31 Авг 2013
Напиши мне жизнь
1.
В дверь позвонили.
Шура, задремавшая у телевизора, нехотя встала, сладко, до хруста, потянулась и вышла в прихожую. Посмотрела в глазок: на площадке нетерпеливо переминалась с ноги на ногу какая-то немолодая тетка.
– Виктория, откройте, пожалуйста. Мне так нужна ваша помощь! Пожалуйста, – последнее прозвучало как мольба.
Шура впустила тетку в квартиру. Бледная, худая, с изможденным лицом, в нелепом, мешком висящем на ней балахоне, она, молитвенно сложив руки, заговорила торопливо, сбивчиво, боясь, что ее недослушают:
– Умоляю, спасите моего сына… Спасите Левушку! Я не знаю, к кому еще… Я везде уже была… Мой мальчик… он может умереть. Спасите его... – и неловко опустилась на колени.
– Зачем вы?.. Ну что вы, ей-богу… Встаньте, прошу вас, – растерялась от неожиданности Шура.
Та, не вставая, сквозь слезы, бормотала: «Помогите, пожалуйста, помогите… Я не могу его потерять…»
Шура кое-как подняла женщину и усадила ее на пуф в коридоре. Потом сбегала на кухню за водой. Незваная гостья пила ее жадно, всхлипывая и дробно стуча зубами о стакан. «Похоже, одной водой здесь не обойтись», – подумала Шура и повела плачущую женщину на кухню. Гостья прихрамывала. Усадила ее на угловой диванчик, плеснула из бутылки в тот же стакан немного коньяка и подала.
– Выпейте, вам надо успокоиться. Пейте же, – заставила она проглотить янтарную жидкость.
Женщина послушно выпила. Поперхнулась. Закашлялась.
Шура поставила чайник, достала из холодильника блюдце с нарезанной колбасой и сыром. Потом отрезала от пирога, лежавшего под салфеткой на столе у плиты, несколько кусков.
– Угощайтесь. Пирог свежий, сегодня утром испекла.
Села напротив. Лицо женщины было уже не таким бледным, щеки чуть порозовели. Кажется, она немного успокоилась, дышала ровнее, и только руки, неловко комкавшие платок, да тоска, застывшая в заплаканных глазах, выдавали волнение.
– Вам лучше?
В ответ легкий кивок.
– Меня зовут Александра Копейкина, можно просто Шура, – решила не церемониться с отчеством Саша. – Виктория Штерн – мой псевдоним. А вас как зовут?
– Я Настя. Настя Сорокина.
Только тут Шура разглядела, что Настя вовсе не пожилая тетка, как показалось вначале, а молодая еще женщина, ее ровесница, ну, может, чуть постарше.
– Ну вот и познакомились. Теперь, Настя, расскажите, что у вас случилось. А еще – о какой помощи вы просите.
Настины глаза снова набухли слезами, покраснели, но она быстро взяла себя в руки, высморкалась и сказала почти спокойно:
– Шура, напишите моему сыну… жизнь.
2.
Про автора со звучным псевдонимом Виктория Штерн с некоторых пор шла молва. Пошептывали: мол, о чем не напишет Виктория, всё сбывается. В пример приводили ее рассказ «Бегство из Эдема», в котором девушка Вероника – точный портрет одноклассницы Копейкиной Лены Васильевой – мечтала выйти замуж за иностранца и жить в раю, как у бога за пазухой.
Так и вышло. Иностранцем оказался египтянин Али, и потому жить пришлось в иностранном раю. Однако роль третьей, а не единственной и неповторимой, жены знойного красавца-араба была совсем не похожа на ту, о которой мечталось недалекой Веронике. Очень скоро даже она поняла: реальная жизнь и беззаботный отдых на Красном море по турпутевке – такие «две большие разницы», которые никак не желали умещаться в ее хорошенькой, но не отягощенной мыслями головке. Потому Вероника, родив мужу ребенка, то ли восьмого, то ли десятого в общем счету потомства от трех жен, через год с лишним с большим трудом сбежала из «рая» назад, в Россию, оставив малютку-сына его отцу.
Самое интересное, что, когда рассказ появился на литературном сайте, Лена Васильева со своим волооким бербером Саидом еще только-только познакомилась по Инету и не подозревала о своих будущих арабских приключениях. А Шура, словно провидица, уже заранее знала, во что такое знакомство выльется. Да и чем другим могла закончиться эта история, если Ленка не могла продумать своего будущего и на три шага вперед, была ленива, к языкам неспособна, инфантильна, да к тому же блондинка. Причем во всех смыслах.
Васильева, когда ей по возвращении намекнули: «Сашка Копейкина про тебя что-то тако-о-о-е написала», это «что-то» прочитала и жутко обиделась.
– Зачем ты сочиняешь про меня всякие гадости? – возмущалась она при встрече. – Ты не представляешь, что мне пришлось там пережить. Жара, закрытая одежда, мини носить нельзя, шорты – тоже, мой ревнивый Отелло все топики выбросил. Ни ночных клубов, ни тусовок, – жаловалась Лена. – Забыла вкус текилы с мартини… Знаешь, какая тоска. Да еще как назло все говорят по-арабски. Ощущаешь себя полной дурой… А эти идиоты даже русского не понимают! И зачем ты про ребенка придумала? Что я, сумасшедшая, сразу рожать? Я для себя пожить хочу.
Это одна история. Прямо скажем, незатейливая. Она, конечно, не показательна, но ведь были и другие случаи.
В одном с Копейкиной доме жила некая Инга Олеговна, по специальности – соцработник. Весьма интересным персонажем оказалась эта милосердная дама. Как только она начинала ухаживать за кем-то из своих одиноких престарелых подопечных, так те быстрехонько отправлялись на пмж на другой свет, а земное жилье оставляли почему-то ей. Чудеса, да и только! И соседка та уже квартирами и двух дочерей обеспечила, и трех внуков, и у самой две – в разных районах. Так вот рассказ Александра назвала «Черная вдова» – уж больно повадки Инги Олеговны напоминали паучьи, как у каракурта со смертельным укусом. И заканчивался тот рассказ так: делишками черной вдовы заинтересовались компетентные органы – с подачи родственника одного из усопших. Клубок в итоге размотали, и все получили по заслугам.
И ведь точно. Повязали ту соседку. Оказалось, что действовала целая шайка, в которой кроме паучихи были еще доктор, медсестра, нотариус, риелтор. Один выписывал «нужные» лекарства. Другая заботливо ими пичкала болезных, ну, а нотариусу оставалось лишь подтверждать, что квартиры «в ясном уме и трезвом сознании» завещались кому-то из бригады добровольных эвтаназеров. А там и риелтор подключался – либо продать свалившееся манной небесной жилье, либо оформить на родственников членов шайки.
3.
Настя Сорокина хотела быть мамой всегда, кажется, с того самого момента, как помнила себя. Еще с детства, играя в дочки-матери и домики. Она купала и кутала кукол, пыталась кормить взаправдашней едой, расчесывала их синтетические волосы. Давала им красивые имена: Лара, Виолетта, Яна, но все вместе они были ее «любимые хромоножки», такие же, как она сама. Когда у Настиных «деток» болели ноги, девочка лечила их, приговаривая, как бабушка:
– Ничего, не ревите! Бог захочет, так и хромая со слепой станут невестами.
Родителей, погибших в автомобильной аварии, Настя не помнила совсем. Тогда она сама выжила чудом. О катастрофе напоминали шрамы на лбу и руках да то, что одна нога после полученной травмы стала короче другой. «Главное – жива осталась», – говорила бабушка, прижимая внучку к своему большому уютному телу и проводя пальцами по бледнеющим с годами шрамам. Она заменила Насте всю родню. И любила так же – за всех сразу. Бабулю свою Настя обожала. Именно она и вырастила сиротку, как, жалея, иногда называла внучку.
После школы Настя поступила в экономический техникум, успешно его окончила. Там же и работать осталась, в бухгалтерии. Так и жила: работа, дом, бабушка. А еще рисование, которым увлекалась с детства. Это был ее мир. Только ее. Здесь она давала волю фантазии, безудержной, безграничной. В своих рисунках она могла быть кем угодно: проказливым ребенком, доброй волшебницей, злой колдуньей, коварной ведьмой… И это кружило голову. Но почти во всех ее работах чувствовалась тонкая и романтичная душа. Обычная, человеческая, с банальными и понятными желаниями. Которой больше всего хочется любви и счастья.
Больших и шумных компаний Настя сторонилась. В ночные клубы и на всякие тусовки не ходила, стеснялась хромоты. Бабушка, к тому времени уже сильно болевшая, всё гнала ее из дома:
– Настен, ты бы сходила куда. Что ж ты дома да дома… Подле меня, старухи, счастья не найдешь.
На что Настя всегда отвечала:
– Бабуль, ну что ты говоришь. Ты – мое счастье. А если Бог захочет, так и хромая со слепой станут невестами. Ведь так?
– Так-то оно так, внученька, да нас у Бога столько, что, может, и не помнит он обо всех. Надо бы и самой немножко постараться. Под лежачий камень вода не бежит.
Так всё и спорили шутя: одна прочь гонит, к ровесникам, другая – не идет: мол, ей и тут хорошо.
Даже незадолго до смерти всё сокрушалась старушка:
– Эх, не сдержала я слова, что себе давала: дождаться твоей свадьбы, чтоб на том свете спокойной быть за тебя.
С этим переживанием, что покидает земную юдоль, не дожив до внучкиного счастья, и ушла бабуля – уснула с вечера и не проснулась.
С похоронами подсобили соседи, друзья-однокашники. Нет, денег собирать не пришлось, на смерть-то бабушка скопила, не оставила внучку в скорбный момент без средств. Другое дело, знать надо – как да что сделать, куда сходить, чтобы всё было правильно и по уму. Среди помогавших был и племянник соседей, приехавший в город искать работу. Крепкий такой, рукастый, как оказалось, даже непьющий. Чужой вроде человек, а так здорово поддержал Настю в трудные и хлопотные дни. Причем и говорил-то мало, но будто чувствовал, что нужно сделать и как. А Настя даже имени его в суете не спросила, не до того было.
Когда закончились поминки и почти все разошлись, соседка, перемыв посуду, шепнула племяннику, который помогал ей убирать со стола:
– Андрюша, побудь с Настей. Ты не смотри, что хроменькая она. Настена славная девушка. Вон как за бабушкой своей ухаживала. Не надо ей сейчас одной оставаться. Посиди, поговори с ней. А не то просто помолчи. Ей всё полегче будет. А я пойду, что-то сердце давит.
Так в Настиной жизни появился Андрей.
4.
Есть женщины, и не только в русских селеньях, которые заедают переживания чем-нибудь вкусненьким. Шура тоже к ним относилась и отличалась от прочих лишь тем, что и когда не нервничала, тоже любила поесть. Обычно, умяв с половину капустного пирога, или рыбного расстегая, или еще чего печеного, она с сожалением смотрела на пустую тарелку. «Может, еще кусочек? Ма-а-аленький», – уговаривала она себя. Однако, взглянув на рельефные волны, украшающие ее от подмышек до бедер, понимала: торг неуместен. Нет, не то чтобы собственные выпуклости ее очень раздражали. Они ее вообще не раздражали. Копейкина любила себя всю – от большущих, несоразмерных росту, ступней до огненной кудрявой макушки, о которую сломала уже с дюжину расчесок. И на любовь эту не могли повлиять ни наметившийся второй подбородок, ни румянец во всю пухлую щеку, ни целлюлит, ни веснушки, ни близорукость ярко-зеленых глаз с длиннющими рыжими ресницами…
Странно, но почему-то вся эта сияющая здоровьем полнокровная красота на фоне худеющих подруг смотрелась как вызов.
Кстати, подруг своих Шура любила, называла по-доброму доходяжками, а еще жертвенными овечками, которых принесли на алтарь диет, и всегда пыталась накормить чем-нибудь домашним, аппетитным и калорийным. Правда, почти всегда безуспешно. И как могли эти «кильки» отказываться от ее обалденно вкусного борща с пампушками, от блинчиков с мясом, от рыбных пирогов? Не-по-нят-но. Одна Даша Ковалева, не склонная к полноте по своей всегдашней «селедочной» конституции, не могла удержаться от Сашкиных вкусностей – так велик был соблазн и аппетитна стряпня. Именно ей, подруге еще со школьных лет Даше Ковалевой, Шура прямо как добрый аист «подарила» ребенка.
Дело было так. Даша, выйдя замуж, никак не могла забеременеть. Перепробовали они с мужем, кажется, всё: и акупунктуру, и массажи, и ЭКО, а желанная беременность так и не наступала. Шура, которой давно уже хотелось стать крестной их будущего малыша, переживавшая за свою подругу, как за родного человека, написала рассказ – «Двойное счастье». В нем одна бездетная семья, которой не помогло даже оплодотворение в пробирке, в итоге усыновила малыша. Кроха, отстававший в развитии, с кучей болезней, в пять месяцев едва державший голову, у них через полгода уже начал ходить, сказал первые слова – и это было подобно чуду. Но настоящее чудо случилось через год, когда у приемной мамы наступила беременность, на которую уже и не надеялись, и у мальчика появился братик. Старшего сына любящие родители, конечно же, обратно в детдом, не «сдали», как делают некоторые пары, когда рождается собственный малыш. Этот ребенок принес их семье счастье.
Даша со своим мужем тоже взяли ребенка из Дома малютки. Не только потому, что прочитали Шурин рассказ. Решили, раз не дает им Бог своих детей, значит надо чужому стать родными. Выходили его, слабенького, с аллергией на всё, кажется, даже на саму жизнь. Радовались первым шагам Антошки, первым словам, заливистому смеху. И столько счастья было в их глазах, когда они смотрели на своего сынишку, играли с ним. Когда Антону было почти два года, Даша вдруг заболела: ее тошнило непонятно от чего, она падала в обмороки, ей хотелось все время спать. Ну конечно же, произошло то самое – долгожданное и такое неожиданное. Шура ошиблась в своем «предсказании» только в одном: УЗИ показало двойню – мальчика и девочку. Дашин муж, узнав о грядущем пополнении, спешно занялся ремонтом загородного дома, что достался в наследство от покойной бабушки. Такой большой семье становилось уже тесновато в их двушке. Да и воздух соснового бора, где располагался дачный поселок, был для детишек самое то!
5.
Андрей стал частью Настиной жизни незаметно, словно бы невзначай, но вошел в нее так прочно, что она не могла теперь представить, как жила без него раньше. Первое время знакомства он просто заходил вечерами, сидел с ней, иногда молча, иногда рассказывал, какая за окном погода, как прошел его день, как заплутал он в метро, как много в городе машин и людей... Она, поначалу безучастная, вся еще погруженная в свою боль от утраты единственного родного человека, смотрела на него удивленно. Она словно не понимала, что делает в ее квартире этот человек – большой, сильный, энергичный. В нем было столько жажды жизни, что это выглядело как-то даже неловко там, где совсем недавно смерть приняла очередную дань.
Однако очень скоро Настю перестали удивлять ставшие почти ежевечерними визиты Андрея. Она даже стала ждать их. Готовиться. Теперь она и сама говорила с ним. Рассказывала о бабушке. О себе. Слушала его. Привыкала к его голосу. Внешности. Запаху. Смеху. Настя даже решилась показать ему папку со своими рисунками, которые сказали о ней больше слов.
Так продолжалось, наверное, с месяц. Но когда однажды Андрей не пришел, а потом его не было еще день, Настя страшно испугалась. Испугалась снова остаться одна. Поняла, что успела к нему привязаться. Как привязывается к человеку повидавшая много обид собака, с которой вдруг ласково поговорили, потрепали за ухом, покормили, пустили переночевать в тепло.
И только тут она вдруг осознала, что не просто привязалась к Андрею, который был к ней так добр, который поддержал ее в тяжелую минуту. Настя поняла, что он ей нужен. Что ей без него не хватает воздуха. Света. Что она нуждается в нем так, как не нуждалась до того дня ни в одном мужчине. И тут на нее снизошло еще одно озарение: если он больше не приходит, целых два дня не приходит, значит, она-то ему не нужна. Значит, он просто по-человечески пожалел ее. А для жизни ему нужна другая, а не она, хромоножка.
Переборов гордость, решила зайти к соседке и увидеться с Андреем. Посмотреть ему в глаза, в которых, Настя была уверена, она всё прочтет: нужна или нет. Когда она, взволнованная, позвонила в дверь и ей открыла тетя Андрея со словами: «А Андрюши нет, он поехал к родителям помочь с картошкой», Настя, неожиданно для себя самой вдруг расплакалась.
– Батюшки, да ты никак влюбилась, Настена? – заулыбалась соседка. – Да и не ты одна, похоже. Я-то думаю, что это Андрюшка зачастил к тебе: то «свет починить надо», то «шкаф переставить»… Не плачь, глупенькая! Завтра вернется любимый твой. Тоже, поди, исскучался весь.
6.
Когда у знакомых Шуры, живущих в подмосковном поселке, пропал их 10-летний сын Никита, послушный, спокойный, неконфликтный мальчик, они не знали, что думать и где его искать. Ходили и к бабкам и к экстрасенсам, на ноги подняли всех кого можно было. Волонтеры, среди которых была и Саша, сбились с ног, но пацана нигде не было, хотя сообщений, что его видели то в одном месте, то в другом, было много. Прошло больше полугода, а пропавший так и не находился. Надежд на то, что он отыщется, оставалось всё меньше, и только мама его верила, что сын жив. Шура звонила знакомым, интересовалась, нет ли новостей о Никите, поддерживала как могла. Размещала на сайтах о «потеряшках» фото мальчика с его приметами.
Под впечатлением от этой истории Шура написала рассказ «Мама, забери меня домой». Описала его главного героя Ивана как обычного мальчишку – шустрого, любознательного, общительного. А прототип Вани и в самом деле был таким. Даже завел свою страничку в «Одноклашках», где френдился с ровесниками и друзьями постарше. Вот одному из них он и написал перед побегом: скоро, мол, приеду в Москву. Шура почему-то с самого начала была уверена, что Никиту никто не похищал, он сам сбежал из дома, и ссора с отцом по какому-то пустяку была лишь поводом.
Чем мог заниматься подросток в чужом городе – без денег, без родных? Понятно, что беспризорничал с такими же, как сам, любителями приключений. Ребята постарше научили воровать, заставили побираться. Жил в коллекторе. Очень скоро вольная жизнь, так нравившаяся поначалу, надоела. Захотелось вернуться домой, к родителям, к школьным друзьям. Но не тут-то было. Попав в компанию бездомных подростков, вырваться оттуда сразу не смог. Несколько раз пробовал бежать, но его всегда ловили, возвращали и сильно избивали. Лишь через восемь месяцев после побега из дома ему чудом удался еще один побег – теперь уже домой.
В жизни всё произошло почти в точности, как описала Шура в своем рассказе. Примерно через год после пропажи Никита, худой, вшивый, грязный, пугливо озирающийся по сторонам, вернулся домой. Лежал в больнице, где с ним работал психолог. Долго не хотел выходить на улицу, засыпал, держа маму за руку, и никак не мог наесться ее пирожками.
У подруг Шуры, бывших в курсе всех этих происшествий, которые после первого-второго подсмеивались над ее «даром предвидения», с каждой новой историей скепсиса убавлялось. Они начинали всерьез верить в ее способности. Одна просила о скором и непременно счастливом замужестве. Другая, давно желавшая занять кресло замдиректора в фирме, где работала, просила ускорить назначение. Третья… а третья советовала: «Шурка, да не слушай ты этих мечтательниц. Просят всякую ерунду. Раз уж есть у тебя такой талант предвидеть, что будет, напиши лучше для себя. Что встретила твоя героиня, то есть ты, хорошего мужика. Доброго, работящего, который полюбил ее. Замуж за себя взял. Что родились у них дети: два рыжих мальчика. Что в свободное время пишет романы… А, каково?»
А Шура знай себе посмеивалась:
– Девчонки, ну что вы глупости говорите! Ну какой дар предвидения? То, о чем я пишу, ясно как божий день. Здесь работает всего лишь логика. Ну и интуиция, конечно. Но и она основана опять же на логике, ну и немножко на знании психологии. Так что писать «для себя» сказочную судьбу я точно не стану. Будет как будет. И точка!
7.
– Когда мы с Андреем решили расписаться, я была уже беременна, – рассказывала Настя. – Не представляете, Шура, какое это было счастье. Я радовалась даже токсикозу. У меня будет ребенок! Нет, не у меня, у нас будет ребенок! Готова была прыгать, скакать от радости как девчонка. И, если бы не моя нога, наверное, и скакала бы и прыгала.
Мы с Андреем строили планы: как назовем сына, как будем жить втроем. Как станем на лето вывозить нашего малыша к родным Андрея. Там река, лес, места – красивейшие. Андрей показывал мне фотографии.
Планы, планы, планы… – сказала Настя и вдруг замолчала.
Потом заговорила снова.
– Когда Андрей собрался к родителям, договориться о дне свадьбы, я не поехала провожать его на вокзал. Мне немного нездоровилось, и Андрюша сам настоял, чтобы я осталась дома. Вот до сих пор не понимаю, почему мое сердце ничего мне не подсказало, почему не екнуло, когда он уезжал. Почему оно не остановило его? Понимаете, я ничего не почувствовала, ни-че-го. Хотя нет, почувствовала. Уже когда, судя по времени, Андрей должен был сесть в поезд, я почувствовала, как впервые толкнулся у меня внутри наш сын. Это было так чудесно, так необычно для меня, что я, счастливая, тут же набрала его номер, но он почему-то не отвечал. «Наверное, проверяют билеты, выдают белье, шумно в поезде», – успокоила я сама себя.
Потом еще раз набрала. И тут мне ответили. Но не Андрей. Человек представился лейтенантом милиции, спросил, кто я Андрею, и сказал, что его сбила машина, когда он переходил дорогу. Насмерть.
Шура заварила свежего чая. Налила в чашку, пододвинула Насте. Та отхлебнула, кажется, не ощущая, что пьет, уйдя в свои воспоминания так глубоко, что реальность воспринималась ею вскользь, по касательной.
– Я тогда долго лежала в больнице. Врачи боролись и за мою жизнь и за Левушкину. Выжили мы оба. Но без последствий не обошлось. Левушка родился с патологией в сердце. Видимо, гибель отца предчувствовало не мое сердце, а его.
Сейчас сыну восемь. Но сколько ему осталось жить, если не сделать операцию, – никто не берется сказать точно. А делать ее не на что. Даже если я продам квартиру и пойду жить на улицу, этих денег все равно не хватит.
Шура, я знаю, я слышала от знакомых, что сбывается всё, о чем вы пишете. Пожалуйста, напишите моему мальчику жизнь. Напишите, что он выздоровеет и обязательно поедет в Диснейленд. Он так об этом мечтает! Ладно, пусть не будет Диснейленда. Пусть он просто живет…
Шура, ошарашенная, взволнованная не меньше Насти, молчала, не зная, что сказать женщине, которая ищет надежду на спасение там, где ее нет и быть не может. Как же отчаянно ей хочется верить в чудо, в то, что написанное по мановению волшебной палочки может сбыться.
Она не стала разубеждать Настю, что все эти разговоры о каком-то якобы присущем ей даре ерунда. Нет, она пообещала сделать всё, что в ее силах, и проводила ее. Когда Настя ушла, Шура стала мерить шагами комнату и лихорадочно думать, думать, что можно сделать для этой женщины и ее сына. «Так, так, думай, думай, Сашка! Ведь должен же быть выход. Прежде всего надо разместить везде, где можно, информацию о Левушке. В Интернете, в газетах, на телевидении. Открыть счет на имя его мамы. Уверена, люди откликнутся, помогут».
Шура, перестав метаться по комнате, наконец села на диван и постаралась успокоиться. Заставила себя сосредоточиться на ускользающей от нее мысли, которая, она чувствовала это, была очень важна, в которой было нужное и единственно возможное решение.
Она стукнула себя по лбу:
– Ну вот же оно – решение! Точно! Как же я сразу не сообразила? Севка Михайлов. Ведь он же детский кардиохирург. И уже не один год работает в какой-то немецкой клинике. Точно! Севка!
8.
– Лева, Левушка, держись крепче, сынок! – кричала Настя сыну, который катался то на одном аттракционе, то на другом. Его глаза горели, щеки разрумянились от восторга и возбуждения. Мальчишке всё хотелось осмотреть, потрогать, залезть на башенки, прокатиться на кораблике, побывать в пещере, поздороваться с Микки Маусом. Настя с Шурой еле поспевали за Левой. Наконец, совсем измучив маму и тетю Шуру гулянием бегом по парку, он согласился немного отдохнуть и перекусить.
– Шура, если бы ты знала, как я тебе благодарна, – сказала Настя.
Они подружились еще год назад, когда всем миром спасали Левку.
– Если бы не ты, Шура, Левушки бы уже не было. А без него и моя жизнь ничего бы не стоила. Так что ты спасла жизнь нам обоим.
Шура хотела что-то возразить, но Настя не дала этого сделать.
– Ты думаешь, я не понимала, что пришла к тебе тогда с идеей фикс, с последней надеждой. Практически в чудо. Я готова была поверить во что угодно, лишь бы это помогло Леве. И это ты спасла нас. Стала действовать сама и заставила меня действовать, а не ждать обреченно смерти. Я ожила рядом с тобой. Ты дала мне надежду и сил. Ты, волшебные руки Всеволода Иваныча, сестричек, нянь – все вместе вы сотворили чудо. И я буду благодарна вам всю жизнь, пока сама живу, я буду помнить. Это ты написала нам жизнь. Спасибо тебе, Шура!
Знаешь, я даже рисовать начала снова.
Шура молча смотрела на улыбающуюся Настю, на ее неугомонного Левку и вспоминала, как торопилась год назад написать для них вот эту жизнь – когда мальчик здоров, а его мама счастлива, оттого что он с ней. Как боялась Шура тогда не успеть. Ведь, когда Сева прооперировал ребенка, даже он не мог гарантировать непременного положительного результата. Не зря обронил по телефону: «Всё, что зависело от меня, я сделал. Остальное… уже не в моей власти».
В критическую ночь, когда был неясен еще исход, когда Левина жизнь балансировала между «есть» и «было» подобно сумасшедшему канатоходцу, идущему по тросу над пропастью без страховки, Настя молилась, сидя в коридоре немецкой клиники. Неумело, как знала. А Шура, в те же долгие часы ожидания, в своей квартире в Москве, разыскав полузабытую шариковую ручку и блокнот, писала, с силой надавливая на бумагу, раздирая ее, оставляя на ней длинные рваные раны: «Лева выживет. Левка обязательно будет жить. Долго и счастливо. Вырастет, женится, нарожает детей… Будет ездить отдыхать в Турцию. Или в Египет… Отпустит бороду. Или усы. Живот отрастит…
Левка, прошу тебя, живи! Живи же! Живи!..»
«Помогла операция», – была уверена Настя, когда всё страшное осталось позади.
«Не только она», – знала Шура.
 Рассказы /
 548 /
 Альфия
|
| Всего комментариев: 0 | |
[Юрий Терещенко]
То,