ни этих чужих песков. Прижав свои короткие каменные руки к телу, идол признавался в том, что и ему бывает страшно, ему, каменному созданию, тоже не по себе оттого, что рано или поздно, а его может не стать, так же как и этой оказавшейся здесь девушки. Идол смотрел в глаза незнакомки насмешливо, он смеялся с нее, не понимающей, непомнящей, растерянной и чужой. Он насмехался открыто и его короткие руки при этом только крепче прижимались к вытянутому телу.
Ветер, словно преступник с пожизненным сроком, пролетел над головой, позади глухо, теряясь в пылевых облаках, прозвучал звон железа. «Блюмс! Блюмс! Блюмс!» — как будто бьют по кастрюле, зовя на обед. Кора обернулась — там, позади, среди песков возвышались широкие ступени, гладкие, белоснежные, будто начищенные кем-то до блеска, поддерживаемые невидимой силой в целости и сохранности. Они ведут к возвышению, на котором памятником лежит поверженная ракета: жалкое, уродливое творение людей, без каких-либо признаков искусства, утонченности и тайного смысла. Просто груда железа, хорошо сваренная и напичканная всякой всячиной. Стекла иллюминаторов выбиты и только ржавые железные заслонки раскачиваются ветром влево — вправо, влево — вправо, словно качели, — забава для невидимки. «Блюмс, блюмс, блюмс!» — ударяют они и ржавчина сыплется при каждом новом ударе. А идол смотрит и смеется.
— Не смейся, — шепчет она.
— Не смейся! — кричит она.
— Не смейся! — бросает она в идола горсть песка.
— Я еще живая! Живая! И моя ракета жива! Я улечу отсюда. Я выберусь из этого проклятого места! Я спасусь!
А идол смеется. Ему смешно и страшно одновременно. Он крепко сидит в песке, крепко держится своими скрытыми ножками за землю, дно, почву, за что-то, что находится под толщей песка.
Кора обвела взглядом бескрайнюю пустыню. Кроме песка там, вдали, нет ничего, а здесь осталась ракета — волосок из прошлого, напоминание о том полете, что длился столько долгих лет и с той жизнью, о которой она уже ничего не помнит. Черт возьми, если бы она только могла вспомнить, как чинить эту ржавую посудину, тогда, возможно, оставалась бы надежда выбраться отсюда.
— Эй! Кто-нибудь! Эй!
«Думаешь, тебя кто-то услышит? Думаешь, придет на помощь? Ты осталась одна. Здесь нет никого, и никогда не будет, а если и появится кто-то, то это будет только после твоего исчезновения».
Кора подошла к разбитой ракете. «Блюмс, блюмс, блюмс!» — беспомощно пропели затворки. По кожаным креслам стекала желтая жижа — тот самый недавно прошедший дождь. В песке лежат тюбики с едой. Кора открыла один из них и поняла, что не голодна. Нет, не так — ей не нужно есть, ей не нужно пить, не нужно спать, ей вообще больше ничего не нужно — не хочется.
«Идол смотрит на меня. Он следит за мной. Я чувствую его взгляд». Кора обернулась — идол смеялся, нет, идол хохотал над ней своими каменными глазами, этими двумя огромными плошками.
— Думаешь, ты победил?! Думаешь, я не выберусь отсюда?! Я не ты — я могу передвигаться, я могу шевелиться, а не торчать посреди пустыни подобно безмозглому изваянию. Это я смеюсь над тобой! Я смеюсь над тобой! Ты слышишь?!
—
Время шло медленно, двигалось так, будто его и вовсе не было, не существовало. Кора пристально вглядывалась в идола — он больше не смеялся. Его каменное лицо исказилось от боли — боль во всем: в ухмылке, в суровом взгляде.
Должно быть эта пустыня то самое место, о котором рассказывают столько мифов. Она помнит эти рассказы. Свое имя забыла, забыла кто она и откуда, а миф помнит. О чем он повествует? О том, что среди вселенских океанов плавает гигантский корабль. Он пристанище всех затерянных в космосе, всех забытых, отвергнутых и уставших, одиноких и отчаявшихся, умудрившихся остановить время ради вечного покоя; он последняя надежда для всезабывающих. Эй! Ты не помнишь себя?! Жди корабль. Жди этого гигантского призрака, который на борту своем перевозит тоны песка.
Если бы Кора могла вспомнить… Возможно тогда ее ракета была бы восстановлена и она бы спаслась. А пока время течет медленно, ссыпаясь горстями песка куда-то за пределы странной планеты, бескрайней пустыни. «Блюмс, блюмс, блюмс!» — в тысячный раз пропели ржавые затворки. Раскатистый удар всполошил пустыню — это упала одна из затворок, обрушилась на каменную лестницу и покатилась вниз. Песчинки, изголодавшиеся убийцы, с жадностью набросились на этот уродливый кусок металла, облизав и испробовав на вкус ржавчину. Затворка таяла на глазах, превращаясь из конкретного и когда-то функционального предмета в такой же грязно-оранжевый песок. Кора безотрывно следила за происходящим — за последняя время это было единственно стоящее зрелище, что-то отличное от надоевшего и пресного идола, и этих безмолвных песков. Но как только затворка была доедена прожорливыми песками, Кора ощутила отсутствие чего-то, будто что-то ушло и из нее вместе с этим куском металла. Она посмотрела на свою правую руку — пальцы на глазах превращались в песок и рассыпАлись, смешиваясь с составляющей пустыни. Кора закричала так сильно и отчаянно, как только могла, но в ответ она увидела лишь безудержно ухмыляющееся лицо идола.
— Помоги мне. Ты слышишь, помоги, — взмолилась она, падая на колени перед каменным изваянием. — Ты же здесь не просто так. Ты возвышаешься среди песков, словно последний из забытых богов, словно последняя надежда. Помоги мне, ведь ты же слышишь меня, ты же смеешься надо мной, значит ты живой.
Кора скрутилась в тугой клубок, она плакала и стенала, но это небо и ветер, и проклятый идол оставались безучастны к судьбе человека. Человек погибал, исчезал по частям, исчезал сразу же за исчезновением своей ракеты, своего убежища и укрытия, которое так долго спасало человеческую жизнь, так долго берегло ее. Судьбы бездушного металла и человеческого организма сплелись в одно целое и вот она расплата. Правой руки до локтя уже не было. Подбежав к растерзанной, искореженной ракете, Кора бережно провела рукой по другой железной створке. «Блюмс, блюмс, блюмс!» — снова запела та. Кора испугалась: затворка накренилась в правую сторону и неровен час, она тоже обрушится и покатится вниз по ступеням прямо в жерло всепоглощающего песка. Кора тщетно пыталась укрепить створку. Но не было инструментов, не было знаний, не было возможностей и где-то даже желания, осталось только нежелание расстаться с очередной частью собственного тела. Ей было на многое наплевать, а вот исчезать не хотелось, не хотелось становиться частью безмолвной пустыни, не хотелось осознавать, что однажды для нее перестанет существовать даже это ядовито-желтое небо и этот проклятый идол.
— Если меня не станет, над кем ты будешь насмехаться, каменная болванка?
— Над тем, кто будет после тебя, — как будто всем своим напыщенным видом отвечал идол.
—
А время шло так медленно, как будто его и вовсе не было. Но что-то же разрушало ракету, а вместе с ракетой из года в год оно разрушало Кору. Теперь и ноги ее стали песком, и руки растворились в нем же, и она, подобно идолу, возвышалась над пустыней, устремляя свой утомленный взгляд вдаль.
«Там могло быть что-то, о чем нет никакого представления. Там мог быть обрыв, бесконечность, дюны, там мог быть отвес, скала, что-то с чего можно было сорваться и исчезнуть, наконец ощутив секундное освобождение от всех тягот и от взгляда этого проклятого идола! Почему же тогда она торчала все это время здесь, безвылазно, безотрывно от этих ржавых кусков железа? Почему, когда она еще могла ходить, она не сделала этого? Почему испугалась потерять связь с последним звеном прошлого, почему не плюнула в лицо этому мерзко-насмехающемуся идолу, не пнула его ногой, не разрушила его до основания, тем самым погубив его раньше, чем погибнет она сама? Почему?!»
Пронзительный скрежет, удар и по белоснежным ступеням, с глухим стуком покатилось кресло, насквозь пропитанное желтой водой регулярных дождей. Кора по шею ушла в песок. Осталась только голова. Теперь Кора выглядела ущербнее и беспомощнее идола, она почти лизала его поганые ступни, те, которые пряталась под толщами песка.
— Он съест и тебя, — шепчет она. — Песок сожрет и тебя, каменный уродец. Рано или поздно это случится и с тобой.
— Но ты об этом не будешь знать, — взглядом отзывается идол. — Это все будет после тебя, а потому я имею право насмехаться над твоей беспомощностью.
—
Опять это время идет, медленно, словно его кто-то держит своей предательски-могучей рукой. Скорей бы все закончилось. Скорей бы наступил конец этому неотвратимому исчезновению. Кажется, будто падаешь в пропасть, надеясь лишь на то, что она не бездонна и в конце обязательно будет удар, будет адская боль и четкое, резкое окончание.
Возможно, Кора в последний раз смотрит на это тяжелое небо, возможно в последний раз наблюдает за испуганной физиономией идола.
— Что, страшно оставаться одному?
— Страшно, — отзывается идол испуганным взглядом и крепче прижимает к телу свои короткие ручонки.
Последняя составляющая ракеты упала на ступени и скатилась вниз, но Кора об этом не знала: она больше не слышала, что творилось вокруг, она могла лишь следить за небом и мерзким идолом последним уцелевшим глазом. Идол смотрел на нее умиротворенно, с легкой ухмылкой и вдруг он исчез вместе с движущимися на север облаками.
—
Гигантский корабль дрейфовал среди звезд, он двигался медленно и неторопливо. Ему некуда было спешить. Трюмы его были полны песка. Песок этот просыпался сквозь раскрытые шлюзы, заполняя собой палубы другого исполинского корабля. Новая пустыня росла и ширилась, отхватывая все большие территории, и ее изголодавшиеся песчинки беспощадными убийцами пожирали ржавеющее днище…
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 30 Июл 2015, 15:38 | Сообщение # 119 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Фантастический рассказ. УТРАЧИВАЯ ПОДОБИЕ КРЫЛЬЕВ
— Шесть призраков окружают тебя. Всмотрись в их глаза — они блеклы, они тусклы, они не различают ничего, кроме твоих движений, кроме твоих стремлений и желаний. Любишь кого-то? Смотри, как глаза этих призраков вспыхивают, словно далекие солнца дремучей Вселенной. Ненавидишь? Еще ярче разгорается этот таинственный, злобный свет. С жадностью призраки смотрят на тебя, ловят каждый твой вздох, каждый шорох твоей работающей извилины, каждое движение зрачков, каждый взмах руки и дрожание пальцев. Это твои призраки. Всмотрись в них — они похожи на тебя: такие же длинные пальцы, такие же спутанные волосы, такой же хмурый взгляд, будто этот мир должен тебе уже за одно то, что ты в нем появился. Не отворачивайся, а лучше пересчитай этих друзей из преисподней. Шестеро, их всего шестеро и каждый из них хранитель чувств. Смотри, один призрак отвечает за любовь, другой за ненависть, третий за счастье, четвертый — это в чистом виде печаль, пятый, мелочный гаденыш, — обида, шестой, который самый заметный и выдающийся вперед, — желание. Вот они эти чувства, перед тобой. Вот твое спасение. И бессмертие твое в них. Тебе невыносимо было жить бесчувственным истуканом? Ну так бери эти чувства, владей ими и поддерживай в них жизнь. Ты молил меня о спасении, я дал тебе его. Наслаждайся. Отныне ты и сам подобен мне. Отныне ты бог. Ты обладаешь бессмертием, но даже оно имеет свою цену.
— Что, если я все же ошибусь?
— Ты утратишь бессмертие, ты потеряешь все чувства и превратишься в то ущербное создание, каким был до меня. Вот твои верные слуги, твои верные чувства, их всего шесть, разве можно их спутать? Разве можно перепутать желание с любовью, ненависть с обидой? Разве ты теперь не бог? Разве ты способен на ошибку? Видишь перед собой этого тощего упыря — это печаль и ничего больше. Встретишь человека, который наполнит тебя этим чувством, бери несчастного за горло и тяни к этому упырю, а уж он времени даром терять не станет: прихлопнет двуногое существо за доли секунд. А попытаешься скормить печали любовь и прихлопнут тебя. Представляешь, раз и ты уже не бог, а лишь два сияющих глаза в вечно унылом космосе. Твои же собственные призраки тебя и уничтожат, ошибись ты.
— Но почему я должен убивать любого, кто откроет передо мной чувство, кто поделится таким ценным богатством со мной? Это как-то… глупо.
— Глупо, когда человек, открывший тебе чувство, этим же чувством и порабощает тебя, и ты утрачиваешь возможность оставаться самим собой. А разве бог может быть порабощенный кем-то? Бессмертие жестокая штука, а жизнь в бессмертии — тяжелый удел.
«Я — бог. Я бессмертен. И этот ветер, холодный ветер, что сейчас пронизывает мое тело насквозь, что клонит голые ветви деревьев к земле, взметает клубы черной пыли и сухой листвы, единственный, кто меня слышит. Он касается мертвых лиц всех, кто одарил меня чувством. Я не пощадил никого, ради собственного бессмертия, ради собственных чувств. Кто осудит меня? Лишь тот, кто не знает, каково это не чувствовать ничего: ни радости, ни горя, ни страха, ни обиды. Теперь я — бог, а значит я прав в том, что делаю. Но прав ли я сейчас, ветер? Прав ли я сейчас, когда готовлюсь убить самого дорого человека в своей жизни? Он великий человек, он мастер, никто и никогда прежде не открывал передо мной такой необыкновенный мир: неправильный, ненастоящий, мир прекрасный своим искривлённым пространством, ирреальными пропорциями и чувствами, которые не могут стать олицетворением шести стандартных призраков.
Я не могу убить этого человека, но и не могу оставить его в живых — он слишком близок мне и все чаще ощущаю я присутствие его мыслей и взглядов в своей голове. Я призвал к нему черного призрака ненависти, ведь я несомненно ненавижу того, кто с каждым днем порабощает меня все сильнее, не оставляя былой свободы. Но это чувство между мной и мастером, скорее всего, не ненависть, но и не любовь. И я, конечно, ошибся. Впервые за сотни лет я ошибся и был растерзан призраками чувств. И даже сейчас, находясь здесь, среди этих бессмысленных для меня звезд, я отчаянно пытаюсь понять, так что это было за чувство, подобное расправляющимся за спиной крыльям. Если бы я только смог хотя бы краешком глаза увидеть это чувство, встретить его вновь и дать ему название, я бы возродился, я бы вновь обрел целостность, и для меня открылась бы новая жизнь с крыльями за спиной…»
—
— Как ты думаешь, у этой планеты есть название?
— А кто его знает, может и есть. Тебя только это волнует? Меня, лично, тревожит вопрос, что теперь делать?
Тощий, вытянутый и похожий на искривленную дугу Тони обреченно посмотрел на дымящийся корабль.
— С этим уже ничего не поделаешь, — сказал он так, будто его это уже не касалось. — И все же, — перевел он задумчивый, бесцветный взгляд в затухающее вечернее небо, — как же эта планета зовется.
— Да пошел ты! — раздраженно сплюнул коренастый, правильно сложенный и до черноты загорелый Дэйв. Зажимая ладонью нос он пытался все ближе подобраться к кораблю, но по-прежнему вырывающиеся из недр пламя и клубы черного, ядовитого дыма, останавливали Дэйва. Он матерился, тер руками слезящиеся глаза, хватался за голову, отходил на безопасное расстояние, вдыхал свежий воздух и, подобно загнанному зверю, метался из стороны в сторону.
— Слушай, Дэйв, может подождем, пока все выгорит, а потом разберемся, что нам делать. Ведь пламя само так быстро не погаснет. Смирись с тем, что мы вляпались. Все же, согласись, с нами и так слишком долго ничего не происходило — летали себе и ничего не боялись. Мы были везунчиками на протяжении многих лет, это рано или поздно должно было закончиться.
— Вот ты придурок! — сорвался Дэйв. — Вот я всегда это знал! Хотя, — резко успокоился он, — может ты и прав. Давай спокойно посидим, подумаем, покумекаем, может чего умное в голову и придет.
Они сели у разведенного костра и, словно сговорившись, по команде, посмотрели в небо. Небо было удивительным: красно-желтым, с запада затягиваемое фиолетовыми тучами, с востока впитывающим в себя таинственную синеву, с зажигающимися в прожилках белыми звездами. Самые яркие две звезды взошли так быстро, словно два находящихся на одной космической линии солнца вспыхнули в одно мгновение и начали свою жизнь.
— Такое впечатление, что они смотрят на нас, — поежился Дэйв.
— Да, — с болезненным восхищением подтвердил Тони. — Так и есть. Это живые глаза. Глаза какого-то забытого бога, измученного и уставшего за долгие тысячелетия. У него нет выхода — он вечен. Он вечен в своем бесчувствии.
Дэйв с тревогой посмотрел на друга.
— Ты вообще в порядке? — нервно сглотнул он слюну.
— В порядке, — не отводя глаз от звезд, отозвался Тони.
— Что-то мне все это не нравится. Нехорошее это место. Слушай, эй, — толкнул Дэйв друга в плечо, — слушай, давай подумаем, как нам быть: остаться здесь или пойдем, может, поищем какие-нибудь постройки.
— На ночь глядя? — невменяемо отвечал Тони.
— Ну, вообще ты прав, — почесал голову Дэйв. — На ночь глядя тащится никуда не хочется. Хоть бы ночь здесь была не долгой, — покосился он на две ярких звезды и его тело содрогнулось от неясного чувства, которое внезапно вскочило в его душу, не впорхнуло птицей, как обычно, а именно вскочило, ударилось о низ живота и забурлило. По телу пробежался озноб страха и, надвигающаяся грозой, тревога. — Слушай, Тони, давай ты ложись, отдохни, а я покараулю, а потом сменимся — завтра нам нужно быть в форме.
— Ладно, — послушно улегся на свой вещевой мешок Тони и, взглянув на две сияющих звезды, закрыл глаза.
—
Ночь у костра была обыкновенной. Вот если бы этот огонь не горел, не потрескивал так привычно сухими ветками, было бы куда неприятнее находится здесь, на незнакомой планете. А так, почти как дома. Вон, даже небо такое же темное и знакомое. Ну и что, что созвездия различаются? Разве это кто-то видит? Разве понимает? Какая разница, в каких необыкновенных формах и видах складываются звезды в воображении людей. У каждого свое виденье, у каждого свое восприятие и воображение каждого отличается, кстати, тоже. А Дэйв сидит, спокойно перебрасывает угольки, тревожит пламя и ему почти хорошо. И он как будто не замечает этой постоянной слежки за собой двух звездных глаз. Как он там сказал: глаза забытого бога? Смешно, честное слово. Какие боги? Исколесив звездное пространство вдоль и поперек, он никогда не встречал на своем пути ни одного бога: ни того, в которого так беззаветно верят на Земле, ни тех, о которых так любят рассказывать нагроможденные всяческой околесицей мифы.
— А я верю, — шепнули ему на ухо.
У Дэйва кольнуло в сердце, но первое, что пришло на ум, что это же просто-напросто голос Тони. Ну, конечно, чудак, Тони со своими дурацкими приколами. Это же он. Кто еще так может пошутить на чужой планете в сгустившейся темноте? Дэйв мысленно выдохнул и улыбнулся, готовясь выдать очередную ругательную ересь, но обернувшись его глаза застыли, а тело сжалось в один сплошной ком, как будто пытаясь юркнуть в несуществующий панцирь. На Дэйва, не отрываясь, смотрели… призраки! Боже ты мой, это определенно явления с того света! Они смотрят выжидающе, с любопытством, их призрачные одежды колышет ветер. Как такое возможно! Спазм страха схватил живот, Дэйв на карачках попятился и чуть было не угодил руками прямо в костер. Он отползал, тяжело дыша, а призраки медленно, будто сами опасаясь резких движений, наступали. Дэйв навалился всем телом на Тони.
— Вставай! — толкнул он друга. — Вставай живее! Вставай же! — тормошил он его одной рукой, поглядывая в сторону приближающихся призраков.
Тони не просыпался. Тони был похож на тяжелый куль. Дэйв схватился за руку друга, но та была холодна и безжизненна. Дэйв выругался, но не понял сказанного. Призраки наступали, медленно и уверенно. Дэйв схватил валяющийся рядом корявый сук.
— Не подходите, твари! — взмахнул он палкой. — Не подходите!
Но призраки наступали, с ледяным спокойствием впиваясь мутными глазами в бледное лицо испуганного человека.
«Сейчас они обступят меня со всех сторон, — проносилось в голове у Дэйва. — Сейчас они коснуться меня своими костлявыми призрачными лапами и сожрут меня, выедят плоть, высосут душу. Надо спасаться». Дэйв сорвался с места и побежал. Бежал и в ужасе думал почему-то только о том, чтобы не забыть дорогу назад. Но, какая к черту дорога, если ничего не видно. И эти две ярких звезды на небе следят за ним. Это они следят за ним, а духи лишь подчиняются этой слежке из космоса. «Бежать, бежать, бежать, — пульсировало в голове у Дэйва. — Тони мертв. Некого звать на помощь. Темно. Когда же закончится ночь». Дэйв на бегу оглянулся. Где призраки? Он оторвался от них? Они бегут рядом! Черт возьми, они бегут рядом, неслышно, спокойно, не догоняя, не обгоняя его. Вот они за спиной и их одежды, и растрепанные жидкие волосы теребит теплый ночной ветер. Что же, черт побери, здесь происходит! Дэйв бежал, бежал в окружении мертвецов и, как в душном, кошмарном сне, не мог оторваться от назойливого преследования. Впереди виднелись скалы, словно обломки зубов побежденного кем-то монстра. Так куда бежать? Справа густые заросли… А если и они кишат призраками? Если только призраки и населяют этот мир? Какого черта его угораздило вляпаться в такое дерьмо! И этот Тони, сученок, зачем-то умер! Господи боже мой, он же умер, его больше нет! «Нужно взять себя в руки, — на бегу думал Дэйв. — Нужно заглушить страх. Меня не хватают, не убивают. Эти твари просто бегут позади, не отрываясь. Значит, они не ставят целью меня убить. А Тони? Что они сделали с Тони? Ведь кто, как не они убили его во сне. А, может, он не умер вовсе? Может показалось? А он бросил его там, одного, беззащитного, своего друга, единственного друга. Нужно свернуть, сделать круг и вернуться бегом назад. Попытаться как-то расшевелить Тони. Он еще может быть жив. Просто крепко уснул после потрясения. Но как же невыносимо бежать и чувствовать, что тебе в затылок, хоть и неощутимо, дышат призраки и эти проклятые звезды, как будто смеются над ним, смотрят и смеются, поганцы!».
— Что вам надо, твари?! — резко остановился Дэйв, поворачиваясь к призракам лицом. — Что вам надо?! — задыхаясь, прокричал он.
Но призраки безмолвствовали. От ветра их головы качались из стороны в сторону, словно у распотрошенных чучел. Мерзкое зрелище!
— Дэйв, — вдруг услышал он знакомый голос. — Дэйв, не останавливайся, беги. Благодаря этому не так страшно.
— Тони? — судорожно озирался Дэйв. — Тони, сволоченок, где ты? Это все твои происки? Где ты, черт бы тебя побрал, тварь ты эдакая! Что за шутки!
— Дэйв, возвращайся к костру. Возвращайся. Там безопаснее. Беги туда. А мы за тобой. Мы будем просто бежать. Это так приятно. Дэйв, это очень приятно.
— Где ты, гаденыш?! Покажись!
— Потом, — перешел на усталый шепот голос Тони. — Потом, дружище, не сейчас. Сейчас беги, к костру, возвращайся к нашему последнему пристанищу. Прошу тебя, дай нам всем насладиться бегом, временным спасением от этих невозможных глаз.
Дэйв не стал спорить. Он огляделся по сторонам, в темноте его глаза различали лишь остроконечные зубцы далеких скал. Они, многовековые часовые, охраняли спокойствие своих призраков, держали их в нужных пределах, молча, спокойно, верно.
Дэйв бежал, вдыхал прохладный и чересчур свежий, напоенный непривычной чистотой и здоровьем, воздух. Он бежал и его легкие работали, словно исправленный, подтянутый механизм, над которым поработал мастер своего дела. Он бежал и в его голове с каждым вздохом, с каждым насыщением кровью кислородом, чувствовалась звенящая легкость, тело пружинило, тело казалось на двадцать лет моложе. И страх ушел — куда он подевался? Ведь позади по-прежнему, не отставая, но и не опережая, бежали призраки, с развевающимися в темноте длинными спутанными паутинками волос. От встречного ветра их головы запрокидывались, да так, что, казалось, призраки могли смотреть на то, что творится позади них. Они бежали бесшумно, но их движения были ощутимы, словно туманные пояса касались разгоряченной кожи.
Вон впереди показалось пламя костра. Завидев его жалкие, умирающие всполохи, Дэйв словно очнулся от туманного сна, его сердце бешено заколотилось, и к горлу поступила неприятная горечь. «Там Томи, — подумал Дэйв. — Там мертвое тело Тони, оно лежит у костра, все так же недвижимо, с плотно закрытыми глазами, с душой, что спокойно уснула, глядя на два звездных глаза в небе. Там Томи и он, конечно, мертв. Там разлагающийся труп у догоревшего и теперь точно так же разлагающегося корабля». Нет, он не может приблизиться к тому месту. А может Томи там нет? Ну он же отчетливо слышал голос друга. Может Тони где-то рядом, позади, стоит и насмехается над ним, испуганным идиотом? Дэйв приподнялся на цыпочках и с ужасом скользнул взглядом по тому месту, где лежал его друг: вот две тощих ноги в грязных брюках и дорогих ботинках, в глянце которых водят ритуальные хороводы огненные создания.
— Черт! — схватился за голову Дэйв. — Черт бы тебя побрал, Тони! Как же так? Что же теперь делать? Как быть?
Дэйв уселся на землю и заплакал.
— Дэйв, — снова услышал он голос Тони. — Дэйв, ты только не засыпай, ты только не смыкай глаз, пока взгляд бесчувственного бога касается твоего лица. Не спи – его глаза убивают. Он погубит твое тело, превратит в недвижимую глыбу. Не спи, Дэйв до тех самых пор, пока солнце не закроет ему глаза.
— Тони, — Дэйв пытался отыскать среди застывших призраков своего друга. — Где ты? Я тебя не вижу. Где же ты, дружище? Что с тобой произошло? Как я могу спасти тебя? Ты только скажи, я все сделаю.
— Я здесь, Дэйв, — вперед вышел совершенно не похожий на Томи голубой фантом. Длинные волосы, как и у всех остальных призраков, словно разорванные паруса когда-то прекрасного корабля, беспомощно трепетали под резкими порывами ветра. Голова призрачного Томи от этих порывов тянулась вслед за волосами, запрокидывалась назад, а затем вновь выпрямлялась. Жидкие волосенки синим дымком стелились над прижимающейся к земле травой. И в этом была невыносимая тоска, в этом проявлялась безысходность и бесполезность всего, что теперь происходило. Дэйв сглотнул слюну и затолкал выступающие слезы себе в глотку так далеко, как только мог, но эти слезы стали непроходимым комом, мешающим дыханию.
— Дэйв, — продолжал спокойно, словно лишенный всяческих чувств, говорить Томи, — ты не представляешь, как это страшно, когда даже то, что уже не имеет своего тела, способно погибнуть. Даже сейчас, когда мое тяжелое, неповоротливое тело мертвым грузом лежит там, у костра, я все равно боюсь умереть. Я по-прежнему жив, но даже эта призрачная жизнь может исчезнуть, исчезнуть сразу же за исчезновением двух наблюдающих звездных глаз.
— Томи, — сквозь боль, с хрипом проговорил Дэйв, — объясни, как это могло случиться? Как это могло произойти с тобой? Что я сделал не так? Как не доглядел за тобой? Почему всё так произошло? Какая сволочь погубила тебя? Объясни мне хоть что-то, — прорвались все же слезы, — объясни мне, чтобы я понял, потому что я ничего не понимаю, братишка. Мы же с тобой с детства дружим, мы же с тобой стали братьями, как же так, Томи, — протянул к нему руки Дэйв. — Объясни.
— Нельзя было спать ночью, нельзя… взгляд этого бесчувственного бога убивает. Это бог, Дэйв, там, на небе. Это бог, Дэйв, а ты не верил. Он живет чужими чувствами, нашими последними чувствами, нашими страхами. Мы призраки, мы можем бояться вечно… вечно, Дэйв. Но я согласен даже на это, потому что я по-прежнему существую. Отныне мы все связаны с этим богом, который думает, что живет. Дэйв, ты только не оставляй меня. Ты беги, Дэйв, беги до рассвета и страха не будет, а будет чувство, подобное расправляющимся крыльям. Это лучшее чувство на свете. Это лучшее чувство для него и для всех нас. Беги, Дэйв, пожалуйста, беги…
—
И Дэйв бежал. Бежал каждую ночь. Наворачивал круги знака бесконечности, не добегая до чернеющих скал, не забегая в заросли неизвестных деревьев, что клонились к самой земле тонкими сучками со змеящимися по земле длинными листьями. Дэйв бежал, а позади, словно верные стражники, бежали призраки и за ними привычно стелился синий дымок волос. И было хорошо. И ощущалась свобода от этого надоевшего однотипного страха. Страх — единственное чувство, роднившее живых и мертвых. Чувство, которое было доступно даже богам.
— Чего ты хочешь?! — кричал на бегу Дэйв, обращаясь к двум следящим с неба звездам. — Присматриваешь за мной? А я бегу и ощущаю свободу. Я счастлив, потому что плевать хотел на то, что впиваешься в меня своими мертвыми глазами.
Свежий воздух, как и прежде, бодрил и омолаживал тело, списывал все прожитые годы. Это было хорошо. Но эти чертовы глаза, этот проклятый цепкий взгляд какого-то забытого и проклятого бога вызывал ненависть, злость, беспомощность. До чего же всё это надоело! До чего же стала невыносимой эта жизнь под покровом темноты. И этот бег по кругу осточертел. И больше никаких других мыслей, никаких других целей, а чуть остановишься и, неизлечимой лихорадкой, нападает липкий страх. Но Дэйв везунчик, он не Томи, бедный «малыш» Томи, для которого вся жизнь стала лишь синим дымком.
— Для меня не существует солнца, оно не светит мне больше, я лишь помню его, — шептал на бегу Томи. — Для меня нет жизни без этих двух наблюдающих из космоса звездных глаз. Солнце съедает эти глаза, а вместе с глазами светом пожирается и моя трясущаяся душа. И меня в эти мгновения не существует, меня просто нет…
Да, Дэйв везунчик: он видит солнце, он ощущает его тепло, оно не съедает его с другими призраками. Дэйв-везунчик живет, слышит вскрики птиц, вой неизвестных животных, которые держатся всегда поодаль, будто боясь приближаться к тому, кто извечно окружен невидимыми призраками даже днем, пусть и представляют они собой лишь потоки раскаленного воздуха.
Дэйв живет, что-то ест, где-то зачерпывает грязную воду, спит на голой земле и никогда не болеет, никогда не ощущает усталости, будто его тело превратилось в камень, стало необычайно выносливым и способным перенести любые условия, любые ужасы и кошмары. Его дух окреп до такой степени, что уже не требовал долгой и усердной мотивации бегу.
— Доволен ли бесчувственный бог, глядя на то, как мы бездумно бежим? — с насмешкой допытывался Дэйв.
— Ему все равно, — отвечал бегущий позади Томи. — Главное, чтобы были хоть какие-то чувства. Страх ему уже порядком надоел. А чувство свободы, которое мы сейчас испытываем, гораздо лучше животного страха.
И они по-прежнему бегут: Дэйв ради Томи, Томи ради бога. А что потом? Дэйв этого не знает. Он оброс волосами, он превратился в грязное, уродливое создание, его тело, руки, лицо загрубели, потемнели не то от грязи, не то от солнца. А прошло не так уж и много времени. Всего какие-то недели. Нет. Это не недели. Это сотни, тысячи лет бездумного бега. Бег, бег, бег в окружении тех, кого уже нет и никогда не будет, в окружении болванчиков с запрокидывающимися головами, с выеденными призрачным туманом, бесформенными глазами, с иссохшими, лишившимися четкой формы, руками, с телами, утратившими любое напоминание о половой принадлежности: мужчины это бегут позади, женщины, может дети, все ли они земляне или, может, прилетели сюда с других далеких планет. Призраки бегут, молча, не отвлекаясь на пустые разговоры. Слова их уже не спасут. Слова не вызывают у них чувств, подобных бессмысленному бегу или бегству от самих себя. Бежит и Дэйв, бежит от самого себя и от разлагающегося трупа Тони, далеко не убегает, но и остановиться не имеет права.
И чем дальше Дэйв бежит, тем непреодолимее его желание расправить руки и полететь, улететь с этой планеты, подобно птице. От этого воображаемого полета становится так хорошо и лицо Дэйва в эти мгновения озаряет невольная улыбка, и глаза надзирательного бога вспыхивают ярче, следят придирчивее, жадно. А Дэйв взлетает, поднимается над всем этим миром, над этой чужой планетой и растворяется, становясь синим дымком волос, до которого ни одному богу нет никакого дела. Раньше таких чувств Дэйв не испытывал. А теперь, каждую ночь, он ощущает себя уже другим человеком, способным к полету. И он слышит музыку. Он бежит и напевает ее. Нет, он бежит и орет ее во всю глотку. Бежит, расставив руки и горлопаня так, что затихают плачущие вдали животные.
— Нравится тебе это, бог?! — кричит Дэйв. — А мой полет, нравится тебе?! Мне нравится, значит и тебе тоже.
И песня звучит, песня похожа на рев раненого животного, на вой призывающего самку волка, на ритуальное пение диких племен. И Дэйв останавливается, топчется на месте, падает на землю, кружится в непонятном, безумном танце и смеется, громко хохочет, глядя на две ярких звезды, взглядом голодного вампира, ловящего каждое движение, впитывая оскал, блуждающие зрачки и всклокоченные волосы.
— Дэйв, беги, — перебивает эти дикие пляски голос Томи.
И Дэйв, раскинув руки, бежит, затягивая новую песню.
— Я сделаю себе крылья, — в безумстве сжимает ладони Дэйв. — Я сделаю себе крылья из листьев, что беспощадно треплет пустынный ветер, из своей грязной, пропитанной насквозь пылью и потом, рубашки, из перьев, что сбрасывают, прячущиеся от моих незримых спутников, птицы. Я сотворю крылья и улечу отсюда к чертовой матери! Я брошу всё. А Томи? — нахлынуло минутное озарение. — Что будет с Томи, если я улечу? Его тело уже, наверно, превратилось в иссохшую мумию. Привязать бы и это тело к своим крыльям и улететь, — минутное озарение сменяется безумством. — Может я так и сделаю, — дико рассмеялся Дэйв. — Эй, Тони, братишка, я заберу тебя с собой! — запрыгал он на месте. — Я заберу тебя с собой на двух плечах. И твоя душа не достанется этому проклятому богу! Твоя душа последует за твоим же телом, она последует за моими крыльями. Мы обманем этого бесчувственного монстра!
Дикий, необузданный человек, словно ящерица, шныряющая в песках и прячущаяся за камнями, падает на песок, роет его руками, уходит по пояс, увязает, выскакивает, подобно петуху, кидается на деревья, обнимает их стволы, срывает змееподобные листья, зажимает в зубах грязные перья, кривые корни, длинные сучья. И кричит, кричит, словно коршун, словно растревоженная ворона, словно предвосхищающий рассвет петух. Человек кричит, кричит и танцует, ползет по песку, по камням и шипит, тянет за собой тонны мусора, сотни остатков, и, посматривая на небо, громко хохочет, поминая на каждом шагу следящие глаза. Человек счастлив, человек полон чувств, человек нашел выход, человек обрел цель. А звездные глаза смотрят, да они смотрят, они следят, даже днем, не отрывая взгляда. Черт возьми, Дэйв знает — бесчувственный божок следит за тем, что он делает!
— Видишь? — поднимает к небу наполовину сплетенные крылья Дэйв. — Видишь, я почти у цели. Тебе нравится, что я делаю? Тебе нравится, я знаю. Я о тебе все знаю, растерзанный бог.
Вот они крылья. Они готовы. Дэйв привязал их к спине. Близится закат. Солнце краснеет. Дэйв бежит к скале. Он несется, рассекая собой ветер. Сейчас на небе вспыхнут глаза и из преисподней вынырнут жалкие призраки. А Дэйв распростер крылья. И ветер треплет глянцевые листья, и ветер выхватывает перья, и треплет грязную ветошь, насквозь пропитанную смрадным потом. И Дэйв делает движение. Дэйв зачинает магический танец.
— Дэйв, беги. Дэйв, пожалуйста, беги, — канючит, словно напуганный, голодный щенок, проявившийся в свежем воздухе Тони. — Дэйв, мне страшно. Нам страшно. Что же ты делаешь? Что задумал? Брось эти грязные крылья и бежим. Бежим сегодня на восток, как вчера бежали на запад. Давай же, Дэйв, дружище, не бросай меня. Что же ты делаешь, Дэйв… — голос Тони слабеет, заглушаясь горловым пением Дэйва.
Дэйв танцует, исполняя воистину дьявольскую песню. Прищелкивает языком, выдувает со свистом воздух через ноздри, раскрывает широко рот и заливается соловьем — у него хороший голос! Он поет, и крылья его рвутся на усилившемся ветру. Дэйв взмахивает руками, припадает на колени, вскакивает, крутится на месте, кричит, подобно голодному коршуну, шипит, подобно предостерегающей змее. И не важно, что там уже шепчет исчезающий Тони, растворяющийся сизым дымком, стелющийся разрозненными каплями над ночными черными травами. Дэйв танцует и летит. Да он свободен. Он счастлив. Он ощущает это невиданное счастье полета, стоя здесь, на скале, не прыгая и не взмывая ввысь, он летит. И от этого магического танца, от этого дьявольского пения, от этого внутреннего полета в животе приятно сжимаются кишки; легкие, словно гигантские меха, накачивают тело свежим, бодрящим воздухом; кровь горит, лавой растекается по телу; глаза видят себя, изнутри, а душа с каждым взмахом крыльев подпрыгивает так высоко, что касается этих безотрывно, с интересом наблюдающих звездных глаз, глаз разрозненного, бесчувственного бога. Вот они звезды, разгораются все сильней. Еще ярче, еще, сейчас они вспыхнут и от этих космических вспышек пронесутся волны, они уничтожат все на своем пути, они раскрошат скалы, словно овсяное печенье, они вырвут деревья, словно кислородные трубки из ноздрей тяжелобольного.
— Следи за моим полетом, бог! — кричит в экстазе Дэйв. — Следи за ним, потому что я сотворил его для тебя! Думаешь, в человеке есть только страх? Следи за моими движениями — это не страх, это счастье, это свобода! Учись у меня, бог! Учись и не осмеливайся погубить меня, потому что я сильнее тебя, бог, потому что я твой учитель. Следи за мной, лишь когда я этого захочу и не смей смотреть на меня, когда я желаю быть свободным! Я буду свободным — у меня есть крылья, я умею летать…
Но крылья унес ветер. Остались лишь редкие сучки да пара грязных полосок ткани. Ветер разобрал крылья на составляющие и разнес его над этим чужим миром. Дэйв, упал на колени и, беспомощно опустив руки, заплакал. Именно слезы пришли на смену безумству счастья. Он плакал от усталости, от отчаянья и пустоты охолодевшей души, призраком улетевшей с горящими чувствами на родную планету. Тело опустошалось, выпивалось с каждым глотком теперь уже не бодрящего, а душного, смрадного воздуха. Издали донесся душераздирающий вой, за ним последовали крики ночных птиц и шорохи приближающихся гадов. А он один, на скале, среди этих выросших, словно по волшебству, черных, непролазных джунглей.
— Тони, — дрожащим шепотом позвал Дэйв. — Тони, ты здесь?
Дэйв оглянулся, он ожидал увидеть обступающих его призраков, но вокруг была лишь тьма, океан вязких черных вод омывал одиноко возвышающую скалу, на которой сидел человек, с распотрошенными крыльями. Дэйв посмотрел на небо: оно было спокойно и два ярких глаза, столько долгих веков жадно всасывающих в себя однотипные чувства, затерялись среди миллиардов звезд, растворились в них и исчезли. Где же эти глаза? И где этот бесчувственный бог? Куда он исчез? Куда исчез Тони?
— Тони, отзовись, — схватился за голову Дэйв. — Тони, не уходи. Тони, я не мог поступить иначе. Я хотел спастись от этого невыносимого взгляда, от этого бесполезного бега. Тони, вернись, я прошу тебя.
А душа остывала, и чувства умирали с каждой новой секундой. Дэйв превращался в мертвеца, в синеватый дымок, хотя тело его было полно сил, хотя кровь по-прежнему снабжала ткани живительной влагой, и сердце работало привычно и точно.
«Что происходит со мной? Что же происходит? — в безумии загнанного зверя сжимал голову Дэйв. — Почему я умираю? Почему больше нет этого полета? Что же это было за чувство, подобное расправляющимся крыльям за спиной? Что это было за чувство, бог?!»
—
«Я снова жив. Я снова могу летать. Я не два стеклянных глаза в небе. Я жив и отныне собираю все крупицы Вселенной в свои крылья. Те самые крылья, что снова расправлены за моей спиной. Я вспомнил то чувство, я открыл его, я познал. Связь. Это чувство называлось связью. И только благодаря ей я умел летать, утрачивая свою личную свободу, но обретая свободу того, кто безотрывно следил своими зоркими глазами за силой моих крыльев, ведь всё это было сотворено ради его взгляда»…
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 30 Июл 2015, 15:40 | Сообщение # 120 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Фантастический рассказ. ГОВОРИ, ПОКА Я СЛЫШУ
— Почему они ждут Пришествия? Какого черта им нужно? Что это изменит в их примитивной жизни? Не понимаю.
— Что изменит… да просто это единственная надежда покончить со своим внутренним голосом, чтобы он заткнулся, наконец. Ты и сам к этому стремился. Сколько раз ты сопротивлялся моим советам, сколько раз проклинал меня.
— Ну, мало что было в начале. Иногда ты бываешь таким прилипчивым и нудным, что хочется перерезать тебе глотку.
— Придется перерезать ее прежде себе самому. Ну, ничего… ничего… я не в обиде. Мы ведь не чужие друг другу: я твой внутренний голос, я твоя палочка-выручалочка во всех жизненных ситуациях. Я спасаю тебя от твоей же человеческой глупости. Если бы не я, ты давно бы валялся в какой-нибудь канаве и тебя пожирали бы зеленые вонючки. Хочешь быть съеденным этими гадкими тварями?
— Прекрати! Ты же знаешь, что я их терпеть не могу. На Земле, говорят, такие твари не обитают. А здесь… здесь все не так, как на Земле.
— Ты же там никогда не был, как ты можешь утверждать, что на Земле есть, а чего нет? Ты родился на это планете. Здесь произнес свое первое слово, здесь увидел первый рассвет, здесь впервые переболел лихорадкой, здесь изучал растительный мир. Он прекрасен. Ты только посмотри, какие деревья! А цветы! А солнце… ты только взгляни — чистое золото, фонтан брызг, протяни ладонь и окуни ее в жидкое золото и ты будешь счастлив. Разве не так? Разве я не прав?
— Ты всегда прав, но мне от этого не легче. Я хочу вернуться на родину. Я как-никак землянин. Мои родители были землянами. Мы здесь все земляне. Не так уж и много поколений сменилось, чтобы мы смогли забыть об этом. Солнце… не говори мне о солнце: скольких людей оно погубило. Осталось не так уж и много старожилов, которые еще в состоянии рассказать хоть что-то о Земле. И какого черта люди когда-то решили путешествовать среди звезд? Что они искали, на что надеялись? Вот, к чему эти искания привели. И теперь мы вынуждены жить здесь, на чужой планете, в ожидании Пришествия. Ты думаешь за нами прилетят? Думаешь, за столькие годы о нас кто-нибудь помнит и знает?
— Сигналы о спасении подавали, может кто-то и помнит. Ну ты же в курсе, что я не верю в Пришествие.
— Неужели его не случится и все ожидания тщетны?
— Я не сказал «не случится» и «тщетны», я сказал «не верю», не перевирай смысл сказанных мною слов, я этого терпеть не могу.
— Знаю, что не любишь, а я не люблю тебя, будь ты неладен.
—
Сегодня была отличная погода. Вчера шел дождь. И хотя на этой планете дождь необычайно теплый и служит отличным средством гигиены, все равно гораздо веселее смотреть на молочное небо с его извечным золотым солнцем. Солнце здесь необычайное: расплавленное золото его панциря разбрызгивается по небу, словно липкие капли гречишного меда. Так говорили старожилы, те которые пробовали это земное лакомство на вкус. А к вечеру солнце покроется разноцветными пятнами и превратится в калейдоскоп: красные круги будут перетекать в зеленые треугольники, а синие ромбы расплавятся и станут фиолетовыми квадратами. Если бы можно было выучиться на художника, то картины с изображением этого солнца несомненно бы произвели фурор. Хотя, говорят, на Земле все гораздо красивее, говорят ярче, говорят прекраснее. Он этого не видел. Он родился здесь, под этим солнцем, среди этих блестящих на солнце желчных гор, среди этих кривоствольных деревьев, среди темно-коричневых песков. И, сказать по правде, ему все это нравилось!
— Эй, опять мечтаешь, Дорг? На Земле ты бы точно стал художником или писателем, а здесь маешься бессмысленными размышлениями и разговорами с самим собой.
Снова Земля! Снова все разговоры о ней. Да где она вообще эта ваша пресловутая Земля? Ее и не видно отсюда! А вы все твердите и твердите о ней, будто заведенные болванчики. Примите, наконец, свою жизнь на этой планете, черт бы вас всех, «землян», побрал!
— Чего хмурый-то такой? Опять не в настроении или внутренний голос не затыкается. Эх, и кто создал такую планету, на которой собственный внутренний голос обретает немыслимую силу?
Гарольд-Толстое брюхо. И как ему только удается на этой планете поддерживать себя в такой изумительно шарообразной форме. Здесь же постоянная нехватка еды, а этот не худеет ни при каких условиях. И родители у него были такими же — толстыми и тупыми. Удивительно, что у них вообще оказалось наличие внутреннего голоса, такого же болвана, как и они сами.
— Слушай, Гарольд, почему ты целый день что-то жуешь? Вот и сейчас, смотри, что-то пережевываешь, какую-то вонючую дрянь. Отодвинься от меня подальше, я этим дышать не в силах.
— Ха, — ничуть не обиделся Гарольд, — мне нужно себя чем-то занять, да и пока я жую, мой внутренний голос молчит и не лезет в мои дела.
— А ты не пробовал заняться хоть чем-нибудь полезным? Каким-нибудь делом?
— Каким, например? — толстяк глубоко вдохнул через ноздри сладкий запах горных цветов и, усевшись на скалу, расставил неприлично, совсем как-то по-женски, ноги. Он задумчиво посмотрел на солнце, улыбнулся толстыми и мокрыми губами, с минуту поковырялся в передних зубах, вычищая из них непонятную зеленую дрянь и, наконец, продолжил: — Я всегда хотел быть ремесленником, хотел создавать прекрасную мебель из древесины, такую, какую на Земле делал мой отец. Он был прекрасным плотником, прекрасным мастером. Я всегда с восхищением слушал его рассказы о том, как он с помощью рубанка обрабатывал древесину. Это, несомненно, лучшее занятие.
— Так что же тебе мешает продолжить его дело? Древесины здесь завались. Бери да делай.
— А чем? У меня инструментов таких нет.
— Ну придумай, в конце концов. Покопайся в своей генетической памяти, приспособь что-нибудь к чему-нибудь. Ведь не обезьяны же мы, в самом деле — разумные существа!
— Слушай, Дорг, — недовольно нахмурился толстяк, — ты что не веришь в Пришествие? Ты брось эту дурь. Выкинь из головы эти глупости и упадничество. В Пришествие должны верить все, как в Бога. Это закон. Иначе свихнуться можно, вон как ты. Ты уже на полпути к заболеванию мозга. Смотри, плохо для тебя закончатся отрицания веры. Будешь еще жалеть, что не ждешь спасения.
— Черт возьми, Гарольд, мы говорим с тобой не о Пришествии, а о том, почему ты только целыми днями набиваешь свое брюхо и ничерта не делаешь?!
— А зачем? — удивленно повел толстяк бровью. — Вот прилетят спасители, вернут нас на Землю и тогда пожалуйста — все дороги открыты, а здесь-то чего стараться? Кому это нужно? Мы же здесь временно.
— Твои родители то же самое говорили, и чем это закончилось — их нет.
— Да иди ты, Дорг, со своим пессимизмом! — в сердцах манул рукой Гарольд. — Видимо, твой внутренний голос сожрал тебя с потрохами. Пойду лучше выпью с ребятами на пустыре и то веселее будет.
—
Дорг опустил голову. Видимо, он не такой, как все. Почему он один не ждет Пришествия? И внутренний голос его не ждет. Почему ему хорошо среди этих гор, среди этих невзрачных, на первый взгляд, белых цветов, среди этих иссиня-черных рек? Почему так прекрасен закат, который обнажает блестящие горы, покрывая их горчичной глазурью? Почему он любит слушать себя, любит понимать себя и этот мир, а вся эта горстка якобы «землян» так отчаянно сопротивляется красоте и уюту данной жизни? Почему он никогда не ждал спасителей, даже в те моменты отчаянья, когда одиночество было невыносимо, когда хотелось кого-то обнять, прикоснуться к чей-нибудь гладкой коже, почувствовать себя в объятьях любви, нежности?
— Возьми себе в выбор Соню, — советовали ему. — Хорошая девчушка, тощая, как и ты, глаза так же горят безумством. Насладись жизнью, наконец, ведь скоро Пришествие, тогда уж некогда будет.
А на кой черт она ему нужна, это Соня? Вы ее видели, советчики? Тощая, обглоданная палка без извилин в плоской голове. Что с ней делать? Любить? Обнимать, теряясь в догадках, где у нее перед, а где зад? Да, он циник. Да, жесток и неприветлив со всеми. Но ему нравится такая жизнь, она его вполне устраивает, и он не ждет никакого спасения.
—
Ночь на этой планете была тихой и умиротворенной. Две белых луны терялись в густых зарослях кривых деревьев. «На Земле деревья красивые, тонкие, тянутся к небу, листья сочно-зеленые, глянцевые и на них по утрам поблескивают капельки росы». Сколько раз он слышал эти описания. И что? Здесь деревья тоже тянутся к небу и растут вширь, здесь тоже по утрам горят ртутными каплями росинки? Что это меняет? Но Земля, это же Земля, она лучше и прекраснее, потому что далеко и потому что в сказку верить куда приятнее.
— Советую тебе закрыть глаза и спать, уже поздно. Завтра опять будешь чувствовать себя больным и плохо меня слышать.
— Почему я не жду Пришествия? Ты же точно знаешь ответ, почему, скажи?
— Когда придут спасители, останься здесь, это все, что я могу тебе посоветовать, как твой внутренний голос.
Эгегей, эй, гоните облака меня на север, навстречу холодным ветрам! Я хочу увидеть эти белые снега, хочу утонуть в сугробах и скатится с горы! Эгегей, моя новая жизнь, прими меня в свои объятья и научи меня жить по-новому, без этого золотого солнца и блестящих гор, без теплого дождя и невзрачных белых цветов! Несите меня ноги за пределы чужой планеты, туда на Землю, где ждет новое будущее, непривычное, но, по видимости, родное! Эггей!
— Эгегей, — сквозь сон пробормотал Дорг.
— Да, именно, эгегей, молодчина, совсем землянин, вставай, давай, а то проспишь Пришествие! Давай же, давай! Поднимайся! Мы спасены! Мы возвращаемся домой, на Землю! Эгегей, Дорг, будь ты проклят, дружище, но я тебя так люблю! Я даже тебя сегодня люблю! Мы, наконец, перестанем разговаривать с самими собой, это чудо! Мой внутренний голос, тебе придет конец: на Земле тебе не удастся трепаться и днем и ночью — там другие правила! Эгегей!
Приподнявшись с настила, Дорг сонным взглядом проводил убегающего Гарольда. Необычное оживление голосов, словно жужжащий рой кровососущих мух, залетал в пещеру Дорга, принудительно выметясь потоками утренних ветров. Незнакомый, тревожный гул отражался от стен пещеры, то нарастая, то затихая, снова нарастая и затихая.
— Так работают двигатели, — ударило Дорга. — Так работаю двигатели ракет. Я это откуда-то знаю… я помню этот звук… я слышал его во сне. Они прилетели, спасители… наконец.
Утренняя прохлада привычно бодрила тело, и длинные белесые лучи солнца врывались в пещеру, пытаясь с каждым днем дотянуться как можно дальше, заглянуть вглубь произвольного жилища и увидеть, наконец, чем живет человек, верящий в существование другого солнца.
Дорг шел медленно, он привычно ступал по холодным камням босыми ногами навстречу рассвету. Он видел вдали блестящие горы, он различал сквозь гул реактивных двигателей привычное пение птиц, он замечал, как шевелятся на ветру жилистые, широкие листья деревьев. Это все было родным и привычным, отказаться от которого было сродни самому страшному предательству. Будто в одно мгновение ты поворачиваешься к своей матери спиной и уходишь, не оглядываясь и не говоря ей спасибо за то время, которое она подарила тебе, за те силы, которыми она поделилась с тобой, за ту любовь и заботу, которую ты ни от кого никогда больше не увидишь. «Разве им не жаль расставаться с тобой? — спрашивал это золотое солнце Дорг. — Разве они не благодарят тебя за то тепло, что ты дарило им? Почему они не говорят тебе даже спасибо, а бегут от тебя, словно от чумы?»
— Эй, Дорг или как там тебя! — окликнули его незнакомые голоса. — Скорее двигай поршнями, а то останешься здесь навечно! Сколько тебя можно ждать?
Дорг обернулся на крик и, прищурившись, посмотрел на троих человек, землян в оранжевых комбинезонах. Люди ничем не отличались от него, Дорга, может были чуть бледны, чуть сероваты и как будто безлики. Они раздраженно махали руками, призывая его к себе. Но эти люди были чужими, и даже в их раздражении и нетерпении проявлялось едва уловимое, но ощутимое пренебрежение к тем, кто когда-то по воле случая оказался здесь, на чужой планете. «Их всего трое, — раздражался Дорг, — а они уже смотрят на нас, как на пришельцев, на какую-то второсортицу. Вон, как они отстраняются от Эрла и Вира — бояться, что подхватят какую-нибудь заразу, измажутся и испачкаются. Сколько в этом пренебрежения. Разве на Земле будет иначе? Не думаю».
— Эй, Дорг, черт бы тебя побрал, да иди же сюда скорее! Времени нет на твои долгие переговоры с собственным внутренним голосом! Заткни ты его и полетели!
Дорг отчужденно посмотрел на горлопанящего Гарольда. Счастливого до такой степени, что не замечает недовольных, насмешливых взглядов «спасителей».
— Я не лечу! — прокричал Дорг. — Я остаюсь!
— Дорг, ты спятил! Мы все улетаем, ты останешься один! Не дури, дружище, бери ноги в руки и живей беги сюда!
— Слушайте, вы, неприкаянные, — с желчью брызнул слюной один из спасителей, — давайте скорее собирайтесь все и мы улетаем! У нас нет времени возиться с каждым из вас. Не хочет лететь — его дело, пусть остается, полоумный кретин! Время вышло.
— Дорг! Дружище, Дорг! — кричал раскрасневшийся от натуги Гарольд. — Дружище, ты же погибнешь здесь один, летим с нами!
Двигатели ракеты заработали в полную мощь, заглушая голоса отлетающих. Планета содрогнулась и как будто воспрянула, выпрямилась, избавляясь от гнета человеческих мыслей и чувств, человеческих телодвижений. Наконец ее покидали те, о ком она уже успела пожалеть. Дорг шел, не оглядываясь. Позади оставалось то, что расценивалось им уже давно, как ненужное и пустое. Позади оставались земляне.
— Ты правильно поступил, — уверенно констатировал внутренний голос.
— Я остался совсем один, но мне почему-то не страшно и даже не одиноко, как предполагалось. Я столько слышал этих ужасных рассказов о том, как люди остаются один на один с собой и чужой планетой, что мне казалось, я не смогу пройти через это. А я вот сейчас проживаю эту часть своей жизни и мне совсем не страшно, не тревожно, мне спокойно, умиротворенно и так, как и должно быть. Я знаю, что я смогу жить один, и в этом нет ничего удручающего. Наверно, я какой-то не такой. Наверно я даже отчасти не землянин.
Горы блестели в лучах солнца, мехами раздувая в душе Дорга любовь к окружающему его миру. Как же он чертовски счастлив! Как же ему хорошо, сейчас, в эти мгновения. А что будет потом — не важно.
День продвигался обычными шагами, привычными плавными движениями, без сбивок и непредвиденных задержек. Всё было как всегда до той самой поры, пока солнце не стало садится. И чем ниже оно опускалось за горизонт, ныряя в туманную серость, тем навязчивее неприятно сжималось сердце: сейчас он встанет и не спеша, будто к каждой ноге привязано по гире, отправится в свою пещеру, а по дороге он встретит… он больше не встретит никого, кто приветливо помашет ему рукой и заведет извечный разговор о Земле. Там, ближе к его пещере, будет тихо, мертвенно тихо и… безысходно. Только сейчас, вместе со сгущающимися сумерками Дорг понял, насколько это неприятно, насколько томительно и горько остаться совсем одному.
— Ты не один, — повторял ему внутренний голос. — Мы всегда вместе. Разве кто-то может заменить тебе меня?
Но разве это успокаивает, разве дает хоть какую-то ободряющую надежду на то, что среди этой безмолвной вечерней тишины можно прожить? Впервые в жизни Доргу захотелось плакать, как в детстве, когда он падал плашмя на камни и разбивал колени в кровь. У него было именно такое чувство: не боли, а обиды на весь свет, что он ударился, что его никто не поддержал и не спас от падения. Дорг молча прошел в свою пещеру, по привычке достал из самого темного угла вчерашнюю порцию местных сладких соцветий. На вкус они были прекрасны, но плохо утоляли голод. В былые времена Дорг непременно сходил бы к Линчу и попросил взаймы увесистый стебель «зеленой ноги», но сейчас идти было не к кому. «Хотя, — размышлял Дорг, — они вряд ли забрали с собой все припасы. Скорей всего понадеялись на этих насмехающихся землян и бросили все свои пожитки здесь. Нужно сходить и забрать все это добро, пока птицы и звери не растащили». Но ноги не несли его туда, где сейчас тихо и никого нет, совсем никого, ни одного знакомого лица, лишь плотная тишина и липкое одиночество. Дорг лег на свой настил и, свернувшись калачиком, закрыл глаза. Ему не спалось. На минуты он забывался тревожным сном, прислушиваясь к всевозможным шорохам. «Когда были люди, мне не было так страшно, как сейчас, — сквозь дремоту думал Дорг. — Когда были другие люди, я был уверен, что при какой-либо непредвиденной опасности, кто-нибудь из них непременно забьет тревогу. А теперь здесь никого нет и почему-то кажется, что вот сейчас, в эти мгновения чья-то невидимая тень крадется по узкому коридору ущелья, чтобы разбудить меня, чтобы коснуться призрачной ладонью и до смерти напугать».
— На всё нужна привычка и время, — прошептал ему заботливо голос. — Это пройдет. Скоро ты будешь жить, как и прежде.
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 30 Июл 2015, 15:41 | Сообщение # 121 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | И Дорг жил. Жил, не смотря на то, что говорить ему выпадало теперь только с самим собой. Но чтоб ему провалится на месте, если это было не самое лучшее в его жизни! Да не нужен ему никто. И бесконечно пустые разговоры о Земле ему больше не отравляют существование. Вот его жизнь — перед ним во всем своем изяществе, во всем своем неиссякаемом могуществе, во всех этих суматошных звуках, в поисках еды, в размышлениях об увиденном сегодня, в разговорах с тем, кто знает все на свете — с самим собой. Да, черт возьми, человек не так прост и беззащитен, не так глуп и далек от великих знаний! Ведь он не может не знать того, что видит, не понимать того, что слышит, не осознавать того, что чувствует, что вдыхает и даже что ест. Человек знает всё, нужно только это понять. Нужно только услышать в себе человека и не сопротивляться этому. И тогда можно жить одному на чужой планете, да на любой планете, на которой есть воздух, вода и светит солнце. «Как много времени потребовалось мне на то, чтобы это понять и стать человеком».
—
Сегодня Доргу не спалось. Как и позавчера, как и несколько дней назад. Его теперь часто мучала бессонница. Она не мешала, не раздражала, она даже не принималась организмом, как что-то неправильное. Не хочется спать, ну и не надо. Куда приятнее сидеть и рассматривать звезды. Огромные звезды, затянутые разноцветными туманностями. Титаническая мощь космоса — она перед тобой, давай, протяни к ней руки и, возможно, эта мощь станет твоей. Станет ли? Небо смотрит на человека, как одну-единственную песчинку, смотрит угрюмо, недоверчиво, будто раз за разом вопрошая: «Способен ли ты противостоять гигантскому величию вселенной? И Дорг про себя отвечает уверенно: «Да, конечно могу. Я маленькая крупица песка здесь, но я огромная вселенная там». «Ты уверен в этом?» — переспрашивает небо и надвигается своей мощью на сидящий в темноте силуэт. «Нет. Я не уверен», — отвечает робко, съежившись под тяжестью созвездий и туманностей Дорг, и снова, не отрываясь, смотрит в лицо космического титана.
На небе ярко вспыхнула красная звезда. Такой яркой вспышки Дорг никогда прежде не видел. Он наблюдал множество падающих звезд, но эта падала особенно рьяно. Было видно, как пламя, охватив ее овальное тело, с жадностью каннибала пожирает ее. И звезда несется, на всей скорости, вот уже доносится ее протяжный, предсмертный вой. Сердце екнуло, в голове пронеслись страшные мысли. Вскочив на ноги, Дорг пытался предугадать дальнейшие действия: бежать, но куда? В свое укрытие? В свою пещеру? Ведь сейчас, с минуты на минуту эта горящая звезда рухнет, и море огня пронесется над планетой, уничтожая все, что пока еще живо. Реки огня не пощадят и его пещеру. Пламя коснется каждого укромного местечка, каждого ущелья, каждой щелочки. Дорга бросило в жар. А огненный шар приближался, становясь все ярче, обливая скалы кровавым светом. И некого призвать на помощь. И не на кого перебросить часть этого панического страха, некого схватить за руку и прокричать: «Черт возьми, бежим скорее, бежим!».
— Да нет же, нет, — с усмешкой проговорил внутренний голос, — это свои, это же земляне. Это их ракета. Какой ты дерганый, в самом деле, даже смешно.
Дорг пристальнее всмотрелся в огненного монстра — да это ракета, всего-навсего творение рук людей. И какой же он стал нервный, какой мнительный. Отразившийся от гор рычащим зверем знакомый гул двигателей подтвердил догадку. Яркий прожектор осветил место посадки. Планета как будто вновь прогнулась под этой казалось бы мизерной тяжестью земного железа и, съежившись от недовольства, притихла.
— Дорг, дружище, как же я по тебе соскучился! — прогремел сквозь ночь голос толстяка Гарольда. Похоже, за то время, которое Гарольд пребывал на Земле, он стал еще толще. С трудом поворачиваясь, он кричал, так громко и остервенело, что лицо его в считанные секунды превратилось в огромный алый пузырь. За толстяком из ракеты, словно мелкие вредоносные насекомые, вышмыгнули те, кто так рьяно покидал эту «ненавистную дыру». Все они о чем-то перекрикивались другу с другом, вытаскивая из ракеты бесконечные сумки, наполненные незнакомой едой, непонятными вещами, странными приспособлениями, напитанные ужасными запахами. Всего лишь мелкая горстка людей, а складывалось ощущение, будто на планету обрушились полчища захватчиков-легионеров.
— Наконец-то вернулись.
— Какого черта, мы прилетели сюда?! Чтобы снова слушать этот проклятый внутренний голос?
— На Земле было невыносимо.
— На Земле было плохо.
— На Земле мы были никому не нужны. На нас смотрели, как на отребье, а проклятые земляне показывали на нас пальцами, как на неведомых зверушек.
— И все же внутренний голос там молчал.
— И на Земле было комфортно жить, легко.
— Только дышать нечем и голова кружилась.
— Я там ощущала себя больной.
— Я, признаться, тоже.
Крик повсюду. Крик, крик, крик, безостановочный поток информации. Дорг схватился за голову, ему казалось, что голова сейчас лопнет. Ему стало не хорошо, впервые за всю жизнь он почувствовал слабость и навалившуюся на него неожиданную тоску, тяжесть и болезненность. Будто вся эта свора землян принесла с собой на планету выпивающую всё безысходность, нервозность и бестолковость.
— Эй, Дорг, чего бледный-то такой! — хлопнул его по плечу Гарольд. — Бедняга, как тебе, видимо, здесь досталось. Жить одному… Я даже не представляю, как ты справился. Я бы так не смог. Но, согласись, в этом ты сам виноват, надо было лететь с нами.
Неприязненно отшатнувшись от толстяка, Дорг с укоризной посмотрел тому в самые глаза и твердо, словно намеревался избить это жирное создание, проговорил:
— Как вижу ваше воссоединение с родиной быстро закончилось?
Гарольд что-то прокричал, но его голос потонул в реве взлетающей ракеты. Все, как по команде, со счастливыми лицами проводили когда-то своих спасителей и, взявшись, за неподъемные поклажи, поковыляли в свои былые жилища, разворошенные за непродолжительный срок частыми ветрами.
— Я говорю, — продолжил кричать Гарольд, — ты оказался в чем-то прав, что не поперся на Землю. Или это твой голос был настолько умен? Слушай, дружище, почему твой голос всегда оказывается прав, в отличие от моего? Мой врет напропалую. Вот уж, по правде сказать, я никак не могу добиться с тебя ответа на этой волнующий меня вопрос. Но не в этом дело. Ты думаешь на Земле было хорошо? Да черта с два! Комфортно, не спорю, холодно до жути, но жратвы много, да и ремеслу обещали обучить. Но, ты понимаешь, оказалось, что здесь, на этой чужой планете, я был чем-то значимым для себя самого, я был человеком, ради которого однажды прилетят спасители, а на Земле я оказался никем, пустым местом, до которого никому нет никакого дела. Вот как. И все мы не смогли ужиться с этими мыслями бесполезности. И вот мы попросили, чтобы нас вернули обратно. Ты рад, дружище, что вновь планета оживет, что снова наполниться человеческими голосами? Ты тут уже, наверно, на стены лезешь от безмолвия и тишины. Что-то не вижу в твоих глазах радости?
— А чему я должен радоваться? — с ненавистью процедил Дорг. — Вы предали планету, которая когда-то спасла вам жизнь и умчались без оглядки на планету, которая казалась вам родной? А теперь вы вернулись? Какого черта! Без вас здесь было тихо. Без вас было спокойно и легко. А теперь вы кричите, — схватился за голову Дорг. — Вы кричите. Почему вы так кричите?
— Дорг, дружище, — сочувственно посмотрел на него толстяк, — тебе тут было плохо. Я понимаю. Совсем тебя извел твой голос. А что кричим? Тебе кажется, что мы кричим? Наверно уже привычка — на Земле так шумно, потому и кричим.
Из-за дальних кустов, что в темноте напоминали собой огромное чудовище с поднятыми вверх лапами, неожиданно вынырнула тень человека. Дорг скользнул по этой тени глазами и замер: это была девушка, лицо ее было трудно различимо, но глаза ее светились так ярко, они блестели, словно две звезды, далекие, манящие, таинственные и…родные. Да, именно эти глаза были так знакомы ему.
— Кто это? — спросил Дорг.
— Кто? — обернулся Гарольд. — А это… — довольно он улыбнулся своими толстыми губами. — Познакомься, дружище, эта наша новая жительница Энн, землянка.
Девушка робко подошла и взглянула Доргу в глаза. Смотрела она так, будто все это время мечтала о встрече с ним. С восхищением, благоговением впивала она свой взгляд в это красивое, худое лицо. Да, оказывается, Дорг был красив. Теперь он это понял, по взгляду. Раньше он об этом даже не догадывался. Дорг хотел спрятаться, скрыться от этого пытливого взгляда, он боялся, что девушка заметит его смущение, что почувствует интерес вдруг вспыхнувший новым солнцем в его душе.
— Ты представляешь, дружище, — разрядил неловкую паузу Гарольд, — она такая же сумасшедшая, как и ты. Ты только подумай, бросить все и отправиться на чужую планету по собственной воле. Залезть в эту дыру, где твой внутренний голос обретает немыслимую силу. Она сумасшедшая.
Энн с укоризной глянула на толстяка.
— Я нормальная, быть может нормальнее всех остальных. Не нужно оценивать мои поступки по своей ограниченной шкале, Гарольд.
Толстяк даже бровью не повел, а лишь облизал толстые губы и усмехнулся.
— Ну и что, землянка, — ожесточился лицом Дорг, — вы решили предать родную планету? И каково на вкус это предательство?
Дорг ждал ответа, причем именно такого, в котором вина перемешается с оправданиями и выльется в кровную вражду. Но вместо этого, девушка, не говоря ни слова, подобрала свою поклажу и не спеша двинулась вслед за другими прибывшими.
— Бедняга, — Гарольд сочувственно хлопнул по плечу Дорга. — Энн, — бросился он за девушкой, — подожди, я покажу тебе свободную пещеру.
Наконец, Дорг остался один. Наконец крикливые, суматошные голоса затихли, исчезли, выветрились вместе с неприятными запахами чужой планеты. Дорг снова уселся на камень и с надеждой посмотрел в мерцающее небо. Но впервые за все время небо ему показалось чужим, молчаливым и в чем-то некрасиво отталкивающим. «Если бы не эта девушка, — подумал Дорг, — мне бы сейчас было очень плохо, но благодаря ее появлению, я ощутил незнакомое счастье… странно». Дорг прислушался к себе: по идее сейчас его внутренний голос должен был что-то сказать, объяснить то смятение, что поселилось в душе. Но внутренний голос молчал. Он молчал, впервые за всю жизнь…
—
Закаты и рассветы сменялись один за другим. Они словно старые солнца вспыхивали и затухали, рождались и умирали, но всего этого для Дорга уже было мало. Раньше хватало, а сейчас это стало так обычно и, главное, постигнуто, а потому мертво. Дорг еще пытался бороться с теми внутренними переменами, что в нем произошли в считанные секунды. Подумать только, всего несколько секунд и все твои прежние чувства притупились, краски поблекли, а интересы испортились до такой степени, что самому тошно. А она проходила мимо, эта земная девушка, серенькая, невзрачная, бледная, с тоненькими ручками и с этими огромными зелеными глазами. Эти глаза преследовали Дорга везде. Все чаще его внутренний голос перебивался голосом этой сумасшедшей искательницы «просветления», как она называла себя сама. Она часто сталкивалась с Доргом и, слово за слово, как будто неосознанно, но все же нарочно обращала его в свою веру, в веру землянки и просто женщины. Они садились на скале, что возвышалась островом среди песчаных дюн и говорили. Дорг сопротивлялся этим разговорам, он отстранялся от девушки, он нарочито задевал ее, обижал и даже откровенно хамил, а она на это улыбалась, так ласково и спокойно. И Дорг сдавался, и слушал, слушал эти бесконечные рассказы о Земле, о той далекой планете, которая была чужой и ненужной Доргу, а, главное, неродной, но такой интересной.
— Солнце здесь встает совсем не как на Земле, — говорила Энн, щурясь от золотых солнечных брызг. — Здесь рассвет ни на что не похож: солнце вспыхивает словно огонек зажигалки в ночи. Раз и брызги света заляпывают небо. Предрассветное небо здесь — это буйство красок, это радуга, северное сияние, это художественное полотно, от которого невозможно оторвать взгляд. Впервые в жизни я вижу то, что никогда бы не смогла увидеть на Земле. Такое обилие чувств, силы, энергии, любви, надежды и понимания себя. Как это можно не любить? Как можно этим не восхищаться? Как они все смогли оставить эту красоту? Не понимаю.
— Ты совсем не тоскуешь по Земле? — недоумевал Дорг. — Ведь ты оставила свою родную планету. Оставила ради чего, ради того, что чужое солнце может при плохом раскладе уничтожить тебя?
— Солнце может уничтожить и на Земле, от этого никто не застрахован. Я отправилась на эту планету не затем, чтобы предать свою родину, свою землю. Я отправилась сюда за собственным голосом. Ты пойми, — Энн бесцеремонно придвинулась к Доргу, — я всегда слышала свой голос, но не могла его понять, не могла разобрать, о чем он хочет сказать мне: предостерегает ли он меня от каких-то ошибок, счастлив ли от того, какой я могу стать. Я не понимала его. А мне хотелось начать разбирать его слова. Он знает что-то, о чем я не догадываюсь. Он звучал во мне с самого рождения. Я хочу понять, как так случилось, что на Земле внутренние голоса молчат? Что с ними происходит? В чем секрет их жизни, и в чем причина их умирания.
Дорг ощущал на себе горячее дыхание Энн, оно пахло неизвестными цветами, благоуханием и от кожи исходил ни с чем несравнимый аромат, переплетающий в себе множественные запахи трав и мелких речушек, нагретых на солнце камней и раскаленных песков. У Дорга закружилась голова и он, чтобы не показать этого, наскоро отодвинулся от Энн. Она что-то говорила, что-то о Земле, о том, как там хорошо и необычно, но совсем не так, как не на этой чужой планете, не так красиво, не так ярко, не так особенно. Дорг плохо слушал, вернее не слушал совсем: ему до смерти надоело это название «Земля». Он не знал той планеты, не хотел знать, он просто хотел слышать голос Энн и больше никакие звуки, никакая информация его не интересовала.
— Они снова вызвали землян, — сказала Энн и многозначительно посмотрела на Дорга.
Дорг с минуту обдумывал сказанное, но это сказанное почему-то никак не могло дойти до мозга, оно затерялось где-то в накатывающих волнах чувств и желаний.
— Снова вызвали землян? — словно пьяный, переспросил Дорг.
— Да, Гарольд, Эйн, Мол и другие решили вновь вернуться на Землю.
Дорг встрепенулся, в голову ударила волна жара, облизав пересохшие губы, он ненавязчиво, искоса посмотрел на Энн и их взгляды встретились. Энн смотрела на него, не скрывая своих чувств, она ласкала его своими большими зелеными глазами, прикасалась нежно к душе, теребила призрачными пальчиками сердце. Дорг смущенно опустил глаза.
— Ты улетишь с ними? — спросил он.
— Я не знаю, — опустила Энн голову. — Я еще не решила. Я не знаю, как поступить.
— А твой внутренний голос, что он говорит?
— Он говорит, что если я останусь, то совершу ошибку, но советует мне все же остаться.
— Странный у тебя голос, — повел бровью Дорг, — будто говорит, а сам не знает, что именно. Внутренний голос так не разговаривает: он точно знает, как правильно поступить. Видимо, ты еще плохо слышишь его.
— Видимо, да.
Они еще долго разговаривали. Говорили о Земле, конечно. Снова говорили о той чужой планете, на которой собственный голос заглушается миллиардами других голосов и это считается нормальным, только, почему?
—
Ракетные двигатели завывали подобно инопланетным чудовищам, они выпускали из своего стального брюха двуногих существ, а те в свою очередь с отвращением и опаской наблюдали за горсткой глупых, никчемных созданий, так и не определившихся до конца, какой именно планете они принадлежат.
— Эй, вы, якобы земляне, давайте шевелите своими поршнями — мы не намерены ждать вас вечно. Собирайте скорее свое барахло и айда на Землю. Нам приказано сообщить всем вам, перебежчикам, что больше сюда никто отправлять ракету не собирается. Так что решайте: или вы остаетесь на этой планете навсегда или возвращается на Землю и больше не рыпаетесь.
Хоть бы кто-нибудь остановился. Хоть бы один замешкался, хоть на какие-то жалкие секунды. Дорг наблюдал за тем, как все его знакомые, груженые поклажей, словно мелкие, низменные букашки бегут в сторону земной ракеты. Бегут и не оглядываются. Бегут и не слышат главного: они покидают эту планету, эту жизнь навсегда. И им все равно. Неужели они не слышат свои голоса? Неужели их внутренние голоса молчат, не останавливают их на пути совершения ошибки? А, может, возвращение на родную планету и не ошибка вовсе? Ведь не могут же ошибаться многочисленные голоса его знакомых. Люди бегут, люди оставляют эту планету без зазрения совести, а значит их внутренние голоса советуют поступать им именно так и никак не иначе. Впервые в жизни Дорга охватила тревога, быстро перерастающая в панику. Еще не поздно, еще можно успеть добежать до ракеты и улететь отсюда, не оставаясь одному.
— Почему же ты молчишь, голос? Почему не говоришь мне, что нужно остаться, что это будет единственно верным решением? Что с тобой? Куда ты запропастился? Раньше тебя было не унять, настолько ты любил говорить и давать советы, а сейчас я даже не знаю, как тебя услышать. Будто в одну секунду я оказался уже на далекой Земле и даже не понял этого. Может это новые технологии? Может новый вид путешествий, что-то наподобие телепортации? Я даже не заметил, как меня перебросило на Землю? Хотя нет, это глупость: Энн говорила, что на Земле совсем другое солнце. А это вот, привычное, разноцветное, родное и небо переливается множественными красками. Энн… Она улетела?
Дорг судорожно пытался отыскать ее силуэт среди толпящихся у ракеты людей, но Энн видно не было. «Неужели она осталась? Неужели не испугалась, что больше никогда не выберется с этой планеты? Она ведь была рождена на Земле, о чем она думает?».
Ракета поднялась в воздух, вспыхнула спичкой и скрылась за цветными облаками. Дорг, как и прежде, сидел на любимой скале. Он спокойно, методично пытался призывать свой внутренний голос и тот отзывался, только понять его слова Дорг уже не мог. Голос разговаривал с ним на каком-то чужом языке и, что удивительно, сомневался в собственных высказываниях. Но на этой планете такого быть не должно!
Дорг услышал знакомые шаги: мягкие, аккуратные, острожные. Знакомый запах цветов и речной воды заставил учащенно биться сердце. Не оборачиваясь, Дорг заговорил нарочито грубо, будто произнеси он сейчас хоть слово спокойно, без предварительной лакировки и предательская нежность тут же проявит себя.
— Ты не улетела?
Энн подсела рядом с Доргом и смущенно опустила глаза.
— Нет, я осталась.
— Ты понимаешь, что это навсегда?
— Конечно.
Дорг с удивлением поднял бровь и посмотрел в глаза девушке: он хотел увидеть смятение в этих огромных зеленых глазах, но вместо этого он увидел в них океан заботы и нежности.
— Я бы так не смог.
— Я бы тоже не смогла, — накрыла она своей ладонью ладонь Дорга. Он не отстранился и не отнял руки. — Я сделала это ради… нас, — запнулась она и покраснела.
Дорг с минуту молчал. Он по-прежнему ощущал тепло мягкой ладони, такой нежной, доверчивой и нужной ему сейчас.
— Я больше не слышу свой внутренний голос… — сказал он, не поднимая глаз, не глядя в лицо Энн. — Вернее не так… — поморщился он — …я его слышу, но больше не понимаю.
— Но ведь он не исчез, — успокаивала Энн.
— Да, он не исчез… но он не такой, как прежде… понимаешь?
Дорг болезненно поморщился.
— Я хочу, чтобы он стал прежним. Он нужен мне. Без него я не могу жить, не могу смотреть на этот мир, не могу постигать его и чувствовать. Я не живу — я существую. На этой планете так нельзя. Эта планета всегда была особенной, а теперь она как будто становится похожей на твою Землю и это плохо, это неправильно. Мы должны расстаться. Вернее, одному из нас нужно уйти на другую сторону, за скелетные скалы, туда, за далекие пределы. Мы не должны видеть друг друга. Не должны сталкиваться друг с другом. Я должен оставаться собой, потому что был таким рожден этой планетой. И ты прилетела сюда не ради того, чтобы так и не услышать собственный голос.
Дорг встал и, не оглядываясь, молча побрел в свою пещеру. Он знал, что Энн в растерянности и недоумении смотрит ему в след своими огромными зелеными глазами.
— Дорг! — крикнула она. — Я прилетела из-за тебя. Я слышала о тебе много рассказов там на Земле! Дорг! Все это время, на Земле, я слышала свой внутренний голос, но он говорил со мной твоим голосом! Дорг, ты понимаешь, я слышала тебя еще до того, как прилетела сюда! Это был твой голос!
Но Дорг так и не оглянулся…
—
Это прекрасное утро настало, с разноцветным солнцем, причудливой птицей выпорхнувшей из гущи сонных гор. Небо переливалось красно-золотыми волнами облаков. Впереди был день, яркий и запоминающийся, новый день среди одиночества, в котором и таилось главное: способность жить этой необычайной красотой, этим разноцветным солнцем и радужным небом. Дорг с жадность всматривался в каждый отблеск, в каждый небесный перелив, он ловил на своих ладонях золотые брызги солнца, он умывался этим живительным светом, нырял с головой, задыхался он усердия и ничего не ощущал: ни радости, ни счастья, ни удовольствия — лишь мертвенную красоту, которая была так далеко от него, там, на небе, застывшая красота, картина, пригвожденная к космическому пространству, ободом приноровленная к планете. Все это казалось фоном, плоским рисунком, бездуховным проявлением и ничего с этим поделать было невозможно. Дорг ненавидел себя за это. Дорг сжимал кулаки и ударял костяшками по острым камням — ему становилось больно и желание снова чувствовать и слышать жизнь отходило на второй план. Голос не возвращался. Его голос молчал, хотя он, Дорг, остался один — Энн ушла. Под покровом ночи собрала свои вещи и ушла неизвестно в какую сторону. Она ушла и больше никогда не вернется — она поняла его, Дорга, он точно это знал. Откуда? Она сказала ему. Она сообщала ему об этом ежесекундно. Ну конечно, этот голос у него внутри, теперь он говорит ее голосом, он произносит каждое слово ее словами. Это она, она в каждом его слове и каждое это слово ложь. Но голос есть, он не исчез, только он теперь принадлежит другому человеку. «Она думает обо мне сейчас. Смотрит на это разноцветное солнце и знает, что на него сейчас смотрю и я. Черт возьми, она так далеко, но она здесь, на этой планете, она существует и в ее голове звучит мой голос. Он лжет ей напропалую, но не умолкает ни на секунду. Он лжет, как лгал миллионы лет назад, когда первый он и первая она впервые обменялись взглядами»…
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Четверг, 03 Сен 2015, 23:10 | Сообщение # 122 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | КНИГА "КРАСНОЕ СОЛНЦЕ"
Книга эта лежит глубоко под землей. Отыскать ее — непростая задача. Охраняют книгу эту слуги Мерицы — хозяйки драгоценных камней. Чем же дорога книга эта, спросите вы. Да кому как: кому дорога она тем, что украшена самоцветами, а кому теми знаниями, что в ней таятся. Знаниями об огнедышащем красном солнце, что светило людям испокон веков. Много с тех пор воды утекло, много поколений сменилось, а знания о тех далеких временах остались не только в словах и на бумаге, а в драгоценных камнях, что говорить умеют не хуже нас с вами. По крупицам собирала знания эти Мерица и верные ее слуги: Солух, Хорь, Мастер, Скупщик, Пан. Собирали ради нас с вами, чтобы через века прикоснулись мы к сокровенным знаниям и открыли для себя много нового. Вы, главное, не думайте, что красное солнце простой вымысел и не верьте людям, которые так станут говорить: может так случиться, что могущественное красное солнце через столетия будет вновь закрывать собой полнеба.
Купить книгу «КРАСНОЕ СОЛНЦЕ» можно здесь: http://www.lulu.com/shop....Details
Сказ-1. ЖИЗНЬ В СЕРЕБРЕ ДА ЗОЛОТЕ
Что возьмешь, то и вернешь.
А что вернешь, то находкой для тебя обернется.
Есть такие люди на земле, что ни к чему не пригодные: ни поле вспахать, ни урожай собрать, ни деньгой разжиться. Живут такие как бы в сторонке — по своей охоте или от людей стыдно, сложно сказать. Живут и живут. Не нам их судить: у них своя беда, у нас — своя.
Одним из таких непутевых был Кондрат. Хороший, сказать по правде, парень. Зла никому не делал, но и добром не баловал. Так, жил себе как трава. На рассвете вставал, в город шел, а там садился у старой изгороди и милостыню выпрашивал. Люди сперва ему подавали, а потом перестали: парень, небось, не калека — на хлеб и своим трудом заработать может. Да только не из таких тружеников был Кондрат. Ничего ведь не умел: за что ни возьмется, все не так.
Погоревал Кондрат, голову почесал и чтобы совсем с голоду не умереть, отправился на поиски деньги. По городу прошелся, в дома постучался — никакого толку: не нужен никому такой непутевый работник. Думал Кондрат смерть его голодная ждет, да, видно, не судьба. Повстречался ему на пути старик: сухонький, слабенький. Старик, не жалеючи, краюху хлеба ему отломил.
— Ешь, — говорит. — С голоду умирать — радость невеликая. Я хоть и не богат, а доброго человека в беде не оставлю. А как голод утолишь, я тебе историю одну расскажу. Ты ее слушай внимательно, может что из нее тебе и пригодится.
Где-то здесь, недалеко, среди густых трав и вековых деревьев есть неприметный вход в подземное царство. Управляет этим царством Мерица — хозяйка драгоценных камней, а с нею заодно и дочь ее красавица Зорея. Вот по этой самой красавице и сходит с ума Солух — хранитель подземных сокровищ. На какие только хитрости он не идет, чтобы завоевать любовь Зореи, а та ни в какую.
— Не люблю, — говорит, — я стариков. Мне бы кого помоложе да покрасивее.
Скажет так и звонким смехом зальется. А Солух в ответ твердит одно:
— Никуда тебе не деться от меня, глупая: один я здесь жених — других нет.
Зорея это знает, да уж больно не хочется ей молодость и красоту свою губить в объятьях немилого ей Солуха. И сидит Зорея, слезы горькие льет, ждет, что отыщется такой парень, который уж будет и молод, и красив, и по сердцу. Да вот только, как этого парня заманить в подземное царство? Обманом — любви не будет, а по собственной воле, кто на такое отважится?
— Вот так-то, — договорил старик. — Сам решай, как быть.
Задумался Кондрат. Подземное царство оно, конечно, место гиблое, а с другой стороны, кто знает, может судьба его Кондратова в царстве этом. Да и выбор-то у него невелик: не в царстве подземном пропадет, так с голоду умрет.
— Будь что будет, — рассудил Кондрат.
И отправился на поиски таинственного входа в подземное царство. День искал, другой, третий — нет входа и всё тут.
— Да ну его! — в сердцах махнул рукой Кондрат. — Набрехал мне старик, а я, дурак, уши-то и развесил. Откуда здесь среди хвоща да лопуха подземному царству взяться? Только подумал он так и был таков: и глазом не успел моргнуть, как оказался на дне глубокой ямы. Проклятье прямо какое-то! Смотрит Кондрат, а яма и не яма вовсе, а тот самый вход в подземное царство, о котором старик говорил. Потоптался Кондрат, подумал: обратно ему уж из ямы не выбраться, потому путь один — идти навстречу судьбе своей.
Прошел он длинными коридорами и очутился в просторном зале. И до того здесь было красиво, что у Кондрата дыхание перехватило. Самоцветов здесь видимо-невидимо. Сияют они, словно звезды на небе. Одни сказочными цветками кажутся, другие — лица людей изображают. Смотрят все эти лица алыми глазами-самоцветами, аж жуть. А вдоль стен сундуки золотые стоят доверху богатствами заполненные: в каких сундуках золотые монеты лежат, в каких — серебряные. Не сдержался Кондрат и взял по одной монетке из каждого сундука.
И в тот же миг задрожали своды царства подземного, зазвенели монетки в сундуках. Испугался Кондрат, богу молится стал: не ровен час оборвется его жизнь так и не начавшись. И явилась перед Кондратом красавица. Глазами зелеными она недобро глядит, в волосах ее алый цветок горит яснее пламени, платье девушки красным золотом расшито, руки браслетами, словно ядовитыми змеями обвиты, на каждом пальчике по колечку. Смотрит красавица на Кондрата укоризненно и говорит:
— Ну что, гость незваный, пришел за богатством? Что-то мало ты взял: всего по одной монетке. Всего-навсего по одному годочку жизни забрал ты у меня и у матери моей. Ее жизнь в монетках золотых, моя — в серебряных. Не жаль ведь чужой жизни, правда?
Упал на колени Кондрат, взмолился:
— Прости ты меня ради бога. Не хотел я отнимать ни у тебя жизнь, ни у матери твоей. Не знал я. Верну я эти две монетки.
— Вернешь, куда ты денешься, когда я, Зорея, перед тобой стою. Что, не ожидал меня увидеть, Кондрат? Да ты не бойся, с колен поднимись. Не трону я тебя. Другого, может, и обратила бы в камень, а тебя не трону — не жадный ты. Нынче это редкость. Возьмешь в жены меня?
Опешил Кондрат. Не ожидал он, что приглянется самой дочери Мерицы.
— Ну что испугался, Кондратушка? — усмехнулась Зорея. — Может, не нравлюсь я тебе? Так ты не робей — скажи как есть, я не обижусь. Сердцу ведь не прикажешь. Уж я это лучше других понимаю.
— Да что ты, что ты, — спохватился Кондрат. — Не в этом дело. Я как увидел тебя, сразу влюбился без памяти. Но вот в чем беда: непутевый я, нищий оборванец, ни кола ни двора. Зачем я тебе такой?
Засмеялась Зорея:
— Непутевость твою, Кондрат, я вылечу. Со мной ты станешь настоящим человеком. На то и жена мужу, чтобы направить его по правильному пути. Ты, главное, возьми меня с собой, уведи из этого царства проклятого — надоело оно мне до смерти. Хочу я на мир посмотреть. Да и мать моя, Мерица, не властна надо мной будет — сама я по себе жить стану. Уж ты исполни мечту мою давнюю.
Ну что ж не исполнить. Взял Кондрат свою жену нареченную и из подземного царства на свет божий вывел. Первый лучик солнца на Зорею упал и вмиг все украшения ее в бабочек пестрых превратил, а платье золотое простым сарафаном стало. Лишь алый цветочек по-прежнему в волосах у Зореюшки горел красным огонечком.
— Красивая ты у меня, Зореюшка, — улыбнулся Кондрат.
— Да и ты не хуже меня будешь, — залилась румянцем Зорея.
И отправились они рука об руку на все четыре стороны.
Зорея слово свое сдержала и сделала из Кондрата сказителя, коего поискать — не найти. Историй она знала богато. Кондрат слушал их, а затем пересказывал. А скоро и сам уж не хуже умел сложить сказку.
И все было бы у них хорошо, когда б не Солух. Уж этот как узнал о том, кого себе в мужья Зорея выбрала, аж позеленел от злости. И чтобы досадить красавице, стал он без сожаления, тайком, серебряные монетки из подземного царства выносить и людям их раздавать.
— Убью я тебя, Зорея, — злорадствовал Солух. — Не быть тебе счастливой и выродку твоему человеческому тоже жизни не радоваться. Все твои монетки, все годы твои людям раздам.
Как узнала об этом Зорея, заплакала горько. Вернуться обратно не может: мать не пустит ее в подземное царство — отказалась от Зореи Мерица как только дочь ее своенравная царство родное оставила и с простым парнем сбежала.
— Теперь уж мне никто не поможет, — убивалась Зорея. — Видимо, коротка моя жизнь, недолго счастье.
А здесь Кондрат из-за пазухи мешочек достает и любимой Зореюшке золотые монетки на ладошку высыпает:
— Гляди, милая, здесь пятьдесят золотых монеток. То матери твоей приданое. Тайком передала мне их. «Пятьдесят годков для меня не потеря, — сказала она, — а вам, молодым, эти монетки пригодятся — отдаю я их тебе, Кондрат, и дочери своей. Они хоть и не серебряные, а жизнь Зорее спасут, на то моя воля».
— И ты не потратил их, ни копеечки не отдал, даже когда тяжело нам было, хранил ты их? — не верила своему счастью Зорея.
— Как я мог, жена моя — в каждой монетке этой жизнь матери твоей, а теперь, как оказалось и твоя жизнь. Бери их, и матери своей скажи спасибо, потому как спасла она тебя, не смотря ни на что.
Обняла своего мужа Зорея, улыбнулась.
— Нет уж, Кондратушка, — говорит, — храни эти монетки у себя, поближе к сердцу: никто ведь лучше жизнь мою сберечь не сможет.
Так и прожили они до старости в любви и счастье. А монетки эти, говорят, и по сей день кто-то хранит.
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Пятница, 04 Сен 2015, 14:13 | Сообщение # 123 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | КНИГА "КРАСНОЕ СОЛНЦЕ"
Купить книгу "КРАСНОЕ СОЛНЦЕ" можно здесь: http://www.lulu.com/shop....Details
Сказ-2. ДАР
Один дар — счастье, другой — проклятье, а третий — судьба.
В далекие времена рассказывалась людям одна легенда. Не сказать, что выдумана она была, но и на правду не сильно походила. Хотя, это и не важно. Важно ведь то, что люди верили этой легенде, ну а раз верили, значит рассказчики не лгут.
А легенда гласила о том, что раз в десять лет из недр подземного царства поднимается драгоценный цветок. Горит он ярче солнца, алым огнем играют в алмазных лепестках его искры — чудо да и только. Многие ищут этот цветок, не многие, правда, находят. А тех, кто находит то ли жалеть, то ли радоваться за них… тут уж, как говорится, один бог знает. Ищут чудо цветок с одной целью: обрести через него власть и силу. А вот что это за власть да что за сила, о том легенда умалчивала.
И вот на поиски этого самого драгоценного цветка отправился Захар. И вроде не бедствовал парень, и вроде дом — полная чаша, да и сам жених завидный, рукастый. Как говорится: живи да радуйся, чего еще надо. Так нет же, вбил себе в голову, что непременно должен отыскать он красный цветок.
— Что я умею, то все умеют, — говорил он. — А я хочу обрести такой дар, которого бы ни у кого не было. Разве ж это желание плохое? Ведь не ради выгоды ищу я цветок — ради знаний.
Глупый, что и говорить. Другие, что поумнее, и думать давно забыли об этих россказнях, а этот чудила за цветок в дремучий лес отправился один-одинешенек.
Бродил Захар себе по лесу, сам не знал, куда шел: мимо топких болот, мимо глубоких рвов. Друзья о нем, поди, уже и думать забыли, а он ничего — держится. И вот, наконец, вдали вспыхнуло алое зарево — вспыхнуло и сразу погасло. Бросился к тому месту Захар и оторопел: среди елей вековых возвышался гигантский каменный цветок, а внутри цветка этого, словно по волшебству, вспыхивало кровавое пламя. Казалось, дышал цветок, шевеля каждым своим лепестком.
— Что? Страшно? — громом вырвался из алого цветка голос.
Оробел от неожиданности Захар, но, взяв себя в руки, ответил:
— Не то чтобы страшно, а неожиданно. Чего же тут страшиться? Разум и у камней есть, то для меня не новость.
— Бесстрашный значит? — усмехнулся цветок.
— Бесстрашный не бесстрашный, а напугать меня — дело непростое.
— Так-то уж и непростое? Смертный ты, а потому страх в тебе с рождения заложен, тут уж ничего не поделаешь. А за каждый свой страх нужно расплачиваться, потому как слабость это. Вот испугаешься ты сейчас и я твою кровушку выпью, всю до капли, а сам заалею ярче прежнего — не ты первый, не ты последний, кем я полакомлюсь. Напьюсь я твоей кровушки, а душу навеки в подземном царстве заточу — маяться ей там, голубушке, веками. Ну как, не страшно тебе, смертный?
— Да как не страшно от таких злобных речей, — помрачнел Захар. — Страшно, конечно. Не бревно ведь я какое бездушное и не камень бесстрашный. Жить любому охота. А уж душу свою сберечь и того важней. Хотя с другой стороны, вот же какая несправедливость: я к тебе шел, и о подобном страхе знать не знал, ведать не ведал. Так что, как ни крути, а страх этот ты во мне сам зародил. Если б не твои речи, я бы так и оставался бесстрашным.
— Хитер ты, брат, — рассмеялся цветок. — Ну что ж, хитрость тебе пригодится как никогда в царстве подземном.
Сказал так цветок, и в тот же миг земля под ногами Захара задрожала, закачалась, проваливаться стала. Захар и так и эдак крутился, вертелся, все норовил сбежать, да куда там — проглотила его земля, забрал его с собой алый цветок.
И вот стоит Захар в полутьме, под земляными сводами и сам не знает, что делать дальше. А тут появляется перед ним женщина красоты невиданной: голову ее драгоценная корона венчает, в ушах красавицы серьги алмазами искрят, на руках браслеты да кольца сияют, платье и то из камней самоцветных сотворено, и туфельки хрустальные на ножках изящных поблескивают. Смотрит красавица своими изумрудными глазами на Захара, улыбается.
— Ну что растерялся ты, Захар? — спрашивает она. — Неужто не ожидал ты с самой Мерицей повстречаться? Небось, за этим ты в царство подземное пожаловал?
Низко поклонился перед Мерицей Захар.
— Тебя, сударыня, встретить — честь великая, — говорит он. — Только не за этим я в подземное царство спустился. Не думал я, хозяюшка, что все так для меня обернется. Хотел всего-навсего на цветок я чудесный посмотреть да силу его ощутить, а это уж он по своей воле меня сюда утащил.
— По своей воле, говоришь? — нахмурилась Мерица. — А знаешь ли ты, что бывает с теми, кому удается цветок мой подземный отыскать? У одних он кровь выпивает и тем живет, а других в подземные недра затягивает, чтобы служили они верно на протяжении всего своего человеческого срока — мне служили. Думаешь, легко мне одной справляться с таким богатством, где каждый камушек говорящий, где каждый историей полон? И пока эти камни разговоры свои ведут, истории сказывают, подземное царство живет, а вместе с царством этим живу и я. Но теперь уж мне легче будет: ты у меня появился, Захар. Парень ты хороший, труженик — ты мне верным помощником станешь. А я тебя даром великим награжу: научу я тебя слышать голоса камней моих. Ни одна история, ни один рассказ их от тебя не ускользнет. Станешь ты хозяином подземного царства наравне со мной, до тех самых пор пока смерть не придет за тобой.
Вот так Захар обрел власть невиданную и дар великий. И слушал он голоса камней драгоценных. Год слушал, другой, третий — десять лет минуло так. И чувствует Захар: нет у него больше сил так жить. Вроде как и делом он занят важным и нужным, а вроде как и не живет он совсем: чужие жизни он через рассказы проживает, а его жизнь утекает сквозь пальцы, словно песок.
— Пощади меня, хозяюшка, — упал на колени перед Мерицей Захар. — Отпусти ты меня на волю. Не ты жизнь мне давала, ни тебе ее и губить. Не могу я больше слушать голоса камней. Домой я хочу, к людям, на свет божий взглянуть хоть одним бы глазком, солнца бы луч узреть. Ведь ничего плохого я тебе не сделал, за что же ты меня так наказываешь, словно какого убийцу лютого или душегуба?
— Да, — нахмурилась Мерица, — быстро же ты, Захар, от своего дара отказался, наказанием его нарек. Неужто думаешь ты, что любому такая честь выпадает: постигнуть мудрость камней моих? Ну да ладно, будь по-твоему. Не хочешь дара моего, так не хочешь. Только не мне его у тебя отнимать. Коли сам разучишься слышать богатства мои подземные, быть тебе свободным человеком и жизнь свою прожить, как все. А уж коли не разучишься, тогда, Захар, берегись: утяну я тебя в самые глубины царства своего, и уж будешь ты истории камней моих слушать веками.
— Согласен я на все, хозяюшка, — обрадовался Захар. — На все условия. Только отпусти.
— Подожди, не спеши так. Не все я еще сказала. Отпустить, отпущу я тебя. Только помни: не будет тебе счастья людского и человеком простым тебе не стать. Как был ты хозяином подземных богатств, так им и останешься. Как был ты слугой алому цветку, так и будешь. Самоцветы к тебе, Захар, будут сами в руки идти, от этого тебе не спастись, не избавиться. Уж с этим проклятьем или даром ты справляйся сам. А если кто из людей поднесет тебе драгоценный камушек и услышишь ты голос камня этого, вмиг выпьет алый цветок из того человека всю кровушку до последней капли.
— Да как же это, хозяюшка?! — чуть не плакал Захар. — Ведь по рукам и ногам ты вяжешь меня? Что ж это жизнь меня ждет?
— А знания да власть никогда легко не даются, — засмеялась Мерица. — Учись выживать. А лучше учись не слышать, тогда и спасен будешь. А теперь убирайся с глаз моих.
И в миг Захар очутился посреди поля широкого. С неба ему в макушку солнце яркое светит, небо бездонное синевой плывет. Упал на колени Захар, заплакал. От счастья заплакал, что снова свет он видит, что снова воздухом родным дышит.
Прошло время. Захар женился, а о самоцветах и Мерице забыл совсем. Уж думал он грешным делом, что избавился от дара проклятого. А тут как-то прибегает его жена Катерина, а на ладони у нее яшма огнем горит.
— Смотри, Захар, — радуется Катерина, — какое богатство я отыскала. Не поверишь, как будто дожидался меня этот камень. Лежал себе целехонький под ногами. Схватила я его и скорей домой.
Как увидел этот камень Захар, побледнел вмиг, затрясся. И слышит он, заговорил с ним камень. Глазом не успел моргнуть Захар, как Катерина упала к его ногам мертвая, сухая — ни кровиночки в ней.
В ужасе бросился бежать Захар, куда глаза глядят. Бежал день, другой, пробирался сквозь чащи и глушь лесную, сквозь топи болотные — руки изранил, от крика осип. Упал Захар на землю, лежит, а отовсюду только и слышны голоса самоцветов. И голоса эти голоском детским перебиваются. Что такое? Вскочил на ноги Захар. Глядит, а среди деревьев девочка стоит, слезы по лицу растирает, заблудилась — не иначе.
Подошел к ней Захар, расспрашивать стал, что да как, как звать ее, да кто ее родители. Все разузнал: и что девочку зовут Аленой, что отстала она от отца и матери, долго искала их и заблудилась, что живет она недалеко, в небольшой деревеньке. Взял девочку за руку Захар и повел домой. А девочка оказалась веселой, говорливой, голосок у нее звонкий. Она вокруг Захара прыгает, скачет, цветочки собирает. Захар глядит на Аленушку и сердце его светом наполняется — вот оно счастье-то. Алена всё цветы собирает, а тут, глядь, что-то блеснуло в траве. Схватила она свою невиданную находку, к Захару подбегает счастливая:
— Смотри, — говорит, — какой красивый камушек я нашла.
Глянул Захар, а на ладошке Алениной изумруд лежит. Выхватил Захар проклятущий камень из рук девочки, да только поздно уж было: услышал он голос камня найденного. И в тот же миг упало бездыханное тело Аленушки на землю. Закричал страшно Захар, взвыл, бросился бежать, обезумел совсем — это ж надо, погубить ни в чем не повинное дитя.
— Уйду! — кричит. — Ото всех уйду! От людей добрых, чтобы никому больше зла не чинить!
И ушел Захар в болото.
— Уж там-то никто меня не найдет, не сыщет, — рассудил он так. — И уж будь что будет.
Вот так среди лягушек да змей и остался жить Захар. Самоцветы ему на глаза не попадались, голоса их не слышались. Обрадовался было Захар: неужели пришел конец его страданиям? Как бы ни так: слышит он, по болоту кто-то поступью тяжелой ступает, лягушек да змей распугивает. Обернулся Захар: черт перед ним стоит, а глаза у черта — два огненных самоцвета. Пыхает черт глазищами этими да криво посмеивается. И слышит Захар: заговорили с ним камни, что черту глазами служили. А черт хохочет. Ему-то что — кровь с него бессмертного не выпьешь, душу не утащишь. Попрыгал вокруг Захара черт, да и в болото юркнул, а на кочке остались лежать его два глаза, два камня драгоценных. И говорили эти камни без умолку. Камни, коим он, Захар, был вечный хозяин.
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Суббота, 05 Сен 2015, 20:57 | Сообщение # 124 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Книга "КРАСНОЕ СОЛНЦЕ"
Купить книгу "Красное солнце" можно здесь: http://www.lulu.com/shop....Details
Сказ-3. БЕЛАЯ ЗМЕЯ
Не приценивайся да не примеривайся — каждому своё: тебе и малого много, а иному лишнее впрок.
Давным-давно ходила по свету история о таинственном посохе. Колдовской то посох был. Сделал его своими умелыми руками один забытый мастер по просьбе великих мудрецов. Зачем спросите? А за тем, чтобы заточить в нем белую змею. Непростая эта была змея. Испокон веков о ней истории страшные рассказывали. Говорили, что змею эту сама Матушка-Земля из своих подземных недр выпускает. Вроде как безобидна змея: не кусает никого, не душит, ползает себе среди подземных сокровищ и лишь час от часу выползает на поверхность. Отыскивает приглянувшихся ей людей и приводит их к кладам, к сундукам с сокровищами. Да вот, что интересно: для каждого человека она клад свой особый выбирает. То ли по душе она человека судит, то ли по мыслям его да стремлениям, только одним она сундук заполненный до верху драгоценными камнями удружит, а другим — не больше одной монетки даст. А ты и думай, почему такая несправедливость. И вот с этой самой несправедливости все беды обычно и начинались.
Одни, прослышав о том, что кого-то змея кладом одарила, локти себе кусают, кричат да убиваются, на судьбу обижаются, а потом мстят счастливчикам. Другие, кому выпала встреча со змеей и ее даром, сравнивают свое богатство с богатством других одаренных, и тоже жадностью и злобой ядовитой исходят. И каждый раз появление белой змеи заканчивается братоубийством и страшным кровопролитием.
Вот мудрецы и пошли на такой отчаянный шаг: заточили они белую змею в посохе. А охранять посох повелели мастеру его сотворившему.
Мастер берег посох. Детям его своим передал, дети своим детям. И все исправно охраняли его, прятали от глаз людских.
Только ж время идет — одни поколения сменяются другими. Пришел черед охранять посох одному из далеких правнуков мастера. Но, как говорится, в семье не без урода. Вот же уродилось такое никчемное создание: ни к чему его душа не лежала, только к одной бутылке — пил так, что с чертями успел побрататься. Вот ради выпивки он посох и продал, и не кому-нибудь, а самому Солуху — хранителю подземных богатств. Хорошие деньги дал Солух непутевому пьянице, не поскупился.
Прошло время. О посохе том уже и забыли вовсе. Кто, может, и забыл, а кто и помнил — в чьи руки он попал.
Как-то по осени, когда по лесу уже пробежалась огненная лиса и листва на деревьях запылала угасающим пламенем, Игнат, кузнеца сын, отправился за грибами. Ох, любил он это дело, до того сильно, что и ночевать в лесу оставался не раз. Далеко заходил Игнат, в самую глубь леса, туда, куда нога человека редкий раз ступала. А тут глядит, в глубине-то леса костер горит, а у костра старик сидит, греется. Старик с виду нищий, грязный оборванец, а на мизинце драгоценное колечко поблескивает, и смотрит этот старик как-то странно, будто не видит ничего, а все примечает. Одним словом, странный старик. Игнат, смекнув это, решил поскорей уйти, да только не успел: окликнул его незнакомец:
— Ты Игнат, кузнеца Василия сын, не так ли?
Обернулся Игнат, подозрительно на старика глянул.
— Мало, кто чей сын. Я — сын кузнеца, а кто пекаря Ивана — каждому свое. Тебе какое до этого дело? Я тебя знать не знаю.
Усмехнулся старик.
— Остер ты, брат, на язык. Ну ничего, время это исправит. Да ты не скрипи зубами, погоди, посылку я тебе припас. От прадеда твоего подарок. Забирай его.
И бросил старик под ноги Игнату тот самый посох, в котором томилась белая змея.
— На что он мне? — насторожился Игнат. — Я ведь не калека — посох мне ни к чему.
— А мне до этого нет никакого дела, — огрызнулся в ответ старик. — Мне велено передать эту безделицу тебе — я своему слову хозяин. Поступай с этим фамильным богатством как знаешь. Только помни: посох этот не простой — драгоценный, один рубин красный на вершине его стоит столько, что тебе на полжизни безбедной хватит. Так что, забирай свое наследство и скатертью дорога.
С теми словами старик под землю и ушел, поминай его как звали.
Вот тебе и раз. Стоит Игнат, глазами моргает, а у ног его посох лежит, рубином кровавым в лучах солнца поблескивает. Подумал Игнат, покумекал, поднял посох и отправился восвояси. И сколько домой шел, столько понять не мог, как это его угораздило на старика этого странного в лесу наткнуться? Уж кому-кому, а ему, Игнату, судьба мало улыбалась: был он беден, с самого рождения тяжким трудом каждую копеечку зарабатывал, а сейчас и вовсе, не жалея сил, служил богачу Федору. Тот уж измывался над ним как мог: бывало и недоплачивал, бывало общитывал, бывало и плетью бил, а ты что — молчи да прислуживай, такова уж доля босяцкая.
«Это ж если продать один только камень, что на вершине алым пламенем горит, можно несколько годочков пожить не хуже Федора», — размышлял Игнат.
Пришел Игнат домой, посох перед собой положил и любуется им. И руки его как будто сами потянулись к красному камню. Хотел было он вынуть этот камень — не получилось, хотел силой вырвать — не поддается. Крутил и вертел Игнат посох до тех пор, пока не щелкнуло в нем что-то, и драгоценный камень сам вывалился. Смотрит на этот самоцвет Игнат, улыбается, богатую да сытую жизнь представляет. Впервые за всю свою жизнь счастливым заснул он. Пробудился же оттого, что душит его кто-то. Испугался Игнат, вскочил на ноги, топор схватил, глядит, а по постели его змея белая ползет. Замахнулся на нее Игнат — сейчас, думает, пришибу я это поганое отродье. Да только пригляделся: непростая это змея. Один глаз ее тем самым красным самоцветом горит, что из посоха вывалился, сама же она не нападает, а к двери ползет и как будто зовет за собой Игната. Ну, Игнат неглупым был: рассудил так, что со змеей лучше не связываться. Он двери перед незваной гостьей отворил и ждет, когда она выползет. Как бы ни так: змея на него умно смотрит, ждет, когда Игнат за ней отправится. Ну что тут поделаешь — пошел Игнат за белой змеей. А сам трясется от страха: на улице темно, птицы странно кричат, на небе месяц угрюмый висит, того и гляди обрушится на грешную землю, так низок. И привела Игната змея к вековому дубу, что на холме рос. Глядит Игнат, а под дубом сундук стоит. Открыл он его, а там на дне ожерелье изумрудами, словно звездами мерцает. Взял Игнат это ожерелье и домой отправился, а о змее той и забыл — уползла она, так туда ей и дорога.
А дома увидел он вместо посоха лишь сухую уродливую корягу. Вот тебе и колдовство. Да только не было Игнату до этого никакого дела: получше у него теперь было богатство — ожерелье изумрудное, увесистое.
С рассветом Игнат в город подался и за большие деньги продал ожерелье свое. И зажил он лучше любого богача: в город перебрался, в каменном доме стал жить, прислугу себе завел. О посохе и о змее думать забыл. Только поползли по округе тревожные слухи, будто бы змея белая объявилась и клады раздает. И вот одним она сундуки полные богатств преподносит, а других одной монеткой одаривает. Игнат как услышал это, задумался: неужто и правда змея кого-то одаривает полными сундуками? Отказывался он верить всем этим слухам. А тут как-то по улице прохаживается, глядь, а на встречу идет сосед его по деревне Козьма, пьяница беспросветный. Идет Козьма, ни на кого не глядит, сам словно барин знатный разодет. Проследил за ним Игнат, смотрит, а дом этого когда-то пьяницы получше его, Игнатова дома, будет.
— Это ж надо, — рассердился Игнат. — Змея проклятая так обманула — одним ожерельем одарила! Да если б не я — томиться этой гадюке в посохе и света белого не видеть!
И до того Игнату тошно стало, что решил он поквитаться с Козьмой. Только глядит он к Козьме человек какой-то подходит, в руке нож сжимает.
— Почему именно тебе счастье улыбнулось?! — кричит убийца. — Чем я хуже?!
Понял Игнат, к чему все идет, испугался, домой побежал, на десять замков закрылся, сидит, лишний раз вздохнуть боится. Неужто и его люди ненавидят? За что? Ведь одно ожерелье ему в дар от змеи досталось!
«Тебе ожерелье перепало, а кому и вовсе ничего, — отозвался его внутренний голос. — А кто-то заполучил целый сундук золота».
Аж заплакал от несправедливости Игнат.
Вот так шли дни за днями, месяцы за месяцами. И не было ни в этих днях, ни в этих месяцах уж покоя людям. Кровь лилась реками. Убивали люди друг дружку, резали, душили, за богатства, за дары белой змеи. Того и гляди, весь мир в крови утонет.
Испугался Игнат. Понял он, что натворил: выпустил он белую змею на волю и мирной жизни наступил конец. Бросился тогда он к тому месту, где старика когда-то повстречал. Только не будет же тот старик Игната дожидаться: он свое дело сделал и ушел. Как же быть? Совсем растерялся Игнат. Метался он по лесу, за голову хватался и вдруг вспомнил истории о Мерице — матери драгоценных камней и Солухе — хранителе этих сокровищ.
— Неужто старик этот и был тот самый Солух? — догадался Игнат. — Вот, значит, с кем довелось мне говорить.
— Эй! — закричал Игнат на весь лес. — Э-ге-гей! Мерица, матушка, отзовись, коли слышишь ты меня, смертного! Беда к людям пришла. Весь мир беда эта скоро кровью зальет. Помоги, сжалься над смертными, не останься в стороне.
Подул северный ветер, листву жухлую взметнул, пыль клубами взвил, и явилась перед Игнатом Мерица. Невесело она своими изумрудными глазами на него посмотрела и говорит:
— Все я знаю, человек. Все вижу. Но поделать ничего не могу. Не я белую змею взращивала, не я ее на волю выпускала, не мне и решать ее участь. Сама Матушка Земля эту змею вскормила да на свет божий выпустила. И не мне Матери Земле перечить. Испокон веков Земля выпускает белую змею, чтобы поглядеть на род людской: хорош он или плох. И не было еще такого, чтобы из-за жадности подлой да зависти низкой не проливалась кровь. Так что, Игнат, и рада бы я помочь, да не в моей это власти. Одно лишь могу для тебя я сделать, коли не испугаешься ты.
Игнат уж был на все готов.
— Говори, хозяюшка, все выполню. Набедокурил я — теперь волей-неволей исправлять свою ошибку придется.
— Тогда вот что, Игнат, оборочу я тебя белой змеей. Проползешь ты через все мои подземные коридоры, у камней направление спросишь. Они, мои верные слуги, тебе многое порасскажут — с ними ты легко белую змею отыщешь. А отыщешь ее — тебе решать, что с нею делать. Коли расправишься с ней — ко мне возвращайся, я тебя вновь человеком сделаю. А уж коли погубит она тебя, тогда не обессудь.
Нахмурился недовольно Игнат.
— А почему, — говорит, — должен я змеей белой оборачиваться, неужто я собой не могу остаться?
— Глупый ты, Игнат, — рассмеялась Мерица, — как же ты выследишь змею, будучи человеком? Змеи ползают тихо, а люди ступают ногами так, что земля содрогается. Быть тебе белой змеей, таково мое условие.
— Хорошо, — согласился Игнат. — Оборачивай меня змеей. Чего не сделаешь ради спасения людей.
Взмахнула руками Мерица и в тот же миг Игнат утратил свое человеческое обличье, став белой змеей. И пополз Игнат через длинные коридоры царства подземного. Камни самоцветные ему путь указывали.
Долго искал змею Игнат, уж забывать стал, как это на двух ногах он раньше ходил: все ползком да ползком. А уж сколько кладов он перевидал! «Вот, — думает, — вернусь я к Мерице, она меня вновь человеком сделает, и уж я разбогатею. Да только прежде белую змею отыскать мне нужно». И уж, видимо, судьба над Игнатом сжалилась, потому как увидел он ее, притаившуюся, среди камней. Лежит она себе спокойно, не то спит, не то выжидает чего-то. Ну, Игнат, не долго думая, бросился на нее. Сцепились две змеи не на жизнь, а на смерть. И душили друг дружку, и кусали. Уж думал Игнат не осилит он это проклятое отродье, да свезло ему: с такой силой ударил он хвостом по драгоценному глазу змеи, что тот и выкатился. Замертво упала белая змея наземь и в сучок сухой оборотилась. Обрадовался Игнат, решил поскорей ползти обратно к Мерице. Да вот только пришла ему в голову одна мысль: захотел он правды отыскать на этом белом свете. А то как это: Федор, хозяин его бывший, так и живет себе припеваючи да над другими простыми людьми измывается. «Уж нужно поквитаться с ним, — решил Игнат. — Отомстить за все мои слезы и горести. Такой ведь шанс мне больше не выпадет. Всё я знаю о подземных богатствах теперь: приведу я тебя, Федор, к сундуку нужному, получишь ты от меня в дар одну монетку. А вот соседу твоему, Никодиму, попрошайке, я сундук до верху самоцветами заполненный удружу. Много зла я от вас обоих за свою тяжелую жизнь повидал. Бойня будет знатная. Сделаю я это, и в тот же час к Мерице поползу, пускай она меня расколдовывает».
И вновь полилась кровь. И новые богатства людям в руки потянулись. И что тут скажешь? Непобедима белая змея… а может, непобедима жадность людская?
|
| |
| |
| Ava777 | Дата: Воскресенье, 06 Сен 2015, 20:32 | Сообщение # 125 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 116
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: | Книга "КРАСНОЕ СОЛНЦЕ"
Купить книгу можно здесь: http://www.lulu.com/shop....Details
Сказ-4. ПЕТУШИНЫЙ КОГОТОК
Придет зло — уйдет добро.
А добро придет — зло останется…
Вот так говорили мудрые люди. Кто понимал слова эти, а кто и думать о них забыл, кто и вовсе не слышал. Да и нам они не так уж важны, потому как история совсем в другом.
С далеких времен и по сегодняшний день ходит меж людей одна занятная история: будто бы существует такой камень заговоренный, заполучив который, прожить человеку до самой глубокой старости, не зная болезней. Вот, что бы ни случилось с обладателем такого камня — жить ему долго. Камень этот раньше искали воины: им-то он был нужен, как воздух. Потому как воин, заполучивший такой дар, непобедим становился: что ему враг, когда жить он будет, не смотря ни на что. Ни одна рана не пугала его, ни одна не тяготила, ни одна не могла убить. Со временем молва о камне разнеслась по селам, по деревням и городам. Только что ленивый не пересказывал легенд да былин с камнем этим связанных.
Поговаривали, что камень этот заговорила старая колдунья, а назвала она его в честь петуха, верного друга своего и помощника в ворожбе да в колдовских премудростях. Обычный такой петух: крыльями махал, кричал по утрам во всю глотку, а вот колдунья отчего-то считала его особенным. Так ей видней. И вот, говорят, любил этот петух царапать коготками по заговоренному камню. По этим-то царапинам колдунья узнавала будущее или еще что предрекала. Камень оттого был весь исполосован да изрезан вдоль и поперек. Вот с тех пор и повелось его называть «Петушиный коготок».
Хотя есть и другая история. Будто бы все эти линии на заговоренном камне есть не что иное, как скрытые истории жизни всех его обладателей.
Как бы то ни было, а уж счастливчик, к которому камень этот в руки попадал, сразу к кузнецу бежал: кто ожерелье с Петушиным коготком делал, кто кольцо, кто оберег. А уж когда долгая жизнь владельца заканчивалась, камень этот сам собой выкатывался из украшения и возвращался в руки Мерицы.
Многие слышали историю о заговоренном камне, но были и такие, кто слыхом не слыхивали о Петушином коготке.
Вот одним из таких был Степан. Обычный пахарь. Хотя дело свое знал, кусок хлеба всегда имел и, не взирая на молодость свою — всего двадцать пять годочков — уже слыл уважаемым работником и в завидных женихах ходил.
И вот как-то вспахивая очередной надел земли, нашла его соха на камень. И ведь камушек невелик совсем — чудное дело! Повертел его в руках Степан: странный камень, вдоль и поперек исполосован да изрезан. Вот так находка! Покрутил этот камень в руках Степан, повертел, хотел было выбросить, да уж больно красивым этот камень ему показался, будто какой неведомый мастак разрисовал его. И унес он находку домой, на окошко камень положил, и думать о нем забыл.
Вот только ночами стал плохо спать Степан. Снится ему камень этот странный, а за камнем видятся битвы кровавые, что сталью мечей звенят, жизни и судьбы чужие, что глухими голосами сами о себе рассказывают. Хотел уже выбросить это камень Степан, да что-то останавливало его каждый раз: не то голос чей, не то желание неведомой силы.
Измучился совсем Степан. Уж люди и те стали замечать перемены в пахаре. Рассказал он о своей беде другу своему. Друг и говорит:
— Ты иди к бабке Марье — уж она тебе точно поможет. Она все знает.
Воспротивился Степан.
— К ведьме не пойду! Чертовщины мне и в жизни хватает.
Однако ж поостыл немного, подумал и все ж таки отправился на самый край хутора к дому старухи. Уж о ком, а о бабке Марье знали все: и стар и мал. Боялись ее, но и уважали. Зла она никому не делала, а помогать — помогала, правда тем, кому сама желала помочь: одного с того света вытаскивала, а о другом и слышать ничего не желала, хотя помочь могла. Вот и Степан к ней шел, уверенный, что выставит его эта ведьма из дому и проклянет чего доброго напоследок. Ведь не с бедой какой шел он к ней, а с глупостью несусветной: со снами своими странными да камнем в земле найденном.
И вот стоит Степан перед домом бабки Марьи и все никак войти не решается. А дом-то у старухи покосился совсем, крыша дырявая, сквозь нее только что звездами любоваться, забор так тот и вовсе лежит на земле. Ну разве ж это дело? Не смог спокойно глядеть на такое запустение Степан. Решил помочь он бабке: все же, что ни говори, а старость, пусть и ведьменскую, уважать надо.
Три дня и три ночи без устали наводил порядок Степан. А когда закончил, бабка Марья его в дом пригласила, вкусной едой досыта накормила и говорит:
— Спасибо тебе, мил человек, уважил ты старость мою. Да ты не бойся меня, — рассмеялась она. — Кому я, может, и ведьма, а кому и последняя надежда да спасение. Тут уж все от самого человека зависит: что заслужил, то и получит. Сны твои от камня найденного, прав ты. Только не свести с ума тебя камень хочет, а просит он так тебя стать его хозяином. Камень этот не простой — заговоренный, волшебством наделенный. Ты носи его с собой всегда, и тогда наградит он тебя даром невиданным: будет оберегать и хранить он жизнь твою. С камнем этим проживешь ты до самой глубокой старости. Что бы ни случилось, где бы ты ни был, все одно камень этот поможет тебе прожить долго. Не каждому такое счастье выпадает. Ты лучше завтра по утру иди к мастеру Никодиму, он тебе оберег с этим камнем сделает. Носи этот камень при себе, не снимай и он тебе будет верным слугой.
Почесал голову Степан, подумал немного и все сделал, как бабка Марья велела. Сделал ему мастер оберег с камнем этим. Степан оберег на шею повесил, и жизнь его потекла по другому руслу. Вмиг разонравилось Степану пахарем быть. С таким-то даром за соху держаться? Ну уж нет! Решил Степан осуществить свою давнишнюю мечту и мир, наконец, поглядеть да побывать в таких его уголках, куда человек в здравом уме не сунется. Кому-то, может, это и не под силу, а Степану горы по плечу: камень его заговоренный бережет — ничего ему, Степану, не страшно.
И отправился он по миру. В любом краю званым гостем стал, потому как видел то, что другие видом не видывали, о чем и слыхом не слыхивали. О бесстрашии Степановом легенды стали слагать, песни петь.
Да вот как-то одним днем выходя из дома, в коем он переночевал, увидел Степан девушку. Обычная девушка, хрупкая, бледная — ни кровиночки в лице, а глаза большие и тоскливые. Подсел к ней Степан, расспрашивать о беде ее стал. Девушка и рассказала ему о том, что больше жизни рисовать она любит. Да вот беда, болезнь ее не дает уйти ей, горемыке, из деревни и мир посмотреть, все красоты его собрать и все это на холсте оставить.
— Рисую я то, что вижу, — вздыхала девушка. — Но мало этого — далеко уйти я не могу. Хотя и это прекрасно, потому как может быть последним в моей жизни.
Пожалел про себя девушку Степан да и пошел дальше. Мир для него был открыт — куда хочешь, туда и иди. Да только вот запала ему в душу девушка эта. Хорошая ведь она и таким делом прекрасным занимается. Неужто не суждено ей увидеть те прекрасные места на земле, какими он, Степан, уже вдоволь нагляделся?
— Несправедливо это, — рассуждал он. — Должен быть выход.
Думал он, думал и решил вновь отправиться к бабке Марье: может она что путное подскажет.
— Что мне делать, — говорит, — чтобы камень заговоренный девушке больной подарить — ей этот камень нужнее.
Бабка на Степана искоса посмотрела, из стороны в сторону походила, а затем хлопнула в ладоши и молодой красавицей оборотилась. Степан прямо онемел от удивления.
— Да не пугайся ты так, — усмехнулась Марья. — Неужто не знаешь, кто я на самом деле? Сколько рассказов ходят по миру обо мне, Мерице. Я это во всей своей красе. Давно я за тобой наблюдаю. Сама по своей воле тебе этот камень под соху подкинула. Уж такова была воля моя. А теперь ты мой дар незнакомой девушке отдать хочешь? Разве ж правильно отказываться добровольно от моих даров?
— Да я бы ни за что так не поступил, хозяюшка, — упал перед ней на колени Степан. — Да я же человек — у меня сердце в груди доброе бьется, душа справедливости просит. Ведь подумать только, что мне с камня этого — одна забава да и только, а девушке этой дар твой спасти жизнь может. Разве плохо это?
— Ну, Степан, твое право, — грустно усмехнулась Мерица. — Я тебе перечить не стану. Волен ты поступать, как твое сердце и душа решили. Только гляди, Степан, не переиначь ты судьбы. Легко это сделать, да трудно будет выправить. Твоя судьба, что — она в твоих руках, а вот чужая судьба — совсем иное. Готов ли ты взять на себя такое право: вершить судьбы человеческие? Коли готов, тогда неси заговоренный камушек девушке, спасай ее.
И отнес Степан Петушиный коготок незнакомке.
Прошло время. Степан после того, как камушек заговоренный отдал, сразу в родной хутор вернулся и зажил как прежде. Вновь стал землю пахать, женился, двое ребятишек у него родилось. Мир познавать ему было уже не так важно, потому как жизнь людская скорость любит — кто его знает, сколько ему, Степану, она времени отвела. С Петушиным коготком спешить было некуда, а вот без него нужно было успеть за свою жизнь сотворить многое. Вскоре и ребятишек он своих сделал землепашцами. Сыновья его уважали за те рассказы, что он им сказывал о своих былых приключениях, о тех местах, что поглядеть успел, а на хуторе и вовсе он ходил в почетных рассказчиках.
Мирная жизнь текла, спокойная и размеренная — чего еще желать, чего хотеть, о чем мечтать? А тут в хутор приехала женщина пожилая, богатая. Дом сразу самый лучший купила, работников стала собирать. Среди работников этих и Степан объявился. И как только к двери женщины той подошел, чуть не обмер: учуял он камень свой, Петушиный коготок. Тут он, родной, рядом. Степан уж думал, что и забыл о нем совсем, да куда там — помнит он дар Мерицы, помнит все его рассказы и истории. Глядит, и вправду стоит перед ним та самая девушка, постаревшая только сильно. Как родные обнялись они. Узнал, наконец, Степан, что звали ее Анфисой. И Петушиный коготок излечил ее, вернул к жизни. Она счастливая мир кинулась познавать. Да вот что чудно: всё ей виделось не таким красивым, каким было оно, когда каждый день ее был последним.
— Все мне казалось, — говорила Анфиса, — увижу я что-то такое за свою долгую жизнь, чего никто никогда не видел, что-то особенное, самое прекрасное на свете, ведь столько времени у меня впереди. Рисовала я каждый день. Рисунки мои людям приглянулись, стали платить мне за них. Деньги у меня завелись. Казалось, живи да радуйся. Да только нет мне счастья, потому как не могу я отыскать то место на земле, что красотой своей околдовало бы меня. Да и, по правде сказать, все лучшее, что сотворила я на холсте, было тогда, когда каждый день был для меня последним. И вот отыскала я тебя, Степан, приехала, чтобы просить об одном: забери Петушиный коготок себе. Пусть жизнь моя оборвется, да только, может, успею я перед концом своим увидеть ту прелесть мира, которая от меня скрылась.
Нахмурился Степан, помрачнел.
— Не могу, — говорит, — я забрать у тебя Петушиный коготок, на то воля Мерицы. Ее это дар. С ней такой вопрос и решать нужно.
— Ну так сходи к ней, — взмолилась Анфиса, — Может она тебя послушает?
— Нет, не пойду, — воспротивился Степан. — Не нужен мне этот камень. Получив его, захочу я вновь уйти из дому, бросить семью и детей, потому как мир меня позовет и время, которого у меня много станет. Теперь уж я не имею на это права. Прости.
Сказал так Степан и уж больше в дом к Анфисе не наведывался, на работу к ней не напрашивался. Только спать стал плохо: все камень ему заговоренный покоя не давал. Все виделся он ему во снах и говорил с ним, говорил, с истинным хозяином своим. А к концу жизни пришла к Степану Мерица.
— Ну что, Степан, — улыбается она, — жалеешь ты о том, что дар мой отдал? Только правду говори — мне лгать нельзя.
— Да нет, хозяюшка, — отвечал Степан, — не жалел я никогда об этом. Жалел только, что на мою долю такое проклятье выпало. И зачем только ты подкинула мне этот Петушиный коготок? Не нужно было.
— Эх, Степан, — усмехнулась Мерица в ответ. — Думала я, что умнее ты будешь. Ведь понравился ты мне за свою доброту и бескорыстность. Ничему тебя твоя жизнь землепашца не научила. Плохо это. Неправильно. А за то, что дар ты мой проклятьем нарек, я тебя накажу, не со зла, а ради ума. Потому как если бы не дар мой, тебе, Степан, за всю твою жизнь и вспомнить было бы нечего, а рассказать и подавно. Неужто не нравилась тебе слава, какой одаривали люди тебя за рассказы да за путешествия? Ты не криви душой, знаю я все о тебе. Грело тебе сердце то, что смог ты повидать в своей жизни то, что никому не под силу. Сыновья твои и по сей день о тебе истории слагают, уважают тебя. Было бы все так, если бы не Петушиный коготок? Помог ты девушке, а она и твой дар за проклятье посчитала. Думаешь, благодарит она тебя в сердцах? Нисколько. Да и за что благодарить? За время? Так оно ее и сгубило. Ей бы каждый день за подарок считать, глядишь и вышел бы из нее толк. Судьба у нее была такая. Говорила ж я тебе: не переиначь судьбу: свою — не страшно, а чужую — грех. Вот и отработаешь ты мне этот грех, Степан. Заберу я тебя в свое подземное царство. Если б ты знал, сколько у меня заговоренных камней своего часа ждет. Вот эти камни ты и будешь подбрасывать людям, да только тем, чья судьба только лучше с таким даром будет. Тяжелый это труд, ох, тяжелый — не каждому под силу: одного ты можешь счастьем одарить, а другого — горем горьким. Но уж ничего не попишешь: сам ты себе такую участь уготовил.
Вот так Степан и стал служить Мерице. И над каждым заговоренным камнем, и над каждой судьбой людской думать он стал: кого одарить богатством невиданным, а кому вовек не слышать об этом. Однако и это не помогало: кто-то счастливую жизнь проживал благодаря камню заговоренному, а кто-то проклинал этот дар на чем свет стоит.
Со временем Степан имя свое забыл, и стали его звать Хорь — дарующий заговоренное богатство.
|
| |
| |
