Пацаны выходят из бараков (Док пов. о "детях войны" (ОКОНЧАНИЕ) - 3 Ноября 2012 - Произведения

Меню сайта

Стань партнером

Пацаны выходят из бараков (Док пов. о "детях войны" (ОКОНЧАНИЕ) | Автор: Павел_А_Маленёв

18.

Ну как это так: жить на стройке и не научиться приспосабливать окружающее к своим забавам? Нет, без этого было не обойтись.

- Ну-ка покажи, покажи свою башку! - кричала однажды на Шурку мать. - Показывай-показывай! Что за кровь у тебя на голове? Да у тебя голова-то пробита! Где был? Что делал?

- Да мы это… Меня из трубы камнями!

- Из какой трубы? Какими камнями?

Пришлось Шурке сознаваться, что одним из наших любимых занятий летом было катание на струе земснаряда. По толстым трубам подавалась со дна Волги на намывку грунта под большим напором пульпа - смесь песка и воды, в которую попадала и галька. Мы подходили по верху трубы к её концу, из которого с грохотом вылетала пульпа, подпрыгивали и садились верхом на этот мутный поток. Несколько мгновений мощная струя несла нас на себе горизонтально, а потом увлекала вниз. Так мы и зарабатывали себе на голове кровавые шишки, а, случалось, и пробоины, как у Шурки. Он еще не сказал, что в тот раз нас поймал багермейстер с земснаряда и всем накостылял!

И ещё одну технику мы приспособили к своим нуждам. На бетонном заводе работали транспортёры, подававшие песок в бетономешалку. Периодически какие-то подшипники в роликах, по которым катилась прорезиненная лента, изнашивались. И слесари их заменяли годными, а старые снимали для ремонта. Мы научились выбивать из этих роликов подшипники и делать самокаты. Настилали в длину много широких досок (такого добра на «ГорьковГЭСстрое» хватало!) и с шумом гоняли по ним на самокатах, как сейчас катаются по асфальту.

А ещё катались на плотах по коллектору, который и сейчас протекает вдоль Заволжья. В ту пору он был совершенно чист, в нём даже водилась рыба (да ведь и из Волги мы тогда пили воду сквозь подол собственной майки!)

19.

В общем, как понял читатель, дети, родившиеся до, во время или после войны, в подавляющем большинстве не были шпаной, не были хулиганами. Но наше племя было и не пасхальными мальчиками. Мы были дети рабочих, живших в коммунальных бараках.

А вот и ещё одну забаву вспомнил. Мы клали в дождевую лужу кусок карбида кальция (он тогда везде валялся), накрывали его пробитой консервной банкой и издалека кидали на банку зажжённую спичку. Банка от взрыва летела выше крыши. Одному мальчишке из соседней компании такими делами изуродовало до неузнаваемости всё лицо, поэтому его знал весь посёлок.

И рогатками баловались! Сразу скажу: животных или птиц никогда не трогали. Стреляли по мишеням, самыми излюбленными из которых (увы, а кто ещё признается?!) были керамические изоляторы на деревянных столбах воздушных электролиний.

Но не дай, Бог, если у кого-нибудь из нас родители обнаруживали рогатку - отец мальчишки зажимал ему голову в своих коленях и вкладывал Макаренко и доктора Спока горячим ремнём в одно мягкое место!

Это сейчас вольготность докатилась до того, что рогатки продают в обыкновенных магазинах игрушек. А мы свои рогатки прятали в «заначках».

20.

И вот однажды, когда мы, набив карманы камнями для рогаток, пришли на «наше место» в лесу и, развесив на сучках деревьев консервные банки, стали стрелять по ним из рогаток, в небе тревожно завыл реактивный самолёт (это был 1950-й год). Тогда новые - реактивные - самолёты, взлетавшие на Истоминском аэродроме, стали появляться над посёлком всё чаще и чаще. Но этот самолёт не гудел, а выл. И снижался, снижался над Полевой улицей, уходя от бараков в лес, к торфяным карьерам. Мы уже всё поняли, но ещё не осознали, что воочию видим подвиг лётчика, который уводит свой истребитель подальше от посёлка. И, услышав вдалеке глухой взрыв, мы побросали рогатки под дерево и помчались в сторону падения истребителя.

Когда мы с Юркой и Шуркой, пробежав по корням деревьев и по гривам карьеров километра три, оказались на месте падения самолёта, то остались несколько разочарованными: мы здесь были далеко не первые! Тут уже вовсю хозяйничали два каких-то «дядьки». Упавший самолёт ушёл глубоко в торф под углом градусов в 50. На поверхности виднелся только хвост с небольшой частью фюзеляжа.

Дядькам мы не помешали. Мы слышали, как они говорили, что реактивные самолёты ещё только проходят испытания, и что надо искать патроны. Они деловито откапывали торф от самолёта, добираясь до кабины. Потом один из копальщиков что-то нашёл: это оказались рука и скальп летчика.

У меня защипало глаза, и я стал звать Шурку и Юрку домой. Но они не шли, и я увидел, как дядьки вытащили из торфа пулемётную ленту и быстро-быстро пошли по гриве в сторону Десятого посёлка.

Мы с пацанами ничего не стали копать, а как-то отчуждённо пошли к своим баракам.

Когда вышли на Полевую улицу, то увидели, как по улице Клубной проехал к лесу необычный грузовик и высадил солдат, которые бегом направились туда, откуда мы с пацанами только что вышли.

21.

Пока «ГорьковГЭСстрой» не стал Заволжьем и не отгородился дамбами и водохранилищем, он был связан как пуповиной с местной округой: рукой было подать до Выползова, Бебрюхова, Либежева, Матренина, до Бесед и до десятков других деревень, впоследствии затопленных Горьковским водохранилищем. В Матренино, например, ходили на престольный праздник к Ильинской церкви, где под высокой кручей пили, пели, разбивали друг другу носы.

У многих строителей в близлежащих деревнях оставались родственники, которые подкармливали их. А немало строителей так пока и жили в своих деревнях и ходили на работу пешком за 5-7 километров.

В этих пойменных лугах, поросших дубками и орешником, бывало и неспокойно. Особенно в дни получек. Идёт человек со стройки, рядом - ни души. Вдруг из кустов - человек с ножом! Не раз бывало. Одно время тут по деревням даже такой слух ходил, что какая-то 80-летняя старуха, божий одуванчик, будто бывшая «зэковка» со стажем - с виду ничего такого не подумаешь - совершала грабежи с длинным кухонным ножом.

Слухи - слухами, а нас с мамой там тоже пытались ограбить. У мамы сумка наперевес на плече лежала с ценной буханкой хлеба, где и деньги были. Вдоль речки Воложки шли. Какой-то здоровенный парень уже и ручищу на мамину сумку положил, а у меня сердце в пятки ушло. На наше счастье впереди какой-то деревенский пастух со стадом оказался и мама громко закричала:

- Помогите! Грабят!

До пастуха было далековато, вряд ли он услышал мамин крик, но грабитель всё же испугался и вильнул в орешник, подальше от тропы. А мы с мамой побежали вперед, где паслись коровы.

И я всегда вспоминал этот случай, когда смотрел в то время кино «Свинарка и пастух» и сюжет доходил до сцены с коровами. А ещё мы смотрели «Девушка спешит на свидание».

Если в киноленте писали, что "Детям до 16 лет смотреть не разрешается!", то мы приставали к взрослым зрителям, чтобы нас провели на сеанс:

- Дядь, возьми меня за сына!

Тогда же шли кинокартины «Неуловимый Ян», «Поединок», «Ленин в Октябре», «Человек с ружьём», «Бесприданница», «Белеет парус одинокий».

22.

Конечно, у нас свободного времени было больше, чем у взрослых, поэтому мы и видели больше, и успевали везде. Но если, например, проходили Всесоюзные мотогонки в честь памяти знаменитого лётчика Валерия Чкалова, родившегося в Василёве, ныне Чкаловске, по «большой дороге» Горький-Чкаловск на мотоциклах со снятыми колясками, то смотреть их выходил весь «ГорьковГЭСстрой». В такой глуши и вдруг - Всесоюзные соревнования! У нас дух захватывало, когда колясочники, помогая своим водителям проходить повороты, прыгали по раме со стороны на сторону!

Тогда по этой дороге ездили, кроме конных повозок, в основном редкие полуторки, иногда даже газогенераторные автомобили. Остановится, бывало, такой водитель и скажет:

- А ну-ка, пацаны, насобирайте-ка мне чурочек покороче!

И мы с охотой выполняли такие просьбы, благо, что чурок на стройке валялось множество.

Водитель бросал чурки в печку генератора, установленного сбоку, ближе к кузову на подножке, сажал нас в кузов полуторки. Печка разгоралась - мотор заводился, и мы ехали километра два-три.

23.

Сейчас, спустя десятки лет, когда я приезжаю в Заволжье, то почти всегда захожу на кладбище. Это трудно объяснить - почему. Тут я как бы возвращаюсь в те самые бараки на «ГорьковГЭСстрое», из которых вышли я и мои ровесники, многие из которых - увы, о, Постум! - уже почили и лежат здесь. «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих…» Имена на памятниках возвращают меня туда. Тут лежат люди, либо известные мне по военным наградам, по производственным рапортам тех лет, либо знакомые моих родителей, либо те, с кем вместе учился или у кого учился в школах - дневных и вечерней, либо знакомые моих знакомых, либо, наконец, те, кого я знал, когда уже работал в Заволжье или Городце, и даже бывшие мои товарищи, и даже первая моя любовь… Вот и получается, что знаешь чуть ли не всех, что тут у меня «своих» даже больше, чем осталось в Заволжье в настоящее время.

Иду вдоль могилок и вспоминаю: с этим и с этим, жившим в землянке у Волги, ездили уже в сентябре-октябре на теплую речку в ГоГРЭс на поезде, который таскал паровоз. Там, где на пересечении железнодорожной дороги с десятком узкоколейных линий, по которым возили торф, поезд резко замедлял ход, мы выпрыгивали из вагона, купались в приятной воде теплоэлектростанции, а потом, съёжившись от холода, ждали встречного поезда, чтобы снова на пересечении вскочить на подножку.

А вот с этими ребятами мы забирались на глухой и высокий каменный забор, каким был обнесён дом начальника «ГорьковГЭСстроя» Дмитрия Юринова. С верха забора мы кидали шишки медведю, которого Юринов держал на цепи в своём дворе до тех пор, пока медведь не задрал какого-то пьяного, перелезшего через забор…

С этим товарищем ходили в радиокружок к Ушакову, а с этим - в изостудию к члену Союза художников СССР Либерову…
Вот и этого не забуду. Он обирал весь второй класс, где учился с нами. Толстый, дебелый, сильный. Одному он говорил: «Давай двадцать копеек, а то учительнице скажу, что ты ругнулся». Другого стращал: «Если не купишь мне пять пончиков - скажу, что ты училку обозвал!»
А вот этот, когда работал на заводе, всё свободное время проводил в бане, потому что мог выпить ведро пива, а пиво привозили только по субботам в банный буфет.

В общем, на городском кладбище можно прочитать всю историю города. И ту, нашу, барачную.

24.

Шло время. Был построен центральный - Первый посёлок. Теперь мы стали смотреть кино в шикарном кинотеатре «Энергетик», с шикарной архитектурой в гипсовой лепнине, с шикарнейшей люстрой-звездой, с зеркалами в фойе во всю стену и барельефами Ленина и Сталина.

Мы и здесь снова смотрели «Чапаева» (тогда мало новых кинолент снимали)! Потом «Гибель «Орла», «Последний табор».

Особо стоит заметить, что после художественного кинофильма «Алитет уходит в горы», который мы тоже смотрели несколько раз (там показан промысел - массовое побоище лежбища тюленей на берегу моря), в СССР в среде рабочего класса появилась поговорка, живущая до сих пор: «Работа не Алитет - в горы не уйдёт!»

А из холодных бараков, где в комнатах стояли печки-«буржуйки», людей стали переселять в коммунальные квартиры двухэтажных шлакоблочных домов, построенных на проспекте Сталина, на улице Веденеева, Павловского, Мичурина и других.

Конечно, некоторые особенно известные передовики производства и начальство разного ранга - прорабы, мастера и те, что выше - селились в отдельные квартиры, а самое большое начальство - в особняках, называемых «финскими домиками», на самой тихой улице Кирова (теперь это улица Пирогова).

А наша семья переехала в другой... барак, стоявший на конном парке. Только через несколько лет мы вчетвером поселились в 8-метровой, сравнительно удобной, коммуналке на улице Мичурина. Повезло только в том, что соседи по квартире оказались душевными людьми.

Как только построили Первый поселок, учащихся всех школ стали выводить на субботники на посадку деревьев, так что деревья, в которых ныне утопает город, - это наша работа, работа учащихся, комсомольцев, пионеров и даже октябрят (теперь они дедушки и бабушки).

25.

Заволжье росло вширь, добираясь до близлежащих деревень, и «поглощало» их. Я учился в семилетней школе № 2, был пионерским звеньевым в своём классе, выпускал стенгазету класса. Как «образцово-показательного» ученика, «хорошиста» меня однажды наградили путевкой в пионерский лагерь, куда съезжались дети со всего Заволжья, где-то под городом Городцом. Там впервые в жизни, например, я узнал, что такое какао с молоком (наши пацаны в бараках жили по прибаутке: «Утром чай, в обед чаёк, а вечером чаище»).

В пионерлагере я выучился на горниста. Мог подавать сигналы: «Внимание: слушайте все!», подъём: «Хватит спать, пора вставать, немного надо погулять!», сбор в столовую: «Бери ложку, бери хлеб и скорее на обед!» Получалось у меня, видимо, не так уж плохо, потому что когда отсутствовал общелагерный горнист, заменять его доверяли мне. Именно за это меня оставили ещё на две лагерные смены.

А вспомнил я об этом для того, чтобы сказать, какие были в то время поощрения. За исполнение обязанностей горниста меня наградили валенками. Большая ценность в то время!

Когда прощались с лагерем, то пели сочинённую пионервожатой песню (может быть, кто-нибудь сейчас и себя вспомнит в этом лагере):

«Прощай, наш лагерь пионерский,
Прощай, линейка и костёр!
Прощай, наш повар тётя Аня,
Володя, бойкий наш шофёр!»

Так мы учились и далее: в третьем, четвёртом, пятом классах. Кроме того, сажали деревья, соревновались между классами и школами: кто больше сдаст металлолома и макулатуры, мыли школьные коридоры в качестве дежурных и подметали улицы посёлка на субботниках.

Бывало, что мы сбегали с уроков, зимой выпрыгивая со второго этажа школы в сугроб.

На переменах пацаны играли в чехарду (в осла). Каждый прыжок имел своё название: «подковать осла», «накормить осла», «пришпорить осла» и т.д. В прыжках мы достигли такого совершенства, что легко перепрыгивали друг друга в полный рост. Девчонки металлической баночкой из-под вазелина, наполненной песком, играли во дворе школы «в скакалки» или прыгали «в классики». Из школьного радиоузла транслировались «Полонез Огинского» и «Школьный вальс» (кто их теперь знает?).

26.

Мой папа получал 650 рублей на троих (мама болела). Правда, еще несовершеннолетней пошла работать штукатуром старшая сестра. И у нас дома появился сначала относительно дешевый - складной - патефон, потом - настоящий радиоприёмник в металлическом корпусе, который работал на длинных и средних волнах. Когда первый раз его включили - певица сопрано пела про Васю:

«Вчера смотрела я в кино Жерар Филиппа, мне всё казалось: это ты поёшь, мой Вася!»

А когда я учился в 5-м классе, родители с сестрой купили мне впервые в жизни новый костюм. Вельветовый, с застёжками на штанинах ниже колен как у немецких скаутов. И я впервые почувствовал себя в этом костюме полноценным человеком: до этого я носил только то, что шила мне мать простой иголкой, хотя и довольно искусно. Я чувствовал себя в этом костюме важно и задиристо, особенно когда шел с друзьями в киноклуб «Энергетик». Пред этим выпрашивал у родителей ещё 7 копеек на мороженое. Продавщица возле клуба взвешивала на весах в круглой алюминиевой чашечке маленькую порцию, выталкивала ее внутренним стержнем на вафельный кружочек и сверху прикрывала вторым кружочком (кроме молочного и сливочного было ещё клубничное и клюквенное мороженое). Эту сладкую лепёшечку надо было лизать по окружности, чтобы не капало и дольше хватало. После мороженого - кино: «Максимка», «Парень из нашего города», «Бесприданница», «Повесть о настоящем человеке».

27.

Смотрю на школьную общую фотографию тех лет и вспоминаю однокашников: Голубева, Капранову, Засыпкина, Костенюка, Каёлу, Редкину, Барышева, Ерёмина, Карасёва, Карбышева, Чугунова… Например, в отличницу "Надьку Редкину", жившую рядом со школой, была влюблена вся мужская половина нашего 4-го класса.

Простите, ребята и девчата, не всех помню, потому что как в песне поётся: «Что-то с памятью моей стало…» Как-никак, а нам сейчас, тем кто дожил до сего дня, кто уцелел в передрягах горбачёвской «перестройки», павловской голодухи начала 90-х, в бандитских перестрелках после пьяного раздела Советского Союза в Беловежской пуще, - всем нам, увы-увы, по 65-70 лет. И наши лица совсем не похожи на те, которые смотрят в наши глаза со старой школьной фотографии. «Прошёл по жизни эшелон годов, когда вы все своих высот достигли. Тот - инженер, тот в стане вечных льдов. Тому за подвиг ордена вручили...»

А я ничем не отличился. Перебрав 6 рабочих профессий и достигнув в них неплохой квалификации, я в конце концов стал журналистом, и из 50 лет трудового стажа более 45 работаю с пером (правда, какое-то время поработал старшим инженером по обучению и воспитанию кадров в Инструментальном производстве Заволжского моторного завода). Но я забежал вперёд...

Как сейчас в глазах стоит следующая картина. В школе начинается урок. Дежурный приносит из кладовки чернильницы для всего класса. Обмакиваю ручку с пером под названием «лягушка» в чернильницу-непроливашку и… Писать нельзя: чернила пузырятся чем-то белым, перо не пишет. Это значит, что сейчас должна быть контрольная работа, и кто-то наклал в чернильницы кусочков карбида кальция, который напрочь портит чернила!

Промыть дежурным по классу чернильницы и залить в них свежие чернила? На это уйдет весь урок. Значит, контрольная сорвана.

- Встать! - командует учительница.

Класс встает.

- Кто это сделал? - спрашивает она.

Все, конечно, знают, кто это сделал, но молчат.

- Как вам не стыдно! Вот это для кого написано? - и учительница показывает на лозунг, висящий на стене: «Учиться, учиться и еще раз учиться. В.И.Ленин».

Учительница приглашает директора. Фронтовик с очень обидной кличкой, которую ему приклеили ученики, он входит в класс, опираясь на палку. Нервы у него разболтаны на войне - просто дальше некуда, как разболтаны! Он знает всех зачинщиков в школе наперечет, в том числе и в нашем классе, и говорит:

- Ты, ты и ты! Сейчас пойдете чистить свинарник.

- Да, а чё, это не мы! - бубнили виновники, но шли и чистили свинарник, который находился возле нашей школы.

28.

5 марта 1953 года в нашей школе все классы построили на линейку в коридоре-спортзале на втором этаже. У меня на рукаве - нашивка звеньевого, значит, я слежу за порядком в своём звене. Со стороны учительской плотной группой стоят суровые преподаватели и старшая пионервожатая. У некоторых женщин глаза заплаканы. В зале удивительная тишина, какой он никогда не знал.

Вперёд выступает завуч и, обращаясь к построенным классам, говорит:

- Сегодня после тяжёлой и продолжительной болезни скончался наш любимый вождь и учитель Иосиф Виссарионович Сталин…

Проходит какая-то секунда, две… В зале мёртвая тишина. Но ведь я-то - звеньевой, я-то знаю, что всегда, когда кончается какая-нибудь речь, надо обязательно аплодировать! И я захлопал, гордый от того, что я знал, что надо делать. Стоящие рядом, глядя на меня, тоже постепенно начинают меня поддерживать. От нашего класса аплодисменты расходятся волнами и доходят до последних рядов. И вот уже аплодирует вся школа, выстроенная на траурной линейке по случаю кончины И.В.Сталина!

Когда я рассказал эту историю сотрудникам Заволжского музея (на празднике 55-летия города), кто-то сбоку спросил:

- И что же с Вами было потом?

- Пред тем, как ответить, я вспомнил, что сейчас многие пользуются демократией, чтобы свести счёты с советской системой, которая им не дала где-то что-то украсть, кому-то нагадить, кого-то, действительно, в чем-то обделила, и т.д., как говорится, «поливают» всё при первом удобном случае. Да, много было и горького, о чём я тоже рассказываю в этих заметках. «И спотыкались ноги, и косо била плеть: на правильной дороге направо не смотреть!» Это были, вероятно, издержки плаката 1919 года:
«Железной рукой загоним человечество к счастью!»

Но ведь неизмеримо больше было светлого. Лечили и учили, например, не только бесплатно, но, можно сказать, принудительно!

А тогда, после траурной линейки моих родителей вызвали в школу. Но мама болела, а папа сильно уставал на работе и тоже не пошёл. На том всё и закончилось.

29.

Я тоже думал: почему эта история с траурной школьной линейкой без последствий закончилась и для меня, и для моих родителей? Причин может быть несколько. Скорее всего, меня спасла та социально-политическая неопределенность, которая нарастала в те годы в стране. После амнистии и освобождения из тюрем уголовников страну захлёстывали случаи поножовщины и грабежей. После смерти Сталина в ЦК партии развернулась подковёрная борьба за власть. Арест и расстрел Берии. Политическая и идеологическая растерянность на местах. Мы с мальчишками скандировали где-то услышанную дразнилку:

«Берия, Берия, потерял доверие, а товарищ Ворошилов начесал ему затылок, а товарищ Маленков надавал ему пинков».

В общем, было заметно: «Два кнута свились: кривда с правдою. Тройка русская вязла в пыли!»

Ну, а, может быть, нашу семью тогда не тронули потому, что тогда в Заволжье у взрослых людей были другие, более важные задачи по строительству ГЭС. И им было просто некогда заниматься детскими глупостями, которые произошли в Заволжской семилетней школе № 2.

30.

Тем не менее, некоторые тенденции, происходящие в СССР после смерти Сталина (особенно позднее, после известного доклада Никиты Хрущёва о культе личности) не могли не коснуться и Заволжья. В фойе клуба «Энергетик» сломали над входной дверью барельеф Сталина (никто еще не знал, что придёт срок и барельефу Ленина!) Проспект Сталина переименовали в проспект Мира.

Вообще по поводу «культа личности», в пору которого проходило детство моих сверстников, исписаны тонны бумаги. И я не хочу вступать здесь в полемику или соглашаться с кем-либо. Я только на правах прожитых лет, большая часть которых осталась позади, могу сказать о некотором парадоксе описываемой мною советской поры: на дороге, которая к Храму никого не вела, несколько поколений людей, тем не менее, жили, работали и умирали с верой в какого-нибудь одного человека. В годы нашего детства это был Сталин, с верой в которого - хочешь не хочешь - люди сделали страну настолько могущественной, что можно было стукнуть ботинком по трибуне ООН!

Но этот гигант - СССР - в 1991 году рухнул. И тоже называют разные причины. Кроме одной. Я думаю, что эта моя огромная страна сложилась как костяшки домино потому, что у неё не было внутреннего стержня, какой был у Руси, например, когда она громила татар или Наполеона. Я имею в виду духовность общества, благочестие.

Простите меня, земляки, но и Заволжье не могло стать исключением из этого явления. Когда, к примеру, ломали небольшие часовни в Палкине или Пестове, то не думали, конечно, что подобные акты по всей стране сольются в ту бесовскую силу, которая не только выхолостит души людей, но со временем приведёт к 1991 году.

Трудно, трудно идти и нынче к истокам предков. Тогда, когда ломали церкви и часовни, мешала р-революционность, нынче - долларовый аршин и телевизионный, извините, зловонный понос.

31.

Будучи в Заволжье, ходил по тем местам, где мы бегали пацанами, где я прожил полжизни, и посочувствовал тем, кто хотя бы не забывал, что его имя есть в Святцах, и кто во все времена сохранял нательный крест. Посочувствовал потому, что актовый зал бывшего управления треста № 6 «ГорьковГЭСстрой», в котором когда-то мне доводилось играть в бильярд, хотя и переоборудован под православный храм и, как положено, освящён, тем не менее, создаёт некоторый психологический дискомфорт, поскольку неканоничное помещение с четырьмя углами не притягивает таинством. Может быть, потому здесь пока еще мало встречается молодёжи. Все больше - мои ровесники, «дети войны».

А место на улице Дзержинского, выделенное городом для настоящего храма, заросло бурьяном. Смуро от того на душе. Смуро и от того, что какой-нибудь олигарх может позволить себе поставить в стороне от людей личную часовню, чтобы замаливать свои умножающиеся грехи, а заволжские прихожане столько лет собирают на церковь свои копейки! Я спросил у одного знакомого:

- А что, в Заволжье разве нет такого человека с тугим кошельком, с которого прихожане могли бы отмолить часть его грехов, если бы он помог построить храм?

Мой знакомый ответил как-то грубо:

- Такой раньше удавится! Чем богаче - тем жаднее...

Мой собеседник был человек простой и говорил без обиняков.

А я подумал, что всё-таки сегодня кое-что меняется в выборе у человека. Хочешь - выбирай грехи с большими деньгами: "Они получат возмездие за беззаконие: ибо они полагают удовольствие во вседневной роскоши..." 2-е Соборное послание Петра (2:13). А хочешь - ступай на путь, который ведёт к Храму и спасению души. И есть, может быть, надежда на то, что люди вспомнят, о чем говорил русский князь: «Человек силён родом-племенем, Верой и местом родным». Но вот нынешних правителей России можно увидеть даже на Афонской горе, но стоят они в храмах поодаль от паствы, а паства - "дети войны" - едва сводит концы с концами.
(Здесь я делаю позднюю, спустя три года после данного повествования, вставку: всё-таки нашлись в Заволжье люди, которые возвели, наконец, в городе рекордный срок великолепную церковь, копию древней).

32.

Простите за отступление, но невозможно оторвать прошлое от настоящего!
Из более позднего детства мне запомнилось затопление котлована. Перекрыли русло Волги бетонными глыбами, которые подвозили в железных кузовах МАЗы (мы их называли «бомбовозами», наивно полагая, что именно такие сильные машины и перевозили бомбы на войне). Потом разобрали перемычку.

Народу при этом событии тоже собралось великое множество. Многие кричали «ура» от чувства гордости: они сумели справиться с могучей рекой как с дождевым ручейком, они «выполнили задание партии» (только так тогда и говорили).

Наша пацанья компания пробралась, конечно, вперёд всех. И мы с торжеством глядели, как вода метр за метром поглощала дно котлована и подступала к нашим ногам. И люди всё отступали и отступали, не догадываясь, что Волга навсегда изменила своё естественное русло, а леса, луга, реки, а также многие десятки деревень вместе со слезами их бывших обитателей навсегда ушли под воду.

Шёл август 1955 года, но ещё долго, несколько месяцев, на поверхности «моря» плавали поднявшиеся со дна острова с растущими на них деревьями. Иногда на них метались зайцы и лисы, а однажды на таком плавучем острове была замечена даже корова.

33.

Рыба, шедшая непривычным речным руслом, вдруг натыкалась на бетонную плотину и, скапливаясь как в мешке, буквально кишела на поверхности возле станции.

В тот год всё Заволжье питалось рыбой. Рыба на первое, рыба на второе, даже на третье. Третье - это самодельные консервы. Их наделали в неисчислимых количествах и не могли съесть. Больше хотелось хлеба. Дошло до того, что рыбой стали кормить поросят.

В основной массе это были окуни. Попадались еще щуки и чехонь. Их ловили особой снастью, называемой «парашютом»: квадратная ячеистая вязаная сетка, какие научились вязать все и я в том числе, углы которой привязывались к концам двух перекрещенных стальных прутьев, которые верёвкой крепились к длинной жерди на подставке, наподобие колодезного журавля. Да и техника ловли рыбы в точности соответствовала черпанию воды в колодце. Когда рыбак медленно поднимал из воды с помощью жерди сетку - стальные прутья прогибались от тяжести рыбы.

Но в таких больших количествах уловы были только возле самой плотины, где рыба скапливалась, не находя выхода. А ниже по течению рыбы становилось все меньше и меньше.

Так рыбачили до тех пор, пока не пришёл запрет на подобный лов. Его с опозданием объявили браконьерским, а орудия лова стали отнимать сотрудники рыбнадзора. Но к тому времени даже самый ленивый уже наелся рыбных консервов досыта. Но настоящие рыболовы не опечалились. В конце концов, настоящее наслаждение ценящий себя рыболов мог почувствовать удовольствие только при ловле традиционными любительскими снастями - либо на Волге, либо на озёрах. Там душа отдыхает!

34.

Я и мои сверстники вырастали и бросали школу не доучившись, остановившись на семилетке. Главная причина всё та же: не хотелось быть обузой в семье, где всегда были какие-то лишения. Да и самостоятельности уже хотелось тоже. А какая же это самостоятельность, если на пончик в школьном буфете надо было просить у родителей 4 копейки?

Так в 15 лет с одним знакомым я оказался в Правдинском ФЗО. Здесь как- никак, а кормили, выдавали форму и большие кирзовые ботинки. Здесь мы дразнили друг друга так: «Рожа - во (показывали ладонями узкую щель)! Ботинки - во (раздвигали руки во всю ширину)! Значит он из ФЗО!» Здесь я стал слесарем-сантехником и в неполные 16 лет снова вернулся в Заволжье.

Через какое-то время многие мои одноклассники и товарищи, побывав и поработав там и сям, оказались у походной строящегося Заволжского моторного завода. «Ещё в лесу молчит кукушка, а мы уже у проходной, где больно в зад долбит вертушка, и очень хочется домой!» Но это моя шутка тогдашнего времени. Вообще завод мы любили. Здесь пацаны становились подростками.

35.

Шла вторая половина 50-х. В это время страна жила новой заботой - целиной. Народу не хватало хлеба. Хлеб нужен был прямо сегодня, прямо сейчас, без гигантских капитальных вложений, без удобрений, каких требует традиционное сельское хозяйство. Таким выходом и стало освоение целинных и залежных земель в Казахстане. На целину ехали отовсюду, в основном комсомольцы. Ехали целыми бригадами. «ГорьковГЭСстрой» тоже отправил лучшие кадры по разнарядке обкомов партии и комсомола. В это время в моде стали «целинные» песни, какие распевали даже при застольях:
«Вьётся дорога длинная, здравствуй, земля целинная, здравствуй, простор широкий, весну и молодость встречай свою!»

36.

Мы уже приглядывались к взрослым. Ходили на балкон Дома культуры и смотрели через окно, как там танцуют парни и девушки «Полечку», «Краковяк», «Падеграс», «Полонез» и «Мазурку». Потом как-то постепенно уже начали ходить на танцы и сами. Шли по проспекту Мира и распевали неизвестно кем сочинённое: «Вот идут мои ноги по заволжской дороге, по проспекту до ДК кровь кипит как у быка!»

Перед танцами взад-вперёд прогуливались по проспекту, приглядываясь к девчонкам.

Западная мода докатилась и до нашего Заволжья. Многие пацаны (так иногда мы еще тогда себя называли) выглядели вот как: широкий в плечах пиджак с ватными подкладками на плечах, идущий книзу на конус; пестрая рубашка, желательно с попугаями или с пальмами; яркий до безумия галстук - тоже с пальмами или с русалками. Брюки резко заужены (дразнили нас: с мылом штаны надеваешь!), их мы часто перешивали сами вручную. На ногах - полуботинки на «манной каше», то есть на мягкой высоченной подошве, желательно белого цвета (если не хватало денег на такие - сами приклеивали второй слой микропористой резины). Носки ярко-пёстрые или белые. На голове - кок из собственных волос, собранный на голове в виде стоящей волны с помощью бриолина (вазелин, смывающийся водой).

У меня был пиджак зелёный, в яркую клетку, который знало «всё Заволжье». Именно как дань моде появились у нас тогда вторые имена: был Валькой - стал Робертом, звали Павлом - стал Эдиком. Всё было, как писал советский поэт:

«Он был монтёром Ваней,
Но в Духе парижан
Себе присвоил звание
Электротехник Жан».

А у девчонок, помню, самые смелые надевали юбки, которые открывали икры ног. Как сейчас бы сказали, тогда это было вызывающе «сексапильно».

Ну и танцы у нас уже появились другие. Мало-помалу начинали играть на танцах не только вальс, но и фокстрот. А где фокстрот, там и «Бесаме мучо» и «16 тонн». А больше - ни-ни, в ДК ничего не разрешалось, иначе тут же появлялись бдительные комсомольцы с красными повязками на рукавах: «комсомольско-молодёжная дружина».

Тут особо стоит заметить, что будущие «шестидесятники» - это тоже «дети войны».

37.

Мы в ту пору любили джаз Цфасмана, Лундстрема и Дюка Эллингтона. Фанатично собирали песни Луи Армстронга, слушали буги-вуги и - шик моды: рок-н-ролл в исполнении Элвиса Пресли.

Эти мелодии тогда запрещались, их можно было купить в виде самонарезанных гибких пластинок на использованной рентгеновской плёнке. Потому и назывался такой «шедевр» народного граммофонного искусства как «рок-н-ролл на туберкулёзных скелетах».

Продавались такие пластинки дорого на Молитовском рынке в Горьком, где можно было тогда купить всё без исключения, вплоть до пистолета. Подходишь к рынку, а на тебя из-под козырька уже смотрят бегающие глаза, и раздаётся вопрос:

- Продаёшь или покупаешь?

Если пришёл продавать что-нибудь стоящее - тут же у тебя эту вещь могут купить со скидкой, чтобы не стоял сам. А если за покупкой приехал - тотчас желанную вещь принесут тебе прямо сюда.

Однако я отвлёкся... Ставили мы этот «рок-н-ролл на туберкулёзных скелетах» и на проигрыватель в Доме культуры на танцах, если уходил директор, и не было дружинников.

И даже рисковали танцевать буги-вуги (когда партнёра или партнёршу надо было кувыркать через себя). Но такими делами занимались только пацаны. Девчата были скромнее (за исключением 2-3, которых знал весь посёлок). Да и в милицию за буги-вуги пацанам было идти как-то сподручнее, чем девчонке.

В общем, именно нас тогда в Заволжье называли стилягами. «Ворчали и на нас из тёмного окна: «Опять идут на джаз стиляги и шпана!» Но языком-пером зачёркивали суть: не праздный рок-н-ролл определял наш путь!»

38.

Я думаю, что по сегодняшним меркам промышленной Нижегородской области Заволжский моторный завод, где тогда работало около 30 тысяч человек, - предприятие почти обыкновенных масштабов. Но когда наше племя оказалось в стенах завода, цеха поражали нас своим гигантизмом. (А, впрочем, по сравнению, например, с крымскими предприятиями, где 300 работающих - «большое» производство, а 3 тысячи - уже предел, ЗМЗ и сейчас гигантское предприятие). Но постепенно каждый из нас - а во все цехи тогда набирали станочниками и учениками тысячи моих сверстников в расчете на развитие производства - занял на заводе своё место, как нужный винт в определённом станке. Меня взяли станочником на обработку клапана двигателя «Волги» в первом моторном цехе.

При каждом удобном случае или в обеденный перерыв мы с друзьями сходились вместе и обходили друг у друга рабочие места (за что нам попадало от мастеров).

- Ну-у... Это что! - говорили мы пренебрежительно о профессии товарища. - Айда лучше в наш цех.

В обед шли в заводскую столовую, где по тем временам хорошо, намного лучше, чем дома, недорого кормили.

В ночные смены самые смелые заходили в ангар, где стояли электрокары, и ездили на них по пустым широким пролётам.

Тогда на заводе совершенствовался выпуск двигателей для 21-й «Волги». Вся сборка вначале велась почти вручную. Детали для сборки находились на полу возле конвейера без охраны. В личном пользовании таких машин почти не было, и сложенные на полу детали для сборки были просто никому не нужны.

Но вдруг при рабочих испытаниях на стенде стали «барахлить» некоторые двигатели.

Выяснилось: попадались неисправные термостаты (латунная полая деталь размером с яйцо куропатки, по форме напоминающая детскую юлу). А потом эти детали вообще стали пропадать.

Как только начальник участка сборки проводил оперативку - мастера тут же докладывали: сколько сот термостатов у кого не хватает.

Спустя какое-то время выяснили следующее. Рабочие каким-то образом узнали, что внутри термостатов жидкость состоит из 10 граммов спирта и какого-то количества глицерина. И научились отделять одну жидкость от другой. Прокалывали термостаты, выливали из них содержимое, а потом «тару» выбрасывали в металлолом, чтобы их не уличили. Кажется, с тех самых пор все детали стали хранить и учитывать более строго.

Но потом всё равно, как нам говорили, спирт в термостатах во избежание соблазна заменили какой-то другой жидкостью.

Честно сказать, работать на завод в то время мы ходили с удовольствием. То ли наш возраст располагал к этому, то ли интересные формы коллективного общения и отдыха. Например, для коллективов каждого цеха по выходным дням организовывались выезды на катере, в лес, в цирк и так далее.

39.

И как-то незаметно подошел у меня и у всех моих друзей срок службы в армии. Мы были уже не пацаны. Мы стали юношами, а этот возраст уже не вписывается в заметки о детстве «детей войны», которые я пишу. Далее у каждого из пацанов началась другая, уже взрослая жизнь, достойная иного описания.

Эпилог.

А напоследок я ещё раз пройду по улицам Заволжья. Они мне напоминают о многих событиях, рассказать о которых выше не нашлось повода.

Вот, например, площадь перед Домом кльтуры (полагалось писать с прописной буквы). Здесь в середине 50-х была массовая драка между парнями из Заволжья и молодыми монтажниками Горьковской железной дороги, которые вели работы по электрификации железнодорожного пути, начинавшегося от Палкино, а жили здесь же, в вагончиках. После того, как они избили "наших" после танцев, заволжане ответили тем же, а потом пришли в Палкино и поставили их вагончики вверх колёсами. Дрались жестоко: арматурными прутьями, бляхами на ремнях, железнодорожными "костылями", привязанными к верёвкам. Кого-то убили... Тогда посадили двоих заволжан и троих монтажников.

Вот улица Кирова, мы её ласково называли Кировкой (ныне улица Пирогова). Это была самая любимая у молодёжи, самая тихая улица. Сюда в наше время уходили обниматься все влюблённые.

А вот на этом месте, сбоку от Дома культуры, был "зверинец" - летняя танцевальная площадка, огороженная по периметру металлической решёткой. Когда мы здесь по вечерам танцевали под оркестр (а в перерывах - под радиолу), то ещё больше людей стояло снаружи и смотрело на танцующих. Отсюда название - "зверинец". Бывало, что хулиганы сыпали во время танцев на пол нюхательную, в порошке, махорку, отчего едучая пыль поднималась под одежду, девушки быстро разбегались, и танцы срывались.

Потом на бетонном основании танцплощадки поставили кафе-"стекляшку". А в настоящее время на этой обширной бетонной плите стоит игорное заведение "Сова".

Мне жаль также, что всё лесное, примыкающее к городу, хиреет, замусоривается и вытесняется дачниками, для чего в 1972 году, когда в России гуляли небывалые лесные пожары, была выжжена, как говорили - специально под дачи, и берёзовая чаща, примыкавшая к Заволжью.

И в то же время несчитанные десятки дачных домиков хиреют и догнивают. Молодых наших потомков нынешнее буржуазное общество целенаправленно пропитывает духом потребительства, и они уже не хотят работать на дачных сотках уходящих из их жизни родственников.

И ещё один признак сегодняшней жизни в Заволжье: куда ни глянь - увы! - как и везде в СНГ, в каждой щели копошатся жирные империалистические клопы с кровососущим эффектом.

+++

Но я не хочу прощаться с любимым моим городом на минорной ноте. Тем более, что перед моим отъездом с очередной побывки в Заволжье(нынче Украина - гиблое место, где невозможно свести концы с концами, и редко удаётся скопить сумму на поездку!) со мной и моим другом, известным в Нижегородской области художником Валентином Софоновым, произошёл довольно символичный, как я думаю, случай. Может быть, даже симптоматичный.

В какой-то из последних дней июля мы с ним пошли через луга - искупаться на Волге, да и просто так посидеть на песке в ласковых листьях мать-мачехи напротив древнего Городца за Волгой.

В Волге тихо текла вода. Воздух звенел пронзительной тишиной, даже чаек не было слышно. Радиорубки сухогрузов, стоящих на якорях близ левого берега, у Городца, громко переговаривались с пропускными шлюзами электростанции. Мало-помалу самоходные баржи снимались с якорей, - пробка на шлюзах рассасывалась.

Переговаривались пацаны, которые купались на противоположном от нас берегу. Выше них поднимался крутой откос, доходящий до подножия церкви.

Отсюда, с правого берега, казалось, что всё это рядом: прыгни в воду, махни саженками - и через пять минут будешь там, под Слободой в Городце. Но обманчиво зрение. Из-за этого за многие годы немало храбрецов тут потонуло. Когда из Заволжья ходили по льду через Волгу зимой с бидончиками покупать патоку на кондитерской фабрике, полтора-два километра до левого берега выходило!

Валентин искупался. Я не стал. Потом неожиданно и как-то по особенному зажгло солнцем лопатки. Облака на глазах уплотнялись и наливались тяжестью. Исчезли чайки. И вот уж небо и река контрастно отделились друг от друга.

Первый грозовой раскол потряс и небо, и воду, и землю и душу. Дальше глухо рокотало и ворчало. Ливень начался не постепенно, а сразу - будто небо-лейка разом наклонилось над землёй.

Мы сидели в десяти метрах от уреза воды под полиэтиленовой плёнкой и постепенно остывали под потоком холодеющего ливня, отгоняя от себя больших рыжих комаров.

Минут через сорок ливень перешёл в мелкий дождь. Тучи разделились пополам - в разрыве показалось солнце. И тут же возникла радуга, но не обычная, а, скорее всего, единственный раз возникшая нашем мире в данном образе: как крутой арочный мост, перекинутый поперёк Волги. И не под углом, как обычно бывает, а напротив нас: один её конец был на левом берегу, под церковью, а другой конец радуги, разложенный на известные цвета, лёг прямо к нашим ногам!

Я только потом сообразил, что если бы тогда сразу, без колебаний,поверили в реальность как поверили библейские апостолы, то могли бы ступить на этот цветной мост. Ведь и знак был: мост на той стороне шёл от церкви!

Но в тот миг у меня появился в сознании такой образ: на радугу ступает седой Старец в белых одеждах и держит за руку беловолосого Мальчика. Ведь это так просто: радуга-мост соединяет два берега, два города; Старец - это, конечно, Городец, который старше Москвы и в котором в Рождественском монастыре скончался Александр Невский; Мальчик - это Заволжье, которому исполнилось только 55 лет (и которому из-за названного исторического факта и близости к Городцу хотели когда-то присвоить имя Александра Невского). Под сенью древней городецкой истории, за которой приезжают сюда со всего света, растёт молодой город и своими молодыми силами питает патриархальное течение жизни Городецкого района. А в результате выигрывают оба.

Пусть же Старец и Мальчик идут и дальше по радуге бытия рука об руку!

И где-то у малиновой зари
Мой город
будто служит на посылках
И часто в моих снах меня корит -
Я тру глаза:
какая-то соринка...

(Заволжье - Крым)
Маленёв П.А. Пацаны выходят из бараков. Крымский Афон, 2005.[/size]