Вагон поезда сильно тряхнуло. Десятки чемоданов, шляп и прочей житейской утвари сорвались со своих полок и полетели на пол.
Складной металлический столик купе № 4 неожиданно атаковал Нежина и врезался ему своим тупым краем прямо в живот. «П-ф-ф-ф-ф!» — с шипением вырвался воздух из легких.
Нежин откинулся назад и с досадой принялся растирать ушибленное место. Без синяка не обойдется. И все же как хорошо, что большую часть пути посчастливилось провести в одиночестве, ведь в противном случае сейчас кто-нибудь непременно приземлился бы ему на голову с верхней полки. А если бы это был толстяк? Вряд ли тогда удалось бы отделаться одним лишь синяком, который наверняка уже расползался пониже ребер.
Единственный спутник, полноватый седовласый господин, который подсел к Нежину в Перье и большую часть времени своей недолгой поездки провел в вагоне-ресторане, поглощая устриц, сошел рано утром на одной из станций Вале. О, Вале, твои сады прекрасны в любое время года!
Нежин потер виски, снял съехавшую на глаза фетровую шляпу и положил рядом с собой. Где-то под ногами звенел упавший со стола стакан. Судя по звуку, с чайной ложкой он не хотел расставаться ни при каких условиях. Интересно, взаимно ли было это желание?
На верхней полке насупротив, словно молчаливый татарский хан, чинно восседал внушительный чемодан. Этого гиганта не могло сокрушить ничто. Кажется, он даже не сдвинулся с места. Сквозь покрытое густым слоем грязи и пыли стекло внутрь купе с трудом пробирался рассеянный солнечный свет.
Снаружи виднелся чугунный станционный указатель, такой же древний, как и сам город, который когда-то давно ласкали заботливые южные ветра. Теперь в это трудно было поверить.
Нежин неуклюже полез наверх за багажом. Стянув с верхней полки чемодан и прихватив чуть было не забытый головной убор, он в последний раз, прощаясь, пробежал глазами по достопримечательностям купе.
Подумалось о том, что совсем скоро купе займет какая-нибудь престарелая пара, пахнущая фиалками и направляющаяся в неведомые края с целью проведения отпуска или попытки исцеления злокачественной опухоли, а может быть, молодая мать с босоногим ребятенком, поедающим мандарины. А может быть, купе отправится в обратный путь совершенно пустым… Скорее всего так и случится…
Нежин небрежно накинул на плечи легкое осеннее пальто и покрепче ухватился за ручку своего толстобрюхого спутника. С трудом проталкиваясь между готовившихся к выходу пассажиров, он вышел в тесный тамбур.
Сойдя на многолюдный перрон, Нежин еще раз оглянулся на пыхтящий поезд, который в черной копоти вагонов своего состава казался ему теперь совсем одиноким и грустным, таким, что даже как-то жестоко было оставлять его вверенным этим бестолковым усатым проводникам.
Сумерки еще не спешили сгущаться, но Нежин в отличие он незатейливых зевак-туристов (которых выдавали висящие на груди фотоаппараты) давно изучил географические особенности здешних мест (про себя он называл их курьезами), одна из которых заключалась в том, что перевали за девять — и через час-полтора ты уже вряд ли различишь шнурки на собственных ботинках. Вдобавок ко всему его совсем не прельщала перспектива блуждания в потемках под холодным октябрьским ливнем (вечернюю непогоду с уверенностью прогнозировало портативное радио, с которым Нежин не расставался во время своих путешествий) в поисках такси.
Таща за собой чемодан, которым то и дело задевал прохожих, Нежин аккуратно спустился по ступеням перрона. Он держал курс по направлению к главному зданию вокзала, внутри которого находился единственный выход в город. Мимо проплывали цветочные и газетные киоски, сувенирные лавки, кофейни. Нежин благополучно миновал неудобные турникеты и вышел на проспект, очутившись всего в паре шагов от автобусной остановки.
Невдалеке от нее что-то живо обсуждала небольшая группа иностранных туристов. Лысоватый мужчина с усами тряс перед лицом своих трех престарелых спутниц оранжевым путеводителем, при этом активно жестикулируя свободной рукой. На лицах дам читалось снисхождение к эмоциональному говоруну и играла едва заметная улыбка.
Желтый игрушечный автомобильчик не заставил себя долго ждать. Намеренно неспешно он подкатил к остановке. Временно избавившись от своей тяжелой ноши, теперь небрежно закинутой водителем в багажник такси, Нежин уселся в крохотный салон пучеглазого автомобильчика.
— Куда вам? — холодно осведомился неприветливый шофер.
— На Солье Планум, — ответил Нежин. — Это недалеко от Манежа!
Такси плавно тронулось с места и поплыло по замирающему вечернему проспекту. В динамиках грохотал рокабилли.
Нежин вдруг вспомнил о ракушке, которую в прошлый раз привез с Ривьеры, и о прекрасной черноволосой незнакомке, поранившей об нее свою восхитительную бронзовую ножку во время пляжной игры в мяч. Она отрывисто вскрикнула, когда наступила на острую окаменелую грань, скорее от неожиданности, чем от боли. И в этом, по его мнению, было что-то прекрасное. Что-то художественное и изящное. На грубой шероховатой поверхности до сих пор можно было рассмотреть едва заметные пятнышки засохшей крови. Нежин многозначительно улыбнулся нахлынувшему приятному воспоминанию.
Он совсем перестал замечать ход времени, предаваясь воспоминаниям, когда автомобиль притормозил напротив старого семиэтажного жилого дома с эркерами. Начинало смеркаться. Нежин вслед за водителем выскользнул из такси, принял багаж и расплатился. Он рассеянно перебежал дорогу под сопровождение нервных сигналов клаксона проезжающих мимо автомобилей, чуть было не налетел в дверях на симпатичную белокурую немку и, наспех извинившись перед ней, принялся подниматься по лестнице на четвертый этаж.
Людка приметила отца, когда тот еще выползал из такси. Она сразу же бросилась к входным дверям и по пути, споткнувшись обо что-то, чуть было не растянулась во весь рост на полу.
— Папочка! Наконец-то! — зачирикала она, едва отец переступил порог квартиры. — Мама, папа приехал!
— Приехал-приехал, — на лице Нежина заиграла улыбка, — а как же иначе?!
Он наклонился и поцеловал ее в задорный носик, отмеченный россыпью веснушек.
— А мы только что поужинали! Как жалко, ведь ты совсем чуть-чуть опоздал, — Людка обняла отца, прижавшись щекой к его груди.
Под аккомпанемент громыхнувшей в раковине посуды из кухни вышла Тамара. Такая домашняя, в голубом переднике, на секунду она застыла на месте, спешно вытирая руки о передник. Она не сводила выразительных карих глаз с Нежина.
— Боренька! — мгновение спустя она уже висела на нем, покрывая его лицо поцелуями. — Как же ты долго в этот раз! Как доехал?
— Поверь, без каких либо происшествий, заслуживающих твоего внимания! Разве что пришлось задержаться в Вале: какой-то чудак забыл там в уборной свой чемодан. Так что нам пришлось простоять в общей сложности более трех часов вместо положенной пятнадцатиминутной остановки, — улыбнулся Нежин. — Поистине курьезный случай!
— Теперь понятно! — Тамара распустила пучок на затылке, и густые каштановые волосы разлились по ее объемной груди, плечам, спине. — Мы думали, ты успеешь к обеду. Надеялись, что успеешь, — поправилась она.
— Я тоже надеялся, но получилось как всегда! — устало вздохнул Нежин. — ты же сама знаешь…
— Выглядишь не очень… Ты что же, совсем не спал?
— Так, пару часов, незадолго до прибытия.
— Ну а ночью?
— Ночью? Нет… Ночью читал, потому что никак не мог заснуть. Сказать по правде, я вообще не понимаю, как некоторым это удается — забраться наверх, крякнуть и через минуту уже захрапеть. Нет, просто уму непостижимо!
— И никаких взбитых подушек и хрустящих одеял, верно? — она сочувствующе посмотрела на него. — Знаешь что, от ужина мало что осталось, но я могу попробовать что-нибудь быстренько приготовить. Как насчет крепкого горячего черного чая? Или немного подождешь? Минут десять, не больше…
— Не переживай, я плотно пообедал в вагоне-ресторане. Пожалуй, даже слишком плотно. Так что ограничусь одним чаем. Сейчас я больше всего мечтаю просто развалиться на диване, — он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.
— Тогда раздевайся скорее, — подытожила Тамара. — Да оставь ты в покое этот чемодан, успеется с ним еще. Ты ведь только зашел…
Она заварила чай и теперь стояла, разливая его по фарфоровым кружкам. Людка, устроившись рядом на кухонном табурете, время от времени расправляла складки своего нарядного белого сарафана. Она с любопытством рассматривала отцовский чемодан, который представляла, вероятно, соучастником каких-нибудь опасных приключений. «Наверняка что-нибудь в духе Марка Твена», — подумалось Нежину.
Сбросив с себя верхнюю одежду, он подошел к кухонному окошку и теперь смотрел на уже звездное небо, по которому, словно по огромной кухонной столешнице, чьи границы терялись где-то за линией горизонта, неведомые силы нечаянно рассыпали бесчисленные сахарные крупинки.
Крепкий горячий напиток немного приободрил его. Он посмотрел на Людку: та, уже будучи не в силах допить свой совсем остывший чай, клевала носом. Тамара продолжала возиться у раковины.
В ванной комнате, до которой ему наконец-то удалось добраться, Нежин с облегчением сбросил с себя часть остававшейся одежды и с удовольствием залез под тугую струю горячей воды. Не было ничего удивительного в том, что чуть позже, не найдя в себе сил, он так и не добрался до забытого в коридоре чемодана, желающего поскорее избавиться от своего распирающего содержимого. Нежин рухнул на постель поверх белого пухового одеяла и, едва успев скинуть домашние туфли, забылся глубоким сном.
Воскресное утро выдалось пасмурным. По серому октябрьскому небу не торопясь ползли тяжелые свинцовые тучи, зависали над городом, продолжали неспешно свой путь. За окном срывающиеся с крыши капли — отпрыски только что прошедшей мороси, постоянно ломая нужный ритмический рисунок неуместными паузами, восьмыми долями барабанили по жестяному карнизу.
Нежин проснулся свежим и отдохнувшим. Тома спала рядом. С головой укутавшись в одеяло, она умиротворенно посапывала. Нежин набросил на себя потрепанный домашний халат и зашаркал в детскую посмотреть, не проснулась ли Людка. Разноцветное пуховое одеяльце мерно поднималось и опускалось. Кухонные часы показывали 7:30. Конечно, они все еще спали. Раннее пробуждение в выходные, когда большинство предпочитало отсыпаться, он считал дурной привычкой своего организма, с которой никак не мог расстаться.
Нежин умылся и заварил себе кофе. Он вспомнил о неразложенном чемодане, который в ожидании хозяина был вынужден заночевать в прихожей под сенью пальто, шубы, пахнувшей апельсиновыми корками, и, кажется, зонта. Втащив чемодан в свой небольшой кабинет, скромно обставленный бюро, парой книжных полок да большим коричневым плюшевым диваном, он аккуратно затворил за собой дверь. На стенах красовались фотографии — семейные, за исключением одной: на ней Нежин был запечатлен пожимающим руку Геннадию Арханову, малоизвестному, но талантливому беллетристу, ныне покойному.
Едва щелкнули два бронзовых замочка, как чемодан распался на две части, обнажив свое содержимое. Книги всевозможных форматов, цветастые суперобложки (у Нежина даже закружилась голова от изобилия их пестроты), авторы, все как один мечтавшие быть растиражированными и прилежно расставленными по полкам киосков и книжных магазинов.
Почти пять полных лет прошло с тех пор, как он стал представителем «Миллиона», весьма солидного издательского дома. Он начинал здесь простым наборщиком, но вскоре почувствовал, что способен на что-то большее, достоин чего-то большего.
Путешествуя где только можно, Нежин пытался заинтересовать этой, по большему счету, макулатурой торговые сети, книжные магазины, снобов. Попутно в круг его обязанностей входил и поиск новых, свежих дарований для издательства.
Больше всего на свете утомляли ужасно скучные литературные собрания, которые он вынужден был посещать. Неудачники, читающие друг другу бездарную дребедень, вызывали в лучшем случае зевоту, в худшем — изжогу и тошноту. Но иногда попадались и самородки, такие как Никитин или Василенко.
В юношестве, зачитываясь великими классиками, он представлял, как однажды и сам напишет что-то прекрасное, создаст богоподобный образ, от которого бы по спине начали пробегать мурашки восхищения.
Но, к счастью для одних и сожалению для других, истинный художник слова — это не тот, кто способен в своем воображении нарисовать бесконечность Вселенной, заполненной бесконечным количеством звезд. А тот, кому помимо этого путем нанесения символов на бумагу по силам изобразить эту самую Вселенную в воображении читателя так, чтобы последний мог представить себя ее частью, в точности рассмотреть любую деталь, подробно изучить каждую звезду. Если бы все дело было только в одном воображении!
Еще будучи школьником, Нежин, сидя за партой и скучая над учебником арифметики (неприступной для него и по сей день) или географии (он мог, к примеру, с закрытыми глазами показать на карте расположение любого крохотного малоизвестного арабского королевства), рисовал в своем воображении необычайные миры, раскрашивал их причудливыми метаморфозами, но как только дело доходило до бумаги, на которую требовалось перенести краски со всеми их оттенками, слова начинали прыгать, словно орда воинствующих бесенят, слова ломались, убегали, прятались. Порой ему даже начинало казаться, что это симптомы экзотического недуга, который можно вылечить, побори Нежин свою застенчивость и найди нужного врачевателя. И тогда потоки тасующихся слов хлынули бы из-под руки прямо на бумагу, объединяясь там в нужные союзы предложений, абзацев, глав.
Окончательное решение бросить авторские потуги Нежин принял для себя после того, как пару лет тому назад опубликовал небольшой сборник рассказов «Петь соловьем», который в итоге был забракован не только им самим, но и всеми его друзьями и знакомыми.
— Вот это — Кононов, — Нежин перебирал разноцветные книжные корешки, — начинающий писатель, экспериментирующий с жанром альтернативной истории, бездарность, по существу, как и Валентинов, с восхищением расписывающий читателю свои фетиши на страницах скучнейшего романа «Подглядывая в замочную скважину». Кому это может быть интересно? — в который раз удивлялся он про себя.
— А этот — из новичков: Николай Уланов; неплохая беллетристика, но уж слишком претенциозно, а местами вычурно.
Он разложил книги и задвинул их в ящик письменного стола, стоявшего у окна, после чего плюхнулся на диван и, заложив руки за голову, уставился в потолок. Старая пыльная люстра, проросшая из потолка, существовала, определенно, вне времени.
У него вдруг возникло непреодолимое желание сбежать куда-нибудь от невыносимой духоты квартирной коробки, насладиться влажным дыханием утра. Нежин, не мешкая, переоделся, втиснулся в спортивные туфли и, накинув старое потертое пальто, покинул квартиру.
2
Парк Бо, несомненно, был одним из тех мест, где талант черпал свое вдохновение. Его осенняя палитра благодаря легкому взмаху кисти переносилась на мольберты современных художников и находила свое отражение на холстах прошлого, таких же старинных, как сам Бо. В парке часто искали свою музу поэты. Среди известных — такие как Коваль или Берн. Последний именно здесь создал свое прекрасное «Ждать», вошедшее затем в сборник «Жить прошлым».
Бо был одним из самый больших парков Восточной Стороны (он был разбит по проекту легендарного ландшафтного архитектора Андре Ленотра в XVII веке), благодаря чему Древний город стал местом паломничества огромного числа туристов. Одной из достопримечательностей парка был огромный трехметровый античный вазон, установленный в центре Бо. Неизвестно что собою символизирующий вазон пользовался огромной популярностью среди гостей, которые постоянно кружили вокруг него с фотоаппаратами. Считалось, что поглаживание ручек вазона приносит удачу, и потому было обычным делом застать здесь в разгар дня болтающегося в воздухе бедолагу, одной рукой ухватившегося за тупой край горлышка, а второй усердно натирающего облезшую позолоту. Ну и конечно же, белый мраморный гигант был местом назначения деловых встреч и свиданий влюбленных. Никто не оставался равнодушным, гуляя по пыльным песчаным дорожкам парка, вдоль которых по обеим сторонам тянулась череда легендарных кленов, ласкающих глаз посетителя густотой красок своей зелени летом и волшебным калейдоскопом цветов и оттенков осенью. Бо многолюден, но, несмотря на это, страждущая покоя душа всегда могла обрести заветное уединение, для чего нужно всего лишь свернуть с главной аллеи парка и углубиться в центр.
Нежин брел по одной из дорожек еще не проснувшегося Бо, разгоняя вокруг себя густой утренний туман. Он напоминал одинокий полярный ледокол, который, эгоистично следуя заданному курсу, обращает идеально сложенную холодную материю в хаос безобразных ледяных глыб. Деревья уже дали старт сезонному листопаду, так что посетители парка, сменившие легкую летнюю обувь на грузные осенние башмаки, теперь вовсю топтали кусочки постепенно разрушающейся осенней мозаики.
На мгновение Нежин остановился, опираясь на зонт, пустил изо рта облачко теплого пара и, не успев бесследно раствориться в коварно подступившем тумане, продолжил свой путь. С грустью подумалось, что вот уже менее чем через два месяца ему исполнится тридцать восемь, незаметно пролетят и следующие пара лет, после чего он разменяет пятый десяток. Но трагедия заключалась не в безысходности течения времени или банальном для большинства нежелании быть ему подвластным, а в болезненно остром ощущении собственной никчемности и художественной импотенции. Ускользающий же сквозь пальцы, словно песок, хитрый хронос обрекал на смирение.
Что-то подобное, должно быть, испытывает альпинист-любитель, живущий грезами о покорении вершины Эвереста, когда, держа в руках долгожданные билеты на самолет, обещающий вмиг доставить мечтателя к подножью заветной горы, с ужасом понимает, что уже слишком стар для этого запоздалого восхождения к своей мечте. Время навсегда упущено, никаких шансов. На основании какой логики считают свое существование значимым те, кто за все отведенное им время не создал ничего, кроме переработанных продуктов распада и углекислого газа? Этим вопросом с годами он задавался все чаще и чаще.
Нет, конечно, судьбу можно благодарить за Людку. Была Тамара, любящая и домашняя, но никогда не задававшаяся подобными вопросами и никогда не понимавшая подобных переживаний. Но от нее, чей кругозор ограничивался оглавлением поваренной книги да сплетнями соседок, не стоило ожидать большего. Несомненно, есть те, в чьих силах отмахнуться от этих мыслей, как от назойливой мухи или дотошного писклявого комара, не дающего заснуть в райскую летнюю ночь, временно заменить в этих целях окружающие серые декорации новыми, цветными, тропическими, после чего вернуться в колею. Но есть и те, кому не по силам совершить это спасительное движение, кто засыпает и просыпается с этим чувством, кого оно в итоге способно свести с ума. И кажется, что все остальное на свете не имеет совершенно никакого значения. Это самая настоящая одержимость. Нет, конечно, случаются и благоприятные периоды. Вот вспомнить, например, Ривьеру…
Мимо него просеменил старый, тяжело дышащий таксик, а мгновение спустя пронеслась шумная ватага детворы, преследующая незадачливого беглеца.
Нежин пошарил рукой в кармане пальто, затем извлек оттуда маленький красный циферблат наручных часов (он не выносил сдавливающего охвата на запястье), посмотрел на него. Стрелки показывали начало двенадцатого. Он сунул часы обратно в карман, подумал, что пора бы возвращаться, пока домашние не разволновались. Свернув с небольшой тенистой тропки, вышел на другую, перпендикулярную главной аллее парка. Невдалеке назойливо замаячил вазон.
— Наверняка идея установить здесь эту безвкусицу принадлежала Кардецкому, — подумал Нежин, касаясь рукой холодного белого мрамора, — этому недалекому вояке, мало что смыслящему в материях прекрасного и постоянно выставляющему себя на посмешище. Весьма распространенное явление — преподнесение собственного невежества под знаменем кустарной добродетели. Для некоторых это диагноз. Кстати, весьма распространенный. А если взять и копнуть глубже? Сколько наберется таких, как он…
— Нежин! Вот те на! — тяжелая рука обрушилась на плечо Нежина, вмиг прерывав его размышления относительно уродливого вазона. Он обернулся. Перед ним стоял небольшого роста, полноватый человечек в сером спортивном костюме, уже в летах, утирающий свою блестящую голову с остатками поседевшей растительности на висках и затылке носовым платком. Его довольная красная физиономия с упрятанными в аккуратно подстриженные бачки оспинами расплылась в широкой, совершенно идиотской улыбке. Кириллов не сводил с Нежина своих маленьких, глубоко посаженных поросячьих глазок. В глазках играл огонек. Очевидно было, что толстяк находился в приподнятом настроении.
— Что же заставило такого луженого прагматика, как ты, забрести в это прибежище плаксивых юнцов? Уж никак роман собрался состряпать? Или стишки какие? — насмешливо бросил он, и Нежина тут же обдало едким чесночным зловонием. Кириллов протягивал ему свою пятерню.
Нежин пропустил мимо ушей колкость Кириллова и теперь удивленно смотрел на свою руку, сотрясаемую тяжелым рукопожатием. Чесночное зловоние и не думало испаряться.
— Как раз думал, целесообразно ли тревожить вас сегодня по рабочим вопросам, Юрий Петрович, все-таки воскресенье, — с неохотой выдавил из себя Нежин. Он потупил взгляд и смотрел куда-то в сторону.
— Ну раз тебе представился такой случай — валяй, — ответил ему толстяк, пытаясь прикурить папиросу от трепетавшего на ветру спичечного огонька.
Нежин в общих чертах доложил Кириллову о бесплодной встрече с Гнилорыбовым, зазнавшимся писакой со снобистскими замашками, о переговорах с Мещаниновым, владельцем развивающейся торговой книжной сети. Он всерьез заинтересовался романом Худякова и предлагал за него довольно солидные деньги.
Кириллов молча слушал, попеременно то глубоко затягиваясь сигаретой, то выпуская изо рта тугую струю сизоватого дыма. На его лице можно было прочесть смесь презрения с брезгливостью. Он докурил свою папиросу, не глядя, запустил окурок куда-то в сторону и завершил ритуал тем, что сплюнул под ноги.
— Послушай, — сказал Кириллов крайне серьезным тоном, — завтра обязательно зайди. У меня есть кое-что для тебя. Ты слышал о Нечаеве?
— Нет, а должен был? — немного растерялся Нежин.
— Значит, нет. Ну да ладно, все подробности завтра, не будем торопиться. Кстати, насчет Гнилорыбова: он перезвонил мне сразу же после вашей встречи. Я не знаю, в каком ключе ты вел с ним диалог, но он был в бешенстве, закатил настоящую истерику, кричал в трубку и все такое. И мне пришлось все это выслушивать от какого-то зеленоротого…
— Я не сдержался и заметил, что, будь я его однофамильцем, непременно взял бы себе какой-нибудь псевдоним, в крайнем случае девичью фамилию своей прабабки.
- Мне стоило немалых трудов уговорить его приехать сюда, для того чтобы побеседовать лично со мной, — Кириллов повысил голос, тыча в Нежина коротеньким указательным пальчиком. — Сдается мне, Нежин, что ты совсем дурак, раз так и не понял, что это за рыба.
— Его фамилия как раз дает четкое определение! Какие бы деньги ни был готов заплатить его отец, для которого так важно, чтобы опусами сына заинтересовался хоть кто-то, ни один действительно чего-то стоящий рецензент не согласится марать свое имя ради случайного гонорара, — заметил Нежин. — Ведь это полная бездарность!
— Нежин, да ты никак искренне ратуешь за современную словесность! Ну тогда тебе прямая дорога в литературный кружок! Хотя, помнится, ты это уже проходил, — на лице Кириллова заиграла вызывающая самодовольная усмешка.
— Когда он приезжает? — поинтересовался Нежин.
— Он уже здесь. Выехал незадолго до тебя, сейчас снимает номер в «Арто» по моей рекомендации. Завтра у меня назначена с ним встреча, так что будь любезен, если случайно ваши пути вдруг пересекутся — постарайся ничего не испортить.
Нежин засунул руки в карманы пальто и уставился на Кириллова.
— Эй, да не смотри ты на меня так, а то просверлишь насквозь, — гоготнул Кириллов и дружески хлопнул Нежина по плечу. — Не забудь про то, что сказал. Завтра жду у себя.
Маленький полноватый человечек, подпрыгивая и пританцовывая, засеменил прочь.
Нежин тяжело опустился на первую попавшуюся скамейку. Он вновь посмотрел на выловленные из кармана часы, которые сообщили ему о том, что полдень уже начал законно властвовать. Он оглянулся по сторонам: слева от него пожилая женщина в синей шерстяной накидке торговала жареным миндалем, на соседней скамейке, склонив голову над бережно покоившимся в руках дешевым бульварным романом, клевала носом немолодая дама в нежно-кремовом пальто и такого же цвета элегантной шляпке. Прямо напротив него, на дорожке, вырисовывал прутиком на песке витиеватые узоры ясноглазый смуглый мальчишка на вид лет пяти. Вокруг, обнявшись, неспешно прогуливались влюбленные пары, лавируя между неугомонными туристами. Воскресный день был в разгаре.
Нежин, крякнув, неуклюже поднялся со скамейки. За его спиной трепетали невысокие молодые березы, чья золотая листва, казалось, вот-вот зазвенит в порывах строгого осеннего ветра. Он подумал, что неплохо было бы забежать в какой-нибудь цветочный киоск за букетом для Томы, но, остановившись на кульке соленого миндаля, зашаркал в сторону внушительных чугунных витых ворот, влажно чернеющих на фоне дождливого серого неба.
3
«Миллион» с момента своего основания уютно расположился в одном из старейших районов города, занимая целиком трехэтажное, с виду ветхое здание, богатое своей историей. Дом много раз менял владельцев, среди них были два издателя, директор известного лицея, дочь банкира, всевозможные князья и их потомки, помимо этого здесь размещался военный комиссариат, телеграфная компания и даже министерство печати. Фасад, являющийся ярким примером архитектуры раннего модерна, украшали небольшие витражные окна, придававшие зданию несколько скорбный оттенок. Главной же изюминкой был разноцветный витраж, расположившийся прямиком над центральным входом, созданный в одной из лучших мастерских Вале легендарным Эрнестом Дето.
Третий этаж здания делили между собой приемная Кириллова и его личные апартаменты. За внушительным лакированным бюро, ровесником эпистолярного жанра, сидела уже давно немолодая Елена, секретарь Кириллова. Поправляя постоянно сползающие на нос очки, она пыталась разобраться с входящими письмами. Справа от нее на высоком кожаном табурете в ожидании Кириллова нетерпеливо крутился отталкивающей наружности молодой человек. Его беспокойные близорукие глаза были надежно защищены толстыми линзами в громоздкой черепаховой оправе, а щегольски начесанный кок раздражал идеальностью своей формы. На нем были обтягивающие серые клетчатые брюки модного этим летом фасона, на болтающихся ногах красовались коричневые замшевые мокасины, расстегнутая же на груди пестрая свободная рубаха служила завершающим штрихом в создании праздного и довольно бестолкового образа. Короткое кашемировое пальто отдыхало на вешалке слева. Красный подбородок посетителя кричал о том, через что ему пришлось пройти пару часов назад перед зеркалом в ванной комнате, на шее красовался созревающий фурункул.
Облик молодого человека не вызывал ничего, кроме чувства здоровой брезгливости, его манера поведения — ничего, кроме отвращения.
— Ведь договаривались же на одиннадцать, — гнусаво пожаловался приемной Гнилорыбов, — а уже почти половина двенадцатого.
Он извлек из кармана брюк пачку сигарет, вытащил одну, прикурил.
— Здесь не курят. Будьте так любезны, затушите сигарету, — секретарь строго посмотрела на него поверх очков.
— И кофе здесь тоже не подают, — Гнилорыбов глубоко затянулся, пустил изо рта пару сизых колечек и демонстративно затушил сигарету о никелированную ножку табурета.
— Пожалуйста, пепельницу!
— Здесь нет никакой пепельницы, потому что в приемной курить запрещено, — констатировала секретарь, — пожалуйста, воспользуйтесь урной или туалетной комнатой.
— Я лучше воспользуюсь вот этим фикусом, — нашелся Гнилорыбов, выбрав себе в жертву горшочек с декоративным растением, стоящий на газетном столике неподалеку. Через мгновение он уже навис над несчастным цветком, вдавливая окурок в рыхлую землю горшка.
— Это не фикус, это строманта, — совсем растерялась секретарь.
Она хотела что-то добавить, но ее прервал неожиданно зазвонивший телефон.
— Приемная Кириллова, — чуть слышно произнесла секретарь в трубку. На том конце провода бойко затараторил женский голосок.
В эту минуту дверь с лестницы распахнулась, и в приемную вбежал запыхавшийся Юрий Петрович.
— Никита Сергеевич… Никита Сергеевич, опоздал, виноват, — начал он извиняться, сотрясая в своих зажатых лапищах влажную ручонку Гнилорыбова. — Ну пройдемте ко мне в кабинет, прошу вас… Ах, подождите, только пальто сниму! Эть, зацепилось…
Он засуетился, начал было расстегивать туго засевшие в своих петельках крупные черные пуговицы, благополучно расстегнул самую верхнюю, ту, что располагается у ворота, но следующая никак не хотела поддаваться. Поймав на себе скучающий взгляд Гнилорыбова, Кириллов решил бросить это бесплодное занятие.
— А знаете что? Черт с ним, с этим пальто! — бросил он, нервно теребя злосчастную пуговицу. — Пройдемте, не будем терять драгоценное время!
— Вам не следует так плотно завтракать, тогда и пуговицы станут податливее, — Гнилорыбов скорчил довольную гримасу.
— Елена Петровна, два кофе, — скомандовал Кириллов, увлекая за собою в кабинет столь важного и нахального посетителя.
Нежин появился в дверях приемной минут сорок спустя. Его мокрые взъерошенные волосы были откинуты назад, а по широким скулам к подбородку бежали ручейки. Густые черные брови хмурились.
— Кириллов у себя? — спросил он, снимая отяжелевшее от влаги пальто и кидая его на вешалку, аккурат поверх гнилорыбовского.
— У Юрия Петровича посетитель, — вежливо ответила секретарь, — молодой человек в очках. Знаете, не очень-то приятный тип: сначала закурил прямо в приемной, а потом бросил сюда свой окурок, — тонкий палец, окольцованный дешевой побрякушкой, указал на столик с декоративным цветком.
— Да уж. Кажется, я догадываюсь, о ком вы говорите, — Нежин посмотрел, куда указывал ему палец.
Секретарь вопросительно взглянула.
— Не обращайте внимания, этот человек его не заслуживает, — ответил Нежин, располагаясь на белом кожаном диване, предназначенном для посетителей.
— Хотите кофе? — учтиво предложила секретарь.
— Нет, спасибо, — он взял со столика первый попавшийся журнал, развернул наугад, перелистнул страницу, другую, остановился на статье «Скованные льдом», повествующей о нелегкой судьбе полярников, примерно десятилетие назад застрявших среди мерзлых глыб на сломавшемся ледоколе.
За дверью кабинета послышалось гоготание Кириллова, затем — довольное хихиканье его гостя. Нежин снова перелистнул страницу, наткнулся на пошлую рекламу дорогих дамских сумок, обещающую моментально возвести ее счастливую обладательницу чуть ли не в ранг светской львицы.
Зычный хохот повторился, но уже ближе к дверям, было ясно, что встреча подходит к концу. Нежин бросил журнал обратно на столик и откинулся на диване, прикрывая козырьком ладони глаза. Секретарь шуршала бумагами. Где-то зазвенел телефон.
Изнутри неуверенно надавили на дверную ручку. Было слышно, как Кириллов что-то торопливо объясняет своему гостю. Пятисекундная пауза и снова взрыв хохота. Наконец дверь кабинета приоткрылась и на пороге замаячила сутулая фигура Гнилорыбова. Кириллова же было только слышно.
— Никита Сергеевич, я вам искренне говорю, я в восторге от Михеля, удивительный персонаж! Уверен, он придется по душе и вашим будущим читателям, — безбожно врал Кириллов. — А как художественно у вас получилось выразить его взаимоотношения с Настей!
— Как только я сажусь за письменный стол с зажатым между пальцами новеньким, хорошо отточенным карандашом, тот словно оживает, начиная вырисовывать образы на хрустящей поверхности бумаги, — зарделся смущенно Гнилорыбов. — Отец называет это Божьим провидением, я же…
— Любой талант, несомненно, от Бога! — тут же вставил Кириллов. — Меня больше всего зацепила сцена, где Михель, рассуждая над смыслом бытия на террасе загородного дома родителей, принимает в итоге решение свести счеты с жизнью. Очень живо и красочно. А самое главное — актуально.
— Вы мне льстите, Юрий Петрович, — Гнилорыбов застенчиво поправил съехавшие на нос окуляры.
— Если бы я решил вам просто польстить, то не стал бы перечитывать дважды за ночь вашу рукопись. И знаете, что самое главное?
— Нет, что же? — спросил заинтригованный Гнилорыбов.
— Самое главное, — хитрый Кириллов выдержал паузу, так хорошо знакомую Нежину, — самое главное — это то, что вашу рукопись хочется перечитать и в третий раз, и уверен, захочется еще и еще раз. Ведь прощание с Михелем — все равно что расставание с близким другом.
Мышеловка захлопнулась, приманка из лести и обещаний, выбранная Кирилловым, сработала превосходно. Он обладал превосходным чутьем и умел выбрать нужную тактику, вне всяких сомнений. Оба вышли в приемную. На Кириллове была элегантная голубая рубашка со сверкающими золотыми запонками. Значит, пальто все же не выдержало его натиска.
— А, снова вы, — взгляд Гнилорыбова споткнулся об Нежина, который сидел неподалеку. — Не вставайте, руки я вам все равно не подам.
— Для меня это, конечно, большая потеря, — холодно буркнул тот в ответ, салютуя при этом Кириллову. Кириллов лишь холодно кивнул.
— Простите, кто-нибудь скажет, где мое пальто? — Гнилорыбов растерянно уставился на вешалку. — Я точно помню, что вешал его именно сюда, а сейчас здесь висит этот ужасный мокрый сюртук…
Он обернулся и вопросительно уставился на секретаря. Та сосредоточенно набирала какой-то документ.
— Я, кажется, к вам обращаюсь, — возмущенно воскликнул Гнилорыбов.
— Так посмотрите под ним, — раздраженно бросила в ответ секретарь, про себя поражаясь глупости посетителя.
Физиономию Гнилорыбова перекосило от отвращения. Он брезгливо коснулся кончиком пальца чужого пальто, будто боясь обжечься, чуть-чуть отодвинул мокрую ткань в сторону, отдернул руку.
— Да, оно там, — констатировал он.
— Что, боитесь, что укусит? — усмехнулся развалившийся на диване Нежин. Он с неподдельным любопытством наблюдал за происходящим. Гнилорыбов с ненавистью посмотрел на него, но так и не нашелся с ответом.
— Никита Сергеевич, а позвольте-ка, я вам помогу, — вмешался наконец Кириллов. Подлетел к вешалке и вызволил из-под грузного черного пальто слегка помятый кашемир.
Гнилорыбов поочередно влез в оба рукава, пошарил в карманах, проверяя на месте ли их содержимое. Правая пола забавно топорщилась, на груди расползлось хорошо заметное влажное пятно. Полный презрения взгляд, которым Гнилорыбов окинул присутствующих, остановился на Нежине.
— Вы ведь это специально сделали, я знаю, — тыкая в него узловатым пальцем, процедил Гнилорыбов. — А вам, — он повернулся к запыхтевшему от волнения Кириллову, — вам следовало бы пересмотреть штатный состав! — С вами свяжутся! — бросил он Кириллову и, подняв воротник пальто, поспешно вышел.
Кириллов вытащив из кармана брюк носовой платок, протер влажный лоб, приглашающе кивнул Нежину на дверь своего кабинета.
В небольшом, со вкусом обставленном помещении в викторианском стиле было накурено и немного прохладно. Два прямоугольных окна в дальней стене, из которых открывался прекрасный вид на Русалочью площадь, были приоткрыты. Холодный осенний ветер трепал тяжелые темно-зеленые шторы. Напротив окон возвышался заваленный ворохом бумаг рабочий стол Кириллова — широкий, с великим множеством больших и маленьких ящичков. Слева на столе, разбавляя сгустившийся сумрак, приглушенно светила небольшая лампа под желтым абажуром. Неподалеку дежурили две маленькие кофейные чашечки.
Не включая верхнего освещения, Кириллов проследовал к письменному столу. Поудобнее устроившись в своем черном кожаном кресле, он с раздражением посмотрел на Нежина, который нерешительно топтался в дверях кабинета. Из окон за спиной Кириллова сильно дуло.
— Ну проходи, не топчись ты там! Вот, вот… Правильно, присаживайся, — Кириллов сцепил перед собой пальцы в замок — типичный для него деловой жест, обещающий серьезный разговор. Нежин, повинуясь, подошел к столу, опустился в кресло напротив. На стенах красовались роскошные британские обои со сложным орнаментальным рисунком. Поверх них в резных позолоченных рамах висели портреты самых ярких представителей семьи Кирилловых, среди которых, конечно, отыскался и портрет Юрия Петровича в дорогом костюме с атласными лацканами.
— Да, Нежин, умеешь ты накалить обстановку до предела, — Кириллов закурил и откинулся в кресле.
— Вы не боитесь простудиться? По-моему, из окон дует, — заметил Нежин. По его спине пробежал холодок.
— Нет, скорее меня прикончит этот прыщавый юнец, — он небрежно махнул рукой с зажатой между пальцами сигаретой в сторону двери. — Пришлось потратить почти час своего времени, теша его тщеславие всевозможными комплиментами. Но знаешь, что было самым ужасным во всем этом? — Он резко пододвинулся к столу и небрежно стряхнул пепел в симпатичную бронзовую тарелочку, полную окурков.
— Его зреющий фурункул? — не удержался Нежин.
— Да, ты попал почти в яблочко, — Кириллов добродушно расхохотался в потолок. — Самым ужасным было то, что мне пришлось расхваливать его «Германца», этот косноязычный, малограмотный выкидыш, в котором нет и толики художественности! Признаюсь, соврал, я лишь мельком пробежал глазами рукопись, хватило чтения двух первых глав, — Кириллов глубоко затянулся и прикрыл глаза. Сорвавшийся с кончика сигареты пепел, бесшумно приземлился на темный ковролин, — потом меня чуть не стошнило, — окончил он, выпуская дым из легких.
— О чем же этот «Германец»?
- Его главный герой, молодой бездарь, явно страдающий навязчивыми идеями и прочими расстройствами личности, безответно влюблен в дочку губернатора. Большую часть повествования занимают его страдания, сопряженные с унылыми кухонными рассуждениями относительно смысла бытия. Угадать концовку можно после первой главы.
— Должно быть, бездарь прыгает с моста с камнем на шее? — предположил Нежин.
— Да, все верно, только без камня и с крыши амбара. Сам видишь, избитый по сути сюжет дешевого сентиментального романа для домохозяек, — Кириллов затушил тлеющий окурок и зевнул. Внезапно ворвавшийся в кабинет ветер распахнул настежь оба окна, прошелся по письменному столу, поднимая в воздух бумаги. Скудные остатки растительности на голове Кириллова трагично задергались на ветру; казалось, они вот-вот оторвутся и улетят на поиски недостающей части давно исчезнувшей шевелюры. Деревянные оконные рамы тревожно застучали о стену. Кириллов поспешил закрыть оба окна.
— Я уж думал было, улетит в окно, — радостно сообщил он, вставая на четвереньки и принимаясь собирать разбросанные по полу документы. — На секунду даже сердце екнуло!
Нежин непонимающе вытаращился на него.
— Да рукопись эта! Гнилорыбовская! — рассмеялся Кириллов, кладя собранные бумаги на стол и усаживаясь обратно в кресло. — Как видишь, она не такая уж длинная, верно?
Он заговорщицки подмигнул Нежину.
— Ладно, оставим это, есть дело поважнее, — сказал Кириллов крайне серьезным тоном. — Есть один хороший молодой автор, действительно подающий надежды. Нечаев. Я мельком упомянул о нем в момент нашей последней встречи.
— В парке, — уточнил Нежин.
— Да, именно там! Тогда ты сказал мне, что эта фамилия тебе ни о чем не говорит.
— Не говорит и теперь!
— Как я уже сказал, — продолжил Кириллов, опять сложа перед собой руки на столе, — Нечаев совсем еще молодой, ему всего двадцать пять или около, но на фоне того немногого, что он уже успел написать, я говорю о «Юпитере» и «Герое Мадрида», двух небольших повестях, большинство его современников безнадежно меркнут. «Германец» же сойдет разве что за рулон дешевой туалетной бумаги.
— Он публиковался где-нибудь? — поинтересовался Нежин. Его воображение нарисовало очередного Гнилорыбова, такого же скользкого, но без очков.
— Нет. Понимаешь, подобные вопросы ему вроде бы совсем не интересны, по нынешним меркам, он влачит аскетическое существование, заявляет, что пишет для себя, для своих друзей и знакомых.
— Откуда же вы о нем узнали?
— Как откуда? — искренне удивился Кириллов. — От этих же знакомых и узнал! Нечаев частый гость на литературных собраниях, вечерах и тому подобных мероприятиях, на которых как раз специализируешься ты! В июле я даже посетил одно из них, надеясь попасть на его выступление, но, к сожалению, тогда он присутствовал в качестве слушателя.
— Я, кажется, понимаю, к чему вы клоните, — взгляд Нежина зачаровал восхитительный блеск чужих запонок.
— Думаю так. Я хочу, чтобы он начал публиковаться у нас, понимаешь? Твоя же задача заключается в том, чтобы сделать все возможное, чтобы это желание у него возникло, — Кириллов заметил, куда направлен взгляд его собеседника. — В случае победы – они твои, как и хорошая премия, обещаю, — он постучал толстым ногтем указательного пальца по запонке на левом рукаве и рассмеялся.
— Где мне найти его? — Нежин перевел взгляд и теперь смотрел прямо на Кириллова, на лысине которого проступили мелкие капельки пота.
— В доме Штакеншнейдера в пятницу вечером. Там будет проходить встреча литераторов, не знаю, правда, к чему приуроченная. Информации немного. Единственное, что не вызывает сомнений, так это то, что там будет присутствовать Нечаев, возможно, даже прочитает что-то свое. Кстати, его зовут Костя,— Кириллов загадочно улыбнулся, — он почему-то не любит, когда к нему обращаются «Константин».
— Костя, — как бы пробуя слово на вкус, повторил Нежин.
Кириллов выдвинул один из небольших ящичков стола, достал оттуда аккуратно сложенную стопку бумаг и положил перед собой.
— Пока не забыл: вот, держи, — тыльной стороной ладони подвинул бумаги к Нежину, — это «Герой Мадрида» и «Юпитер». Почитай, подготовься…
Нежин кивнул.
