Черный город, завешены шторы.
Самолеты, как вороны в небе.
А на улицах снежные горы
Скрыли трупы, и хочется хлеба…!

Пусть с плесенью, хоть горелого,
или даже пырея спелого.
Мама! Мамочка! Хочется кушать!
Просыпаюсь. Вагон... Слёзы душат.

Мамы больше нет… братика тоже…
Кто мне теперь поможет?
Вокруг только дети. Еду…
Стук колес в такт мыслям: «Хлеба!»

Здесь все друг на друга похожи:
Скелет, обтянутый кожей,
Светятся горем глаза.
«Все. Остановка», - скрипят тормоза.

Кричит кто-то: «Доехали, милые!
Выходите!» А где они силы-то?
С трудом натягиваю пальтишко,
Бреду со всеми. Впереди мальчишка,

Рядом, что ехал, малюсенький ростом,
Вдруг побежал. Может он просто
поиграть решил с поезда прямо?
Слышу, кричит громко: «Моя мама!

Я сынок твой. Возьми меня, мама!»
И рванулся по снегу прямо,
Перепрыгивая через шпалы и ямы.
Тут уж все закричали: «Мама!».

И я с ними из последних силенок:
«Мама! Мамочка! Я твой ребенок!
Мне б любую, пусть некрасивую,
Мамочку, маму любимую ...

Заберите меня! Я хорошая.
На маму родную похожая.
Я стану по дому помощницей.
Мне ведь тоже мамочку хочется!

И не кричать я не буду, не плакать…
Ну, для чего в нашем доме та слякоть?
Даже просить я не стану покушать,
Мамочка!!! Буду во всем тебя слушать!»

…И забирали в семью ребятишек,
Всех без разбору: девчонок, мальчишек.
Нет на свете сильнее державы,
Где есть у детей всех мамы.