Глава шестая
В которой Николай Петрович рубит хвост, но осознаёт,
что получить по морде можно абсолютно ни за что…
На площади перед зданием Госкомитета бурлила жизнь. Звонкий оптимизм динамиков вывел Николая Петровича из состояния ступора.
- А сейчас слово предоставляется основателю интернет-портала Привилегиям.нет, Жутину Владилену Владиленовичу.
Жидкий звук аплодисментов потонул в многократном отражении пыла невидимого оратора от стен окружающих зданий. Казалось, направь громкоговорители, расставленные вокруг, не в толпу, а прямиком в снег - снег поплыл бы талой водой от такого жаркого напора. Несмотря на искажения, привносимые аппаратурой, работающей на пределе возможностей, Николай Петрович узнал бы этот голос из тысячи. Баринов обернулся. Так и есть. Его могущественный шеф стоит в открытом кузове блестящего импортного грузовичка, наспех приспособленного под передвижную трибуну, и со свойственными одному ему ужимками и интонациями вещает в микрофон. Над грузовичком колышется лёгким ветерком транспарант, по всей видимости, призванный объяснить окружающим причину появления грузовичка на площади, посреди огромных сугробов.
«Нет элите по рождению.
Привет, элита по свершениям!
Долой элиту по положению.
Даёшь элиту по достижениям!» - немного сдвинув очки и близоруко прищурившись, разглядел Николай Петрович незатейливый стишок. Чуть пониже сбоку в снежную кучу был воткнут плакат поменьше. «Не допустим нового дворянства!» - угадывалось на нём.
- Просим, просим, - завершил Шириновский представление очередного оратора и протянул микрофон мужчине в сером клетчатом пальто. Воротник пальто топорщился вверх, прикрывая уши, а широкие накладные карманы были заняты руками „основателя“.
- Кто бы сомневался, - ничуть не удивившись, прошептал Николай Петрович, разглядев в „клетчатом“ знакомые черты „клана Утиных“, как незаметно для самого себя стал он называть сегодняшних странных двойников. Клетчатый „утин“ прокашлялся в кулак, а затем, вместо того чтобы взять предложенный микрофон, засунул руку обратно в карман. Шириновский так и остался стоять с протянутой рукой.
- Господа! - вступил Жутин, сделав небольшой шажок в направлении руки с микрофоном, - Я не мастер, что называется, ораторского искусства, поэтому я скажу просто. За дело, господа! Свершилось! Теперь ваш голос будет услышан…
Немного поколебавшись, Николай Петрович осторожно шагнул с тропинки в снег. Сказать, что его привлекла болтовня этого пустозвона, было бы в корне неверно. Едва ли он чутко прислушивался к хрипу слов из громкоговорителей. Его крайне занимал другой вопрос.
- Интересно, сколько удастся простоять Шириновскому в такой неудобной и, как бы это помягче, - расплылся в улыбке Николай Петрович, - Несколько двусмысленной позе?
Утопая по колено в снегу, он шаг за шагом приближался к импровизированной трибуне.
- ...На это мы скажем им наше решительное „нет“, - разносилось тем временем по площади, -Наши граждане никогда друг на друга не стучали и стучать не будут. А вот продажному чиновнику сделать гадость - наш гражданин завсегда, что называется, с удовольствием. Задача Народного Контроля - направить этот порыв, что называется, в мирное русло. Вступайте в наши ряды! Становитесь нашими добровольными помощниками и ваш голос будет услышан…
- Хлебом нашего мужика не корми, дай только помитинговать! - казалось, передние громкоговорители вдруг отключились и теперь голос оратора звучал позади Баринова. Нет, даже не сильно позади, а над самым ухом.
- Тьфу, дьявол! - сплюнул он с досады, обернувшись. - Не зря в народе говорят: помяни чёрта - он тут как тут! Вы, Василий Васильевич, теперь меня и до дома будете провожать?! Может, мне Вас ещё с женой познакомить, коньяком напоить и постель предложить?
Мужчина, стоящий за спиной Николая Петровича, смерил его удивлённым взглядом серых часто-часто помаргивающих глаз и дружелюбно произнёс:
- Вы, товарищ, видимо, ошиблись. Я очень польщён Вашим предложением, но, к сожалению, я не Василий Васильевич…
- Увы! - разведя руками, добавил он спустя пару секунд, расценив неприязнь в глазах Николая Петровича, как недоверие к сказанным словам.
- Извините... - буркнул Николай Петрович и ещё разок „для порядку“ чертыхнувшись, отвернулся к трибуне.
И тут же помянул чёрта вторично. Это ж надо, он пропустил самое интересное! Вольфычу, наконец, удалось всучить оратору в руку микрофон. Обернувшись, Николай Петрович ещё застал выражение крайнего облегчения на пухлой физиономии шефа.
Дальнейшее действо, таким образом, потеряло для Николая Петровича какой бы то ни было смысл. Он развернулся и, пытаясь отыскать в неверном свете уличных фонарей собственные следы, аккуратно ступая, пошёл обратно к тропинке. В спину ему с остервенением впивались слова „клетчатого“:
- Мы заставим их самих исполнять те законы, которые они принимают для нас! Вместе мы сила! Хочешь жить лучше - присоединяйся! Твой голос не потонет в пучине равнодушия!..
Николай Петрович бросил прощальный взгляд через плечо.
- Вот, падла!
Невдалеке позади, стараясь ступать след в след за Бариновым, через сугробы пробирался тот самый „знакомый незнакомец“. Сомнений не было - от „утиных“ ему сегодня отвязаться не суждено…
- Обрубай хвосты! - вспомнилось Николаю Петровичу предостережение Алексеева. Он посмотрел на световое табло на здании напротив. Часы на нём показывали 18:47.
- Домой не успеваю, - решил Николай Петрович, - Значит, нужно избавляться от слежки сейчас.
- Лучшая защита - нападение, - вспомнил Баринов мудрое изречение.
Притоптывая ногами по тропинке в тщетных попытках сбить налипший на ботинки снег, Николай Петрович подождал, пока „утин“ выкарабкается из сугроба.
- А Вы, небось, тоже из этих? - без обиняков поинтересовался он, не дав преследователю отдышаться. При этих словах Николай Петрович выразительно кивнул в сторону митингующих.
- А Вы, не иначе, из тех... - в свою очередь кивнул на Госкомитет незнакомец.
Сиплое учащённое дыхание выдавало в нём заядлого курильщика, едва ли приближавшегося к спорту ближе, чем на расстояние от дивана до телевизора.
- Надо же, какое тонкое наблюдение! - захотелось съязвить Николаю Петровичу в ответ, - А то ты раньше не знал!
Но Николай Петрович смолчал. Его хитроумный коварный план не допускал таких дешёвых проколов в самом начале.
- Никакой агрессии, милый! - рассуждал он, не подав и виду, насколько противно ему всё их „утино“ племя, - Давай-ка мы с тобой, друг ситный, лучше пока подружимся.
- Кореш, мля! - мысленно подвёл он черту под внутренним монологом, критически осмотрев соперника с головы до ног. Дешёвая одежонка незнакомца начисто исключала саму возможность дружбы между ними в глазах стороннего наблюдателя.
- Николай Петрович, Баринов. - Протянул Баринов ладонь незнакомцу в предвкушении услышать знакомые вибрации в фамилии незнакомца.
- Толян. - запросто вымолвил тот и ответил на удивление крепким рукопожатием.
Николай Петрович невольно поморщился.
- Извините, - виновато вздохнул Толян, оправдываясь то ли за причинённую боль, то ли за простецкое своё имечко, - Ненавижу, когда мне выкают. Давай на ты?
Покоробленный этакой неслыханной фамильярностью, Николай Петрович, тем не менее, нашёл в себе силы растянуть до ушей панибратскую улыбку и сказать с воодушевлением:
- А легко! Тогда я Колян…
- Тебе на метро, Колян? - с надеждой поинтересовался вновь обретённый корефан.
Николай Петрович помрачнел.
- Твою мать! Такого позора я не вынесу! - чуть слышно выругался Баринов, вспомнив, что проклятая буфетчица выгребла из его бумажника остатки наличности, а „несгораемую“ „платиновую“ кредитку выплюнули, едва-едва попробовав на вкус, все ближайшие банкоматы.
- Ладно, - подумал он, - хоть один плюс да есть в новом провожатом. Не буду выглядеть полным лохом в метро. Когда я там был в последний раз? В детстве? Нет, помню, пару раз ленточки на новых станциях резал. Но так это не в счёт. Бляха-муха, даже цену не знаю! Какой позор!
Последние слова, впрочем, относились вовсе не к собственной серости по поводу стоимости поездки, а к самому факту появления его, Баринова, „вери импотэнт“ персоны в смрадной толпе душного подземелья.
- Что, Колян? Прости, не расслышал... - прервал мужчина мрачное течение мыслей Николая Петровича.
- Пойдём, Толяныч, говорю…
- Ты, значит, тоже справедливости хочешь, Толян?
Ответ на этот вопрос Николаю Петровичу был ничуть не интересен. Просто он представил, как нелепо, должно быть, смотрится со стороны их „разнокалиберная“ парочка, не связанная меж собой даже общим разговором. Но ответ нового приятеля заставил его насторожиться.
- В какой-то мере да. - чрезмерно серьёзно, на взгляд Баринова, отреагировал Толян.
- Вот как? Мило! Похоже, тебя что-то не устраивает в жизни „по правде“?
- Нет, не совсем. Просто не хочу уподобляться тем кретинам, которые могут денно и нощно до хрипоты спорить, так и не уяснив, в чём, собственно, предмет их спора. Давай для начала определимся с понятиями.
- Фак! Везёт мне сегодня на философов! - беззвучно посочувствовал Николай Петрович своему многострадальному мозгу в предчувствии некоего предстоящего действа, в процессе которого его серое вещество непременно подвергнется очередной деструкции. Так витиевато Николай Петрович обычно называл то, к чему сам нередко прибегал в своих публичных выступлениях и приватных беседах. В народе же на этот счёт обычно выражались точнее и проще: „трахать мозги“…
Смирившись с предстоящей долгой осадой его многострадальной головушки, он обречённо согласился:
- Валяй, определяйся…
- Ты зря иронизируешь, Колян - восприняв последнюю реплику на свой лад, разгорячился мужчина. - Справедливостей на свете, может быть, тысячи, ровно так же, как и правд. Я просто хочу понять, какую из них ты имеешь в виду?
- А ты мне начинаешь нравиться, Толян! - хохотнул Баринов, - Может, мне взять тебя в свои советники? Мне как раз не хватает правдивых оправданий на все случаи жизни.
- Опять ёрничаешь? Одна-единственная на всём белом свете - только „реальность“, которая, кстати, не всегда нам доступна. А то, что мы „реально“ видим собственными глазами, мы обычно называем „объективной реальностью“. По мере познания нами мира даже „объективная реальность“ может меняться. А уж с какой скоростью может меняться „правда“ наряду со „справедливостью“, ты, Колян, лучше меня должен знать. Любая правда обычно окрашена эмоциями, политикой, менталитетом... Возрастом, наконец!
- Ты меня совсем запутал…
- Хорошо. Начнём с простого. Солнце. Что ты о нём знаешь?
- Ну-у, это звезда, вокруг которой...
- Ты сам это видел?
- Нет…
-Вот и давай не лезть в дебри. Мы же договорились объясняться по-простому. Для сегодняшнего обывателя, не вооружённого никакими достижениями современной техники, объективная реальность, пожалуй, такова. Солнце - это некий светящийся круглый объект, который появляется из-за горизонта примерно на востоке, пересекает по дуге небо и исчезает за горизонтом на западе. Согласен?
- Ну, пожалуй...
- Теперь вот тебе две полярно-противоположные правды о Солнце. Одни говорят, Солнце хорошее, потому что даёт свет, тепло и жизнь. Другие возражают. Солнце плохое, оно может испепелить всё живое смертоносными лучами. Я спрошу тебя, Колян, так. Какая из этих правд правдивее?
- Ха! Нашёл дурачка! Меня-то тебе не удастся подловить, Толянчик! Тут тебе любой школьник скажет, правда и то, и другое. И к тому же, обе эти правды - часть той самой твоей хвалёной „объективной реальности“.
- Йес! Бинго! Я гений! - подпрыгнул от восторга Толян.
- Ты?! Почему ты? - удивился Баринов.
- А как же! В двух фразах я смог объяснить тебе то, что люди не понимают годами. Помню, у нас был преподаватель, который непонятные экономические задачки из заумного учебника „переносил“ к кассе продуктового магазина. Таким путём, на примере собственного кошелька, задача даже самыми тупыми студентами решалась в три минуты. Он тоже был гений!
- Что-то я не „въезжаю“, Толян...
- Всё просто. Люди порой с пеной у рта доказывают друг другу, что их собственная правда лучше, чем правда оппонента. И им невдомёк, что обе их правды - лишь части одной правды побольше. И спор их не имеет смысла. Вспомни, Колян, притчу о слоне и слепых старцах!..
- Где один ощупал ногу, а другой… - не помню - хвост?
- Ну да! А потом драли друг дружке бороды, выясняя, что же есть слон - столб или верёвка.
- Окей, с правдой, считай, разобрались. Что со справедливостью?
Вопреки предположениям, шагать рука об руку с Толяном становилось всё интереснее.
- Может, действительно, этого языкатого к себе взять? - подумал было Николай Петрович, но тут же осёкся, вспомнив о собственном „подвешенном“ состоянии.
- Тут как раз всё проще пареной репы. - не дал Толян Баринову ни на секунду углубляться в собственные мысли. - Есть справедливость жестокая, „первозданная“. Но против которой, как ни крути, не попрёшь. Люди называют её по-разному. Кто-то „законом джунглей“, кто-то -„кто смел, тот и съел“. В общем, обыкновенная пищевая цепочка. Сильный пожирает слабого, а слабые, объединяясь, если смогут, валят сильного.
Однако, с момента появления человека, и по мере его развития как существа разумного и социального, общество пытается „причесать“ этот первозданный объективный закон. В зависимости от эпохи и, опять же, менталитета, причёсывают по-разному. Но на самом деле, если копнуть поглубже под эту „причёску“, закон джунглей остаётся неизменным. Сильные поедают слабых, а слабые отбиваются от сильных. Просто вместо отдельных особей выступают социальные группы. Вместо поедаемой плоти - деньги и материальные ценности, а вместо зубов и клыков - всё чаще - определённые правила, законы. Если правила не срабатывают - в ход идёт оружие. Всё это вместе называется цивилизацией.
Что-то крепкое и холодное пребольно ударило Николая Петровича в лоб. Разлетевшиеся осколки заляпали стёкла золочёных очков и едва не сбили шапку. Николай Петрович слегка присел от неожиданности.
- Кровь! - испугался он, проведя рукой по лбу. Но тут же обо всём догадался, увидев через мутные разводы очков нечто маленькое, пухлое и орущее, стремительно приближающееся к нему со словами: - Ура-а! Ты убит. Падай!
Николай Петрович к вдруг вспомнил себя маленьким мальчиком. Он едва-едва высунул голову из-за стены снежной крепости, как в лицо тут же попало таким же колюче-холодным и противно мокрым. Прямо в глаз. Каким-то чудом веко успело среагировать за мгновение до удара и захлопнулось. Видимо, благодаря этому он не лишился глаза. Однако ещё целую неделю потом мальчику Коле было больно моргать...
Снежок, будь он неладен! Второй такой же был зажат у орущего пухляка в занесённой для броска руке. Николай Петрович неожиданно для его тучной фигуры сноровисто уклонился от брошенной вдогонку первой снежной „гранате“ и, сделав ловкий выпад вперёд, схватил маленького агрессора за шкирятник.
- Я т-те покажу, щенок, убит! Ишь, сучонок! Уши с мясом повыдёргиваю!
- Мама, мамочка! - захныкал карапуз, извиваясь ужом в руках Николая Петровича.
- Что-ж ты, козёл, делаешь! - квохчущей наседкой подскочила к Баринову невесть откуда материализовавшаяся мамаша карапуза. - Ребёнок с тобой играет, а ты!..
Что „ты“, Николай Петрович не расслышал, потому что разъярённую „наседку“ решительно оттеснила высоченная мужская фигура.
- Ты что, мужик, давно в дыню не получал?! - лениво, казалось, даже с большой неохотой поинтересовалась фигура. - Пусти пацана!
Николай Петрович ослабил хватку.
Внезапно всё вокруг смолкло. Карапуз, всхлипывая, утащил мамашу за руку в темноту двора. Прохожие, как по команде, исчезли из вида. Машины замерли перед светофором. Даже радио в открытом окошке такси затихло, набирая дыхание для новой песни. Так перед грозой обычно затихает весь мир. В мире осталось лишь два звука. Сопение верзилы, неумолимо надвигающегося на Николая Петровича, и стук сердца самого Николая Петровича, паровым молотом исполняющего аллегро модерато в его съёжившейся от испуга груди.
С щемящей тоской вспомнил Николай Петрович о так некстати уволенном Бойцове. Обычно все подобные ситуации разруливал Сашка. Да что там, в его присутствии никаких инцидентов просто не могло произойти. Никогда. Тем более, ещё месяц назад даже представить себе было невозможно такую ситуацию. Никогда бы Николай Петрович не оказался в окружении толпы в „незнакомом“ городе, посреди „враждебных“ улиц.
Верзила остановился в метре от Баринова и лениво выплюнул окурок, стараясь попасть ему в лицо. Николай Петрович зажмурился...
В следующее мгновение он почувствовал, как кто-то, взяв его под локоть, настойчиво тянет вперёд.
- Цивилизация, Колян, это не то, что принято называть культурой и техническим прогрессом, понимаешь? - запросто, будто ничего и не случилось, продолжал свою прерванную лекцию Толян, увлекая Николая Петровича за собой.
Николай Петрович оглянулся. Расплывчатый - в мокрых стёклах очков - силуэт верзилы неспешно ворочался в сугробе в безуспешных попытках подняться. Из-под надвинутой на лицо ушанки вырывались нечленораздельные звуки.
- Ты это... как?! - уже готовы были сорваться с языка Николая Петровича слова.
- Да не отвлекайся ты, Колян! Слушай! - с силой дёрнул Толян его за руку. - Я важные вещи рассказываю, а ты головой крутишь! Цивилизация, Колян, это неуклюжая попытка сбежать из джунглей...
- Хмм... Значит, насколько я понимаю, всё происходящее сейчас вокруг - очередная попытка сменить причёску? Так?
- Ты об этих? - махнул рукой Толян в направлении оставшегося далеко позади митинга.
- Ага…
- Думаю, да.
- Но в чем тогда эта - ваша - справедливость? Слабые хотят поменяться местами с сильными?
- Погоди, погоди, Колян! - запротестовал вдруг мужчина, - Ты что, думаешь, я с ними заодно?
- А разве нет?
- Пока нет. Я, знаешь ли, не склонен считать мир чёрно-белым. Твоё-моё, хороший-плохой, свой-чужой - я не привык оперировать подобными категориями. Язык митингов мне не понятен. В людской толпе всё решается до примитивного просто. Либо ты с ними, либо против них. Никаких полутонов, сомнений и нюансов не допускается. Но мир устроен гораздо сложнее, Колян, поверь мне.
- Театр абсурда! - снова поразился Николай Петрович. - Он держит себя так, будто не замечает огромной пропасти между нами. Запросто, как если бы вышел с соседом покурить на площадке. Вот тип! Нет, даже не так! Не с соседом. Сыночка-несмышлёныша ведёт за руку в парке и поучает, поучает уму-разуму. Блаженный! Ах, ну да, он же меня спас! Спаситель хренов! Ему вправду невдомёк, кто я такой? Или он ведёт свою игру? Надо, пожалуй, держать с ним ухо востро...
- Тогда что же ты делал на митинге? - спросил Николай Петрович, когда ему показалось, что пауза неприлично затянулась.
- Резонный вопрос. Я, что называется, любопытствовал. Чтобы быть в курсе. Хочется, знаешь, пощупать, те ли они, за кого себя выдают. Три недели уже присматриваюсь.
- Ну и как, нащупал?
- Ты знаешь, если отбросить патетическую шелуху, то, пожалуй, они выдвигают весьма неплохие идеи. И в их понятии справедливости есть определённые резоны. Они мне, что называется, по душе. Пожалуй, даже очень по душе.
- Да? И что именно там резонного? Извини, я не прикалываюсь, честно. Я только сегодня приехал. Месяц дома не был, представь! Самое интересное, похоже, пропустил. Теперь смотрю на всё, Толян, как тот баран на ворота. Ни сном, как говорится, ни духом…
- Действительно, неплохо бы разведать, что за настроения витают по другую сторону баррикад, - прикидывал на ходу Николай Петрович, совсем позабыв, как ещё пять минут назад готовился терпеть скучное нытьё собеседника. Теперь он старался шагать в ногу, то и дело пристально вглядываясь в лицо попутчика.
- Масса любопытного, Колян, масса! Но, ты знаешь, я опять прибегну к аналогиям, ага? Вишь, как у нас с тобой они клёво попёрли! Помню, Колян, читал я где-то, как некие кладоискатели найденный клад делили. Вот ты, допустим, Коляныч, как бы клад на двоих разделил?
- Откровенно?
- Как на духу. Мы ж свои люди, Колюня!
- Да никак. Достал бы пистолет и - конкуренту в затылок. Или подушкой ночью придушил. Зачем делиться, если можно забрать всё себе?
- Шутишь?
- А что, похоже?
- Нет, Колян, делить мы должны по справедливости. Таково условие задачи.
- Дурак ты, Толик! Поэтому и шляешься по митингам, вместо того чтоб на Лазурном берегу с девочками пить Мартини. Помни, Толян, условия должен диктовать ты. Иначе ты слабак, слюнтяй и лузер!
- И всё же…
- Ну, не знаю... Позвать оценщика. Ювелира там или кого? Антиквара...
- Вас двое на острове!
- Хорошо. Взвесить?
- Весов нет, ты что! Нет вообще ничего измерительного. Ни линейки, ни ведра с водой для определение объёма. Да и клад разнородный. Монеты, кольца с различными камнями, жемчуга...
- Не знаю, сдаюсь.
- Эх, ты! Даже не подумал нисколько! Ладно, хрен с ним, слушай. Мне кажется, Колян, те двое придумали единственно справедливый в возникших обстоятельствах способ.
- Давай, не томи уже!
- Он до гениальности прост. Один из них разделил кучу на две части, равные, по его мнению, по своей ценности.
- А-а-а! Я догадался! - как первоклашка, угадавший, в какой руке у папы конфетка, возликовал Николай Петрович. - Второй, осмотрев две кучки, выбирает ту, которая понравилась ему больше. Верно?
- Абсолютно. Ты делаешь успехи, Колян!
- А то! Только извини, никак в толк не возьму, старичок, какое отношение это к нашему случаю имеет.
- Самое прямое. Те, из Народного Контроля, считают справедливым, что обе стороны должны влиять на происходящее. Если одни делят, то другие выбирают. У нас в стране, как ты знаешь, пока всё по-другому. Те кто делят, те почему-то и выбирают. Результат, что называется, налицо. Остальным, кто не у кормушки, достаётся, что называется, бульон из-под яиц.
- Ты, Толян, не иначе, профессор. Философский, небось, заканчивал?
- Охренел?! Да я на дух их породу не выношу. Бездельники! Ни в одной области не специалисты, а берутся глаза на мир открывать всем не свете. На любой вопрос ответ знают. Хуже них только попы, у которых вообще один ответ на все вопросы! Бог! Всё знает, всё видит, всё так устроил. И баста! Не рыпайся...
- Интересно! - совершенно искренне изумился Баринов, - Надо же, я был почти уверен! Ну и в какой же тогда области ты спец, Толян?
- Да ну, скажешь тоже, спец! - скромно потупился Толян, - Так, инженеришка мелкий. Занимаюсь... э-э-э... занимался… разработкой сложных систем. Пока вот в безработных хожу. Временно, надеюсь.
- Очистных сооружений, что ли? Или водопроводных? - пропустив „лишнюю“ информацию, заострил внимание на интересующем его вопросе Николай Петрович.
- Разных систем, Колян, разных. Они все, Колян, видишь ли, подчиняются общим законам. Что автомобиль, что, допустим, муравейник.
- Ну, не скажи, Толян, - попытался возразить Баринов, - Вот возьми, к примеру, человеческое общество... Или нет, нет - всю Землю, целиком. Чем не системы?
- Верно. Ещё какие системы. Не просто сложные. Сложнейшие! Но тоже, представь, подчиняются тем же законам.
- Ну да? - недоверчиво переспросил Николай Петрович, - Например?
- Например, саморегулирование. Важнейшее свойство сложных систем.
- Гонишь? Толяныч, ты заливай, да знай меру. Как общество может само? Да если над мужиком с кнутом не стоять - развалится всё к едрене фене!
- Погоди-погоди. Не спеши. Ты с кнутом - это только часть общества. А вторая часть, чтобы система исправно функционировала, должна иметь возможность на тебя и твой, что называется, кнут влиять. В технике это называется обратной связью. Никакой сложный механизм, Колян, не сможет нормально работать без обратной связи.
Толян вдруг хлопнул себе по ляжке и расхохотался.
- Гы-ы, прикинь, Колян, прикол... Как думаешь, какие часы лучше - отстающие, спешащие или стоящие?
Николай Петрович с некоторым сомнением взглянул на Толяна, но счёл за лучшее промолчать, очевидно отнеся этот вопрос к разряду риторических. Не дождавшись ответа, Толян, давясь от смеха, продолжил:
- Прикинь, Колян, те, что стоят, лучше.
- Почему? - не выдержал Баринов.
- Они чаще показывают точное время... - конец фразы Николай Петрович разобрал с трудом, - Два-ха-ха-ра-ха-за-ха-в-ха-ха-сут-ки-ха-ха-ха.
- Вот возьми свои часы... - Моментально посерьёзнев, Толян потянул Баринова за рукав пальто. Хорошие, золотые, Швейцария - да? Не какой-то дешёвый кварц - настоящая механика! Без дураков. Но даже эти, без дураков, настоящие никогда бы не показывали точное время, не будь одной малю-ю-юсенькой детальки. Анкер называется. Она, бздюлька этакая, представляешь, не даёт часам ни вперёд убежать, ни отставать без меры.
- Слышь, Толян! Плевать мне на твои механизмы с высокой колокольни! - сорвался вдруг Баринов, - Анкеры-херанкеры! Не парь мне мозги! Мы про общество трём или где?!
- Так а я о чём? - обиделся Толян. - Не дослушал, а орёт! Вот смотри. Сейчас у нас, получается, только один способ обратной связи с властью. Выборы. Хорошо власть работает - пожалте на новый срок. Фигово народу - скидавай депутата к чертям! Это в идеале. Но, Колян, сам видишь... Во-первых - редко. Пока „поправку“ в „механизм“ внесём - несколько лет проходит. А жизнь-то у человека не резиновая. Ему здесь и сейчас хочется хорошо жить. А во-вторых, даже такая примитивная обратная связь в нашей державе не работает. Нужных людей во власть протащить - как два пальца, что называется, об... Ну, сам понимаешь.
- Так что, за выборами будете следить? Не в два глаза, а в четыре? Смех! И так камер понаставили на участках. Чем теперь недовольны?
- Это оно конечно тоже. Можно и за выборами следить. Но, если я правильно понял, „народные контролёры“ собираются всю систему саморегулирования в корне менять. Говорят, научат власти работать по-новому.
- Да? И как же это у них получится?
- Если всё сделать толково, то как в швейцарских часах. Живое общество, конечно, не бездушная железяка. Погрешностей всяких больше. Но тенденция та же и, так или иначе, результат предсказуем.
- Толян, ты меня бесишь! - снова вспылил Баринов. - Ты можешь свою заумь оставить при себе? Тошнит уже! Дело говори!
- Ну ты даёшь, Колян! Я же пока не с ними. Я могу, как ты говоришь, только со свой колокольни. - Валяй, валяй со своей. Я чувствую, у дураков мысли сходятся. - проворчал Николай Петрович недовольным басом.
- Что сходится? - не расслышал Толян.
- Ничего. Яблоко, говорю, от яблони недалеко падает. Давай свою версию.
- Легко. Смотри. Они...
Договорить Толяну не дали. Шумная толпа женщин в цветастых шалях, отделившись от троллейбусной остановки, окружила их плотным кольцом.
- Час от часу не легче! - всполошился Баринов, почувствовав, как две усатые тётки с горящими золотом хищными ртами, повиснув на руках, разлучают его с Толяном и влекут за угол стеклянного павильона.
- Позолоти ручку, касатик, всю правду расскажу, - журчало в левое ухо.
- Эх, милай, глаз чёрный на тебе, ждёт тебя горюшко неминучее... - лилось справа, - Дай бабушке денежку малую, всё-всё расскажу, сглаз отведу, от лихих людей сберегу…
- Да сгиньте вы, ведьмы! - со всех сил крутанулся Баринов на месте, вырываясь из цепких пальцев цыганок.
- Ой, ой, гляди-ка на него! - зло прошипела та, что помладше, - Вспомнишь меня, да поздно будет! Проклят ты, как есть проклят! Несчастье, горе горькое тебе будет...
Страшные угрозы сыпались, как из рога изобилия. Но Николаю Петровичу было не до этой языческой белиберды. Как всякий уважающий себя государственный человек, Николай Петрович до мозга костей оставался материалистом. Что с того, что на людях ему в последнее время приходилось креститься и всё чаще поминать имя бога в публичных речах. Это дань моде, не больше. Все знают: в войне, любви и политике все средства хороши. Если их оправдывают цели.
Николай Петрович поискал глазами мужчину, своего нежданного приятеля и недавнего спасителя. Толян безуспешно отбивался от цветастого табора. Но где там! На помощь к трём молодухам ринулись обе тётки, отвергнутые Николаем Петровичем. К тому же цыганские ребятишки, до того с шумной перепалкой делившие что-то меж собой, вклинились между мамашами, раздирая бедного Толяна на части.
- Что ж, извини, приятель. Селяви... - пробормотал Николай Петрович, пятясь к остановке. Через полминуты он стоял в троллейбусе и тепло махал Толяну рукой на прощание.
- Хвосты обрублены, мон женераль! - отрапортовал он воображаемому Митрофанычу и, счастливый, уселся на сиденье справа у окна.
Глава седьмая
В которой Николай Петрович проникает в народ глубоко-глубоко,
а народ платит ему той же монетой…
- Гражданин, Вы за проезд оплачивать думаете?
Николай Петрович, увлечённый видами за окном, не сразу понял, что усталый женский голос обращается к нему. Его нисколько не интересовали яркие огни большого города. Николай Петрович намертво прилип носом к стеклу из опасения пропустить большую букву „М“, которая, по его прикидкам, должна была обнаружиться остановках в двух-трёх от места, где они расстались с Толяном.
- За проезд, говорю!.. Мужчи-ина-а! - рослая дамочка в оранжевой безрукавке поверх зелёного пуховика нависла над Николаем Петровичем и трясла его за плечо,
- Ишь, любуется, мечтатель! Приезжий, что-ли? - усталое безразличие сменилось азартом волкодава, почуявшего свежий след.
- А? Что? - очнулся Николай Петрович.
- Дома мечтать будешь. Плати давай! - в пух и прах разбила дамочка все надежды на халяву.
- Я на службе, женщина! - осознав, наконец, чего от него хотят, строго сказал Баринов и достал из кармана удостоверение с гербом на обложке.
- Ой! - всплеснула руками дамочка-кондуктор, - Надо же! А мы и не подготовились! Пойду чай заварю.
- Лёша, вызывай машины сопровождения! И вертолёт... И снайперов на крыши не забудь! - зычно крикнула она в направлении кабины водителя.
Пассажиры салона удивлённо посмотрели в сторону дамочки, а затем , оценив обстановку, одобрительно захихикали.
- Извините, господин... м-м-м... Баринов, - виноватым голосом протянула дамочка, пробежав глазами по строчкам на развороте красной книжицы, - Ничего, что оркестр только на следующей остановке подойдёт? Ай-ай-ай... ну как же Вы, Николай Петрович, не предупредили!
И без всякого перехода заорала на весь салон:
- Деньги давай, мудила! Понаехали тут! А ксиву свою жене подсунь! - дамочка несколькими выразительными гримасами показала воображаемую сценку в лицах, - Пущай тебе по садовым дорожкам на велосипеде даст бесплатно прокатиться. А по мне, так лучше в Магадан тебя увезти за казённый счёт.
В салоне раздались дружные аплодисменты. Толпа улюлюкала и посвистывала.
Баринов побагровел. Щёки раздувались от распиравшего гнева.
- Ну что ты мне тут пузыри пускаешь? Платишь? Или полицию вызывать? - напирала дамочка. Баринов обвёл глазами салон. Ни одного сочувственного взгляда.
Он почувствовал себя обманутым. Вот он, народ. Но где те восторженные взгляды зрителей на былых встречах с населением? Где слова благодарности взахлёб за заботу и поддержку? Где ура и браво?
«Его предали! Его подло предали!»
Николай Петрович медленно брёл к метро, надеясь непонятно на что. Последние три монетки, завалявшиеся в кармане брюк, пришлось отдать в троллейбусе. Не помогли ни угрозы, ни уговоры. Рослая дамочка в оранжевой безрукавке отказалась даже слушать, что ему, мол, всего одну остановку до метро.
- Всем только до метро, - тоном бывалого охотника уверила дамочка, - И все платят. Не нравится - иди пешком.
- Тебе, кстати, мужик, сейчас надо было сходить, - невозмутимо продолжала она, неспешно пересчитывая мелочь и отрывая билет от огромного рулона на своём животе, - Во-о-он оно, метро, видишь?
Николай Петрович посмотрел в направлении вытянутой руки и увидел лишь, как за последним выходящим пассажиром захлопнулась дверь.
- Ничего, мужик, не тушуйся, - подбодрила дамочка, - Ща за угол завернём, а там снова остановка. До другого входа рукой подать…
- Да-а, дела... - подумал Николай Петрович и потянулся за телефоном. Надо предупредить Алексеева, что задерживается. Ведь если фокус с удостоверением не прошёл в троллейбусе, то, скорее всего, бесплатно не пустят и в метро…
- Так представляешь, Колян, какую они штуку забавную придумали... - кто-то взял Николая Петровича под локоток и - было слышно - слегка сбавил шаг, подстраиваясь под поступь Баринова.
Николаю Петровичу не было нужды оборачиваться, чтобы определить хозяина голоса. С этим негромким довольно приятным по тембру голосом Николай Петрович, казалось, отныне и навеки был связан кровными узами.
Привыкнув за день ничему не удивляться, он сделал вид, что нисколько не удивлён и сейчас. Хотя, честно признаться, теперь это стоило ему больших усилий. Сердце на миг провалилось в „воздушную яму“, как при полёте в авиалайнере в предгрозовую погоду, но Баринову удалось справиться со своей крайней растерянностью и быстро взять себя в руки.
- Да ладно тебе, Толян, ну чего они там хитрого могли изобрести! - бросил он в пространство перед собой и, не оборачиваясь, уверенно толкнул стеклянную дверь...
- Они приглашают в свои ряды всех безработных. - объяснял Толян, стоя на эскалаторе. Просьбу Баринова заплатить за него в метро он принял как саму собой разумеющуюся, и даже слушать не захотел о возможности возврата такого смехотворного долга. - Ну, понимаешь, чтоб на бирже без дела не сидеть, пока им работу подбирают. Кто же откажется ненавистному чиновнику нос утереть, да ещё деньги за это получить! Все ведь знают, что власть в безработице виновата, а никакой не рынок. Вот. А фонд оплаты труда этих безработных-наблюдателей одновременно является премиальным фондом самих чиновников. Видишь, как хитро. Тут сразу два зайца убиваются. Чиновник с двух сторон как бы заинтересован с безработицей бороться, способствовать созданию новых рабочих мест. Чем меньше безработных, тем, с одной стороны, больше его премия…
- А с другой?
- А с другой - меньше самих контролёров. Ему, стало быть, дышать легче.
- Получается, когда безработных не останется совсем, то и контролировать чиновника станет некому?
- Получается, так. Теоретически.
- Ха! А практически-то я и сам знаю. То есть он снова сможет, не таясь, брать взятки и откаты?
- Ага. Только не забывай, что как только он получит те шальные деньги, он сразу забудет про свою „низкооплачиваемую“ задачу по поддержке производителя и безработица снова поползёт вверх. А тогда снова придёт контролёр и возьмёт его, чиновника, за жабры. Вот примерно так и работает отрицательная обратная связь. Я, конечно, упростил всё до примитива, но схема, надеюсь, понятна? И таких схем, когда чиновник лично заинтересован в результатах своего труда, можно придумать тысячи.
Толян ненадолго притих, как бы прислушиваясь к чему-то. А когда лента эскалатора начала плавно загибаться, готовясь высадить своих пассажиров на отполированный миллионами ног пол подземного вестибюля, раздумчиво, ни к кому будто не обращаясь, сказал:
- Надеюсь, что у всех нас хватит ума ограничиться отрицательной обратной связью...
- Ну, Толян, ты загрузил меня терминами. - неуклюже с непривычки соскочив за Толяном со ступенек, пыхтел Николай Петрович, - Они что, связи твои, ещё и разными бывают?
- Ну да, положительная и отрицательная. Не-е, не бери в голову, Колян. До положительной, уверен, не дойдёт.
- Ну да, где уж нам! Со свиным-то рылом да в калашный ряд. А знаешь, Толик, я от тебя ничего положительного и не ожидал. Ты посмотри на себя! Да от тебя за версту несёт только самым отрицательным!
Толпа подхватила их и мягко, но настойчиво втолкнула в распахнутые двери подошедшей электрички. Николай Петрович не успел опомниться, как оказался прижатым всем телом к противоположным дверям. Лишь когда поезд тронулся, он сумел немного пошевелиться и расправить плечи. Как ни старался Толян не отрываться от Баринова, неумолимая толпа распорядилась по-своему.
Кричать через три головы было неудобно, и потому Толян лишь буравил взглядом правое ухо Николая Петровича, в надежде, когда толпа схлынет, использовать это ухо по его прямому назначению.
Николай Петрович наслаждался нечаянной тишиной.
- Странно, - думал он, - Этот тип… Толян... или как его там на самом деле... он даже не поинтересовался, в какую сторону мне ехать. Мы просто шли и шли... Цыгане... Верзила... Странно...
Решение пришло само.
На следующей станции он совершенно неожиданно для себя вдруг выпал из вагона. Двери открывались с этой стороны и толпа, не желая мириться с его замешательством, легонько и даже, можно сказать, дружелюбно подтолкнула Николая Петровича в живот. Чтобы не упасть, Николаю Петровичу пришлось сделать пару шагов назад. Он видел, как округлились глаза Толяна, как тот сделал решительное движение в его сторону, как зашевелил беззвучно губами...
Николай Петрович шагнул обратно к дверям, показывая жестом, что всё, мол, идёт по плану, не дёргайся. Дождавшись, когда в вагон войдёт последний из стоявших на перроне, Николай Петрович спокойно вошёл следом.
Толян с облегчением выдохнул.
- Двери закрываются. - предупредил приятный баритон.
Вот тут-то всё и случилось.
Такое Николай Петрович часто видел в фильмах про шпионов. Едва створки дверей дёрнулись навстречу друг другу, Николай Петрович, оттолкнувшись двумя руками от стоящих перед ним людей, выпрыгнул из вагона.
Спокойно расправил полы пальто.
Поискал глазами Толяна.
Широко улыбнулся.
И, показав тому характерный жест латиноамериканских революционеров типа „враг не пройдёт“, раскрепощённой походкой супермодели по подиуму, от бедра - пошёл вдоль набирающего ход состава.
Прикрыв веки, Николай Петрович внимал неспешному перестуку колёс. Теперь он может позволить себе немного перевести дух. У него было время изучить карту и теперь он точно знал, куда и зачем он едет. Хотя нет, неправда. О цели своей поездки он пока мог только догадываться. Но, судя по поведению Алексеева и по увиденному и услышанному им за день, встреча сулила немало важных открытий.
Сквозь дрёму в его сознание пробивался оживлённый диалог двух пожилых женщин.
- Ты што, Нин, ты мне эт брось! - убеждал голос погромче. Видимо, говорившая сидела с Бариновым совсем рядом.
- Ну а как ещё! - возражали немного издалека, - Хорошо, хоть на триста рублей добавили. А как же, ты говоришь, без пенсии! Ты в своём ли уме?!
- Как-как, Нинка! Ты с Луны свалилась? Да я, может, вообще за теми копейками больше в очередь не стану. Вот ещё! Я теперь, Нинуль, в другие очереди стою...
- Ну, на это ты известная охотница, Катерина, хто ж не знает то! Тебя хлебом не корми, дай в очередь постоять. Копейку сэкономить - день стратишь. Куда на этот раз?
- Тю-ю, Нин, да какие копейки! Когда это было! Я теперич, Ниночка, в суд. Как на работу! Так если пойдёт, на енти, как их, Мальдимы скоро скоплю. Аль на Багавы. Во! Нешто одним мериканским толстухам мир ездить смотреть? Тю-ю... Мы штоль хуже?
- Сбрендила, Катька? Каки тебе Багамы? Откудова деньги?
- Так я-ж тебе что, не по-русски говорю, штоль? В суд хожу каженный божий день!
- Батюшки-светы! Наследство, никак, в суду делишь? Это хто-ж отписал-то?
- Типун тебе на язык, Нинка! Слава богу, никто пока не преставился.
- Тада какого рожна ты в суд попёрлась?
- Ну ты тёмная, Нинка! Телевизир хоть када смотришь?
- А как жеш. Три сериала аж. Путаюсь только маненько, больно лица ихние друг на дружку похожие.
- Ай, дурна баба! Слушай. Теперич , Нинуль, новый указ вышел. Как в Америке в той. Моральный ущерб называется. Слыхала - не?
- Ой, хос-споди! А то не-ет! Внучок мой меньшой о позапрошлый год с зубодёром судился. Здоровый зуб с бодуна ведьмак вынул. Цельных семь месяцев наш страдалец пороги обивал! Стока крови из него, паразиты, выпили, а отсудил - смех один - чуть не меньше, чем извергу тому отдал.
- Дура! Говорю тебе, всё щас по-новому... Кто какой огрех где заметит, ну, аль ещё каку подляну - прям в суд бегмя бежит. Там теперич разговор короткий. Нынче неважно, обидели тебя саму аль ты просто рядом стояла. Главно дело, первым успеть бумагу подать. И потом, знай, карман шире раскрывай.
- Да ну! Брешешь ведь?
- Ну, не всё конечно, тебе. Половину государство забирает. Зато злодею вдругорядь неповадно.
Веришь, не - пятьсот тыщ тока на пельменях заработала.
- Брешешь!
- Вот те крест! Ты слушай. Притащила... ах, ну да, на той неделе... Ай не-е, на позатой, точно... пачку пельменей домой. А у меня в холодильнике прошлая ещё, початая не доедена. Ну, я туда-сюда. В руках их верчу, думаю о чём-то о своём. И что-то мне вдруг странным показалось. Очки на нос цепляю - ай, верно! Вес разный. И написано-то - ма-ахонько-махонько. И так меня, знаешь, заело. Обидно до слёз. Вот ведь подлюки, думаю. Цена-то одна осталась! Главно дело, как акция у них какая - на полпачки красным напишут. А подлянку всяку разну - тишком норовят, ироды!
И тут аккурат сын звонит. Не знаю даж, может, и не рассказала бы ему, коли тогда б не позвонил. Сынок-то мне и посоветовал. Я ж, Нинка, как ты, тёмная…
Пошли в магазин, фото сделали. И с теми пачками, и старой, и новой, как есть - в суд. Так ты ж глянь-ка, тех, обманщиков пельменных, даже не вызвали. Присудили мне полмильона и домой услали. Это, говорят, не твоё дальше дело, мамаша. Пять минут не прошло.
Сынок всё прознал. Они, говорит, потом сами разберут, кто больше виноват. В магазине аль на заводе.
- Поверить не могу. Ужель правда?
- Андрюху маво спроси, коль мне не веришь! Мы-то с ним когда ходили - свободно было. А нынче народ прознал такое дело - с ночи очередь в суд занимают. Обмана-то вокруг стока, прости, господи!
- И что, всем деньги дают?
- Всем, всем, если врать не будешь. Я тут в очереди таких чудес прознала. Одна молодуха надысь сто мильонов отхватила, мыслимо ли дело!
- Иди ты!
- Чтоб мне пропасть! И знаешь, за что?
- Ну?
- Конверты те помнишь? Ну, красивые таки, помнишь? Там ещё всюду понаписано, ты, дескать, победитель и всё такое-прочее. Мильон, дескать, твой, если каку там книжулечку у них купишь. Ох, скока, помню соседей моих на это купилось. А заковыка вся в чём оказалась. Они, сволочи, снутри конверта, обратно ж, меленько так приписали. И получалось вроде как и не выиграл ты ничо совсем, вишь оно как. И не победитель ты никакой на самом-то деле, а дурень распоследний. Но разве ж смекнёт кто из нормальных людей конверт наизнанку выворотить, а?
- Как жеш не помнить! По-омню. Пачками енти письма в ведро кидала. Внучек враз вразумил -обман, мол...
- А эта длинная-то, длинная, с сиськами вот такущими, представь, не выкинула! Вот таку пачку писем, чеков, бумаг почтовых в суд притаранила. Так поди ж ты! Тех умников, сказали, по миру пустят. Ты б видела ту кикимору сиськастую. Без чувств оземь грохнулась - така щастлива вышла. Насилу отпоили её в коридоре... Шутка ль, сто мильонов в одночасье!
- Да поди ж ты!
- А малой один, слышь, чего учудил. Позвал в суд тех, кто чудо-клей делает. И тама же, в суде-то, приятели ему, как в той рехламе, ботинки клеем намазали да к потолку его - как был, в ботинках - и приложили. Так он сразу оттель и сверзился. Как тока шею не свернул!
Эти-то, хто клей тот делает, в шум сразу! Видано ли дело, надрываются, штоб инсрукциев не читать! А малой им: а чо, говорит, как в рехламе, мол, кажут, так и делаем. Не было тама ничо про инсрукцию.
- Ну, и чья взяла?
- Да ты дале, Нинок, слушай. Мало того им показалось. Заставили тех по инструкции сделать. Веришь, нет - вот сами те, ва-а-ажные таки, в костюмчиках, клеем мазали. Три часа ждали, тютелька в тютельку, чтоб ботинки к потолку присохли. Потом малого туды сызнова - шасть. Подержали, ботинки честь по чести завязали. Тока отпустили, он всё одно - кувырк башкой в пол. Ну туточки его ужо приятели споймали, не проворонили как прошлый раз. Ой, хохма была!
- И денег дали?
- Дали, дали. А куды бечь-то! Обманул - отвечай чин чином.
- Што ж это, власти теперь за народ?
- Да каки власти! Дождёсси, как жеш! Какой-то новый комитет народный объявился. Теперь, говорят, будет, что клиент всегда прав.
- Ой, Катька, чтой-то сомневаюсь я. При Советах вроде тож так обещали, и что?!
- Ну, не знаю, Нин. Я ж говорю, как оно на самом деле было. А что опосля будет, поглядим…
- Они их там всех скоро выведут на чистую воду! - долетел до Николая Петровича третий голос, помоложе. - Вы извините, что вмешиваюсь. Я, как про комитет услыхала, не утерпела. Вот помяните моё слово. Они за тех гадов отъевшихся ещё возьмутся как следует. Вы про лотерею новую слышали?
- Каку таку лотерею, дочка?
- У мужа племянник в деревне агрономом. Представляете, он как раз выиграл. Они только-только первый тираж провели. Вчера звонил, хвастался. Говорит, все, у кого зарплата маленькая, могут участвовать. Посылаешь к ним копию квиточка своего... Ну, что за месяц начислили, заработок твой весь, то есть... Они там смотрят и выбирают, значит, у кого самая маленькая получка за месяц была. Тысячу человек. Проверят, конечно, не болел ли, или там в отпуске, может. Если всё честно, то есть ты за месяц действительно кошкины слезы получил, то в следующем месяце ты с начальством зарплатами меняешься. Они как раз за месяц определяют самого набедокурившего бюрократа. И так каждый месяц. Для тысячи чиновников как бы штраф, а тысяче бедняков - подспорье нежданное. Ловко, да?
- Ой, доча, да кабы их ещё воровать отучить, бурукратов теих! Что им та зарплата! Тю-ю. Они, небось, в шинке на чай поболе оставлють!
- Комиксы, свежие комиксы! - пронеслось по вагону, едва поезд тронулся с очередной станции.
- Не спим граждане, не спим. Все самые интересные комиксы только у нас. - голос поравнялся с Николаем Петровичем и он, почмокав немного полными губами, нехотя открыл глаза. Коробейник, не переставая сыпать заманчивыми посулами, удалялся по проходу.
- Нинуль, ты часом не знаешь, што таки за комиксы? - спросила ближайшая соседка Николая Петровича, розовощекая бабулька в платке ангорской шерсти.
- Неа, Катюша, не знаю. Быть может, книжки про комедии всяки разны?
- Нет, что вы! - вклинилась третья, на самом деле выглядевшая много моложе, чем показалось Баринову по голосу.
- А ничего бабёнка, - подумал Николай Петрович, оглянувшись на звук, - Ух, я б её вместо Вальки к делу приспособил...
- Что вы, - объясняла молодая, - Комиксы - это картинки такие детские. Истории в картинках, вернее.
- Ага, детские! - вмешался сидящий напротив через проход интеллигентного вида мужчина с бородкой клинышком. - Как же детские! Уже и „Анну Каренину“ в комиксах издали, и за „Войну и мир“ взялись. Нагляделись на америкосов, что свою нацию вконец оболванили. Теперь вот за нас принялись. Для меня-то ещё лет двадцать назад , знаете, кто образцом тупости был? Америкашка, читающий комиксы и смотрящий рестлинг. Ладно бы ребёнок, а то детина сорокалетний!
- Ага, - подал голос второй мужчина, сидевший по правую руку от Николая Петровича, - Причём непонятно, кто тупее. Тот, кто принимает рестлинг за чистую монету или тот, кто знает, что это постановочная показуха, но всё равно балдеет от зрелища.
Стихийный диспут в вагоне разгорался не на шутку.
- А что, думаете, наша „Изба-2“ лучше? Или „Битва ясновидцев“? - вступил седой в очках, отвлёкшись от электронной книги, лежавшей на коленях.
- Нет, конечно! Всё по сценарию, тот же рестлинг.
- И комиксы из той же оперы, для дебилов!
- „Жвачкой“ мозги загружают!
- Делают из людей стадо!
- Ну! А компьютерные игры, посмотрите!..
- А ЕГЭ этот идиотский!..
Казалось, весь вагон слился в едином порыве в клочья разорвать всех тех „злодеев“, что делают из людей „бездумных роботов“…
Николай Петрович поднял руку и посмотрел на часы. Вернее ... Вернее, нет. Он поднял руку и … тщательно изучил запястье, где ещё час назад были часы.
Часов на запястье не было.
Он подозрительно взглянул на старушку слева.
- Нет! Не может быть... Толян?! Тоже как-то не вяжется... Цыганки! Язви их в душу! Ну конечно, цыганки! Что, обратно бежать? И что? И зачем уже? Ищи теперь ветра в поле...
Или всё же Толян? Бог мой! Это ж каким надо быть искусником, чтоб всё так точно рассчитать и провернуть. Мошенник экстра класса...
Или верзила? Или они с Толяном заодно? Точно! Ваньку валяли! Как он сразу не догадался!..
Да не-е, не может быть... Хотя... Игра-то свеч стоила. Часики-то, ого-го, за двадцать штук „гринов“ куплены!..
Погруженный в невесёлые мысли, Николай Петрович вышел на перрон. Подняться наверх и - до места встречи останется минут пять, не больше.
- Может, в ментовку? А-а, бесполезно. Ментов не знаешь, что ли! Они бы и в прежние времена не нашли, а теперь, когда им на нас тявкать разрешили - вообще труба. Забудь!..
Условным звонком - для „своих“ - он успокоил охранника за неприметной дверью во дворе кирпичного дома. Заведению не было нужды привлекать новых клиентов „с улицы“, поэтому над дверью не было даже простенькой вывески. Дверь как дверь. Таких - неброских, обитых железом, слегка заляпанных краской - тысячи в тихих двориках столицы.
Клиентов за такими дверями обычно знают в лицо. Но стать клиентом подобного заведения - ой, не просто. Тут ведь важно не только иметь лицо. Сколько людей, имея вполне приличное лицо, имея даже лицо, достойное обложки модного журнала, не имеют возможности попасть за эти двери. А сколько ещё разных лиц годами ходят мимо этих дверей и не подозревают, что чьи-то - другие, не их - лица за этими дверями с нетерпением ждут и даже, по-своему, любят. Жаждущему подобной любви совершенно необходимо, чтобы лицо его отрекомендовал кто-либо из завсегдатаев, чьё собственное лицо не вызывает сомнений в своей значимости. Иначе никак. Иначе как же? Иначе какой это, к чертям, закрытый клуб по интересам!
Николай Петрович поздоровался. Лицо самого Николая Петровича в этом заведении давно имело беспрекословный авторитет. Поэтому с ним поздоровались тоже, выдержано и радушно. С поклоном приняли пальто. Широким жестом пригласили пройти внутрь.
- Для Вас третий кабинет, Николай Петрович, - вежливо поклонился метрдотель, намереваясь проводить Баринова до дверей за мягкими плюшевыми шторами.
- Меня кто-нибудь ждёт? - поинтересовался Николай Петрович.
- Извините, пока никого. Вы первый, Николай Петрович.
- Тогда я, пожалуй, посижу в баре. С Вашего позволения.
- Как Вам будет угодно, Николай Петрович. - кивнул метрдотель, улыбнувшись уголками губ.
Потягивая виски... «Что вы, никакой содовой! Никакого льда!» - Пристрастившись с годами к заморским напиткам, Николай Петрович, тем не менее, остался верен исконной культуре питья. - «Виски из холодильника и пачку сигарет!»
Потягивая прохладный виски, Николай Петрович старался отвлечься и погрузиться в мир музыки, как всегда со вкусом подобранной персоналом заведения. Ужасы минувшего дня почти без остатка растворялись в септаккордах неспешного восьмитактового блюза. А то, что не смогла поглотить музыка, тонуло в широком бокале благородного напитка.
- Николай Петрович! Миленький! Телефончик не одолжите на пару минут? Мне один всего звоночек, а на моём, как нарочно, батарейка села... - милая искренняя улыбка этой девушки завораживала Николая Петровича с самых первых дней их знакомства.
- Конечно, солнышко!
Непринуждённо болтая, стриптизёрша скрылась за кулисами небольшого подиума.
- Как её там? Мила? Лиля? Милена?
От безуспешных попыток вспомнить имя обаятельной танцовщицы Николая Петровича отвлёк метрдотель, бесшумно, по-кошачьи, словно из ниоткуда возникший перед ним.
- Вас уже ожидают, Николай Петрович. Вас проводить?
- Спасибо, сам дойду. Ах, да! Эта... э-э-э... как её там, рыженькая... - Николай Петрович показал рукой на подиум.
- Наиля? Хотите пригласить её на вечер?
- Нет... Не знаю. У неё... мой телефон. Занеси, как освободится. Не забудь, смотри!
- Баринов? Николай Петрович? - двое крепких мужчин сурового вида в одинаковых серых костюмах поднялись со стульев навстречу Николаю Петровичу, едва он закрыл за собой дверь. Третий встал у него за спиной, отрезав единственный путь к отступлению.
- Да. - коротко ответил Баринов, почуяв неладное. - Чем обязан? Вы кто?
- Вам придётся проехать с нами. - вежливо сообщил один из крепышей, когда после непродолжительной борьбы на запястьях Николая Петровича едва слышно клацнули наручники.
- Вы не имеете права! Кто вы?! - в отчаянии застонал Баринов, не узнавая собственного голоса.
- Вам всё скажут. Наберитесь терпения, Николай Петрович. - с теми же холодно-вежливыми интонациями отреагировал мужчина.
За всю дорогу люди в сером не проронили ни слова. Лишь однажды, перед тем как усадить Николая Петровича на заднее сиденье чёрного минивэна, один из сопровождающих, положив руку ему на затылок, коротко скомандовал:
- Пригнитесь.
Изнутри салон был задёрнут чёрными непроницаемыми шторками, так что Николаю Петровичу даже примерно не удалось установить, куда его везут. Кричать и звать на помощь было бессмысленно. Ещё тогда, в баре, проходя мимо случайных свидетелей в коридоре, когда его выводили из кабинета и вели к пожарному выходу из клуба, Николай Петрович прочитал это в глазах метрдотеля. В звуконепроницаемом салоне тем более не стоило предпринимать попыток привлечь чьё-либо внимание. Кроме вероятного недовольства его конвоиров, ни к какому результату это бы не привело. А поди знай, где пролегает граница терпения угрюмых субъектов в строгих костюмах, безмолвно сидевших по обе стороны от Николая Петровича на всем пути следования.
Баринов молча и угрюмо просидел всю дорогу, машинально подсчитывая остановки, ускорения и повороты, словно надеясь по этим приметам вычислить свою дальнейшую судьбу.
- Трендец! - одно только слово крутилось в голове Николая Петровича. Почему оно, нелепое, бабское - любимое словечко его молодой жены Анжелы, а не какое-то другое слово поселилось сейчас в его голове, Николай Петрович не сумел бы объяснить даже под пыткой. Трендец и трендец. Да и какая, к дьяволу, разница. Как ни назови, дело, похоже, принимает нешуточный оборот. Куда везут его те чугунные лбы, один бог, быть может, ведает.
Машина встала вплотную к тёмному подъезду.
- Трендец! Сейчас или никогда!
Отчаянная попытка вырваться из цепких объятий. Где там! Ведут. Вверх по лестнице. Один пролёт, другой, третий...
Похоже, обычная квартира. Вошли. Просто. Без звонка. Как к себе домой, открыли своим ключом.
«Не „органы“? Неужели бандиты? Убьют? За что? Зака-а-аз! Как он сразу не догадался! Митрофаныч, сука! Он подставил, больше некому...»
Прихожая. Кухня. Свет. «Суки! Мало вам люстры - ещё настенную лампу в рожу!»
- Николай Петрович, когда Вы последний раз видели Алексеева Валентина Митрофаныча? Спокойный такой голос, привычное дело, будничная работа...
«Уфф! Вроде не бандиты... Впервые о таком слышу? Бред! Ну, конечно, они всё знают, к чему придуриваться...»
- Т-так когда же... сегодня и видел. В обед.
- То есть днём?
- Ну да, до трёх, точно.
- И больше не видели? Вспоминайте!
- Н-нет, почему Вы спрашиваете?
- Вопросы здесь задаём мы, Николай Петрович. Итак, днём... Хорошо. А в этой квартире Вы в котором часу были?
- Что Вы! Я никогда...
- А если подумать?
Говорившему наперебой, мешая, казалось, друг другу, вторили остальные мужчины.
Вопросы звучали выстрелами то из одного угла, то из другого. «Кажется, это называется перекрёстный допрос».
- Говорите, говорите, быстрее!
- Вспоминай, гнида!
- Где был с пяти до шести тридцати?
- Ну! Быстро!
- На работе был! Все видели! И здесь ни разу не был! Почему вы мне не верите?!
Мужская разноголосица внезапно стихла. В наступившей зловещей тишине первый, похоже среди них главный, резко поднялся со своего места и, широко распахнув дверь в комнату, спокойно произнёс:
- Не были, говорите? Тогда как Вы объясните вот это?
Посреди огромной пустой комнаты, вальяжно раскинувшись в мягком кожаном кресле, сидел Алексеев. Лёгкая гримаса и широко открытые глаза его выражали крайнее изумление и взволнованность столь необычным визитом непрошенных гостей. Однако маленькая аккуратная дырочка на лбу Валентина Митрофановича ясно говорила, что от каких-либо волнений и переживаний на этом свете он уже навеки освобождён...
Окончание здесь: Сон чиновника. Главы 8, 9
