От Рождества до Крещения Петербург гремел
маскарадами. В эту пору все только и стремились, что танцевать до упаду,
сплетничать и флиртовать. Сам император Николай любил появляться инкогнито и
интриговать какую-нибудь юную особу, которая усиленно делала вид, что не
понимает, с кем ее свел случай.
Перед новым годом бывшие выпускники
юнкерской школы собрались, чтобы вспомнить учебу и юношеские приключения за
стаканчиком наливки. Кто-то предложил ехать толпой в маскарад у князя
Барятинского.
- Терпеть не могу маскарады, - мрачно
признался гусар Богумилов, вольготно развалившись на видавшем виды диване и
пуская в потолок колечки дыма.
- Помилуй, как можно их не любить? –
удивился кто-то. – Тайна, прелестные незнакомки, которые бесстрашно кокетничают
и упиваются безнаказанностью кокетства! Нет, братец, тут ты не прав…
- Я предпочитаю знать, с кем имею дело,
чтобы не оконфузиться, - Богумилов выбил трубку и потянулся за кисетом.
Товарищи переглянулись, подталкивая друг
- Признайся, Вава, тебе приходилось
жестоко обманываться? Наверное, думал, что любезничаешь с нимфой, а снявши
маску, обнаружил, что нимфа ряба и косоглаза?
- Все было хуже.
- Хуже? Расскажи,
Вава!
Богумилов долго отнекивался, но потом,
выпив для красноречия, начал рассказ:
- Произошло это в Москве, лет десять
назад. Я в тот год закончил юнкерский и наслаждался свободой и светскими
развлечениями. Жил вместе с родителями на съемной квартире, в меблированном
доме, что по Ямской. Отец не любил многоквартирных домов и все время ворчал,
что соседи не дают ему спать, но гостить у моей уважаемой бабушки отказывался.
Так вот, в первый день нового года генерал Воронцов давал костюмированный бал
для разных. Вы знаете, что это такое. Приезжаешь уже в костюме, чудишь
напропалую, и если успеваешь сбежать до полуночи, никто не узнает, кто
скрывался под маской. А я был большой любитель подобных увеселений. Да не я
один, а все мои друзья. В тот раз к Воронцову нас приехало человек двадцать.
Кто был наряжен трубочистом, кто чертом, кто грецким царем, все молодые,
дерзкие, жадные до веселия и любовных приключений.
Прибыли мы около восьми вечера, и сразу
заприметили в толпе красавицу в черном домино. Чудо, а не барышня! Походка
легкая, головка в золотистых локонах, зубки под маской так и сверкают! А уж
смеялась она от души – звонко, как серебряные бубенчики раскатились. Она многих
очаровала, а я совсем потерял голову. Черт знает что! Никогда такого дурмана не
испытывал. Барышня засмеется, веером поиграет, а у меня сердце заходится – до
чего хороша, ни одного изъяна! Все туфли вокруг нее истоптал. На мазурку
пригласил, протанцевал, как в угаре. Смотрю на красавицу, а сказать не
смею, оробел, как в осмьнадцать лет. А она только смеется, зубками блестит,
плечиками поводит, и ни слова – кто такая, откуда.
Вдруг вижу, ближе к полуночи незнакомка
моя загрустила, забеспокоилась, берет меня под руку, хочет говорить, да только
я ее опередил.
- Вы здесь с кем-то? – спрашиваю.
- Нет, одна, - отвечает и смущается,
покраснела, как розан. – Брат обещал забрать, но почему-то не приезжает.
- А я как раз с извозчиком! – и от
радости пола под ногами не чую. – Одно ваше слово – умчу, куда прикажете!
Она улыбнулась и кивает белокурой
головкой: согласна, мол. Пошли мы в гардероб, я франтом выступаю, друзьям
подмигиваю – что, мол, съели?! Подаю своей красавице шубку, шарф на плечики
накидываю, двери распахнул. Держитесь, говорю, за мой локоть, скользко – не упали
бы.
Сели в карету, я барышню медвежьей
полостью укутал, сам напротив сел и спрашиваю, куда ехать. Она молчит и на меня
из-под маски смотрит. Я опять спрашиваю: куда прикажете, душа моя? Барышня
смущается еще больше, воротничок шубы теребит и шепчет: на Ямскую. Я говорю:
какая удача, и я там проживаю!
Велю извозчику на Ямскую ехать, а сам
ручку красавицы нашел, сжал нежно и комплиментами так и сыплю, так и сыплю. Вы,
говорю, одним лукавым взглядом, одной жемчужной улыбкой покорили. До вас,
говорю, не знал, что такое душевный трепет. А теперь навечно у ваших ног!
Чувствую, пальчики ее задрожали, но…
молчит. И на меня из-под маски смотрит не мигая. Мне даже не по себе стало.
Может, думаю, перехватил с комплимажами? Вот ведь скромница попалась!
Тут приехали на Ямскую. Спрашиваю: к
какому дому изволите? Она молчит и опять на меня смотрит. Снова интересуюсь: в
каком доме проживаете? Она помедлила и называет. Я чуть с ума от счастья не
сошел, покрыл ручку прелестницы поцелуями и говорю: так мы соседи! Я тоже там квартируюсь,
с родителями! Завтра же, говорю, с визитом! Родители мои будут счастливы
познакомиться! &
Останавливаемся у парадного, я, как
полагается, первым выскочил, лесенку опустил, снежок смахнул, чтобы барышня ножек
не застудила. Веду ее к дверям, смотрю любовно. Вот зашли в холл, а там свечи
уже потушены, только лампадка перед иконами горит.
Кровь во мне разыгралась, схватил я
прелестницу за талию и шепчу: здесь никого кроме нас, душа моя! Извольте личико
открыть, дабы мог насладиться вашей небесной красотой.
Она засмеялась и сняла маску…
Тут Богумилов замолчал и принялся
сосредоточенно выбивать трубку.
- И что дальше?! Под маской она была
страшна, как смертный грех?!
Гусар покачал головой:
- Вовсе нет. Все было гораздо ужасней…
- Не томи!! – вскричали сразу несколько
голосов. – Она оказалась…
Богумилов неторопливо высыпал остатки
табака из кисета:
- Она оказалась моей маменькой. Вид у
меня был преидиотский. Маменька сначала посмеялась, потом поблагодарила, что
подвез после бала, и сказала, если хочу, могу вернуться к Воронцову, там сейчас
самое веселье. Разумеется, я никуда не поехал…
- Не поехал? Почему же, Вава? – давясь
от хохота, спросили товарищи.
- Почему? Побоялся. Хватило с меня и
маменьки. А поехал, вдруг бы еще бабушку встретил, - ответил Богумилов и мрачно
затянулся.