Он поступил в НИИ скорой помощи с подозрением на инфаркт уже под вечер. Больного привезли на каталке и положили в нашу шестиместную палату на единственную свободную койку.

Усталый врач, добивавший без смены вторые сутки дежурства, послушал сердечко пациента, померил давление, назначил уколы и, легонько похлопав его по груди, вышел из палаты.

Мужчина-сердечник был ещё не старый - лет пятидесяти; причёска ёжиком, лицо одутловатое, бледное и очень напряжённое, будто он драться собрался. А глаза - добрые, печальные.

Откинувшись на подушку, новенький неподвижно лежал на продавленном больничном матрасе, глядел в потолок и думал о чём-то своём, невесёлом.

- Як вас звати? - окликнул его сосед по палате.

- Василий… - повернул к нему голову мужчина. - Столяров, - добавил он, подумав.

- А мене - Петро, - представился в свою очередь разговорчивый выздоравливающий. - Ти не вставай, Василь, ще. Як що необхидно, скажимо.

Чем заняться в больнице поздним вечером? Телевизор в холле выключен; читать уже неохота; спать ещё рано, будешь потом полночи ворочаться. Перекурив украдкой после скудного больничного ужина, лежали мы в тот воскресный вечер в палате и точили лясы: подначивали друг друга беззлобно, анекдоты бородатые припоминали.

- Мужики, хотите, я вам расскажу одну случившуюся со мной тридцать лет тому назад историю, - спросил вдруг Столяров. - Никак не могу забыть того случая.

- Ви не можете говорити… - начал было Петро, но на него шикнули и приготовились слушать.

«У меня в жизни всякое бывало, - тусклым, бесцветным голосом начал рассказ Столяров. - Чего уж там душой кривить: и врал иной раз; и молчал к стыду своему, когда надо было правду-матку резать; оставался, хотя хотелось встать и уйти, хлопнув дверью… Всякое было, - повторил он задумчиво. - Но, знаете, именно тот случай забыть никак не могу.

Василий помолчал...

Дело было в семьдесят девятом… Да, в семьдесят девятом, в конце лета. Техникум я окончил в феврале и уже месяцев шесть работал в КБ, по распределению. Нас, молодых-неженатых, по первому году гоняли почём зря. Мотались по городам и весям, дома редко пожить доводилось. Вот и в тот раз - где-то в середине сентября, темнело рано уже - возвращался я из двухнедельной командировки на Байконур. Поезд опоздал, и я едва успел заскочить в закрывающееся на ночь метро.

Столяров говорил неторопливо и негромко, но все его слышали.

От станции метро «Академическая» до дома - пара трамвайных остановок. На такси в то время ещё так запросто не катались. Да и какие у пацана деньги: из командировки приехал. Пешочком - милое дело! На улице - никого, будто вымерло. Метрах в ста от дома - стройка. Огорожена деревянным грязно-зелёным забором. Вдоль забора - тротуар дощатый, сверху козырьком крытый. Тороплюсь: стук, стук, стук - каблуками по доскам.

Оп-па! - Столяров сел на койке. Он сейчас был там, в семьдесят девятом, на ночной ленинградской улице.

На моём пути, там, где забор кончается, стоит парочка. Она - совсем молоденькая, в мини-юбочке, на каблучках, в курточке светленькой. Парень - здоровый кабан, спортивный костюм на нём, олимпийка, тогда модно было. Стоят рядышком, он девушку за руку держит.

Подхожу… Парень отступил на шаг, меня пропускает. Ну, я иду себе: вот он дом мой - окна светятся. Ждут, беспокоятся родители, я не позвонил с вокзала. Вдруг девушка тихо, будто про себя, говорит мне:

- Молодой человек, не видите, что происходит?

А и ни к чему мне - стоят и стоят. Торможу…

Столяров, как и тогда, тридцать лет назад, замер и напряжённо посмотрел на воображаемую парочку.

Да! Вижу дело плохо: девчонка-то не просто так стоит - с дружком любезничает, не пускает её этот кабан, пройти не даёт. Один - передо мной, двое в серой «Волге» сидят припаркованной в тени забора. Я и не заметил машину-то поначалу. Передняя пассажирская дверца открывается - один выходит. Потягивается лениво. Смачно потягивается - суставы разминает. И к нам шагает, вразвалочку.

- В чём дело? - спрашиваю. Девчонка ни гу-гу. Молчит и смотрит на меня огромными глазищами…

Бугай - мне:

- Иди-иди, у нас с женой свои разговоры.

А она ни слова…

- Что, действительно, жена? - спрашиваю, а у самого ладони мокрыми стали, в озноб бросило.

Бугай в меня зенки упёр - и под локоток девчушку.

- Ладно, Соня, хватит дурочку валять. Поехали домой.

- Что, в самом деле, жена? - переспросил я.

- Жена-жена. Иди, парень, по добру...

Ну, я и пошёл. А девица спину взглядом насквозь прожигает, лопаткам больно.

Взлетел на лифте на свой девятый этаж - и к телефону.

Ноль, два.

Милиция? - Так, мол, и так.

Спросили фамилию, адрес, телефон домашний.

- Спасибо, - сказали, - высылаем машину.

Я - к окну, что на проспект смотрит: минуты через две несётся ПМГ с мигалкой, в те годы с этим быстро было.

И ничего!.. Из милиции мне не позвонили. В новостях - тишина. Бабушки у подъезда молчат, а они-то уж всё знают!

Вроде бы и забыл я думать об этом. А вот сейчас, с годами, вспоминаю всё чаще. И понимаю умом, что поступил, вроде, правильно: не смог бы я, мальчонка, справиться с тремя взрослым бандюгами. А только муторно на душе. Жгут глаза той, молоденькой. Спать не дают…"

Василий замолчал. Никто в палате не проронил ни слова. У всех, наверное, за жизнь подобных историй накопилось немало…

Лезут из памяти тени прошлого по тёмному времени, когда сердечко прихватит. Но уходит ночь, встаёт солнце, отступает боль; мы открываем глаза, умываемся, завтракаем и забываем о ночных страхах. Гоним от себя неприятные мысли; бежим по жизни, вперёд, вперёд, быстрее… остановиться и оглянуться нам недосуг.

И так - до следующего «сердечного приступа».