Март. Прогорклая изморозь.
По краям ртутный смех фонарей.
И как в круге арены провинциального цирка
Пляски на углях, а то на битом стекле.

Сжатый кулак – опаленное сердце.
Мы становимся старше, но едва ли мудрей,
А ведь девять саженей не засеешь пшеницей,
Да во тьме федеральных законов не сокроешь наш грех.

Но не служи панихиду
по запоздалой весне.
Будет еще радугой мост перекинут
От меня к тебе.

А кому-то и жизнь, что на ладони синица,
Кому-то - в прицеле клин журавлей,
И летят из рукавов козыри на страстной седмице
Ассигнациями под ноги уходящих дней.

Азиатская пыль. Петербуржская плесень.
Душ – белый мрамор, а коснись - береста.
Так танцевал Заратустра в такт собственным аплодисментам,
Но заснул утомленный за пазухой у Христа.

И полон этот плацкарт и чадит перегаром и кровью
И особенно жуток к заутрене дорожный фольклор.
Но печален взор лишь того пассажира, в чьем кармане сложен
обратный билет до Холмогор.

Но не служи панихиду
по запоздалой весне.
Будет еще радугой мост перекинут
От меня к тебе.