меняю срочно скорби и печали
на божий дар и чистую тетрадь.
и время поворачиваю вспять,
туда, где всё свежо, и всё вначале,
и ничего не нужно поправлять.
ни звуки междустрочного регистра,
ни лёгкий сбой, мелодику и ритм...
об этом мы ещё поговорим.
всё было оприходовано быстро,
и выброшены были словари.
казалось - мир уместится в кармане,
но забегая чуточку вперёд,
скажу, что всякий сам себе и врёт,
мелодией гнусавой одурманен,
на самом деле всё наоборот.

всех ловкачей умело оболгав,
сплавляешь лом унылых неликвидов.
улыбкой заслоняешься для вида,
вельможам лепеча, что ты слуга
блудливых слов, безликих палачей,
в мантильи облаченных менестрелей.
и всё, о чем они тебе напели,
выплёскивалось ночью при свече
на чистый лист. и плавилась строка,
и тлели угли под латунным тиглем,
а звуки величавые настигли
тебя, но только обожгли слегка.

а что потом... отцеживая воду,
ты уплотняешь жиденькую речь,
чтоб даже пустяком не пренебречь
пустому вдохновению в угоду,
его пушинкой стряхивая с плеч,
сметаешь пыль густой одёжной щеткой,
ненужный сор и вычурную грязь...
ошибок мелких больше не боясь,
слова в строке выстраиваешь четко,
плетёшь из них причудливую вязь
узоров разных. тоненькие нити,
скрепляешь чутко сотнями узлов...
добро легко соседствует со злом,
как будто в гайку вкручен нужный винтик,
в уключину уложено весло.
всё выверено, пригнано, весомо,
а слов порядок непоколебим...
но в них патологический зажим
всплывает двадцать первой хромосомой,
и весь твой труд развеивает в дым.

из слов состряпав скудной снеди горсть,
скормить её пытался миллионам
в столовых общепита и салонах,
куда и сам захаживал, как гость,
что хуже и татарина. незван,
пуд соли рассыпая по солонкам,
всем предлагал увлечься вкусом тонким,
как самому казалось - колдовства.
блевали все, отведавшие снедь
невыпеченных бледных откровений,
а ты, считая задницей ступени,
катился вниз, мечтая умереть.

глагольных рифм не видно и в помине,
твой текст уже король, а не плебей.
но стреляный умелый воробей
в который раз проведен на мякине.
что остаётся... плакаться судьбе
на слабину? искать неторопливо
доселе неизвестные ходы,
в непроходимой куче ерунды?
хлестать порок бичом императива,
растить нелепых образов сады,
поля, леса? и сеять, сеять, сеять
разумное и вечное. смешной
поэтишка притащится домой,
вполне довольный новой Одиссеей,
обедом приготовленным женой,
вином... а там - за ручку. вечный пахарь
опять рыхлит словесный чернозём.
мечтает о высоком и своём,
шедевр сформировав в районе паха.
чего уж там... для ясности замнём.

всё о любви. описан Вавилон.
Содом и пресловутая Гоморра
не станут основанием для спора...
к чему скрывать - творец всегда влюблён
совсем не в муз бесплотных, вовсе нет.
в чужих гаремах он совсем не евнух.
под платья дев струится так напевно,
так незаметно ласковый сонет,
стыда неймущий... маг и чародей,
растлитель душ, с замашками сатира.
и шепчет беззастенчивая лира,
что от него не спрятаться нигде.

уже пора бы взяться за Вильяма,
когда достиг немаленьких вершин...
не для кого-то, просто для души.
и снова сам себе копаешь яму.
а за окном соседи - алкаши
пускают вкруг бутылочку портвейна,
по-братски делят плавленый сырок.
вот пчёлы заготавливают впрок
пыльцу. шмели гудят благоговейно,
детишки проказёнили урок.
ну, словом - жизнь! тепло не по сезону,
вино допито, время слать гонца,
и в магазин уносится пацан...
ну что тебе, поэту-эпигону,
присочинить для красного словца,
для пущей убедительности... в общем,
не поминая всуе чью-то мать,
сломай перо, и не терзай тетрадь,
стремись писать понятнее и проще...
а может быть - и вовсе не писать.