Павел Поликарпович
«…и какую-то женщину, сорока с лишним лет,
называл скверной девочкой и своею милою…»
Весь текст стихотворения он не помнил, но часто пытался дописывать к нему продолжения, неизбежно рифмуя «милая» с «самая красивая», либо с «самая любимая».
После, он рисовал в своём воображении картины, как после страстной ночи любви, небрежно раскинувшейся на постели Люсильде, он вдохновенно декламирует свои опусы. И вот, когда он доходит до строчек со «скверной девочкой», то поворачивается к ней, а она шутливо грозит ему пальчиком. Разумеется, после данной милой сценки, ночь любви плавно переходит в утро любви, день любви и т.д.
Каждое утро, кроме выходных дней, в восемь часов, выходя на службу и закрывая ключом дверь Павел Поликарпович неизменно встречал Люсильду, которая в это же время «шла гулять» свою маленькую белую болонку. Болонка нервно дёргала поводок, поскуливала, торопя хозяйку.
Павел Поликарпович всегда вежливо здоровался: Доброе утро!
Люсильда ничего не говорила, а только кивала в ответ. Он пропускал её вперёд, сам же, идя по коридору к лестнице, бросал взгляд на список уборки душа с фамилиями жильцов, который был пришпилен к деревянной душевой двери. Фамилии жильцов были почему-то расположены не по порядку номеров квартир, а по алфавиту, и первым значился Ах Юлий Робертович тире №33. Павел Поликарпович читал и повторял про себя, глядя на выходящую в двери Люсильду: Ах, Юлий Робертович! «Ах» всегда выходило восхищённо, а Юлий Робертович – автоматически.
Вообще, у Павла Поликарповича уже давно появилась неприятная привычка, от которой он никак не мог избавиться – когда он был восхищён чем-то или кем-то, то говоря про себя «Ах!» неизбежно вспоминал Юлия Робертовича.
Иногда Павел Поликарпович просыпался ночью от звуков подъехавшего к подъезду такси, женского смеха и громкого голоса Юлия Робертовича.
Павел Поликарпович вставал, подходил к окну и в этот момент хлопали двери парадного. Он стоял возле окна ещё некоторое время, смотрел через стекло на ночь и произносил: Ага…
«…Был пасмурный осенний вечер. Деревья сбрасывали ссебя листву, как вялые постаревшие стриптизёрши. Дождь не шёл, но было мерзко.
Зато по тротуару шёл какой-то человек. Он был одет в чёрные шляпу и пальто, а
вместо трости тяжело опирался на длинный коричневый зонт в чёрную же клетку.
Из-за угла, навстречу человеку вышел Павел Поликарпович.
«Ага, Тотал Продрог!» - воскликнул про себя Павел Поликарпович.
Вслух же вежливо сказал, приподняв собственную серую шляпу: Добрый вечер!
Тотал ничего не ответил, но остановился и кивнул.
«Какой модный, однако, на Вас прикид!» - продолжил завязывать беседу Павел
Поликарпович, про себя же подумал: И как элегантно он облёван…
Вслух: Вы, видимо, философ?..
Про себя: Или, не приведи Господи, непризнанный поэт?..
Тотал Продрог посмотрел на Павла Поликарповича мутным взглядом, но и на сей
сомнительный комплимент не ответил ничего. Они раскланялись, и каждый пошёл своей
дорогой.
Неожиданно дорога оборвалась. Павел Поликарпович стоял на огромном пустом
пространстве. Было мутно, но не холодно. Он посмотрел на линию горизонта и
увидел, как в его сторону двигается огромная масса людей. Их было сотни, нет,
даже тысячи – это были непризнанные поэты и гении всех времён и народов.
Непризнанные приближались, молча и быстро, будто их гнал в спину ветер. В руках
они несли бумажные флаги и транспаранты с кусками своих, никому не
пригодившихся произведений. И только шуршание ветра было слышно в этой
пронзительной и серой тишине!
«Ага!» - подумал во сне Павел Поликарпович, но тут, вдруг, ощутил в себе волну
страха, переходящую в панический ужас – он не мог сдвинуться с места: Они меня
раздавят!!! Раздавят, раздавят, раздавят!..
И когда гибель казалась уже неминуемой, Павел Поликарпович разглядел, что все
эти Непризнанные сделаны из огромных листов бумаги! И ещё он разглядел, что
флаги не шевелятся, и нет никакого ветра, а только шуршат вырезанные из бумаги
люди.
В этот момент, откуда-то сверху, опустилась рука с огромным степлером и начала
пришпиливать Непризнанных к земле, и шпилила, и шпилила, и шпилила бесконечно,
а они всё шли и шли. Опустив глаза Павел Поликарпович заметил, что и сам не мог
сдвинуться с места, потому что пришпилен двумя скрепками, и руки его из бумаги,
и весь он вырезан из листа А4 формата!
Павел Поликарпович дико закричал и проснулся…»