Главная таваиф не
заставила себя ждать и после приветствий открыла лицо. Она была по-прежнему
красива. Красива так же, как в тот день, когда впервые осмелилась придти к
моему порогу. Я понял, что она вышла замуж - ладони ее были расписаны хной. Я
ни о чем не спрашивал, потому что не знал о чем спрашивать. Мохана села передо
мной на пятки и сказала:
- Мне нужно поговорить с
вами о моей внучке, о Гури.
Так как я не ответил,
она продолжала:
- Вы ведь знаете, что
падишах приказал утопить тех таваиф, кого не возьмут замуж. Сегодня их заперли
в подвале дворца, а завтра казнят. Гури среди них.
- Но она сказала, что
вместе с мужем уезжает из города.
- Моя внучка солгала
вам. Она не вышла замуж, – Мохана вдруг расплакалась и мгновенно превратилась
из величественной красавицы в старуху с насурьмленными бровями. – Я все
прокляла из-за этой глупой девчонки! Она ничего не хотела слышать!.. Она
отвергла всех поклонников. Она не захотела принимать у меня Дом Счастья, а ведь
тогда ей не понадобилось бы продаваться, как пришлось делать мне в ее
возрасте!.. После приказа Аламгира нашлись мужчины, пожелавшие взять ее в жены,
но она всем отказала. Она думает только о вас. Шайтан помутил ее разум. Я и ее
мать поседели раньше времени.
Если она ждала ответа,
то не дождалась его. Я молчал, уронив калам на колени. Чернила пачкали мою
одежду.
- Она так талантлива, -
продолжала Мохана. – Я не сразу разглядела ее, это моя вина. Гури слаба
телесно, как и моя бедная дочь, но дух ее тверже алмаза! Чтобы выступать на
муджаратах, она придумала новый танец. «Катха кахе со катхак!» - тот, кто
рассказывает историю! И это было великолепно! Она создала новое направление в
нашем искусстве! А ее газели? Никогда не слышала ничего подобного! Кажется,
само сердце поет их! Мне не хочется жить, хафиз, едва я представлю, что завтра
ее свяжут, как барашка, и принесут в жертву жестокости нашего правителя…
Наверное, я прошу слишком много, но вы в ответе за ее жизнь! Вы спасли ее при
рождении, вы дали ей имя, вы смутили ее сердце!.. Прошу, сходите во дворец. Наваб
сообщил, что Великий могол тайно приехал в наш город, чтобы присутствовать при
казнях. Вы можете уговорить падишаха смягчиться! Сделайте это, молю вас!
Заклинаю кровью вашей покойной жены!.. Святой кровью Басиме!..
- Оставь этот дом, -
сказал я. Сказал тихо, и Мохана не расслышала. Мне пришлось повторить. Сводница
вздрогнула, как от удара, потом поникла, и, тяжело поднявшись, вышла. На улице
еще какое-то время раздавались ее шаркающие шаги.
Было около полуночи. Я
достал праздничный шервани[23] из белого шелка, оделся и зажег фитилек в
переносном светильнике.
- Куда это вы
направились? – послышался голос Хадиджы. – Что это вы задумали?!
Я захлопнул дверь
прежде, чем она успела добежать до порога, и поднял светильник повыше, освещая
дорогу.
Дворцовая стража
проводила меня удивленными взглядами, когда я сказал, что хочу поговорить с
падишахом. Великий Могол еще не спал. Ему доложили обо мне, и он разрешил
войти.
Он встретил меня
благосклонно и предложил сесть. Расспросил о здоровье, поинтересовался моим
мнением об умении нового казначея. Потом спросил причину, по которой я
побеспокоил его.
- Я хочу жениться,
падишах, - сказал я.
Удивлению Аламгира не
было предела. Он засмеялся, и это был хороший знак.
- Ты позабавил меня,
хафиз, - сказал он. – Ради этого ты преодолел в столь поздний час половину
города и нарушил мой отдых? Но я доволен, что ты решил забыть свое горе. Мой
отец потерял разум, когда умерла его любимая жена. Он перестал интересоваться
жизнью, и потерял все – власть, богатство, и умер в тюрьме. Нашему государству
нужны верные и достойные люди. Я буду молить Аллаха, чтобы ты успел оставить
наследников.
Он пытливо посмотрел мне
в лицо:
- Кто она? Ты пришел ко
мне, значит, опасаешься, что родные не дадут разрешения на брак. Говори, я
помогу. Назови ее имя, и женщина станет твоей.
Я вздохнул и
сказал:
- Хочу взять одну из
таваиф, которые заперты в подвале дворца. Из тех, кого поведут завтра на
казнь.
Аламгир перестал
улыбаться и отставил в сторону пиалу. Некоторое время он молчал, то сжимая, то
поглаживая кисточку подушки, лежавшей под его локтем.
- Значит, и мудрость
пала в прах перед пустой красотой… - сказал он. - Я думал, тебе уже ничто не
страшно в этом мире.
- На все воля Аллаха, -
ответил я.
- Как ты можешь просить
таваиф? Разве мало достойных девушек? Я найду тебе хорошую жену, которая будет
жить по законам ислама.
- Век живи, повелитель,
но мне нужна только она.
- Шайтан не дремлет, -
произнес Аламгир, и я понял, что навсегда теряю его расположение. – Я приказал
бы казнить тебя, хафиз, чтобы тем самым спасти от харама, но не сделаю этого. Твои
прежние заслуги связывают меня. Хорошо. Иди и забирай ее. Но помни, что теперь
ты лишен всех милостей и больше ни о чем не смеешь меня просить.
Я поклонился падишаху,
поблагодарил и ушел. Когда за мной закрывали двери, Аламгир громко, так чтобы я
услышал, велел нукерам[24] никогда больше не впускать меня во
дворец.
В
подвал, где держали таваиф, меня пропустили без препятствий. Подняв светильник
повыше, я увидел обреченных. Их было много – около сотни. В ночь перед казнью
им не дали ни еды, ни питья – Аламгир считал, что не стоит тратиться на тех,
кого завтра не будет в живых. Ожидая рассвета, женщины расстелили на полу юбки
- и сидели, и полулежали на них. Некоторые плакали, некоторые молились, но все
– как одна – вздрогнули, когда скрипнула подвальная дверь, и повернулись к
выходу. Глаза их – жадные, печальные, заплаканные, злые, сияли в полумраке, как
звезды над Лакшманпуром. Я положил ладонь на деревянную решетку, разделявшую
меня и пленниц, и позвал Гури по имени. Почему-то я боялся, что не узнаю ее.
Таваиф взволнованно зашептались, а я нашел, наконец, свою танцовщицу. Она
медленно поднялась мне навстречу.
Никогда
еще мы не находились столь близко друг от друга. Я просунул руку сквозь прутья
и впервые прикоснулся к ней. Погладил ее волосы, не убранные в косу.
-
Почему ты солгала мне? Почему сказала, что вышла замуж? – спросил я. Гури
устало улыбнулась и не ответила на вопрос. Она сказала:
-
Доброй ночи, хафиз.
- Аллах
подарил нам добрую ночь, - сказал я, стараясь держаться спокойно, но это плохо
получалось. – Я пришел за тобой, потому что хочу жениться на тебе. Аламгир дал
свое согласие.
Губы ее
приоткрылись, а между бровями пролегла морщинка:
- Вы
хотите меня в жены?
- Да, -
ответил я.
Один из
нукеров отомкнул замок, кивком предлагая Гури выйти. Она двигалась словно во
сне, и я, не утерпев, шагнул за решетку, взял ее за плечо, и потянул наружу.
Она
вдруг заплакала. Тихо, лишь слезы катились и катились по щекам. Я чувствовал
это, потому что она прижалась лицом к моей руке.
-
Благодарю вас, хафиз, - ответила она, наконец. – Аллах видит, я мечтала об этих
словах едва ли не со дня нашей встречи. Как вы узнали, что я здесь?..
-
Мохана приходила и умоляла спасти тебя. Ты знаешь свою бабку – кто может
отказать ей? Пойдем, нам надо успеть до рассвета.
Но Гури
медлила. Она повела плечом, освобождаясь от меня, и замерла. Бледность все
больше и больше заливала ее лицо. Пожалуй, она никогда не была так красива.
Потом она опустилась передо мной на колени и поцеловала край одежд:
-
Благословите свою рабыню, хафиз. Благодаря вам, я умру счастливой.
- Ты не
умрешь, - возразил я. – Великий Могол отпускает тебя.
- А
их?.. – она приподнялась и указала в сторону решетки, из-за которой на нас
смотрели блестящие глаза. Мне вновь припомнилась черная ночь месяца нар. – Их
он тоже помилует?..
- Нет,
- сказал я через силу. – Тебя одну.
Гури
покачала головой:
- Я не
могу, хафиз. Простите меня. Как я оставлю подруг? Будет ли это справедливым?
Помните ваши слова, однажды там, в саду?.. Вы сказали, чтобы жить по закону
Аллаха, слова и дела должны исходить из сердца. Все остальное – харам. Пойти с
вами, спастись – это харам. Хотя мне и хочется этого больше всего на свете, мое
сердце подсказывает, что я должна остаться здесь.
- Ты
поступаешь неразумно, - только и мог произнести я.
-
Неразумно? – она горько усмехнулась. – Я поступила бы неразумно, если бы пошла
с вами и стала вашей женой… А еще – обузой для вас, грузом на совести. Вы –
уважаемый человек, ведете праведную жизнь. А кто я? Таваиф, танцовщица без роду
и племени, женщина для муджарата…
- Не
беспокойся, брак будет только для вида, - сказал я тише, чтобы никто нас не
услышал. - Ты будешь свободна, и продолжишь жить так, как тебе нравится.
Она
сухо рассмеялась:
-
Неужели вы ничего не понимаете, хафиз? Зачем мне такая свобода? Верните меня
туда, – она прислонилась к решетке. – Пусть свершится воля Аллаха.
Я
мочал, пока нукер снова отомкнул замок. Молчал, пока Гури, пригнувшись,
скользнула к своим подругам в душную темноту. Она поклонилась и сказала чинно,
будто стояла в саду, под сливами:
-
Простите. Я не приму вашей жертвы. Вы до сих пор живете памятью покойной жены,
а я не смогу делить вас даже с воспоминанием.
Несколько
таваиф подползли поближе и шепотом стали предлагать в жены себя.
[23] Шервани
– мужской сюртук, застегивающийся до воротника, длиной ниже колена.
[24] Нукеры
– воины из личной стражи падишаха.
