Свет?! Рита почувствовала, что впервые в ее голове возникли мысли, родилось желание идти на тот огонек - то, несомненно, горела лампад­ка у придорожной часовенки. Она ощутила в себе начатки воли воспроти­виться страшной женщине, своей демонической вожатой. Еще немного и ей достанет сил порвать путы, которыми та стискивает ее. Но ведьма так же учуяла протестный дух, зарождавшийся в девушке. Она коршуном налетела на Риту, сжала ее за­пястье железным наручником холодных пальцев, с силой дернула за собой, увлекая Маргариту идти прочь от спасительного пламени лампад­ки.
Рита воспротивилась, ей показалось, она знает, что необходимо сделать, для развенчания колдовских чар. Вот только вспомнить, только вспомнить - кому, ради кого зажжен этот огонек?! Она уже почти вспомнила.... Такая лампадка есть у них дома, и она горит перед старой доской, изукрашенной рельефной фольгой, но что там за стеклом, в серебристом ореоле?!
Чье-то изображенье, чей-то лик?! Рита всеми фибрами души ощутила нерасторжимую связь огонька лампады и тем ликом на почерневшей доске, вот только вспомнить - кто он, понять кто...! Но перед ее взором, застлав весь мир, явилась разъяренная личина ведьмы, она была омерзительна. Разом в го­лове у Риты все смешалось. Нет, она никогда не припомнит ради кого теп­литься лампада, ей того не узнать. Вмешательство ведьмы разрушило вот-вот готовый возникнуть спасительный образ, перед глазами только гнусная харя, леденящая кровь. Рита уже забыла свой недавний порыв, все померкло, чары ведьмы вновь сковали ее, заставили покорно шагать вслед упрямой старухи.
Неожиданно до девушки донеслись какие-то сдавленные стоны. Рита напрягла слух. То были звуки, напоминающие рыдания, она вслушалась еще пристальней, несомненно, там плакал человек, мужчина, скорее всего, еще совсем молодой. Его рыдания становились все громче и громче, порой они прерывались вопрошающими восклицаниями: "За что, за что...?". Слова эти были настояны на таком неподдельном страдании, что заинтриговали Риту, вывели ее из простра­ции. Она всмотрелась вперед, сквозь мглистую дымку она различила долговязую фигуру. Потупив голову и безвольно скрестив на груди руки, монотонно раска­чиваясь в такт шагам, потусторонне одинокий, в их сторону двигался толи фантом мужчины.
Вот он, так и не подняв головы, чутьем слепца, узрел наших путниц, повернул к ним. Рите не хотелось, повстречаться с этим странным созданием, она уже проделала несложный расчет, если чуток поспешить, то можно с ним разминуться. Но ноги на­лились свинцом, порыву идти быстрей они противились нараставшей тяжестью, сводя все усилия на нет. Опять как в кошмарном сне, пытаешься скрыться от преследователя, но ноги не подчиняются, и вскоре отдадут тебя в руки извергов. Опять недоумение, что случилось с ногами, что за несуразная немочь, что за кара настигла тебя. Еще мгновение и тебя схватят, уже мысленно начинаешь расставаться с этим миром; но вдруг в момент наибольшего накала страстей, рождается, начинает пульсировать тонкая жилка - сначала намек, неуверенность в реаль­ности происходящего. Она постепенно ширится, перерастая в осознание лишь жуткого сна, ты просыпаешься, и полностью уяснив отсутствие угрозы, переворачиваешься на другой бок, благодарный богу за неявь. Рита пыталась нащупать это спасительное прозрение, но в закоулках разума просвета не было, выйти вон из кошмара никак нельзя.
Одновременно проявилось другое чувство. Безудержный ужас уже не терзал сердце девушки, страх не ушел, но сделался даже сладостным, в надежде, что жутче уже не будет. Так видимо воспринимает наказание плетью осужденный, уже истомившийся от ожидания грядущей муки, торопящий развязку, внутренне понимая, что зло отмерянное ему - конечно. Иные подобно флагеллантам, бичующих самих себя, даже надеются обрести некое моральное удовлетворении, испытать некий душевный экстаз и если не переродиться, то хотя бы отринуть все прошлое. Так и Рита, она внутренне уже жаждала новых постижений, при том, ей не доступна судорожная страсть колодника к предстоящим мукам, которая формируется лишь в итоге длительных ожиданий и раздумий. Нет, она просто чуяла: "То, от чего вчера ее сердечко, не выдержав, остановилось бы, - сегодня, хотя и неописуемо дико, но она продержится, сдюжит, переживет этот страх".
Вот и сейчас.... Укутанная тенью фигура поравнялась с ними. Рита, понурив глаза, скорее догадалась, чем разглядела, что настигший ее муж­чина уже не жилец этого света. Да и обоняние никогда не подводило: его плоть еще не начала разлагаться, но запах тления уже коснулся ее. Нельзя сказать, что покойник смердел, еще не пришла та стадия - но всякий поймет, отталкиваясь от одного лишь специфического духа, - стоящий перед вами мертв. Как девушка не крепилась, но неведомая сила понудила ее бросить взор на личину преследователя. Перед ней стоял труп явно молодого человека, одетого в темный костюм, белую рубашку и лакирован­ные полуботинки. Вот он поднял поникшую голову..., Рита внутренне нап­ряглась, она нутром понимала - взгляд мертвеца выдержать нелегко, опустить же глаза нельзя, ибо смысл предстоящего мгновения именно в зрительном обмене.
Фу, какое облегчение! Вместо отверстых дыр, стеклянного марева или еще чего жуткого - оказались лишь прикрытые веки, как и положено усопшим, однако мертвец рассматривал девушку, он пронзительно видел ее, но, а Рите не суждено заглянуть в глаза иному миру.
Ее не пугал застывший воск его лица, единственное, что не хотелось, так это соприкоснуться с неживой плотью, осязать ее сухую элас­тичность. Но фонтом, вопреки присущей его собратьям необуз­данности не распускал холодные пальцы. Видимо это не входило в его планы, хотя кому знать планы мертвецов? До Риты вдруг дошло - брезгливый страх оставил ее. Мертвец не был уж таким страшным, девушка несколько успокоилась, хотя она отчетливо понимала, что перед ней труп. Кроме того, осознавая неодухотворенность усопшей плоти, она все же ждала от него каких-то очеловеченных поступков. Она почувствовала - перед ней стоит индивидуум, пустъ даже умерший, но наделенный способностью стать собеседником, иметь свои поступки и свою цель.
И мертвец заговорил. Его губы были непроницаемо сжаты, лицевые мышцы каменно неподвижны. Но явственно слышался голос молодого парня: чистый и высокий, он лился из какой-то закупоренной ниши, где ему было тесно. Голос был узником того пространства, он словно невольник который протискивает руки сквозь прутья решетки, протестуя против своего заточенья. Но крепки скрепы узилища, неразрывны его путы, вырваться из них никому не по силам.
- Милая девушка успокойся, отбрось суеверные предубеждения, твоя скованность печалит меня. Она сродни моей былой боли - ощущения гонимого, презираемого челове­ка. У живых подобное зовется - несправедливостью.
Нет, я не хотел людского участия, считал - идите мимо, не следует замечать мертвеца, я был удов­летворен равнодушием живых, мне подобает пребывать "невидимкой", наедине с са­мим собой.
Злые чары отверзли твои глаза девушка, ты увидела меня, блуждающего в одиночестве. И тебе придется отбросить последние предубеждения, да и не в силах я навредить тебе, знай это.
Я понимаю, моя просьба слишком бесцеремонна, по сути, я жуткий призрак, восставший из пепла. Ради чего, зачем ты повстречала меня - злые чары женщины, околдовавшей тебя тому ли причина? Не думай, что я коварное орудие её, нет - я неприкаянный дух и сам по себе. Цель моя и смысл мой не должны тебя интересовать. Увы, ты ничего не поймешь в моем настоящем, оно принадлежит вечности, ибо ты живая, а я нежить, да и суждения, применяемые в жизни, совсем не те, что утвердились вовне ее. Тебе не постичь, уже само понятие "вне жизни", правда, в мире живых оно имеется, но уж слишком много ему определений и все они не верны.
А коли мы, неважно по чьей воле, сведены с тобой, я обязан поведать о себе - человеке, в той еще, прежней жизни. С чего начать...?
Я существовал подобно всем обычным людям, порой считал себя одаренным, порой проклинал свою никчемность. Иногда словно в каком-то озарении оглядываясь на пробитые дни, я с горечью отмечал - прожито не мало, а ни чего путного не сделано, ничего я не достиг в жизни, да навряд ли чего и достигну. Годы бежали стремительно, время летело, а я даже не успел еще же­ниться. Жил в каком-то ожидании грядущего часа, когда я, наконец, оч­нусь и начну творить великие дела. Вот тогда я и заживу по-настоящему, до тех пор я якобы накапливаю силу для предопределенного мне величия. Однако я прекрасно осознавал, что это всего лишь пустая отговорка, оправдание собствен­ной лени. Да и бытие мое очень бедно событийно, а я ведь мнил себя неординарным человеком. Имел ли я к тому основание, скорее всего - нет. Хотя окружавшие меня говорили, что я умница, женщины считали красавцем - это собственно и портило меня. Случалось порой, я настолько воспарял над бренным миром, что накладывал на свои воззрения печать гениальности. На самом-то деле я жил одним собой, пустыми надеждами и донельзя раздутым самомнением. Интуиция подсказывала нереальность моих вымыслов, но я упрямо верил в свою неординарность и ждал свою звезду. В тоже время, противореча себе, я уединялся все более и более, даже становился настоящим схимником. Не знаю, что сталось бы дальше со мной?
Как вдруг, я познакомился с женщиной, не помышляя об основательнос­ти наших отношений, я отмечал порой (не без мелкого бахвальства), что она все более и более зависит от меня. Впрочем, я и не ставил целью, намеренно разжечь ее болезненное чувство, но моему самолюбию было лест­но, что одна заблудшая душа попала в мои тенета, хотя ловеласом себя не чувствовал.
Видимо мой эгоизм был беспределен, неизбежно произошел наш разрыв, поводом послужил какой-то пустяк. Впрочем, я уже стал тяготиться своей пассией, мне наскучили ее глупые повадки, ее выспренняя манера вести себя - чуть покровительственно, чуть насмеш­ливо. Я понимаю теперь причины её поведения. То был своеобразный щит, ограждающий ее чувство от моего равнодушия, или, как там еще назвать, - мою нелюбовь к ней.
Должно вошел во вкус, мне стала нравиться другая. Та же особа, видя мою холодность, решила прибегнуть к колдовским средствам, любой ценой заставить меня вер­нуться обратно к ней. Поначалу я не мог взять в толк, да откуда я мог знать...? Мое самочувствие, а главное - душев­ное состояние резко ухудшились, в конце концов, я потерял всякий интерес к жизни, но к этой женщине так и не вернулся. Я, не ведая ее деяний, истязаемый душевными муками, связывал их с чем угодно, только не с той девицей, проклинал же все и вся. Мое существование сделалось невыносимым. Случилось так, что бывалые люди раскрыли мой недуг, но уже ни что не могло мне помочь, мой мозг начал разлагаться. Я понял, что схожу с ума, медленно, каждодневно и неотвратимо теряю свое Эго. И я покончил с собой.
Моя смерть освободила ту женщину от ее чувств ко мне, сейчас она счастли­во поживает с каким-то инженером. Ну, а я - погребен, тело истлело в прах, земля на могилке осыпалась, скоро я вовсе выветрюсь из людской памяти. Быть может мне собрать всю адскую силу и так же жес­токо рассчитаться со своей погубительницей? Да ну ее.... Пусть живет - такая худенькая, невзрачная дамочка, совсем некрасивая, я не хочу обсуждать ее внешность. Она возомнила себя достойной меня, я вправе так выразиться, ибо людям дано свойство различать пара или не пара им некто дру­гой, соответствуют ли они друг другу по личностным, так сказать, параметрам. Несомненно, она понимала - мы разные люди, я ни когда не полюблю ее, не стану отцом ее детей. Она видела эфемерность своих чаяний, поэтому ревела, кляня судьбу. Утешением ей служили слова: " Сердцу не прикажешь - любить или не любить". Ну, что же, право любить кого угодно неотъемлемо, но ее идефикс - быть любимой. Как она стремилась покорить меня, и, прежде всего, отвадить от меня другую женщину, предложив единственную альтернативу - себя.
Как же она заблуждалась?! Д и почем ей знать - она ведь глупая и нич­тожная вертихвостка, что в мире помимо прочих альтернатив, царит главная альтер­натива, противостоящая всему сущему - смерть. И "с косой" подобрала меня. Я сам определил свой выбор, но не по здравому размышлению, - ее наговор тому причина.
Вот она и победила, вот я и в ее власти, подневольный, се­бе не хозяин - так ли это? Нет, не просто из человека сделать послушную марионетку, мы властны, презреть чужую волю, за каждым из нас остается право выбора, и у каждого есть ключ - ключ от собственной смерти.
Выходит, я испугался и убежал от жизни, отказался от всякого сопротивле­ния, - ну так, что же, сейчас можно напридумать всякой всячи­ны, объясняющей мой роковой выбор? Можно счесть меня слабовольным, сума­сшедшим, ничтожеством - как угодно, но я уверен, что поступил правильно. Ибо не страсть той девчонки явилась причиной моего ухода, моя выдуманная жизнь вела меня к тому, а любовь, колдовство, страдания лишь звенья цепи, уволочившей меня в бездну.
Не жалей меня милая девушка, фантом не нуждается в жалости живых, - точки расставлены, былого не вернуть, да и не к чему. Мне безразличен ваш мир: все страсти, бурлящие в нем, все беды и все зло вызваны тем, чего я начисто теперь лишен - плотью, называемой в просторечии мясом, постоянно требующей корма, удовольствий, отдыха.
Ты спросишь тогда, почему я "стенал" и плакал", почему вопрошал: "За что, за что..."? Так то не я (мне-то все равно, и ты знаешь это). Так взывала пустота, оставшаяся после меня. Когда человек жив, плоть и дух заполняют отведенный им объем пространства, тесно сцепленный с остальным живым миром. Образована маленькая вселенная - микрокосм. Когда человека не станет, образовавшаяся пустота его микрокосма, раздираемая связующими узами, взрывается, и множество эх того взрыва отзываются во всех сферах мирозданья.
Милая девушка волей рока ты встретила меня, и, конечно, догадываешь­ся - о предрешённости нашей встречи. Для чего мы пересеклись, мертвый и живая? Несомненно, эта встреча должна послужить чему-то важному. Я не стану читать тебе мораль, хотя знаю твои грехи и проступки, учить, остерегать, хотя знаю, что ожидает тебя. Нельзя живому, у ко­торого все впереди, знать свое будущее. Завтрашний день должен быть во мра­ке, знать его не дано, угадывать не стоит труда, бесполезно, да и не чему. Однако одно простенькое наставление я тебе дам, пусть оно пока­жется тебе несущественным и мало применимым, да и вообще бесполезным, но не пропусти его мимо ушей: "Не бойся смерти, но и не торопи ее, она от тебя не уйдет". Считай, что наша встреча не сделала тебя лучше, но и не испортила тебя. Кто знает - начало ли, а может конец какого-то отсчета она являет, рубеж ли она вообще, или так, плавный переход к чему-то новому. Возможно, и не было этой встречи, возможно, налетел душный ветер с запада, но он уже иссяк. Про­щай же милая девушка. Прощай...
И фантом молодого человека, появившийся столь странным образом и рассказавший диковинную историю стал таять на глазах. Рита так и не уловила последнего мгновения, когда зримое стало неви­димым. Она почему-то ощутила пустоту, невосполнимую утрату, в памяти всколыхнулось образы ушедшего детства, те, что уже никогда не вернуть. Интуитивно, увязывая недавно испытанное со своим прошлым опытом, она догадывалась, - есть нечто общее в ее судьбе и только что услышанном. Девушка пыталась начать ду­мать, еще мгновение и родится мысль, облеченная в слова и образы, но не сложилось. Ведьма досель пребывавшая где-то вдали, разом очутилась подле Маргариты, нависнув коршуном, отдав приказ: "Идем!", зло дернула за рукав,
Рита покорно последовала за ней. Бедная ее головка, было готовая вникнуть в происходящее, разом отупела, девушка опять, как бы уснула. Толи в яви, толи в околдованном воображении возникали диковинные, до конца не распознанные видения. Ее обступа­ли, теснили, окружили заросли экзотических растений: огромные пальмообразные хвощи и папоротники - Рита не знала им названия. Поначалу они шли глухой чащобой и вдруг оказались возле раздольно текущей реки, возможно Оки или Дона. Хотя откуда в их краях взяться большой реке, даже в половодье окрестные мелкие речушки разливались - легко камнем перекинуть? Наваждения продолжались...
Приглядевшись внимательней, Маргарита заметила, что этот волшебный мир насе­ляли уж вовсе фантастические существа. Вот проскакал крупный пёсьеголовый заяц, оглянулся на девушку и мерзко заулыбался, вот в ветвях хищно закаркали серые птицы с кожистыми перепончатыми крыльями. Затем через дорогу протрусила семейка диковинных ежей, непомерно больших и раздутых словно свиньи. А уж потом, часто стала попадаться неописуемая словами фауна, результат необычного скрещивания различных видов животных с явно доисторическими реликтами. Как дичайшее подтверждение ее догадкам стали попадаться сцены совокупления разных мастей животных между собой. Мерзкие эти картины заставляли девушку зажмуривать глаза. Иногда встречались особи уж вовсе фантастического вида, больше смахивающие на одичалых, изуродованных природой людей, чем на животных, как правило, небольшого роста и обряженные толи в шкуры зверей, толи в отрепья. Пришло озарения - так то видимо кикиморы, лешие, иные лесные и речные духи. Они не вызывали в девушке ни любопытства, ни умиления, а уж тем более страха, они попросту мало интересовали ее. Да и они не обращали на нее внимания, начисто не замечали ее вторжения в их заповедный мир.
Постепенно земля под ногами стала сочиться жирной влагой, вздыбились кочки, поросшие осокой, все чаще и чаще ноги стали проваливаться в стылую жижу, подернутую ряской. Да и растительность поменялась, на смену зонтичным южным диковинам, пришли пожухлые лысые сосенки и тщедушные березки и осинки, с искривленными стволами. Они оказались в заброшенном, гиблом месте, на болотах. Сгустился липкий промозглый туман. Его марево порой прорезали едва различимые болотные огоньки, природа которых являла для сельских жителей непостижимую тайну. Шибко грамотные связывали то свечение с выплесками гнилостного газа, большинство считало, что в ночи по топям скитаются бесприютные души грешников.
Рита чисто машинально насчитала уже шесть таких таинственных огоньков, они не возбуждали воображение, да и чем теперь ее удивить. Внезапно что-то темное замаячило впереди девушки, вглядевшись, она различила смутно-колеблемый людской силуэт. Подойдя ближе, когда туман уже не мешал, Рита едва не столкнулась с женской фигурой с головой укрытой тяжелым платом, а точнее домотканой дерюжкой и по сей день, используемой на селе в качестве половиков. И вот ей открылось изнеможенное лицо женщины, должно источенное малярийными испарениями, оттого чуть зеленоватое и сильно припухшее у глаз. Веки закрыты как у покойника. Опять мерзкая нежить?!
Внезапно где-то вдали заухала большая птица, утопающее в тине эхо подхватило и размножило бесцветно-нудный звук. Болотное видение встрепенулось и судорожно задергалось, словно приплясывая. Рита безбоязненно взирала на эту дикую пляску, ожидая дальнейших осмысленных действий непонятного существа. Промолчав с минуту, осмелевшая девушка решила переломить патовую ситуацию, она заговорила первой:
- Чего тебе нужно, призрак ты или дух ночной? - Рита впервые заговорила так складно и вычурно. - Зачем ты заступил мою дорогу?
В каждом из нас скрываются неисчерпаемые залежи чужих слов и выражений, вычитанных в учебниках, у тиражируемых классиков, услышанные от умных людей или выдающих себя за таковых. Кладезь Ритиных знаний невелик, но как знать, возможно, в ее подсознании хранится обширная лингвистическая палитра всех ее предков, вполне возможно и дворянских, благородных корней.
- Что привело тебя сюда? - продолжила девушка.
Призрак изломанно отшатнулся, видимо не ожидал столь решительного напора. Потом, приняв устойчивое положение, заговорил:
- Я Анастасия, так нарекли меня мои родители. Отец с матерью души во мне не чаяли, была я у них Настенька одна-единственная дочь, ребенок вымоленный, выпрошенный и оттого неистово любимый и обожаемый. Ах, как они пестовали меня, до самого того дня... Я хуже, чем убила, я лишила их жизни всякого смысла и предназначения, пожалуй, это больше всего сокрушает и неволит меня. Бедные мои мама и папа, ах какая жестокая...?! - слова призрака утонули в рыданиях...
Маргарита почти догадалась, кто стоит перед ней - самоубийца, но теперь девушка, еще одна отверженная, вечная скиталица в болотных туманах.
- Я была избалованным и очень тщеславным ребенком, мне все давалось очень легко, без лишних усилий, я привыкла считать, что мир принадлежит лишь мне одной. И так могло продолжаться, казалось, целую вечность, но я влюбилась. Полюбила самозабвенно, фанатично, безоглядно - но страсть моя была безответной. Я и это смогла бы перенести, свыкнуться, выплакать, наконец, но он не позволял любить себя, хотя бы находиться рядом. Я стала непросто отвергнутой, я ненужная, бесполезная, - лишний в его жизни человек. О, я была готова всячески угождать ему, рабски прислуживать, мыть ему ноги, даже каждодневно лобзать их, - так я его обожала. Он же гнал меня, прилюдно позорил, выставлял истеричкой, но эти унижения были мне в сладость, ибо исходили от него, моего кумира. Я все ему прощала и неотступно следовала за ним, каждый его шаг, был шагом моей души, моей любви к нему. Чего он только не предпринимал, чтобы отвадить меня от себя, подговаривал милицию, врачей психдиспансера, давил на моих родителей - но я стояла твердо. И тогда он нанял какую-то мразь, и она изнасиловала меня, изнасиловала жестоко, в извращенной форме. Обо мне был распущен гадкий слух, он ядовито выползал из подворотен, он настигал меня каждым шепотом из-за угла. В один из самых безотрадных дней я выпила горсть белых таблеток, - опять слова заглушил неподдельный плач. - Бедные мои родители, была я у них Настенька одна-единственная дочка.... А я любила его, любила...
Трепеща и рыдая, призрак отвергнутой девушки стал отдаляться и вскоре растворился в густом тумане.
Продолжив путь, они вышли на пологий, песчаный берег, уже не девственно пустынный, здесь бывали люди. Вот разбитый изломанный баркас, вросший в песок, вот разбросаны рыбацкие верши, окутанные засохшими водорослями, а вот и следы кострищ. Увязая во влажном песке, Рита замедлила шаг, и тут до ее слуха донеслось какое-то очень мелодичное и слаженное пение. Женские, девичьи голоса. Она стала вслушиваться, но звуки песни, несмотря на свою мягкость и лиричность бы­ли непонятны, и лишь грустная мелодия напева выдавала опечаленные души певуний. Рита поплелась на льющиеся, словно из под земли, звуки пения, и внезапно оказалась в центре того искусного хора. Ее окружил хоровод девушек одинакового с ней возраста, они выводили ангельски чистыми голосами иноязычные слова, окутанные сказочно красивой, но не запоминающейся мелодией. Девушки были обнажены, но их мраморно-белая нагота не производила нескромного, чувственного впечатления, она была естественным, гармоничным дополнением их чудесного пения. Если бы Рита была хоть чуточку просвещена, то определенно соотнесла бы их хоровод, кружащий в речной пойме с картиной "Весна" кисти Боттичелли. Столь же таинственен, столь же прекрасен.
Маргарита обратила внимание на одну из певуний, самую броскую из своих подруг, не менее прекрасных, но как бы одинаковых, отдаленных от нее, состав­ляющих фон той красавице. В ее густые, волнистые, каштановые волосы, ниспадающие по пояс, вплетены сочные цветы лилий, они облекли ее маленькую головку сияющей жемчужной диадемой. Поверх плеч, воздушно укрывая мягкие груди, накинута тонкая паутинка прозрачных водорослей - легкий, ажурный, газовый шарф. Длинный его край, плавно огибая ова­л живота, едва прикоснувшись к оперенному тенью лобку, ускользал между ног. В своем обворожительно легком наряде она выглядела горделиво и величаво, словно царица, в парадной горностаевой мантии. Все ее жесты были исполнены изящества, ни капли затейливости или вы­учки, они были искренни и естественны. Она не зримо руково­дила подругами, негласно направляла их, неявно дирижируя волшебным хором. А остальные девушки, осчастливленные ее первенством, пели все благостней и благостней, одариваемые ее волшебной красотой. Чудесный хоровод, не замечая странниц, скользил мимо них, дуновение ветерка. Вот прекрасная водительница поравнялась с ними, Риту поразила сверкающая перламутром кожа девушки, а также её стройное, гибкое, мраморно-ледяное тело. Вот рука прекрасной водительницы, плавно подымаясь, нежно коснулась щеки Риты - неземной холод пронзил девушку, невольно вызвал ее безотчетный вскрик. Едва Рита ойкнула, как хоровод об­наженных певиц разом всполошился, до этого самозабвенно увлеченных, у них тотчас открылось зрение, они испуганно загалдели, за­суетились, прикрывая наготу, еще мгновение, и они уже бежали прочь. Лишь только шелест распущенных волос, да блики на кипенно-белых ягодицах - еще краткий миг напоминали об их существовании. Они безоглядно исчезли в никуда.
- Испугались красотки, не дали на себя налюбоваться, убежали, застыди­лись нагого тела, ха-ха! - смеясь, задребезжал голос ведьмы. - Да ты, хоть поняла, кто эти голые девицы? - обратилась колдунья к Рите, и, не дождавшись ответа на вопрос, словоохотливо пояснила:
- Они утоп­ленницы, бросились в омут от неразделенной девичьей любви, как видно, возлюбленные не обращали на них внимания, смешно, не правда ли? А их­ начальница, та вовсе никого не любила, а только кокетничала, да кружила головы парням. Втюрился в нее один тихий паренек, больше жизни полюбил вертихвостку. Уж он к ней и так и сяк, а она только смеется над его неумелыми ухаживаниями. А потом, что придумала?! Стала его нарочно изводить, мол, его любовь ей совершенно не к чему, она уже живет с одним шофером. На деле, оставаясь неприступной девственницей, она так измучила бедного паренька, так измарала его мечты, растравила душу, что он однажды совсем одурев, когда девки купались, поднырнул к ней - своей любимой и утянул ее на дно. Потом сам публично пока­ялся всему миру в содеянном. Сейчас сидит за решеткой, а её уже нет - красавица была неописуемая. Вот утоп­ленницы и выбрали ее своей предводительницей. Только ни какая она им не начальница, она чище их, мужской поцелуй не коснулась её щек, а наговаривала на себя она от глупости, как малое дитя. лишь бы позабавиться. Уж больно смешно было смотреть на паренька, в его негодующие глаза, - вот и пошутила, зло посмеялась, а вон как вышло. Вот так-то девонька.
Рита заворожено слушала детальный рассказ ведьмы. У нее в душе неприятно захолодело: "Сама то я не раз подобно тому издевалась над сельскими парнями?!"
- Что это я разболталась, как на базаре, идем девка?! - как ни странно, заключительные слова старухи показались девушке по-человечески теплыми.
И наши путницы пошли дальше. Экзотические декорации исчезли - обычная земля, обычные деревья, ни чудищ, ни зверей, ни реки не было. Рита вновь ощутила в своих руках руль велосипеда. Забытый, выкинутый из памя­ти велосипед решил в отместку такому пренебрежению, весомо напомнить о себе. На ободья колес, тяжелым пластом налип влажный чернозем. Счищаемый передней и задней вилками, он забивала их просвет, упрямо мешал вело­сипеду катиться. Настал момент, когда спрессованные комья земли окончатель­но заклинили колеса. Рита некоторое время тащила велосипед юзом, должно принимая свои усилия, как заслуженное воздаяние, потом, поумнев, она остановилась, подобрала палочку и начала очищать ободья от напластовавшейся земли. Слипшаяся грязь не поддавалась, но Рита не уступила, методично и добросовестно она очистила свою технику. Руки перемазались жирным черноземом, девушка вытерла их пучком влаж­ной травы, теперь можно идти дальше. Ведьма уже не подгоняла, шла где-то в сторонке, но эта ее "скромность" не освободила Маргариту от состояния подневольности.
Лес кончился, впереди расстилалась бескрайняя, погруженная в темень равнина. Миновав пролесок, поросший густой, сочной, мягкой, как перина травой, наши путницы оказались на недавно скошенном поле. Острая стерня лом­ко впивалась в босые ноги, нещадно колола и ранила их. Рита подумала о ту­фельках - где же они? Соскочили, когда бежала. Полю не было конца. Велосипед опять шел юзом, надо бы очистить его, да под ногами лишь одна хлипкая стерня, ни веточки, ни крепкого корешка. Рита стала изнемогать. Все тело ныло от бурлац­кой натуги, ноги жгло кипятком, они уже не ощущали боли отдельного укола стерни. Рита догадывалась, что ее бедные ступни кровоточат, что они напоминают кровянистую терку, но деться было некуда. Все?! Казалось, сейчас она упадет и уже ни что не в силах поднять ее.
Превозмогая переутомление, Маргарита вгляделась вперед. Сквозь слезную пелену она наткнулась на какой-то пронзительный пучок света свет, зрение застлалось до слепоты. Рита опустила веки, дав отдохнуть глазам, выждала минутку - действительно совсем недалеко со свистом трещал большой, брызгающий искрами в высь, костер. Его яркое, чем-то похожее на бенгальские огни горение, совершенно не высвечивало окружавшее пространство, наоборот затеняло его, не позволяло видеть происходящего на нем. Вот бы взять да и обойти слепящий костер, но ведьма упрямо двигалась на огонь. Рита, повинуясь ее бесовской воле, словно привязанная, еле тащилась за ней, истерзанные ступни нещадно саднили, тяжеленный велосипед отбирал последние силы. В полсотни метров от костра ведьма все же остановилась. Рита изнемогая оперлась на руль вело­сипеда. Картина, открывшаяся ей, была крайне неприглядна, вернее сказать неописуемо чудовищна, едва ли память молодой девушки способна сохранить всю низость и мерзость увиденного здесь.
У костра, багрово озаренные его пламенем, неистово скакали и вытворяли гнусные непристойности, растерзанные женщины с взлохмаченными волосами, с оголенными бедрами, с отвислыми грудями, выбившимися наружу, поверх приспущенных одежд. Тут же вок­руг них увивались козлобородые старички с обнаженными удами, слюнявые и сладострастные, здесь же будто мячики подпрыгивали толстые большеголовые карлики, кружили хищные горбуны, пританцовывали страшные своим уродством калеки. Все это бесноватое скопище так громко визжало, хрюкало, верещало в скотском экстазе, что у Риты попросту заложило уши, да и разве можно различить в этом ублюдочном гомоне, что-то похожее на осмысленную речь. Девушка прекрасно понимала, хотя едва ли когда слышала о том - она попа­ла на шабаш. Ее вожатая-ведьма, сперва сдерживае­мая соседством Риты, все же вскоре воспламенилась творимым непотребством, и вот, не в силах более противиться грязной похоти, она с треском сорвала с себя одежды и, визжа поросенком, бросилась в вакханалию презренной нечести.
Мерзко христианину наблюдать подобный Содом, лишенный сил, воспрепятствовать вершимому блуду - невольно возропщешь на Господа Бога своего: "Боже, отчего ты, видя эту грязь и позор, тотчас не испепелишь мерзавцев?! Докуда крещеный человек будет страдать, терпеть издевательства и поругание от нечистой силы?! Господи покарай грязных пакостников, изничтожь их вовек!". Приди такие слова на ум Рите, давно бы с нее спала колдовская напасть. Но бедная головка девушки, замороченная злобным наговором, забыла не только имя Господне, но и то, что есть Он - Бог, и некому было вразумить девушку, некому осенить ее крестным знамением, некому вызволить ее из цепких лап жестокой ведуньи.
Тем временем, клокочущий шабаш почему-то стих, словно волна непреодолимого оцепенения, прошла по нему. Из гущи нечистых раздались надсадные возгласы: "Ве­дут, ведут!", и послушные еще не ясному смыслу тех возгласов, ведьмы и колдуны стали оправлять разодранные платья и натягивать спущенные штаны, спешно выстраиваться в разношерстные ряды, видимо давно установленного ранжира, ибо свои мес­та занимали без ошибок и суеты.
Маргарита увидала, как к костру нарочито мед­ленно ступая, приблизились три черных фигуры. Внезапный выброс пламени высветил их - в центре стояла поникшая, закутанная в мятый балахон женщина лет сорока, по бокам топтались обезьяноподобные существа с поросячьими рыльцами, нетрудно догадаться, кто такие. Из рядов притихшей нечисти выступил довольно интеллигентный мужчина средних лет, в шляпе котелке, бородка клинышком, не в пример осталь­ному отребью, опрятно одетый и дышащий спокойно, видно не скакал в недавнем бесовском хороводе. Обратившись к пестрой толпе, почтенно внимающей ему, он взялся вкрадчиво и толково объяснять суть происходящего. Рита с большим усилием пыталась вникнуть в его слова, но смысл их был недоступен ей. Звучали по-русски, но требовали внятного перевода. Записной оратор сменил тон, он уже патетично вещал, потрясая руками, - отвратительная толпа дружным хором выражала свое одоб­рение. Несмотря на непостижимость, отдельно произнесенных слов, Рита уяснила, что присутствует на импровизированном судилище над колдуньей отступницей.
Девушка рассмотрела подсудимую. Женщина была очень худа: кожа да кости, однако ее фигура не вызывала омерзения, подобно телесам близ стоящих товарок. Ее лицо, вполне земное, наполнено болью и страданием, горе наложило свои тени, но это лицо не являлось маской, личиной гадких рож и ущербных харь. Видимо женщина внутренне приготови­лась к грядущей расправе, она не роптала неистово, она уже готова ко всему. Терпеливо, смирившись с неизбежностью происходящего, слу­шала она обвинения, если не самого дьявола, то, во всяком случае, одного из его ближайших приспешников. И вот он (Рита стала понимать) велел ей поведать о своем "падении", проступке, исключающем всякое прощение честной компанией и законами их братства.
Женщина встрепенулась, сделала шаг вперед, глубоко вздохнула и заго­ворила:
- Да, он прав, я не отрицаю сказанного им! Не могла я больше жить по сатанинскому закону, не могла я больше вредить людям - невинным людям: развращать, калечить, убивать их физически и духовно. Во мне родилась жалость и сострадание к моим жертвам, осознав свою проклятую сущность, я видела, что нет мне прощенья, и уже не могла держать свой грех в себе.
Я обязана покаяться перед людьми и перед Богом! Пусть его имя приведет вас в трепет! Я знаю, в каждом из вас, здесь стоящих, живет страх неизбежного возмез­дия. Не лицемерьте, не обманывайте себя - он есть у каждого из вас, страх Божий и он не напрасен. Я должна вымолить прощение?! Следовало идти к утренней служ­бе в храм Божий. Не передать мои муки, все естество мое восстало против меня, ад не пускал меня к свету, но я все же пошла...
И вот стою на ступенях божьего храма, нет сил, по-доброму перекре­ститься, да, знаю - рано еще мне. И я ступила в притвор собора. Став в сто­ронке, молча выслушала службу и еще больше постигла безмерность своего зла перед невинными людьми. "Какая же гадина, что же ты натворила?!". И тогда вышла на середину храма. Упала прихожанам в ноги: "Прости­те люди добрые, простите меня великую грешницу. Виновата, ой, как виновата я перед Вами! Колдовала, порчу насылала, зло творила..... Но не своей волей стала я такой, по малолетству, по неразумению досталась мне проклятая "сила" одной вкрадчивой старухи, обманом вытянувшей у меня на ее "возьми" - трижды проклятое "давай". Люди, простите меня, не гоните меня люди...!". Но простой, незамутненный знанием народ не поверил мне, так ненавистны ему ведьмы и чародеи, и он, конечно, прав. Они выгнали меня из храма, как шелуди­вую собаку, они плевали в меня и кидались палками, и ошпаривали крестными знамениями - но сладостна была та боль, хоть ничтожная часть воздастся за грехи мои, хоть самую малость пострадаю от людей, хоть немного прильну к Божьей благодати. Терзайте теперь меня, режьте, разъедайте кислотой - не убоюсь я вас нежити гнусные, будьте вы прок­ляты! Все снесу, с радостью приму любые муки, ибо не вы казните меня, а Бог из любви ко мне, страданием очищает мою заблудшую душу.
В огонь её, в полымя её! - раздались злобные крики ведьм и упырей. Разъяренная и вожделеющая убивать, орава нечисти набросилась на бедную женщину, схватила ее, и дико улюлюкая, уволокла в костер. Из взметнувшегося к небу столба пламени, ликуя, раздался непреклонный голос: "Нечисть поганая, Бог изничтожит вас, Бог...!". Но озверелая толпа не внимала увещеваниям, доносившимся из огня. Шабаш вспыхнул с новой силой, став еще отвратительней. Но смрад и гам омерзительной оргии не мог заглушить великого слова:
- Бог! - неслось то Слово над миром. - Бог! - воцарялось оно кругом. - Бог! - коснулось Слово ушей Маргариты, и рухнули тяжкие оковы с девичьих плеч. И очистилась её душа, и упала пе­лена с ее глаз. Рита перекрестилась....
И увидела девушка, что стоит она возле родимого дома, и видит она матерь свою, в надежде замершую с велосипедом у калитки. И счастливо затрепетало измученное сердечко, и ласково улыбнулась настрадавшаяся душа девушки:
- Мама, мама родненькая! - закричала она и со всех ног бросилась в материнские объятия.
- Доченька, доченька - живая, кровинушка ты моя, доченька!
И обнявшись, две женщины - молодая и пожилая - дочь и мать, залились неудержимыми слезами, но чисты и радостны были слезы их.
Слава Богу! Слава богу! - твердили счастливые мать и дочь.
Слава Господу! - скажем и мы, вослед им.


1982 (ред. 2013)