В молодости больше всего хочется любви и меньше всего детей.
Небеса - не факт, что они - распорядились по-иному.
На любовь в мои тогдашние «чуть за двадцать» не осталось ни сил, ни времени, так как детей у меня было... двадцать восемь.
Двадцать лет назад страна еще стеснялась своих сирот, и директор детского дома, куда меня направили по распределению, строго-настрого запретила говорить друзьям-подружкам, где я тружусь. Впрочем, вскоре и друзей не осталось - сил после работы на встречи и болтовню не было.
Повзрослела я быстро: от наивной и романтичной девушки за первую «детдомовскую» неделю не осталось и следа. С каждым днём всё сильнее хотелось сойти с ума, чтобы больше не слышать двадцать восемь ежедневных «возьмите меня домой».
Жить стало страшно и больно. За месяц я возненавидела весь персонал детдома: как можно быть такими циниками?! Разговаривать про мужей, дачи, кино. Столько несчастных детишек рядом – а они!
Я еще не знала, что ждет нас всех впереди: в течение десяти лет к нашему детдому номер один прибавились еще... семь. Семь!
Страна спивалась.

Ненавижу пришивать пуговицы.
Мои детки были чемпионами по отрыванию пуговиц.
И по слезам. Потому что домой на выходной я могла взять только одного «детёныша». Остальные плакали. Нельзя было приучать детей к дому. Но... что еще могли мы им дать, если вся ребятня без исключения хотели только домой?!
«Воскресных детей» брали все работники детдома, включая дворничиху. Оказалось, те, кто там работал, не были циниками. Совсем наоборот. Только обсуждать это было не принято - стеснялись своих чувств. Подсмеивались над собой, чтобы скрыть неловкость, мол, «в этот выходной я мамка Лешина, а на той неделе была Оксанкина. А ты сегодня чья?»
К чему я всё это рассказываю? Месяц назад встретила знакомую, которая проработала в том детдоме всю жизнь. Седая, утеплённая на бабушкин манер пуховым платком поверх выношенного пальто, она с трудом перебиралась через сугроб на обочине дороги. На руке у неё висел очередной «воскресный сЫнушка», которого я за сугробом и разглядела-то не сразу.
- Вот... Никак не могу отвыкнуть, - почти извинялась она, глядя то на меня, то на малыша. - Столько лет на пенсии, а ... Помнишь Надюшку Рыльскую? Замуж вышла, сын у неё Артёмка. А Глеба помнишь? Глебушка в армии. А Семён …

Не хочу вспоминать.
Стыдно за государство.
Стыдно и страшно за спившийся народ.

И писать про детдомовских наших детей никогда больше не буду.
Их - с благополучными взрослыми судьбами - на пальцах пересчитать. Не знаю, есть ли какая-то закономерность, но более жизнеспособными оказались те, кого брали домой. Страшно думать, что остальным для взрослого благополучия не хватило в их сиротливом детстве нашей любви.

А вообще-то я хотела вам рассказать смешную историю.
В детдоме ребятню тогда кормили очень хорошо. Я дочке Манечке недавно рассказывала, что давали на обеды и ужины в детдоме, она задумалась и, мечтательно закатив глаза, выдала: «Если бы у нас в школе так кормили! Но у нас не всё плохо, ты, мама, не расстраивайся. Если котлета внутри синяя, то учительница, ну, ты знаешь - Елена Валентиновна - разрешает не есть её».
Впрочем, я сейчас про других детей и про другие котлеты. Скажу для сравнения, что в армии денежное довольствие на солдата в те времена было меньше, чем на нашего детдомовского ребенка (если бы они от этого становились счастливее). А тут еще и повезло: зарплаты повысили, и поваром пришла работать женщина из ресторана. Что тут началось! Мясо с черносливом, яблоки с изюмом, печень в сметане запеченная, перцы рисом и мясом фаршированные…
Вот с перцами как раз и вышел прокол.
До этого поварёшка была ленивая, да и тырила продукты со страшной силой.
Может, поэтому мы узнали, что денег на питание ребенка тратится больше, чем на солдата, из отчета Минобразования, а не из детских тарелок. Словом, о фаршированных перцах наши дети ничего не слышали. И вот мы с няней первый раз разложили новое блюдо на белый фаянс с горошковыми ободками и выдали малышне со словами: «Это очень вкусно! Всем приятного аппетита!»
Дальше, как обычно, принялись разливать чай по детским чашечкам - у кого какая любимая помнили, а потому знали, кто любит чая «побольше», а кто обязательно прольёт, если налить целую - таким лучше потом добавить. А ещё были «писуны», которым добавка чая вообще не полагалась. Расставляем мы с няней чашки на столы и понимаем... что-то не так.
А еще Ваня Зреляков поднимает руку и просит:
- Можно добавки каши?
- Какой каши? - спрашиваю я.
И тут вижу, что все перцы остались на тарелках - дети съели только то, что знали - «кашу»!

Я тоже боюсь есть то, что не знаю, поэтому редко хожу в рестораны.
Нет, не поэтому. Просто меня редко туда приглашают.

Но есть незнакомое и непонятное всё равно боюсь.

ПС: Боженька, будь повнимательней к нашим просьбам, сделай так, чтобы всё случалось вовремя: и любовь, и дети, и счастье, и книжки.