НАДЕЖДЫ, КОТОРЫЕ НЕ УМИРАЮТ

Всё должно с чего-то начинаться. Камышовый Заяц начал с того, что вышел из своей хижины в зарослях камышей, задумчиво попускал ароматный дым в сторону заката, а потом аккуратно выколотил трубочку, почистил ее, продул и заботливо спрятал в карман.
– Ну, кажется, всё... – оглядываясь на шелестящие заросли, пробормотал он и поправил лямки рюкзака. – Кажется, пора...
Он потоптался на месте. Что-то удерживало его.
– А-а, – наконец протянул он и покивал. – Я ведь теперь письма получать не буду. Какие ж письма в дороге... Плохо.
Он сделал кислую мину и снова оглянулся на камыши.
– Я тебе их в стопочку буду складывать, как придут, – прозвенело наверху. – А когда вернёшься, все сразу и прочитаешь...
Комарик озабоченно морщил лоб и всё старался заглянуть в лицо Камышовому Зайцу, жужжа ему в правое ухо.
– Эх, Комарик-Комарик... – горько сказал тот, не отрывая взгляда от горизонта, где переливались разноцветные облака. – А может, я и не вернусь вовсе.
Комарик в ужасе всплеснул лапками и переместился жужжать Зайцу в левое ухо:
– Как же это! – в волнении воскликнул он. – Я мысли не могу допустить, что это случится, так это ужасно! Ах, Заяц!..
– Камышовый Заяц, – строго поправил тот. – Видишь ли, Комарик, некоторые вещи случаются, даже если мы не хотим их допустить. Это не хорошо и не плохо, просто это так и есть.
Комарик огорченно жужжал уже где-то над макушкой. Это сбивало с мысли.
– Знаешь, Комарик... Пойду я. Дорога дальняя, и вообще... – скучно произнес Камышовый Заяц, глядя себе под ноги. – А письма... Ладно уж, складывай.
Счастливый Комарик тоненько протрубил что-то и отлетел на почтительное расстояние. Надо было дать Камышовому Зайцу сосредоточиться. Отмечать суетой начало пути негоже.
«Пойду», – решил наконец тот, и правда, пошел.
Уже разгоралась осень, и успевшие нападать листья приятно шелестели под видавшими виды ботинками. «Хорошие ботинки, – одобрительно размышлял Камышовый Заяц. – Сколько уж им лет... И цвет потеряли, и растоптались немножко... А удобные какие! И сносу им нет».
По пути он выбрал себе крепкую палку. «Будет мой посох», – подумал Заяц и любовно осмотрел тёмное дерево. – «Надо, пожалуй, набалдашник ему вырезать на привале. В виде моих собственных ушей. А что? Оригинально... Главное, больше ни у кого не будет».
Бодро опираясь на будущий посох, он шагал по тропинке. Быстро темнело, и становилось сыро и холодно. Ботинки уже намокли от росы, но лапы оставались сухими. Это и в самом деле были хорошие ботинки.
Солнце уже самым своим краешком золотило кроны деревьев.
– Эх, если б я был художник! – пробормотал Камышовый Заяц, и вдруг расплылся в улыбке. Дорога всегда вдохновляла его. Даже не обязательно быть художником, чтобы наслаждаться красками заката или отблесками костра. И загромождать хижину картинами, которые будут напоминать о том или ином волнительном моменте, совершенно не стоит. Ведь всё волнительное и так навек остается в душе...
– Наверное, я философ, – сказал себе Камышовый Заяц и умиротворённо вздохнул.
По левую руку засеребрилось озеро с шелестящими по берегу зарослями.
– Камыши... – мечтательно улыбнулся Камышовый Заяц. – Надо устроить привал.
Было почти совсем темно. Но благодаря отличнейшему фонарику нашелся и хворост, и сухое место для костра, и удобное полешко для сидения.
Камышовый Заяц основательно разложил все свои нехитрые пожитки. Он всегда любил основательные привалы – с костерком, котелком, в котором можно сварить чай или суп с грибами. Правда, в этот раз грибы ему по дороге не попались (собственно говоря, он их особо и не искал), а вот несколько брусничин с листочками, последних в этом году, он сорвал. И они перекочевали из кармана в котелок, придав уже закипающему чаю удивительный аромат. Это был аромат свободы, странствий и надежды. Держа кружку обеими руками, Камышовый Заяц пил обжигающий напиток и был совершенно счастлив. Потом он задумчиво пускал струйки дыма в звездное небо, лёжа на спине и положив под голову рюкзак. Он чувствовал, что засыпает. Костер уютно потрескивал рядом, от него шло совершенно домашнее тепло. И совсем перед тем, как провалиться в сон, Камышовый Заяц подумал об оставшемся Комарике. Как-то он там без него? Такой маленький... И вдруг письмо пришло?.. Или даже письма... А хорошо бы ещё для Комарика кро-охотный такой посох сделать, ну хоть из зубочистки…
Он уснул. И не знал, что кто-то подкладывает и подкладывает в огонь веточки. Это был Вольный Ёж. Он появлялся в самых неожиданных местах, когда его не ждали. Он мог делать что-то полезное, а мог просто молниеносно оказаться рядом, сунуть нос в ухо и громко посопеть. Вот некоторые подпрыгивали!
Сейчас Вольный Ёж тоже хотел было сунуть свой холодный мокрый нос в ухо Камышовому Зайцу, но почему-то передумал. Уж больно хорошо тот спал. Поэтому Вольный Ёж стал подбрасывать в огонь топливо. Ему и самому было уютно сидеть у костра, особенно в самом начале осени. Ёж тоже заварил себе чаю (в своем котелке), и тихонько чавкал припасёнными бутербродами, поглядывая на звёзды. Ему очень нравились звезды. По сравнению с огнём костра их огонь был, конечно, холодным, но завораживал необыкновенно.
«Наверное, я какой-нибудь Звездный Ёж, – думал он, шевеля палочкой угольки. – Ничто не держит меня на этой планете. И никто. Может быть, есть где-то Созвездие Ежа... Кто-то сидит там сейчас у костра и думает, и вот эти-то мысли меня и притягивают. Как дом, до которого далеко, но он все-таки есть. Там светится окно, и тебя ждут. По крайней мере, я очень надеюсь на это».
Эта мысль успокоила Ежа, и он засопел тихонько, глядя на огонь. Так он сидел, неторопливо размышляя о жизни и подкладывая веточки, до самого рассвета. А когда небо стало светлеть и приобрело нежный, едва уловимый румянец, и Камышовый Заяц стал всё чаще ворочаться, Ёж быстро собрался и исчез. Он всегда быстро и спонтанно исчезал так же, как и появлялся. Ведь это был Вольный Ёж.
Солнечный лучик тихонечко полз по траве, и, наконец, добрался до ушей Камышового Зайца. Стало щекотно.
– Да ну... – пробормотал тот, и быстро перевернулся на другой бок. Лучик не отставал, забираясь то в одно, то в другое ухо.
– Отвяжись, а? – пробормотал Камышовый Заяц и вдруг быстро сел. – Комарик?!.
Комарика рядом, конечно, не было, а солнечный лучик быстро улепетнул.
Камышовый Заяц чихнул семь раз подряд. Он всегда чихал утром, и всегда семь раз – это он знал от Комарика. Самому ему, увлеченному процессом чихания, считать было несподручно...
– Странно, зола ещё теплая... – пробормотал он и перевел взгляд на розовеющее небо. – Тут, наверное, кто-то был. Кто-то хороший, – сделал он, в общем-то, правильный вывод.
Задумчиво потоптался около бывшего костра, а потом стал забрасывать его сырыми комьями земли, поддевая их носками ботинок. Нельзя оставлять даже остывающую золу. Мало ли что...
Камышовый Заяц сходил к озеру и умылся. По поверхности воды сновали прыткие жучки и тоненько жужжала какая-то мошкара. Камышовый Заяц протяжно вздохнул.
Он выбрался на тропинку и долго вглядывался в горизонт. Дорога манила непреодолимо. Он даже чуть не заплакал – такие просторы открывались перед ним, и манили, и обещали такое... такое... А Комарик?! А вдруг письмо пришло?!
Чтобы не передумать, Камышовый Заяц сердитым рывком забросил на спину рюкзак и быстро зашагал обратно к дому, сердито пыхая трубочкой. Он не любил делать этого на бегу. Трубочка – дело неспешное, вдумчивое. Но ведь дома оставался маленький Комарик! Мало ли что…
Добрался он дому довольно скоро. Видимо, даже не успел далеко отойти на этот раз.
– ЗАЯЦ!!! – зазвенело уже издали. – Ура! Ты вернулся! А я знал! Я ждал! Я знаешь, как ждал?!
– Ну-ну, – проворчал Камышовый Заяц, сбрасывая рюкзак у входа, и садясь на скамеечку перед хижиной. – Будет тебе. И не «Заяц», а Камышовый Заяц, вот ведь сколько раз... Видишь, у меня полосочки?..
Но ему было, конечно, очень приятно. Более того, именно здесь он находился в абсолютном душевном равновесии. Он был дома, дома было уютно, у него есть друг. Маленький такой, почти что сын... А дорога... Он ещё отправится в свой поход. Обязательно. Он так на это надеялся. Может быть, даже завтра. Да, почему бы нет? И, может быть, на этот раз он пройдет большее расстояние. А если взять с собой Комарика, то можно у-у-у, сколько пройти. Поход... это же такое дело... Кстати, что ж это ему раньше в голову не приходило?! Да, но Комарик такой маленький...
– Видишь – не успел вот набалдашник к посоху вырезать, – слегка пожаловался Заяц. – А хотел ведь.
– Ну и что!! – утешил Комарик, ловко уворачиваясь от дыма (Заяц поспешно отвернулся курить в другую сторону). – Потом обязательно вырежешь. Прислони к стеночке, пусть стоит.
Камышовый Заяц в сомнении уставился на целую груду ушастых посохов, прислонённых к стене. «Пожалуй, сделаю-ка я заборчик вокруг хижины, – решил он. – Или нет, плетень. Красиво будет. А то чего зря тут громоздятся...»
– Мышо... Ка-мы-шовый Заяц! – старательно выжужжал Комарик. – А ведь тебе письмо пришло.
– Ка... как?! П-письмо? Да?! – заикаясь от волнения, Камышовый Заяц чуть не уронил на землю недокуренную трубочку – успел подхватить в последний момент. – Давай же скорее!!
Комарик с натугой притащил из хижины конверт:
– Пам-пара-па-ам! – пропел он. – Распишитесь в получении!
– Потом, потом, – смятенно пробормотал Камышовый Заяц, торопливо вскрывая конверт без обратного адреса. Руки его чуть дрожали. – «Да-ра-гой Ку-му-шовый За... За-ис! Как по-жу-ва-ишь?» – по слогам прочитал он, с трудом продираясь через дикие грамматические ошибки. – «Я слышал, ты в па-хо-ди, па-жа-ла-ста, будь вню... вми...» Ой, неразборчиво как...
– «...внимательнее!» – в самое ухо прожужжала осторожная подсказка.
Заяц, нахмурившись, загородился плечом и, шевеля губами и бровями, продолжил чтение:
– «Не па-па-дай на-га-ми в лужи, не пей сырую воду, и не...» Чего?.. «не еж»... Какой такой ёж? А-а, «не ешь неиз-вес-ных грибов, и пусть у тебя па-лу-чит-ся ха-ро-ший па... па-хот. И па-том ска-рее ваз-ра-щайся да-мой. Всё». Всё, – повторил Камышовый Заяц, поднимая от листка удивленные глаза.
Комарик потупился.
– Комарик, – укоризненно сказал Заяц. – Ну ведь это же ты написал!
– Бзз... – понуро отозвался тот.
– Ну, и когда же ты это писал, а? Ночью, небось? – продолжал строго допытываться Камышовый Заяц. – А ночью чего надо делать?
– Ну, За... ой, прости, Мышовый... то есть, Ка-мы-шовый Заяц... Ну я же... бзз... так хотел, чтобы ты обрадовался... Ты же так ждал письма...
– Я обрадовался, – уверил Камышовый Заяц. – А теперь – быстро спать. У тебя глаза вон слипаются. Сейчас – бзз! – и в стенку вмажешься. А ну-ка, в кровать!
Оказавшись в хижинке, Камышовый Заяц бережно положил письмо на стопочку ему подобных.
– А я чайку тебе хотел заварить, – защищался загоняемый под одеяло Комарик. – Ты же с дороги...
– Да что я – безрукий, что ли? Чай себе не поставлю? – возмутился Камышовый Заяц. – Спать, кому сказано! Тихий час у тебя.
– Да я сплю, сплю, – покорно закрывая глаза, сказал Комарик. У него было такое хорошее, такое спокойное лицо. Такие славные эти малыши, когда спят, честное слово!
– Эй, Комарик, – тихо позвал Заяц засыпающего друга спустя несколько секунд. – Если тебе так трудно произносить мое имя полностью, называй меня просто – Ка-Заяц. Лады?
– Угу, спасибо, – сонно пробормотал Комарик, и в следующую секунду он уже ровно сопел.
Камышовый Заяц постоял у его кроватки еще немножко, а потом поправил ему одеяло, вышел на цыпочках и пошел ладить плетень.

* * *

А на другом конце света – так далеко, что и не описать! – в пещере сидели двое. Одного звали Суровый Сурок.
В данный момент он кутался в большую меховую шаль, скрутившись клубком в кресле-качалке, и вышивал крестиком. Под быстрой иглой расцветали красные цветы, лохматилась зелень и сияло солнце. А за стенами пещеры была зима. Там всегда была зима...
Они, как могли, утепляли пещеру – усеивали пол сухой травой и еловыми лапами, завешивали вход тоннами одеял. Даже камин построили. Для трубы пришлось долго-долго долбить толстую стену пещеры, а потом легко вынулся какой-то камень – у входа же! – и получилось замечательное отверстие. А трубу нашел Пещерная Птица. Он, как всегда, охотился глубоко в недрах пещеры, и его долго не было, а потом по камню заскрежетал металл, и Птица устало, но торжественно громыхнул на пол свою находку. Суровый Сурок так обрадовался, что исполнил какую-то песню целиком (обычно за вышиванием бурчал просто цитаты), а потом спросил, откуда такое сокровище. Пещерная Птица в сомнении пощелкал зубами (Сурок по обыкновению содрогнулся – никак не мог привыкнуть), а потом сказал, что эта большая штука, кажется, когда-то называлась паровозом. Он её видел в книжке на картинке. В честь такого подвига Суровый Сурок снова исполнил песнь, но Птице она не понравилась, и он как обычно ушел сидеть на камень у круглого пещерного озера.
Так шли дни.
Суровый Сурок ужасно любил поворчать. Вот и сейчас он, вышивая, бубнил себе под нос:
– Лапы мёрзнут, хвост мёрзнет, все скверно, свет сегодня тусклый, нитки у меня путаются, я вон два раза одуванчик вместо лютика вышил, не выспался, и сны какие-то дурацкие, будто я маленький, бегу себе по полю, бабочек ловлю, и вдруг смотрю – это уже не бабочки, а снежные хлопья, и я расстроился, и проснулся, а потом ворочался-ворочался...
– Ну и нудный же ты, Сурок, – заметил Пещерная Птица, сосредоточенно царапая крепким клювом по огромной кости. – Достал уже, право. Хоть бы спел лучше что-нибудь. Хотя, впрочем, вряд ли это лучше...
Суровый Сурок надулся, но спорить не рискнул. Уж больно Пещерная Птица был большой, когтястый и зубастый, и черные перья его лохматились сегодня во все стороны. Вряд ли он тронул бы Сурка, конечно. Но всё-таки.
– Чего это там у тебя? – наконец спросил Сурок после продолжительного молчания и тихого постукивания Птицыного клюва о кость.
– Портрет, – ответил Птица, любуясь работой. – Это будет портрет моей любимой Пещерной Рыбы.
– А-а! – завопил Сурок. Это он от неожиданности укололся иголкой, и тут же сунул в рот наколотый палец. – Му ты даеф... Интерефно мне пофмотреть...
– Посмотришь, как закончу, – пообещал Пещерная Птица. Он не хотел ссориться, поэтому старательно не замечал иронии в тоне Сурка.
– А что за кость-то? Откуда? – не отставал Сурок, и вдруг осекся, и глаза его стали круглыми: – Слушай, Птица... Это ты что ли... кого-то съел?!.
Пещерная Птица коротко глянул на него.
– С ума сошел? – осведомился он. – Ну, ты точно не выспался. Кость-то вон в пол-меня! Я что, дурак – на такого нападать?! Это мамонт, наверное. Тут же вечная мерзлота...
И он вернулся к портрету. Суровый Сурок немного успокоился, но шерсть на его жирненькой холке все равно стояла дыбом.
– У меня одуванчик красный получился, – наконец печально проговорил он. Он был такой нахохленный и несчастный, что Птице поневоле стало его жаль, несмотря на всю его нудноту.
– Может, тебе доспать? – предложил Птица, шлифуя клювом какой-то неподатливый участок кости.
– Это он от крови, – скорбным, почти похоронным голосом, продолжал Сурок. – Я же палец наколол. Теперь будет кровавый пейзаж.
Пещерная Птица косо посмотрел на него, рыкнул что-то нечленораздельное, подхватил свою работу под крыло и пошел вглубь пещеры. Наверное, как всегда, к озеру.
– Эй... Эй... – оставив пяльцы, воззвал Суровый Сурок со слезой в голосе, а потом с кряхтением сполз со своего плетеного кресла. Причитая, путаясь в пледе и оступаясь, он поволок свое кресло и вышивание вслед за Птицей. Сурок совершенно не умел быть один.
Птица уже сидел, нахохлившись, на камне у круглого озера, и выражение его лица было романтическим и печальным.
– О, моя хорошая, зверская, зубастая Рыба! – нежно взывал он к воде. – Я принес тебе твой портрет!
Ответом было молчание. Сурок тоже притих за своим креслом. Каждый раз в такие моменты Сурок чувствовал величайшую растерянность, граничащую с благоговейным страхом, ибо совершенно не понимал, почему так преображается здоровенный бугай Птица, попадая в это место. Почему он начинает вдруг ворковать своим хриплым голосом, почему его широченные плечи в лохматых черных перьях поникают близ озера?.. Зачем он всякий раз зовет эту рыбу? Непохоже, чтобы он собирался её съесть... Тем более, тут всегда так холодно. Вон, пар какой изо рта. Так и простуду схватить недолго...
– О, прекрасножабрая милая Рыба! – продолжал Пещерная Птица почти нараспев. – Моя восхитительная, добрая, ужасная зверь-Рыба!
Суровый Сурок мелко затрясся вместе с креслом. Наверное, представил, что будет, когда покажется такая Рыба.
Пещерная Птица еще немного повздыхал, слез с камня, оставил на берегу свое подношение и понуро побрел назад, в теплую часть пещеры. Сурок тоже вздохнул и поволок своё кресло в обратном направлении. Кряхтя, он влез в него, и, закутавшись в плед, продолжал вышивку, иногда взглядывая на Птицу, который задумчиво растапливал камин. Было видно за версту, как его распирают вопросы. Потому что он успел-таки кинуть взгляд на Рыбий портрет. Там было... о-о, что там было!..
– Ну что?.. – наконец не выдержал Сурок. – Так и не показалась?
Птица отрицательно покачал головой.
– Да-а... – закряхтел Сурок. – Безобразие это. Если бы передо мной так распинались...
– Что бы ты понимал в любви, – усмехнулся Пещерная Птица.
На этот раз Сурок так обиделся, что возразил, уже не думая ни о каком риске:
– Очень даже я понимаю в любви! Я вот тепло очень люблю! Знаешь, как я его люблю?! Да я без него жить не могу! Когда тепло, там все такое вкусное растет! И это все я тоже очень люблю! Вот!!
Птица только посмотрел на него и молча покрутил пальцем у виска. Сурок обиделся ещё больше.
– Ну, и когда же она вынырнет, твоя безумная Рыба?
Птица уныло пожал плечами.
– Не безумная, а свирепозубая. И прекрасножабрая, – вздыхая, поправил он. – Когда-нибудь. По-крайней мере, я очень на это надеюсь...
Ужасное подозрение вдруг объяло Сурка, и он обеспокоенно заворочался, скрипя креслом.
– Слушай, Птица... – начал он, как ему показалось, издалека. – А когда ты видел её в последний раз?
Птица посмотрел на него настороженно:
– Что ты имеешь в виду?
Ещё более ужасное подозрение прямо-таки осенило Сурового Сурка.
– Э-э... – кося глазами в сторону и опустив пяльцы, закряхтел он. – А ты её... вообще... когда-нибудь видел?..
Молчание, долгое-предолгое, было вязким как кисель.
– Нет, – наконец уронил Пещерная Птица. Вид у него был совсем убитый.
– А-а! Я так и думал! – закричал Сурок, вскакивая с кресла, и в волнении забегал по пещере. – Как в воду смотрел! Как же ты портрет рисовал, если Рыбы не видел, а?!
– Она мне приснилась, – упрямо сказал Пещерная Птица и ожесточенно запихал в камин два больших полешка.
– А может, никакой рыбы нет вовсе?! – не унимался Суровый Сурок.
– Ну, вот это ты загнул, – погрозив когтем, довольно строго сказал Птица. – Всяким границам есть предел... то есть всяким пределам есть конец... Ну, ты понял, что я хочу сказать.
– Ты, наверное, хотел сказать, что надежда умирает последней, – едко подсказал Суровый Сурок, сворачивая вышивку. Все равно не работалось. Да какая тут работа, если весь мир валится куда-то в тартарары! Это надо же! Влюбиться в то, чего нет!
– Надежда вообще не умирает, – назидательно произнес Пещерная Птица. – Эх, Сурок-Сурок... Несчастное ты существо! Совсем ты, брат... суровый!
Сурок мало что понял, только почувствовал, что его обидели. Правда, неизвестно, как. Но от этого было не лучше.
– Ну и ладно, – чуть не плача пробормотал он, вспрыгивая опять в кресло-качалку. – Ну и буду спать, если ты думаешь, что я такое бревно бесчувственное! А я не бревно! Мне холодно! Я есть хочу! И палец наколол! А ты возись со своей несуществующей Рыбой! А я умирай тут!
И он тихонечко подвыл от жалости к себе.
– О-хо-хонюшки, – вздохнул Пещерная Птица, отряхивая крылья от мелких кусочков коры, поднялся и присел на корточки перед креслом Сурового Сурка. – Хочешь, я тебе колыбельную, что ли, спою? Не тебе же одному меня песнями развлекать. А?
– Конечно, хочу, – ворчливо сказал Сурок, устраиваясь поудобнее. – Давай, я уже глаза закрыл.
– Кхм! – откашлялся Птица. – Ну, значит... «Я устал от тишины. Тишина свинцовой кастрюлей нависла над нами. От нее в жо...» кх, прости, там так пелось... в общем, в одном месте «щёкотно и суетливо. От нее умирают свирепые ёжики...» Ну, чего, сгодится как колыбельная?
– Да, мне понравилось... – пробормотал Сурок, накрывая нос пушистым хвостом. Он уже и вправду засыпал. – Особенно про тишину и про ёжиков...
– «Бейте в черный барабан...» – продолжил было Птица.
– А-а! – вдруг завопил Сурок, очумело выпучив глаза, и чуть не вывалился из кресла. – Ёж! Опять!
– Ты меня напугал, – укоризненно сказал Птица. – Тебе приснился кошмар? Из-за песни про ёжиков?
– Да вон он, этот кошмар!! – толстенькой ручкой Сурок указал на камин. У него уже невозмутимо грелся Вольный Ёж. Как уж он тут оказался, и, главное, как он успел исполнить свой коронный номер – сунуть холодный мокрый нос в ухо Сурку и посопеть – никто не успел понять.
– А если б тебе так? – спросил Ежа Птица.
– От этого же не умирают, – возразил Вольный Ёж. С его иголок, шипя, падали капельки воды. Это таяли намерзшие на них льдинки.
– Это до поры до времени! – плаксиво возразил Суровый Сурок, натягивая плед на голову.
– Вот я тебя съем, – пригрозил на всякий случай Ежу Птица.
– Попробуй, – равнодушно предложил тот. – Колючки не замучаешься выплевывать?
Это было верно. Возникла пауза. Только потрескивали поленья в камине.
– Там сегодня что, так сильно холодно? – спустя какое-то время осведомился Птица.
– Там сегодня буран, – лаконично ответил Вольный Ёж.
– Не говори, не говори мне про буран! – сердито воскликнул Суровый Сурок. Он рывком сбросил плед и спрыгнул с кресла. – Мне от этих разговоров еще холоднее делается!
И он стал прохаживаться вдоль стен, где были развешаны его вышитые летние пейзажи. Вышивал Сурок и вправду очень хорошо. А рамочки ему делал Птица. Из веточек, из косточек, из камушков. Целая картинная галерея была у них в пещере.
– Я вот когда смотрю на них, – мечтательно говорил Сурок, переходя от пейзажа к пейзажу, – даже забываю, что их делал я. Они мне кажутся окошечками наружу. Туда, где всегда тепло. Где растут вкусные яблоки. Или еще чего-нибудь. И мне делается хорошо и радостно. Потому что я очень надеюсь, что когда-нибудь так и случится. Мы выйдем – а там лето!!
– Кстати насчет яблок, – вспомнил Ёж. – Я мороженой клюквы принес. Будем морс делать?
– Будем, конечно, будем, – засуетился Сурок и побежал за котелком.
Птица взял его и пополз, отодвигая бесчисленные одеяла, к выходу. Там он зачерпнул снега и задохнулся белой колючей мглой, которая, казалось, только и ждет, что появится что-нибудь живое и теплое, чтобы немедленно сожрать его. Такая безжалостно-холодная была эта мгла. Птица поспешно вывалился обратно в тепло. От него тут же заклубился морозный пар, и несколько искрящихся снежинок взвихрились над черными перьями.
– Ну, что? Как там? – робко спросил Сурок. Сам бы он нипочем не осмелился высунуть даже кончик носа в эту стужу.
Птица только рукой махнул, и стал прилаживать котелок над огнем.
Ёж старательно растирал мерзлые ягоды в плошке маленькой деревянной толкушечкой. Птица куда-то ушел.
– О, моя великолепная убийственная Рыба! Самая хорошая, добрая, милая и свирепозубая ужасная Пещерная Рыба! – донеслось до них гулко. – Приплывай к нам пить морс!
– Чего это он? – осведомился Вольный Ёж, облизывая толкушечку и морщась. – Сахар есть?
– Влюбился, – пожаловался Суровый Сурок, притаскивая мешочек с сахаром. – Каждый день страдает у озера, а там и Рыбы-то никакой нет!
– Ну, не скажи, – возразил, усмехаясь, Вольный Ёж, щедро засыпая клюкву сахаром. – Ему же лучше знать про свою Рыбу, а?
– Да он же сам сказал! – начал сердиться Суровый Сурок. – Что вообще в глаза её не видел... эй, ты с сахаром поосторожней там...
– Ну ты же хочешь вкусного морса?
В этой небольшой перепалке никто не заметил, как зашевелились у входа одеяла, и что-то белое, или, вернее, кто-то белый, появился в пещере.
– Смотрите-ка, к нам снеговик пожаловал, – сказал Пещерная Птица. Он, оказывается, уже успел вернуться с озера.
Суровый Сурок и Вольный Ёж удивленно воззрились на вошедшего.
– А-а! – завопил Сурок в ужасе. – Снежный Человек!!!
Фигура постояла, потом качнулась, и вдруг брякнулась на пол с ледяным стуком.
– Не ори, – сказал Пещерная Птица Сурку, и с любопытством приблизился к лежащему. Тихонечко тронул его когтем. И вдруг что-то зажужжало и зазвенело, будто заплакал какой-то стеклянный колокольчик:
– Спасите его! Спасите! – вызванивались льдинками слова. – Он не должен умирать!
И все в изумлении увидели крошечного комарика, который метался над их головами.
– Комар, – сказал Сурок, почесав голову. – Надо же, говорящий комар.
– Говорящий Сурок, что ли, лучше, – возразил Вольный Ёж, хмурясь. – Погоди-ка, я его знаю... Это Комарик. А второй – это, значит, Камышовый Заяц... Добился-таки своего, молодец.
– Ну пожалуйста, пожалуйста! – умоляюще звенел Комарик. – Он же совсем закоченел! Он весь путь меня грел, чтобы я не замерз! И вот... и вот... а сам...
И он горько, безнадёжно заплакал.
– Погоди, не реви, – сказал Птица. – Сейчас посмотрим, может всё не так страшно... Дошел же он, значит, живой! Сурок, не стой столбом, суровый ты мой! Тащи шкуры, да побольше, и стели к камину.
Общими усилиями они подтащили заснеженную фигуру поближе к огню. Снег, испаряясь, заклубился, и все увидели, что это и в самом деле заяц. Удивительный такой полосатый камышовый заяц.
– Камышовый Заяц! – плакал Комарик, пока они растирали его холодные, прямо-таки окостеневшие лапы. – Я твоё имя выговаривать научился! Вставай скорее! Хочешь, я тебе прямо сейчас письмо напишу?!
– Да уж, до писем ему сейчас, – проворчал Суровый Сурок, осторожно потирая его уши, тонкие, как лепестки.
– Кхее... – вдруг проскрипел слабенько Камышовый Заяц. А потом чихнул. Семь раз подряд.
– Ура! Ура! Ты живой!!! – носясь зигзагами, возликовал Комарик и с гордостью пояснил: – Он всегда чихает по семь раз!
– У нас есть то, что нужно, – сказал Птица. – Оно его быстренько на ноги поставит. Клюквенный морс!
Морс вливали в заячий рот по ложечке. Больше не получалось. Но морс, тем не менее, глотался, и, наконец, нос и уши Камышового Зайца порозовели. Это означало только одно – опасность миновала. Когда кружка опустела, Заяц открыл глаза. Правда, вряд ли он еще кого-нибудь видел.
– Комарик?! – сказал он.
– Я тут, тут! – зазвенел тот нежным колокольчиком.
– Ну, хорошо, – прошептал Камышовый Заяц, и опять закрыл глаза. Ему обязательно надо было поспать.
Болел Заяц долго. Не шутка ведь так промерзнуть. А Комарик развлекал общество, взахлёб рассказывая об их приключениях во время похода, и хвастался своим крошечным посохом, который Заяц вырезал ему из зубочистки. Когда Заяц просыпался, он тоже с удовольствием слушал и иногда оживлял повествование новыми подробностями.
Суровый Сурок хвастался своими вышивками, и успел сделать несколько новых, по мотивам походных рассказов. Одну даже подарил Камышовому Зайцу. Там был закат над озером, лунная дорожка и камыши. Удивительно красивая получилась картина. Конечно, Сурку было жаль с ней расставаться! Но он мужественно перевязал её ленточкой и положил около постели поправляющегося Зайца.
А Птица становился все грустнее день ото дня. Его «прекраснозубая» так и не появлялась, несмотря на все удивительные эпитеты, которыми он её награждал. Придумав очередной, он тут же озарённо бежал к озеру, думая, что уж на этот-то раз сравнение Рыбе понравится, и она вознаградит Птицу своим появлением. Но – увы! – всё было тщетно.
– Не клюёт жестокохвостая, – разводя руками, пояснял Суровый Сурок Комарику и Камышовому Зайцу потихоньку от Птицы. Он очень переживал за Птицу, и не понимал, чего еще этой Рыбе надо.
Текли дни.
Периодически набегал Вольный Ёж, приносил то замёрзших ягод, то корешков.
– Плохо у вас тут в пещере, – говорил он. – Неба не видно совсем. Я по звёздам соскучился. Давай, Ка-Заяц, наказаяц, поправляйся, что ли – я тогда дальше побегу, где неба много.
– Не мучайся из-за меня, – говорил Камышовый Заяц. – Я-то уже в порядке. Смотри сам не заболей. Тебе же звёзды нужны как воздух...
– Это верно. Ну хорошо, раз ты так говоришь, то я и правда побегу. Засиделся я тут с вами... Хотя вы и славные ребята, конечно.
И он исчез. Так же спонтанно, как и всегда. И даже не сказал, когда появится вновь. Впрочем, он никогда этого и не делал. Оставалось только надеяться, что – вот, когда-нибудь подскочит, сунет мокрый нос в ухо и посопит.
Когда Камышовый Заяц понял, что может понемногу ходить, он тут же схватил свой новый посох, которому на одном из привалов все-таки сделал набалдашник в виде ушей, и стал нарезать круги по пещере. Получалось это у него с каждым днем все лучше и лучше. И в один знаменательный день он объявил Комарику, что, в принципе, он уже готов к дальнейшим странствиям. И что он совершенно отучился курить, пока болел. Так что нет худа без добра. И только-только он собрался сообщить об этом гостеприимным хозяевам пещеры, как случилось Одно Событие.
Видимо, именно в этот же день Пещерная Птица дошел до ручки. Он, как обычно, пришел на озеро, но по какой-то причине ничего нового Рыбе не сказал. Впрочем, старого тоже. Он просто ходил вокруг озера, и выражение его лица из скорбного почему-то становилось всё светлее и радостней. Сурку же, напротив, это его выражение совершенно не понравилось. Он затаился за выступом, и шёрстка на его холке стояла дыбом.
– О, моя любимая солнечночешуйчатая Рыба, – сказал Пещерная Птица. – Я понял, почему ты ко мне не выходишь. Ты же просто хочешь, чтобы я сам пришел к тебе! Прости, что я не понял этого раньше. Вот я и иду.
И без лишних предисловий он ухнул в воду. Суровый Сурок даже кругов не увидел. Пещерная Птица сразу пошел ко дну, потому что озеро было очень глубоким, и очень холодным.
Суровый Сурок набрал в грудь воздуха, чтобы заорать как следует, но вместо этого быстро засеменил своими коротенькими толстыми ножками, и, зажав сразу нос и рот, рухнул в озеро за Птицей. Суровый Сурок совершенно не умел плавать, поэтому шансов у него не было никаких.
Услышав какой-то непонятный шум и плеск, и встревожившись, Камышовый Заяц с Комариком поспешили в сторону озера. И вот, что они увидели. Поверхность воды взбурлила, и из неё воздвиглась большая белая гора. На этой горе лежали Пещерная Птица и Суровый Сурок. В ту же секунду оказалось, что эта не гора, а спина, и что она не белая, а сверкает и искрится всеми цветами радуги. Это и была та самая... Прекрасножабрая. Она стряхнула на берег приятелей, которые и воды-то толком нахлебаться не успели, и сказала нежным басом:
– Эх ты, дурашка! Что ж ты сразу не сказал «Солнечночешуйчатая»? Ведь меня именно так и зовут... А я-то думала, ты другую Рыбу зовешь.
И она ласково улыбнулась Пещерной Птице во весь свой зубастый рот.
Суровый Сурок глядел на неё во все глаза. Он никогда не думал, что это произойдет. Что эта пресловутая Рыба будет всего в каком-то шаге от него. Что можно иметь столько зубов, жабр, и других острых выступающих конечностей. И все это сверкало. И все это было таким большим. Даже чуть большим, чем Птица. А Птица сидел на берегу и улыбался как дурак. Он был совершенно счастлив. И на Сурка не смотрел. Он смотрел на свою Рыбу. А он-то из-за него в воду бросался!.. Всё кончилось для Сурка, и он, ни слова не говоря, повернулся и пошел как автомат к выходу из пещеры. Комарик и Камышовый Заяц провожали его удивленным взглядом. Они так до конца и не поняли, что, собственно, произошло. Хотя вид Рыбы их, конечно же, потряс.
«Вот выйду в буран и умру», – думал Сурок, пробираясь через завесу одеял. Наконец он откинул последнее. И ему на нос тут же кто-то сел. Это была бабочка. Потому что вокруг цвело и бушевало лето.

* * *

«Дорогие Комарик и Камышовый Заяц! Я надеюсь, что обратный путь ваш был приятным и необременительным. Хотя, сидя на борту летающей тарелки и глядя на холодный космос, мне так странно вспоминать, что есть еще какой-то путь, кроме этого. Кроме того, меня посетила одна удивительная догадка. Может быть, конечно, я не прав, но я делаю выводы из того, что пережил сам.
Надежды и в самом деле не умирают. А вот те, кто надеются, к сожалению, смертны. Но кто-то большой и умный, кто знает про нас гораздо больше, чем мы сами, всегда даёт нам шанс, что наши надежды когда-нибудь сбудутся. И каждый из нас поэтому к чему-то стремится. И чем сильнее он стремится к своей мечте, тем она ближе. Но всех нас на пути Надежды ждут испытания. Иногда очень печальные, иногда и страшные. Но зато как потом хорошо. Счастлив Пещерная Птица со своей Рыбой, счастлив Сурок, раздаривший друзьям все свои вышитые картины о лете, и вы, надеюсь, тоже счастливы, совершив свой великий поход. Может быть, не последний. И я очень надеюсь, что вам будет приятно получить, наконец, письмо откуда-то со стороны, а не писать украдкой друг другу. Наша космическая почта работает быстро и хорошо, и я постараюсь писать вам чаще. Так что не пугайтесь, когда перед вашей хижинкой в камышах опустится небольшая летающая тарелка. Она будет почтовой. Думаю также, что она будет делать крюк в сторону пещеры и забирать для вас письма, которые напишут вам Птица, Рыба и Сурок. И доставлять им ваши ответы.
А я ведь угадал. Я действительно с Созвездия Ежа, из Сообщества Мирных Космических Разведчиков. Только когда я десантировался на вашу планету, мой корабль потерпел аварию, а меня контузило, и контузия почти полностью отняла у меня память. Но, к счастью, ненадолго. Каким-то шестым чувством я знал, что должен сидеть у костра, чтобы меня подобрал Спасатель. Поэтому я так и любил подбрасывать веточки в огонь до рассвета... Эй вы, любители ночных костров, может быть, вы тоже откуда-нибудь оттуда, со звезд?.. Всё может быть.
Значит, может быть, это и было моим испытанием? То, что я так долго был вдали от дома и даже не помнил самого себя? Но, тем не менее, не пал духом и не стал проклинать эту чужую планету и всех живущих на ней. Хотя слышал неоднократно, как это делают местные жители... Хотел бы я знать, куда девались их надежды.
А теперь я лечу домой, и совершенно счастлив. Поэтому очень хочется пожелать всем вам никогда не терять своих надежд. Ведь они не умирают! А если их потерять, они так и будут бродить неприкаянными по свету, потому что ваши надежды, кроме вас, никому не нужны. Ведь никто так не знает и не понимает их, как вы сами!
Ну, вот, кажется, пока и все. Очень надеюсь на ответ.

Искренне Ваш,
Вольный Ёж из Сообщества Мирных Разведчиков,
Созвездие Ежа».