Прощальный поход. Отрывок из романа "Одинокая звезда" - 15 Июля 2013 - Произведения

Меню сайта

Стань партнером

Прощальный поход. Отрывок из романа "Одинокая звезда" | Автор: kasatka

Погода в начале мая установилась великолепная. Дожди, так донимавшие их ежедневно в конце апреля, прекратились, и земля под ласковыми лучами солнышка быстро просохла. Белые цветы вишен сменились зелеными шариками на тонких ножках. Персиковое деревце оделось в пунцовый наряд, и кусты шиповника зажгли свои розовые свечки, а из бутончиков жасмина проклюнулись жемчужные клювики. Скоро-скоро они должны были превратиться в фарфоровые звездочки, так дивно пахнувшие по вечерам.
Выпускники одиннадцатых классов готовились к прощальному походу с ночевкой, традиционно проводившемуся между Первомаем и Днем Победы. Их обычно сопровождали учитель физкультуры, преподаватель труда или кто-нибудь из классных руководителей.
На последнем уроке перед походом физрук напомнил всем правила поведения на природе и еще раз перечислил, что они должны взять с собой.
— Мальчики, — объявил он, — берут палатки на двоих.
— Здесь нет мальчиков! — сурово заметил Саша Оленин. — Здесь все — мужчины.
— Мужчины, — терпеливо повторил физрук, — берут палатки в расчете на себя и на девочку — ведь вас в классе поровну. А девочки будут готовить еду на всех, поэтому им следует позаботиться о продуктах.
— А как будем девочек делить? — выкрикнул Венька. — По выбору или в алфавитном порядке?
— Я имел в виду, что мест в палатках должно хватить на всех, — улыбнулся физрук. — Это совсем не значит, что в твоей палатке будет спать девочка. Лично к тебе мы подселим Степанова Мишу, а в его палатку — двух девочек.
— Но у меня нормальная ориентация! — не унимался Венька под гогот мужской половины класса. — Зачем мне какой-то Степанов?
— Вениамин, прекрати или я тебя сейчас ориентирую за дверь! — не выдержала присутствовавшая при сем Мария Степановна. — Совсем разболтался! В последнем диктанте десять ошибок. Вот поставлю пару в четверти — враз забудешь про свою ориентацию.
— Эх, Марь Степанна, не понимаете вы мою мужскую душу, — вздохнул Венька. — Все у вас к грамматическим ошибкам сводится. Вся литература по сути на любви построена — а как до настоящей любви дело доходит, так вы сразу: за дверь, пару поставлю! Все, все, молчу.
— Вечером будет костер, — продолжил физрук. — Без меня спичками не чиркать — "поджигателей" назначу сам. Рокотов, не забудь гитару, в вашем классе больше гитаристов нет.
Идем в сосновую рощу. Дорога длинная, поэтому обувь должна быть соответствующая. Лучше — кроссовки. Там есть речка, но вода в ней еще холодная. Поэтому никакого купания. Можете загорать, но если кто полезет в воду — пусть потом не обижается. Отравлю жизнь до выпускного. А увижу спиртное — убью!
— А пиво? — спросил Саша. — Что и его нельзя?
— Я тебе покажу пиво! — обозлился физрук. — Сказано ничего — разве не ясно?
— Чего мне его показывать? — буркнул недовольно Саша, — А то я его не видел. Детский сад какой-то.
В поход отправились рано утром. В семь часов собрались возле школы, сели в автобус, довезший их до городской окраины, и потопали вслед за физруком мимо зеленевших полей и рощиц. Через два часа сделали привал, наскоро перекусили и отправились дальше. До места добрались к полудню.
Роща встретила их ковром сухих опилок, пружинивших под ногами, гомоном птиц и густым сосновым запахом. Быстро поставили палатки, расчистили место для костра и девочки стали готовить в большом котелке обед, Они сварили густой вкусный суп из тушенки с овощами, напекли картошки, открыли консервы и устроили грандиозный пир.
После обеда дружно помыли посуду и разбрелись кто куда. Кто — загорать, а кто — бродить по роще.
Дима с Леной, отколовшись от коллектива, набрели на небольшую уютную полянку, окруженную молодыми сосенками. Расстелив захваченное Димой одеяло, они с наслаждением растянулись на нем.
— Какой-то ты сильно задумчивый! — Лена, подозрительно посмотрела на молчавшего всю дорогу Диму. — Ну-ка, признавайся — что замышляешь?
— Почти все ребята с девчонками сговорились... кто в чьей палатке ночует, — ответил он, не глядя на нее. — Хочу, чтобы ты — в моей.
— Дима, мы же решили — до августа.
— А помнишь, ты обещала, что если я буду настаивать, то согласишься? Так вот — сегодня я настаиваю.
Он без улыбки посмотрел на нее. Лена почувствовала, как у нее загорелись щеки и уши.
— Хорошо, — опустив глаза, сказала она.
— Я пойду собирать хворост для костра, а ты забрось в мою палатку свой рюкзак. Я ее немного на отшибе поставил — за кустами. Польская, двухцветная.
— Я видела.
— И одеяло заодно захвати.
Открыв змейку его палатки, Лена забралась внутрь, задвинула змейку и осмотрелась. Из-за цвета палатки внутри все казалось оранжевым. На полу был расстелен спальный мешок и лежали две надувные подушки.
— Приготовился, — отметила она. Постелила поверх мешка одеяло, села на него, обхватив колени руками, и задумалась. Хочет ли она того же? Она не могла ответить однозначно. Скорее нет, чем да. Но он настаивает и она обещала. Она любит его и боится потерять.
Но как же трудно решиться!
— Лена, не делай этого, — вдруг услышала она до боли знакомый голос и задрожала. Боже, откуда он здесь взялся?
— Гена, это ты? — спросила она потрясенно. — Где ты?
— Не делай этого, слышишь? — повторил его голос. — Иначе худо будет. Решила отложить до августа — отложи.
— Гена, откуда ты все знаешь? Где ты прячешься?
— Это не я, это моя душа с тобой говорит. Ты же веришь в существование душ. А души знают все. Я же сейчас работаю на Портовой — можешь потом проверить.
Не помня себя от ужаса, Лена попыталась открыть змейку, но та не поддавалась. Наконец ей удалось выбраться из палатки. Она бросилась за кусты, но там никого не было.
— Нет, — сказала она себе, — Ничего не выйдет. Это опасно. Он, конечно, где-то здесь и способен на любую выходку.
Лена забрала свой рюкзак и попросилась в палатку к Насте Селезневой.
— А ты разве не с Рокотовым? — удивилась та. — А мы решили, что у вас сегодня первая брачная ночь.
— И с чего вы взяли? — покраснела Лена. — Хороша была бы я утром, — подумала. Воображаю, о чем бы они потом трепались и как бы на нас поглядывали.
— Да он на тебя так смотрел... жадно.
— Настя, не мели чепуху, — сердито сказала Лена, забираясь к ней в палатку. — Первая брачная ночь будет у меня, когда я вступлю в брак, и не раньше. Так и скажи всем любопытствующим.
Потом она отправилась на поиски Димы и нашла его возле речки. Дима набрал целую гору хвороста для большого костра и приготовился все это тащить в лагерь.
— Дима, я не могу, — сказала Лена, помогая ему связать хворост веревкой. — Извини, но сегодня не получится.
— Не можешь или не хочешь?
— Не могу. Понимаешь, момент такой.
— А, — кивнул он и посмотрел куда-то вверх. — Понимаю. Это ты только сейчас обнаружила?
— Только сейчас.
— Ну, что ж, — сказал он сухо, — значит, не судьба.
И, взвалив на спину вязанку, молча зашагал в лагерь. Лена побрела следом, поднимая по дороге сухие веточки. Вид у него даже сзади был такой огорченный, что у нее защемило сердце.
— Димочка, — попыталась она подлизаться. — Можно тебя поцеловать? Ну не сердись!
Он опустил вязанку на землю, приблизился к ней и, сжав ее лицо между ладонями, с силой произнес:
— Нет! Нельзя!
У Лены упало сердце. Вот оно! Он больше не любит ее, он в ней разочаровался. Она не оправдала его ожиданий.
— Ты меня разлюбил? — замирая, спросила она.
— Лена, я люблю тебя больше жизни! Но любовь — она живая, пойми! Она рождается, растет, становится зрелой. Она не может стоять на месте.
— И умирает?
— Да, и умирает. И только от нас зависит, умрет ли она вместе с нами или раньше нас. Лена, я взрослый мужчина, это ты у нас в девочках-отличницах задержалась. Твоя медаль тебе застит свет. Да получишь ты ее — куда она денется? Твою маму знают же во всех инстанциях. И в институте за тебя будут кричать — она же там профессор.
— Дима, почему ты со мной так разговариваешь?
— Потому что ты меня разочаровала. Да-да! Ты мне сейчас солгала насчет такого момента. А я всегда считал, что ты обманывать вообще не способна. Только никакого момента нет — с тобой все в порядке. И ты это прекрасно знаешь. Лучше бы ты просто сказала: “Не хочу!” И то мне было бы легче, чем так.
— Дима, я не солгала.
— Ой, Лена, не надо! Не усугубляй. Не заставляй меня думать о тебе хуже, чем есть на самом деле.
— Повторяю: я не солгала! Момент сегодня действительно неподходящий. Просто ты не о том подумал.
— Да? Тогда скажи, в чем дело. Что-то случилось?
— Случилось. Но я не могу сейчас ничего объяснить — не имею права. Завтра, когда вернемся домой, объясню.
— Нет, ты мне сейчас же все расскажешь! Не сойдешь с этого места, пока не расскажешь! Говори, в чем дело?
— Понимаешь, мне Селезнева сказала, что весь лагерь думает, будто у нас с тобой сегодня первая брачная ночь. Вот я и решила их разочаровать, — попыталась она отвертеться.
— Лена, не надо! До нас в лагере никому нет дела. Каждый занят только собой. Больше половины девчат с ребятами сговорились спать вместе. Селезнева здесь ни при чем. Говори правду.
— Не могу. Димочка, пожалуйста, не спрашивай, очень прошу! Поверь мне на слово. И вообще — если ты меня любишь, давай с этим еще подождем. Да, тебе восемнадцать, а мне только шестнадцать, я — девочка, но я же в этом не виновата. Если ты взрослый, то должен меня понять.
— Да, пожалуй, тут ты права. — Дима отпустил ее и поднял вязанку. — Ладно, расти дальше. Но завтра ты мне все расскажешь. Ты меня здорово заинтриговала.
На огромной поляне ребята расчистили от травы большой круг. Под руководством физрука аккуратно сложили найденный хворост − получилась довольно высокая пирамида. Часть хвороста они положили неподалеку, чтобы подбрасывать, когда основная масса сгорит. По их подсчетам должно было хватить до середины ночи.
Поужинали, сели вокруг костра и по команде физрука с трех сторон запалили пирамиду. Она занялась сразу и стала видна насквозь. Языки пламени, жадно пожирая сухие веточки, быстро побежали вверх − и скоро вершина пирамиды стала выстреливать в небо целые снопы искр. Всех, сидевших впереди, обдало таким жаром, что они быстро-быстро поползли подальше от огня.
Но вот все уселись, обнялись и залюбовались костром. Пляшущие языки огня, взлетающие в небо сотни золотых звездочек, треск сгорающих сучьев завораживали. Звездное небо над головой, темные стволы сосен, лица ребят, озаренные пламенем костра, и ночная темнота сразу за освещенным кругом — все казалось призрачным, нереальным. Будто перенеслись они на много веков назад — в те далекие времена, когда не было на земле цивилизации и только костер согревал людей и светил им в ночи.
Наконец, насмотревшись на живой огонь и разрумянившись от его жара, они заговорили. Девочки дружно стали просить Диму что-нибудь спеть. Его долго уговаривать не пришлось. Дима любил петь и знал, что его пение нравится женскому полу. Взяв гитару и немного побренчав, настраивая ее, он объявил:
— Песня о любви под названием "Тебе". Слова Марины Башкатовой, музыка моя. И запел.

— Твой взгляд!
В нем правда и обман.
Твое молчание — туман.
Звездой созвездия Гонцов
Горит во мне твое лицо,

— звучал его обволакивающий голос. И хотя Дима не сводил глаз с сидевшей напротив Лены, в этом голосе было столько любви, нежности и какой-то сладкой боли, что каждой девочке, с замиранием сердца слушавшей его, казалось, что поет он только о ней.

— Когда я на него гляжу,
Со сладкой мукой нахожу
Черты все новой красоты,
Которой так терзаешь ты.

И я, конечно, в тот же миг,
Как лист сухой у ног твоих,
Как лист сухой,
И все мечты —
Чтоб на него ступила ты.

Со стесненным сердцем слушала Лена его пение. Боже, как он изменился! — думала она. Четыре месяца назад это был влюбленный порывистый мальчик, способный запрыгать от радости при виде ее. Любовь сделала его совсем другим человеком. Теперь перед ней сидел юный мужчина, в голосе которого звучала такая страсть, что у нее по коже побежали мурашки. И не в силах выдержать этот обжигающий взгляд она опустила глаза.
При первых звуках любимого голоса у Маринки непроизвольно ручьем потекли слезы. Стиснув зубы и закрыв рот ладошкой, чтобы не зарыдать в голос, она быстро отползла от костра за толстую сосну и там дала волю слезам.
Вдруг она почувствовала, как ее шею что-то пощекотало. Рукой она нащупала конец длинного прута. Кто-то невидимый потянул прут в темноту. Незаметно удалившись от костра, в его неверном свете Маринка увидела лицо Гены. Он приложил палец к губам и, взяв ее за руку, отвел подальше за деревья.
— Геночка! — обливаясь слезами, зашептала она. — Они сегодня будут вместе. Я видела, как она забиралась в его палатку. Все кончено, Геночка. Ой, как мне плохо!
— Не будут, — уверенно произнес он. — Она ночует в палатке с Селезневой — ее рюкзак уже там. Я сам слышал, как она ему отказала. Отложили до августа. Но и в августе у него ничего не выйдет. Она не будет с ним никогда!
— Ой, Геночка! — обрадовалась Маринка. — Как же тебе это удалось? Ты, просто, волшебник.
— Удалось. Я злой волшебник — и чем дальше, тем злее. Живи спокойно, подруга, может, ты его еще и заполучишь. Хотя и тебя ему отдавать противно до ужаса.
— Башкатова! — донесся до них голос физрука. — Где ты? Отзовись! Не смей далеко заходить.
— Я здесь, Виктор Петрович! — крикнула Маринка. — Не беспокойтесь, мне надо. Я сейчас вернусь.
— Ну, я пошел, — прошептал Гена. — Смотри, никому, что ты меня видела. Меня здесь не было. Я сегодня за сторожа на складе. Там в случае чего подтвердят, что я всю ночь был на месте.
— Как же ты один... ночью? Не страшно?
— Самое страшное со мной уже случилось, — невесело отозвался он. — Теперь мне ничего не страшно. Пока.
И он скрылся в темноте. А повеселевшая Маринка вернулась к костру. Они просидели до половины третьего ночи, пока костер не сгорел дотла. Маринка убедилась, что Лена, действительно, пошла спать в палатку Насти, а к Диме напросился Оленин — в его в палатке поселились девчата. Но Оленин так и не пришел, и Дима ночевал один.
— Спим до восьми, — распорядился физрук. — Если кто проснется раньше, ведите себя потише — не будите остальных.
— Кто меня разбудит до восьми, — послышался из темноты голос Саши, — пусть сразу копает себе ямку. Чтобы времени потом не терять.
Если бы он промолчал, может, и спал бы лагерь до означенного часа. Но идея-то была подана — просто брошена на благодатную почву. И ровно в шесть утра голос Веньки, усиленный мегафоном, стянутым из палатки физрука, на весь лагерь пронзительно заорал:
— На-а-а зарядку! На зарядку, на зарядку станови-и-ись!
И бросив мегафон, Венька стрелой понесся прочь. Но где ему, коротконогому, было удрать от Оленя! Скоро-скоро весь лагерь с чувством глубокого удовлетворения услышал жалобные вопли Веньки, доносившиеся из прибрежных кустов. Изрыгая проклятия, физрук побрел их разнимать.
— Ну, рассказывай, — потребовал Дима у Лены по дороге домой. — Давай свою версию. Только правдивую.
— Он был в лагере. И предупредил меня: если я останусь с тобой, он такое устроит!
— Кто? Гнилой?!
— Не называй его так. Он был. Дима, честное слово, я сначала пошла в твою палатку, даже рюкзак туда занесла. И одеяло постелила.
— Я знаю. Сашка Оленин видел, как ты змейку открывала.
— Ну вот. Я забралась туда и закрыла змейку изнутри. Хотела посидеть, чтобы... привыкнуть. Там все было такое оранжевое. И вдруг я услышала его голос. Он велел мне не делать этого, иначе всем будет плохо.
— И ты испугалась? Нашла, кого бояться! Почему мне не сказала? Мы с Оленем его быстро отловили бы.
— И что бы вы сделали? Во-первых, он вас обоих положил бы одной левой. Во-вторых, ты же маме обещал с ним не драться. Дима, это очень серьезно! Раз дал слово, надо держать. И наконец — он бы всем испортил наш прощальный костер. Скажи, почему из-за нас другие должны страдать?
— Но ты его не видела? Может, тебе показалось?
— Не видела. Я сразу хотела выскочить из палатки, но змейку изнутри заело. Пока провозилась, его и след простыл. Только он там был — это точно.
— Да, там змейку надо чинить. Эх, зря я твоей маме слово дал. Теперь у меня руки связаны. А он этим пользуется.
— Дима, самое ужасное, что он все про нас знает. Даже про август. Да-да, не смотри на меня так. Он сам мне сказал: “Решила до августа отложить — отложи”. Представляешь, какой ужас!
Дима даже остановился, пораженный. Он долго молчал, пытаясь переварить услышанное. Наконец спросил:
— Откуда?
— Не знаю. Я говорила только маме. Мама ему этого сказать не могла. А ты — никому?
— Ну, что ты, Лена? Конечно, никому! Хотя, постой. Да, Оленин знает.
— Господи, зачем? Как ты мог проговориться? Знает Оленин — знает вся школа. Он же Ирочке, наверняка, все разболтал, а у нее, знаешь, какой язык!
— Так получилось. Он со мной поделился... про Ирку. Ну и я ему ляпнул. Черт меня дернул. Неужели он проболтался? Ну, я из него душу вытрясу!
— Чего уж теперь... трясти. Нет, я должна с Геной поговорить. Ну разве можно так себя вести? Неужели он не понимает, что только хуже делает?
— Все он понимает. Мне кажется, он задался целью нас разлучить. Только ничего у него не выйдет, да, Леночка?
— Конечно! Димочка, ты прости меня, что так вышло. Но я тебя очень люблю, очень!
— Ты тоже прости меня. За то, что я с тобой... так грубо. Но как мог Олень Гнилицкому проболтаться — не представляю? Даже, если он Ирке сказал, неужели она могла ему натрепаться? Она же его ненавидит — мне сам Олень говорил.
— Она и меня не любит. Могла просто, чтобы сделать гадость. И мне, и тебе, и Гене.
И тут их догнал Саша. Ничего не подозревая, он хлопнул Диму по плечу и предложил на День Победы собраться всем классом у него на даче. Мол, родители уезжают на праздники в столицу, квартиру ставят на сигнализацию, а за дачей надо приглядывать. Дача большая, двухэтажная — места всем хватит.
— Нет, я не пойду, — сразу отказалась Лена. — Там всего два дня, а потом такое начнется! Сплошные зачеты. Буду заниматься. Дима, ты, как хочешь, но не забывай, сколько мы наметили повторять каждый день. Вчерашний день уже прогуляли, значит, сегодня надо сделать вдвое больше. А если три дня пропустим, то вообще выбьемся из колеи. Наверстать будет очень трудно.
— Но вы можете и на даче заниматься, — возразил Саша.
— Да, там у тебя позанимаешься, как же!
— Нет, Санек, спасибо за приглашение, но мы пас, — поддержал ее Дима. — Извини, Леночка, мне надо с приятелем поговорить по душам. Мы отойдем ненадолго.
Когда Лена догнала основную группу ребят и их уже никто не мог подслушать, Дима рассказал Саше о Генином явлении и его угрозе.
— Ты кому натрепался о том разговоре... про наши с Леной планы на август? — резко спросил он. — Как ты мог? Я же с тобой, как с другом! А теперь Гнилой все знает — он Лене сам сказал. Он еще и в студенческий лагерь припрется — у него ума хватит.
— Клян-нусь ник-кому! — забожился Саша. От волнения он даже стал заикаться. — Ей богу, ни Ирке и никому другому − чтоб я сдох! Да что я, идиот?
— Тогда откуда он мог узнать? Только четыре человека в курсе — мы с ней, ее мать и ты.
— Представления не имею! Слушай, давай я ребят подговорю — отделаем его, как следует. Может, уймется?
— Бесполезно. Только хуже будет. Нет, он закусил удила — теперь его не остановишь. Даже не знаю, что делать.
— Да, он такой... упертый. Но насчет лагеря, думаю — это ты зря. Он же только что на работу устроился. Ему до отпуска пахать и пахать. Целых одиннадцать месяцев. Иначе прогул — теперь с этим строго. Я почему знаю — у меня там знакомый парень работает. Он про Генку спрашивал: чего, говорит, он у вас какой-то ушибленный. Ни с кем словом не перемолвится. Молча вкалывает и даже выпить не соглашается.
— Так откуда же он узнал? Если не ты, то откуда?
— Ума не приложу. Только, Димка, ей богу, не от меня. Чем хочешь могу поклясться. Пусть Ленка сама у него спросит — ей-то он, наверняка, скажет. Она же из него может веревки вить.
— Да не могу я видеть ее с ним рядом — меня всего перекашивает! Жаль, что дуэли не в моде, а то точно вызвал бы его. Пусть бы или он меня убил, или я его. Нам двоим нет места на земле. Ух, как я его ненавижу! — кто бы знал.
Так, мило беседуя, они незаметно дошагали до города. Когда Дима сообщил Лене о Сашиной невиновности, она только пожала плечами:
— Остается думать, что не сам Гена там был, а его дух. Кстати, он именно так и сказал — это не я, а моя душа. Мол, души все знают. Мое тело сейчас склад сторожит, а душа с тобой говорит. Представляешь? Но я у него все равно правду выпытаю — вот посмотришь.
— Лена, я не хочу, чтобы ты с ним разговаривала! — взмолился Дима. — Я не хочу, чтобы ты с ним даже рядом стояла. Я его на дух не переношу! За что нам с тобой такое наказание?
— Это мне наказание, Димочка. И я его заслужила. За то, что всю жизнь пользовалась его любовью, его заботой — с детских лет. А потом бросила... за ненадобностью.
— Ой, я не могу больше этого слышать! Давай сразу после выпускного подадим заявление в загс. Может, хоть тогда он уймется?
— Дима, какое заявление? Мне в июне только семнадцать исполнится. Кто у меня его примет?
— А давай... как Шурка с Шурочкой. Последуем их примеру. Тогда точно зарегистрируют.
— Дима! Мы же договорились.
— Ну давай я фиктивную справку сделаю. Мне тетка какую хочешь напишет. А потом можно будет сказать... что не получилось.
— Это та, которая Саше с Ирой помогла? Нет, спасибо, не надо. Никаких фиктивных справок. Давай отложим все эти разговоры до лучших времен. Поступим в институт, тогда решим.
— Хочу вас обрадовать, — сказала им Ольга, когда, переодевшись, они зашли на кухню перекусить. — Золотые и серебряные медали сдавать вступительный экзамен у нас не будут. Кафедра решила ограничиться собеседованием. Правда, в какой форме оно будет проводиться, пока не знаю. Но, конечно, это не экзамен. Так что, Елена, получай медаль и можешь считать себя студенткой.
А тебе, Дима, надо готовиться к тяжелому испытанию. Кстати, как у тебя с русским языком? Русисты намерены в этом году закручивать гайки — им до смерти надоела ваша безграмотность. Сказали, что за десять ошибок будут ставить двойку.
— Возможно, — туманно ответил Дима.
— Что возможно? Все?
— М-м-м, как вам сказать, Ольга Дмитриевна? С русским языком у меня отношения... скажем так — непростые. Есть в чем совершенствоваться. Что, кстати, совсем неплохо. Ведь, если человеку не в чем совершенствоваться, значит, ему прямая дорога в рай. А я еще хочу пожить.
— Ты нам голову не морочай. Философ! Говори прямо: сделаешь десять ошибок на трех страницах или нет?
— Все зависит от обстоятельств. А обстоятельства зависят от меня. Просто, замкнутый круг. Но я человек способный. На многое.
— Значит, так, Дмитрий Сергеевич! — Лена строго посмотрела на него. — С сегодняшнего дня и до экзамена будешь писать под мою диктовку ежедневно по три страницы. Диктанты берем из сборника, которым пользуются на экзаменах в нашем институте — у меня он есть. Потом ты сам проверяешь написанное и находишь свои ошибки. Затем проверяю я. Иначе слишком велика вероятность, что ты на диктанте пролетишь. А в важном деле лучше не рисковать.
— Слушаю и повинуюсь, — покорно склонил голову Дима. — Чего еще желает, моя белая госпожа? Верный раб к ее услугам.
— Пусть верный раб отправляется домой — наверно, Наталья Николаевна уже волнуется. Позвонил бы ей, сказал, что мы вернулись.
Когда он ушел, Лена рассказала матери о происшествии в походе.
— Значит, если бы не Гена, у вас бы все произошло? — помолчав, спросила Ольга.
— Да, мамочка, — потупилась Лена. — Дима настаивал, и я согласилась. Но когда услышала Генину угрозу, поняла, что он устроит такой тарарам! Всем отравит отдых. И решила не рисковать.
— Как же Дима согласился с твоим решением?
— Сказала ему, что момент неподходящий. Он подумал... ну, сама понимаешь, что. Но не поверил и очень обиделся. Но я не стала ему перед костром ничего объяснять, иначе он бы просто перевернул весь лагерь. А сегодня все рассказала. Откуда Гена узнал про август, не представляю. Хочу сама у него спросить. Как ты думаешь, стоит?
— Спросить, конечно, можешь. Только, полагаю, он не скажет. Подслушать он не мог?
— Подслушать? Знаешь, это мне в голову не пришло. Наверно, подслушал. Когда мы в Театральном саду с Димой обо всем договаривались. Там еще за скамейкой такие кусты росли — вполне мог в них спрятаться. Только... неужели Гена на такое способен?
— Думаю, он от отчаяния на способен на все.
— Мамочка, я хочу с ним поговорить. По-хорошему. Ну сколько это может продолжаться? Неужели нельзя остаться друзьями?
— Попробуй. Но сначала попытайся поставить себя на его место. Представь: ты с детства безумно любила кого-то, все для него делала, без него не мыслила своей жизни. И вот появляется другая и уводит его. Как бы ты себя повела?
— Изревелась бы вся.
— И все?
— А что еще можно сделать? Что бы я ни предприняла, он ведь меня все равно не полюбил бы.
— Да, пожалуй, я выбрала неудачное сравнение. Вы с Геной разные люди. Ты не умеешь ненавидеть — я тебя этому не научила. Думала, можно воспитать одной любовью. Ну, что ж, поговори с ним, попробуй. Хоть выяснишь, что он намерен делать дальше. Может, проговорится.
С трудом преодолевая себя, Лена пошла на пятый этаж. Ноги никак не хотели туда идти — приходилось прилагать усилия, чтобы их переставлять со ступеньки на ступеньку. На ее звонок дверь открыли близнецы. Увидев Лену, они запрыгали от радости и заорали:
— Гена, Гена, это Лена! Лена пришла! Она пришла, пришла!
— Пошли вон! — погнал их Гена. Он встал на пороге, преградив ей дорогу. — Зачем явилась?
— Может, ты меня впустишь? — Лена с трудом сдерживала желание повернуться и уйти. — Или сам выйдешь? Так и будем разговаривать через порог?
— Пока ты путаешься с этим подонком, мне не о чем с тобой говорить.
— Гена, он не подонок и я с ним не путаюсь. За что ты меня оскорбляешь? Что я сделала тебе плохого? Мы ведь всю жизнь были, как брат и сестра. Разве мы не можем остаться друзьями?
— Что ты мне сделала? И ты еще спрашиваешь! Ты отняла у меня желание жить — вот, что ты сделала. Я уже умер — перед тобой только оболочка. У нее нет будущего.
— Гена, зачем ты так? Нельзя жить одним человеком! У тебя есть мама, братья, друзья. Ну не могу я насильно тебя полюбить, пойми.
— Не можешь — убирайся! Между нами может быть или любовь, или наоборот. Третьего не дано.
— Хорошо, сейчас уйду. Только скажи: зачем ты приходил на прощальный костер? Зачем ты за мной следишь?
— Не понял. Какой костер?
— Не притворяйся! Ты был там. Откуда ты знаешь про август? Про наши с Димой планы?
Лицо Гены напряглось, и Лена поняла, что совершила ошибку, сказав это. Такая лютая ненависть полыхнула в его взгляде, что она даже поежилась. И вместе с тем почувствовала, что попала в точку. Он, действительно, знал.
— Не понимаю, о чем ты, — сквозь зубы процедил он. — Ни на каком костре я не был и ни о каких ваших гнусных планах ничего не знаю. И знать не хочу. Повторяю: пока ты с ним, не подходи ко мне. Забудь сюда дорогу!
И он захлопнул дверь.
Ольга молча выслушала плачущую дочь. Она поняла главное: предчувствие, преследовавшее ее с их ранних лет, не обмануло. Нельзя было позволять детской любви мальчика разрастись до таких размеров. Гена принадлежал к породе собственников и с малых лет привык считать Лену своей собственностью − тем более, что никто ему не мешал так считать. И когда на его собственность посягнули, он восстал.
Нет, надо, надо было им с дочкой поменять квартиру, перебраться куда-нибудь подальше, чтобы в зародыше пресечь его чувство. А она, Ольга, отмахнулась, не захотела лишних хлопот − и вот теперь пожинает плоды собственной беспечности.
Что же теперь делать? Менять квартиру бессмысленно — он их везде найдет. Но что он может предпринять? Рукоприкладства Гена больше не допустит — в этом она была уверена. Раз он дал слово, то будет его держать. Гена к этому приучен с детства — со времен его дружбы с Отаром, на которого мальчик молился. Устроить какую-нибудь провокацию? Да, на это он способен.
Похоже, Гена уже что-то замыслил. Но что? Она терялась в догадках и не находила ответа.
— Ведите себя с Геной нейтрально! — предупредила она ребят. — Никаких перебранок больше не допускайте. Ты, Лена, обязательно здоровайся при встрече. Пусть не отвечает — все равно здоровайся. И будьте очень осторожны! Если что подозрительное заметите, сразу говорите мне.
Но последующие дни и даже недели ничего нового не принесли. Гена рано утром уходил на работу и поздно вечером приходил, поэтому они с Леной за месяц всего пару раз столкнулись на лестнице. Лена вежливо поздоровалась, а он, не отвечая, пронесся мимо на свой этаж. И они постепенно успокоились.