Главная таваиф не заставила себя ждать и после приветствий открыла лицо. Она была по-прежнему красива. Красива так же, как в тот день, когда впервые осмелилась придти к моему порогу. Я понял, что она вышла замуж - ладони ее были расписаны хной. Я ни о чем не спрашивал, потому что не знал о чем спрашивать. Мохана села передо мной на пятки и сказала: 

- Мне нужно поговорить с вами о моей внучке, о Гури.     

Так как я не ответил, она продолжала: 

- Вы ведь знаете, что падишах приказал утопить тех таваиф, кого не возьмут замуж. Сегодня их заперли в подвале дворца, а завтра казнят. Гури среди них. 

- Но она сказала, что вместе с мужем уезжает из города. 

- Моя внучка солгала вам. Она не вышла замуж, – Мохана вдруг расплакалась и мгновенно превратилась из величественной красавицы в старуху с насурьмленными бровями. – Я все прокляла из-за этой глупой девчонки! Она ничего не хотела слышать!.. Она отвергла всех поклонников. Она не захотела принимать у меня Дом Счастья, а ведь тогда ей не понадобилось бы продаваться, как пришлось делать мне в ее возрасте!.. После приказа Аламгира нашлись мужчины, пожелавшие взять ее в жены, но она всем отказала. Она думает только о вас. Шайтан помутил ее разум. Я и ее мать поседели раньше времени. 

Если она ждала ответа, то не дождалась его. Я молчал, уронив калам на колени. Чернила пачкали мою одежду. 

- Она так талантлива, - продолжала Мохана. – Я не сразу разглядела ее, это моя вина. Гури слаба телесно, как и моя бедная дочь, но дух ее тверже алмаза! Чтобы выступать на муджаратах, она придумала новый танец. «Катха кахе со катхак!» - тот, кто рассказывает историю! И это было великолепно! Она создала новое направление в нашем искусстве! А ее газели? Никогда не слышала ничего подобного! Кажется, само сердце поет их! Мне не хочется жить, хафиз, едва я представлю, что завтра ее свяжут, как барашка, и принесут в жертву жестокости нашего правителя… Наверное, я прошу слишком много, но вы в ответе за ее жизнь! Вы спасли ее при рождении, вы дали ей имя, вы смутили ее сердце!.. Прошу, сходите во дворец. Наваб сообщил, что Великий могол тайно приехал в наш город, чтобы присутствовать при казнях. Вы можете уговорить падишаха смягчиться! Сделайте это, молю вас! Заклинаю кровью вашей  покойной жены!.. Святой кровью Басиме!.. 

- Оставь этот дом, - сказал я. Сказал тихо, и Мохана не расслышала. Мне пришлось повторить. Сводница вздрогнула, как от удара, потом поникла, и, тяжело поднявшись, вышла. На улице еще какое-то время раздавались ее шаркающие шаги. 

Было около полуночи. Я достал праздничный шервани[23] из белого шелка, оделся и зажег фитилек в переносном светильнике. 

- Куда это вы направились? – послышался голос Хадиджы. – Что это вы задумали?! 

Я захлопнул дверь прежде, чем она успела добежать до порога, и поднял светильник повыше, освещая дорогу. 

Дворцовая стража проводила меня удивленными взглядами, когда я сказал, что хочу поговорить с падишахом. Великий Могол еще не спал. Ему доложили обо мне, и он разрешил войти. 

Он встретил меня благосклонно и предложил сесть. Расспросил о здоровье, поинтересовался моим мнением об умении нового казначея. Потом спросил причину, по которой я побеспокоил его. 

- Я хочу жениться, падишах, - сказал я. 

Удивлению Аламгира не было предела. Он засмеялся, и это был хороший знак. 

- Ты позабавил меня, хафиз, - сказал он. – Ради этого ты преодолел в столь поздний час половину города и нарушил мой отдых? Но я доволен, что ты решил забыть свое горе. Мой отец потерял разум, когда умерла его любимая жена. Он перестал интересоваться жизнью, и потерял все – власть, богатство, и умер в тюрьме. Нашему государству нужны верные и достойные люди. Я буду молить Аллаха, чтобы ты успел оставить наследников. 

Он пытливо посмотрел мне в лицо: 

- Кто она? Ты пришел ко мне, значит, опасаешься, что родные не дадут разрешения на брак. Говори, я помогу. Назови ее имя, и женщина станет твоей.  

Я вздохнул и сказал: 

- Хочу взять одну из таваиф, которые заперты в подвале дворца. Из тех, кого поведут завтра на казнь. 

Аламгир перестал улыбаться и отставил в сторону пиалу. Некоторое время он молчал, то сжимая, то поглаживая кисточку подушки, лежавшей под его локтем. 

- Значит, и мудрость пала в прах перед пустой красотой… - сказал он. - Я думал, тебе уже ничто не страшно в этом мире. 

- На все воля Аллаха, - ответил я. 

- Как ты можешь просить таваиф? Разве мало достойных девушек? Я найду тебе хорошую жену, которая будет жить по законам ислама. 

- Век живи, повелитель, но мне нужна только она. 

- Шайтан не дремлет, - произнес Аламгир, и я понял, что навсегда теряю его расположение. – Я приказал бы казнить тебя, хафиз, чтобы тем самым спасти от харама, но не сделаю этого. Твои прежние заслуги связывают меня. Хорошо. Иди и забирай ее. Но помни, что теперь ты лишен всех милостей и больше ни о чем не смеешь меня просить. 

Я поклонился падишаху, поблагодарил и ушел. Когда за мной закрывали двери, Аламгир громко, так чтобы я услышал, велел нукерам[24] никогда больше не впускать меня во дворец. 

В подвал, где держали таваиф, меня пропустили без препятствий. Подняв светильник повыше, я увидел обреченных. Их было много – около сотни. В ночь перед казнью им не дали ни еды, ни питья – Аламгир считал, что не стоит тратиться на тех, кого завтра не будет в живых. Ожидая рассвета, женщины расстелили на полу юбки - и сидели, и полулежали на них. Некоторые плакали, некоторые молились, но все – как одна – вздрогнули, когда скрипнула подвальная дверь, и повернулись к выходу. Глаза их – жадные, печальные, заплаканные, злые, сияли в полумраке, как звезды над Лакшманпуром. Я положил ладонь на деревянную решетку, разделявшую меня и пленниц, и позвал Гури по имени. Почему-то я боялся, что не узнаю ее. Таваиф взволнованно зашептались, а я нашел, наконец, свою танцовщицу. Она медленно поднялась мне навстречу. 

Никогда еще мы не находились столь близко друг от друга. Я просунул руку сквозь прутья и впервые прикоснулся к ней. Погладил ее волосы, не убранные в косу. 

- Почему ты солгала мне? Почему сказала, что вышла замуж? – спросил я. Гури устало улыбнулась и не ответила на вопрос. Она сказала: 

- Доброй ночи, хафиз. 

- Аллах подарил нам добрую ночь, - сказал я, стараясь держаться спокойно, но это плохо получалось. – Я пришел за тобой, потому что хочу жениться на тебе. Аламгир дал свое согласие. 

Губы ее приоткрылись, а между бровями пролегла морщинка: 

- Вы хотите меня в жены? 

- Да, - ответил я. 

Один из нукеров отомкнул замок, кивком предлагая Гури выйти. Она двигалась словно во сне, и я, не утерпев, шагнул за решетку, взял ее за плечо, и потянул наружу. 

Она вдруг заплакала. Тихо, лишь слезы катились и катились по щекам. Я чувствовал это, потому что она прижалась лицом к моей руке. 

- Благодарю вас, хафиз, - ответила она, наконец. – Аллах видит, я мечтала об этих словах едва ли не со дня нашей встречи. Как вы узнали, что я здесь?.. 

- Мохана приходила и умоляла спасти тебя. Ты знаешь свою бабку – кто может отказать ей? Пойдем, нам надо успеть до рассвета. 

Но Гури медлила. Она повела плечом, освобождаясь от меня, и замерла. Бледность все больше и больше заливала ее лицо. Пожалуй, она никогда не была так красива. Потом она опустилась передо мной на колени и поцеловала край одежд: 

- Благословите свою рабыню, хафиз. Благодаря вам, я умру счастливой. 

- Ты не умрешь, - возразил я. – Великий Могол отпускает тебя. 

- А их?.. – она приподнялась и указала в сторону решетки, из-за которой на нас смотрели блестящие глаза. Мне вновь припомнилась черная ночь месяца нар. – Их он тоже помилует?.. 

- Нет, - сказал я через силу. – Тебя одну. 

Гури покачала головой: 

- Я не могу, хафиз. Простите меня. Как я оставлю подруг? Будет ли это справедливым? Помните ваши слова, однажды там, в саду?.. Вы сказали, чтобы жить по закону Аллаха, слова и дела должны исходить из сердца. Все остальное – харам. Пойти с вами, спастись – это харам. Хотя мне и хочется этого больше всего на свете, мое сердце подсказывает, что я должна остаться здесь. 

- Ты поступаешь неразумно, - только и мог произнести я. 

- Неразумно? – она горько усмехнулась. – Я поступила бы неразумно, если бы пошла с вами и стала вашей женой… А еще – обузой для вас, грузом на совести. Вы – уважаемый человек, ведете праведную жизнь. А кто я? Таваиф, танцовщица без роду и племени, женщина для муджарата… 

- Не беспокойся, брак будет только для вида, - сказал я тише, чтобы никто нас не услышал. - Ты будешь свободна, и продолжишь жить так, как тебе нравится. 

Она сухо рассмеялась: 

- Неужели вы ничего не понимаете, хафиз? Зачем мне такая свобода? Верните меня туда, – она прислонилась к решетке. – Пусть свершится воля Аллаха. 

Я мочал, пока нукер снова отомкнул замок. Молчал, пока Гури, пригнувшись, скользнула к своим подругам в душную темноту. Она поклонилась и сказала чинно, будто стояла в саду, под сливами: 

- Простите. Я не приму вашей жертвы. Вы до сих пор живете памятью покойной жены, а я не смогу делить вас даже с воспоминанием. 

Несколько таваиф подползли поближе и шепотом стали предлагать в жены себя. 

[23] Шервани – мужской сюртук, застегивающийся до воротника, длиной ниже колена.

[24] Нукеры – воины из личной стражи падишаха.