В пятницу, под конец рабочего дня, секретарша, сочувственно вздыхая, положила мне на стол листочек:
«Исх. № 4844/87 от 22.09.197..г.
17:47

Телефонограмма

Настоящим подтверждаю возможность продления срока вылова сельди в акватории бухты Листвяной. Руководству рыбобаз: Кривая Падь, Нехлюдово и Северной настоятельно рекомендую создать условия для приёмки рыбопродукции и обеспечить её переработку. Обращаю внимание ответственных за приём рыбопродукции лиц на неблагоприятный погодный прогноз в течение ближайших двух суток. Персональную ответственность за выполнение настоящего распоряжения и сохранность оборудования возлагаю на руководителей вышеназванных предприятий.

Зам. Генерального директора Николаевского рыбокомбината Сахалинрыбпрома Рагуля Г.С.

Передал: Иванова

Принял: Баранова»

- Твою мать! Нет! Что они творят, Анжела!.. А!.. Ты только вдумайся: рыбу не примешь – уволю; а технику утопишь - рублём ответишь! Как хочешь, так и понимай!

- Вы обратили внимание, Михаил Андреевич, на время отправления телефонограммы?

- Заметил, как же! За тринадцать минут до окончания рабочего дня. Чтобы ни до кого нельзя было дозвониться!.. Ладно, Анжела, я пошёл заниматься подготовкой демонтажа рыбонасосов с причала. А мне, скорее всего, сегодня спать не придётся. Эх, жизнь моя собачья!

Так, трактора - на берег. Прогревать каждые два часа; горючее, троса, ломов парочку… Топоры бы не забыть. Что там ещё?.. Да, трактористам дежурить на электростанции по графику. Остальные - дома, на телефоне».
Я озабоченно поскрёб в затылке.

Гаврилыч уехал, Полина, оставив на меня двух кошек, умотала за ним следом в отпуск - улаживать семейные дела. Так что остался я ещё и без старшего засольного мастера. Один за всех, как говорится: «И швец, и жнец, и на дуде игрец». Да ещё Анжелка-секретарша, помощница, твою мать… Только и смотри, чтобы чего не перепутала. Всё теперь на мне. А, значит, и спрос – с меня!

Занятый своими мыслями, я чуть было не столкнулся с Игорем Павловичем Лыковым, рыбобазовским боцманом, шагавшим мне навстречу.

Низенького роста, маленькая головка, покрытая серой кепкой, втянута в поднятый воротник ватника. На ногах - подвёрнутые кирзовые сапожки неопределённого цвета. Из длинных, не по размеру, рукавов изрядно потрёпанного ватника ладони выглядывают лишь наполовину; на сморщенном, как печёное яблоко, красноватом лице в лиловых прожилках посмеиваются маленькие слезящиеся глазки. Папироску Палыч только что выплюнул и растирает сапогом.

- Наше - вам, с кисточкой!..

- Игорь Палыч! Привет! Ты мне как раз и нужен.

- А я, Михаил, вообще-то в контору собрался. Хотел авансик у тебя попросить - поиздержался…

Палыч глянул на меня искоса, как любопытный воробышек.

- Словечко перед Равкиным не замолвишь?.. Ох, и цербер он у тебя, зимой снега не выпросишь! Как будто своё отдаёт…

- Какой же аванс, Палыч, ну, подумай сам? Три дня, как получку получили!

- Попытка - не пытка.

Лыков разминает новую папироску.

- В Писании сказано, что в Царствие Небесное широких дорог не бывает, а - лишь узкая каменистая тропка.

- Так то - в Царствие Небесное! А ты, Палыч, не иначе как в магазин собрался? Пойдём со мной! Аванс тебе я не подпишу, уж не обессудь, а подзаработать дам. Пойдём, на ходу потолкуем. Я сейчас на электростанцию - ребят собирать, а ты купи себе пожрать и дуй на берег!.. Вот тебе двадцатка.

Я протянул ему два мятых червонца.

- Потом вычту. Только смотри, ни-ни!

- Ты же меня, Михаил, знаешь… - притворно обиделся боцман.

- А в чём, собственно, дело?.. Пошто волну гонят?

- Шторм идёт, а рыбонасосы снимать не разрешают… Командиры бумажные, язви их в душу! План у них, видите ли, горит. Подежурь, Палыч, до утра. А?! Твоя задача: топить печку в вагончике и одним глазом поглядывать на море. Всего лишь… Телефон работает?

- Обижаешь, начальник! Связь на высшем уровне.

- Смотри, Палыч, я на тебя надеюсь. Звони мне каждые два часа, сам знаешь, в распадке тихо, а здесь, на берегу, всё, как на ладони. Твой пост - номер один, Палыч! Ребята трактора пригонят, посмотришь, мало ли что.
Посмотрел на часы: половина седьмого. В октябре темнеет быстро.

- Давай, старина! Я ещё зайду.

И бегом на электростанцию. Поворачивая к мастерским, я обернулся: боцман, ещё глубже запрятав голову в плечи, а руки - в рукава, поковылял к пирсу. Кашель сотрясал худенькое тело Лыкова, искры от его негасимой папиросы разлетались по сторонам.

*

Игорь Павлович, по его словам, не знал вкус спиртного до самой войны. Фронтовые «сто граммов» сработали, как детонатор, разбудив в его организме упрятанный где-то там, глубоко внутри, наследственный алкоголизм. Демобилизованный капитан запаса Лыков без рюмки прожить уже не мог. На то, чтобы потерять семью, дом, специальность и друзей, ему хватило десяти лет. Поговаривали, что у Лыкова где-то на Урале ещё жива старуха-мать. Взрослые дети - сын и дочь - иногда присылали отцу поздравительные телеграммы, письма, но ответа не получали. Себя Игорь Павлович называл «Апостолом тихого пьянства», выпивал принципиально в одиночку, ежедневно и небольшими порциями.

В посёлке Лыков появился давно, лет двадцать тому назад, когда Кривая Падь была районным центром. Ещё до войны он получил приличное финансово-экономическое образование. Говорили, работал какое-то время Главным бухгалтером Челябинского тракторного завода. В Кривой Пади его взяли в райисполком, в бухгалтерию. Когда администрацию перевели в Николаевск, Палыч остался в посёлке.

*

Организовать технику и людей – пара пустяков! Механики у меня были боевые, лишняя копейка никому ещё не мешала; так что часа через полтора трактора стояли на берегу, а дежурный играл в шашки с дизелистом на электростанции. Остальных рабочих я распустил по домам, обязав никуда не отлучаться - быть дома, «на телефоне». Посёлок небольшой, и, случись аврал, люди соберутся быстро, минут за пятнадцать.

Море кипело. Огромные свинцовые валы, ритмично накатываясь из темноты, со стоном кусали берег и нехотя отступали, оставляя после себя пену, водоросли, выброшенную на берег рыбу и мусор. Усилившийся к ночи ветер гнал по небу рваные, беременные дождевой влагой и готовые вот-вот разродиться дождём, облака. Низко стелющееся над водой небо и кипящее море, не оставляющее попыток допрыгнуть и лизнуть волной тучу! Вода и вода!.. А между ними - уже почти утонувший, захлебывающийся, то и дело погружающийся в пучину и с трудом выныривающий на свет причал. Ветер крепчал, но начавшийся отлив «работал на нас», и море, всё ещё грозно ворча, тем не менее, отступало. До утра можно было спать спокойно.

Вагончик Лыкова манил освещёнными окнами и дымившей по-домашнему трубой. После сырого пронзительного ветра хотелось посидеть у раскалённой буржуйки, расслабиться, спокойно покурить, поглядеть на огонь. Боцман, развернув газету поближе к лампочке, с интересом читал, шевеля губами. Заметив, что Палыч уже успел приложиться к бутылке, я промолчал, понимая бесполезность нотаций.

*

Должность боцмана Лыкова устраивала вполне. В его обязанность входило вечером зажечь, а утром потушить фонарь на пирсе и заодно смести с палубы не унесённый ветром мусор. Свою работу он называл «сибурде», с ударением на последнем слоге, то есть, симуляцией бурной деятельности:

- Делаю вид, что за мной гонятся, - шутил он.

В другом месте он работать, наверное, и не смог бы. Тщедушный, испитой, вечно кашляющий, он и передвигался-то с трудом. Какая уж тут работа! Зарабатывал Палыч соответственно - по минимуму.

- Шестьдесят рублей «одесских», - объяснял Лыков.

Одесских - это значит, без учёта северных надбавок.

При такой смехотворной зарплате Игорь Павлович был самым читающим человеком в посёлке. Оформляя на почте годовую подписку на газеты и журналы, Палыч выкладывал свою трёхмесячную зарплату. Причём, газеты, поступавшие в контору рыбобазы, он не выписывал. Зачем платить, когда можно читать так, бесплатно?..

В шахматы с боцманом никто играть не садился - неинтересно. А как он играл на трубе! Иногда на закате над притихшим после дневных забот посёлком разливались незнакомые простым людям классические мелодии.

- Я вот поломаю боцману дудку, чтобы по ночам спал, как все добрые люди! - иногда беззлобно говорил его сосед, тракторист Виноградов.
На что всегда получал отпор от жены:

- Чего тебе-то, пусть играет!

Женщины жалели Игоря Павловича.

*

Ночью удалось немного поспать. Шторм набирал силу, но, так как отлив сгонял воду, разрушения причала не было. Рано утром, связавшись с Главным механиком рыбокомбината и накричавшись от души в телефонную трубку, я получил «отмашку» - разрешение снимать с пристани оборудование.

Вода прибывала. Покрытые белыми «барашками» волны методично долбили далеко выдвинувшийся, как указательный палец, в бухту причал, порой перехлёстывая через верх. Возвышающиеся на самой оконечности пристани две тесовые будки, возведённые для защиты механизмов от непогоды, выглядели жалко. Настил пристани от ударов волн гудел под ногами, штормовой ветер жёг лицо солёными, как тузлук , ледяными брызгами. В такие минуты как никогда ощущаешь свою беззащитность перед разбушевавшейся стихией. Она готова в один миг разломать, разрушить и смести всё, стоящее на пути, изуродовать, измочалить, утащить на дно, замыв там песком и илом, не оставив следа.

*

Рыбонасосы срывали с места, не разбирая будок, - не до того!
Сквозь открытую дверь двое ребят заводили стальной восемнадцатимиллиметровый трос; гусеничный ДТ-54, натужно взревев и выдав в небо чёрный столб выхлопных газов, приподнимал от натуги передок… На секунду он замирал, а затем медленно, как бы нехотя, выбрасывая из-под гусениц щепу, подавался вперёд. Какие-то мгновения, казалось, ничего не происходит: трактор двигался, а будка стояла на месте, как ни в чём не бывало... Потом передняя стенка вздрагивала, выгибалась в сторону берега и медленно складывалась, как карточный домик. А из-под обломков, ведомый дымящимся от напряжения тросом, выползал, отряхиваясь от сора, омываемый солёной волной смонтированный на трубчатых салазках рыбонасос. Тяжелые валы таранили причал; толстенные доски, покрывающие пристань, освобождённые от многотонной тяжести, взлетали; сквозь проломы в настиле били в небо пенящиеся фонтаны брызг. Ветер завывал, валил с ног, швырял пригоршнями в глаза жгучую влагу - хотелось бросить всё и бежать!..

И ужас, и восторг, одновременно.

И всё время где-то на периферии зрения, на берегу - втянувшая голову в плечи, спрятавшая руки в рукава, с дымящейся папироской во рту, тщедушная фигурка боцмана…

- Ну, что?.. Съел?!- оглянулся я на Океан, сплюнул солёной водой под ноги и, сняв залитые очки, сошёл последним на берег.

Моя спина выражала презрение к недавнему ещё исполину.

Он что-то ворчал ещё вдогонку, скрипел плахами разваливающейся пристани, но я не слушал… Он мне был уже неинтересен.

В боцманском вагончике - не протолкнуться. В тепле на меня вдруг навалилась свинцовая усталость, глаза закрывались сами собой.
«Главное сделано, остальное – завтра… Всё - завтра», - устало думал я.
Поблагодарив ребят, раздал премиальные, не обделив и Палыча. Чуть обогревшись и выпив по стакану разведённого спирта, все разошлись по домам.

- Палыч, пожри, наконец, сдохнешь!

- Неэкономично, Петрович. Выпью спиртяжки - три дня на хавку не тянет.

*

Вечером хмельной Лыков играл «Маленький цветок». Над засыпающим посёлком плыла божественная мелодия Сиднея Беше…

Сидя на крылечке своего дома, я слушал музыку, смотрел на небо, и мне казалось, будто кровоточащая, но всё ещё живая душа уставшего от жизни боцмана, взывает к Небу, просит прощения и молит о чём-то, только им одним известном.

«А что будет с моей душой?» – терзался я, в тоске глядя на вершину Мосинской сопки, за которой скрывался Октябрьск, где живёт Оксана...