Биография Ерофея Хабарова изучена, кажется, уже вдоль и поперек, немало историков отдали этому делу большую часть своей жизни, появился даже специальный термин – «хабаровед». И, тем не менее, в описании его жизни и деятельности в Сибири остается еще немало белых пятен и необъяснимых моментов.

Как, например, ему удалось выйти «сухим из воды» в столкновении с Петром Головиным после того, как он принародно «лаял воеводу», будучи уличенным в криминальных связях с недавним якутским приказным человеком - сыном боярским Парфеном Ходыревым, которого и са-мого то воевода чуть было не повесил?

Или, например, как ему удалось так «околпачить» воеводу Дмитрия Францбекова? - Стать приказным человеком Даурской земли с неограниченными возможностями грабежей и разбоев, сделать это в большей мере за счет средств самого Францбекова и средств казны, полученных с его же помощью. После чего Ерофей так и не расплатился до конца своей жизни ни с воеводой, ни с казной.
Наконец, как удалось Хабарову выпутаться без каких-либо особых потерь из «Амурской истории» после разбирательства его дела в Москве?

Заявления многих авторов о том, что в Москве он, якобы, был оправдании и даже награжден, не выдерживают никакой критики. Несомненно, более объективной является оценка его деятельности сибирским историком П.А. Словцовым, который в конце 30-х годов 19-го столетия писал о Хабарове: «Этот необыкновенный посадский … по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству…».

Мог ли все это сделать обычный торговый человек и при этом не только не потерять головы, но и не быть сколько-нибудь серьезно наказанным? Такое кажется возможным только лишь при наличии, как нынче говорят, - «крыши», то есть поддержки и защиты весьма влия-тельного человека в верхних эшелонах власти. Кто бы мог быть таким человеком?

Понятное дело, что при выяснении такого вопроса не приходится рассчитывать на обнаружение исторических документов, в которых содержался бы прямой ответ на этот вопрос. Такие связи держатся втайне. Вместе с тем в жизнеописании Хабарова есть целый ряд обстоятельств, которые позволяют сделать на этот счет небеспочвенные предположения.

Автор представляет эти предположения на суд читателя. Кроме того, что этот материал не может не вызвать исторического и чисто житейского интереса, он может помочь молодым дотошным историкам-профессионалам разыскать в архивах более веские аргументы, под-тверждающие высказанное предположение.

*

В 1631 году, вернувшись из Мангазеи, Ерофей Хабаров направился в Москву, чтобы передать властям изветную челобитную на мангазейского воеводу Кокорева, написанную при его активным участии. В ту пору сибирскими делами занимался приказ Казанского дворца. Вот там-то Хабаров впервые встретился и познакомился с Григорием Протопоповым, служившим в этом приказе дьяком.

Надо полагать, что челобитную Ерофей подкрепил доброй партией соболей. А почему бы и нет? Ведь по свидетельству историков взяткодательство в те времена, как и нынче, было весьма распространенным, если не сказать - рядовым явлением. К тому же Ерофей имел уже и собственный опыт действенности такого приема при оформлении в Мангазее в должность сборщика десятинной пошлины. Есть основания считать, что тогда и завязалась дружба Ерофея Хабарова с Григорием Протопоповым, - дружба, основанная на взаимном коммерческом интересе, продолжавшаяся до самой смерти Григория в 1663 году. Протопопов был старше Ерофея, - ему в пору их знакомства было лет 35.

Хабаров, завязывая эту дружбу, разумеется, надеялся на последующие её положительные результаты, но случилось так, что в 1635 году Протопопов был направлен дьяком в Тобольск. Но Ерофею феноменально повезло, - через пять лет Григорий Протопопов вернулся в Москву и сделался дьяком новообразованного Сибирского Приказа.

Ерофей по всей вероятности, все эти годы поддерживал с ним связь, в том числе - радовал и сибирскими подарками. Это было не сложно сделать, поскольку брат Ерофея, – Никифор, неоднократно бывал и в Тобольске и в Москве, где закупал товары для торговли в Сибири и вновь возвращался на Русь с мягкой сибирской рухлядью.

Возможности и влияние Протопопова в полной мере проявились в начале 40-х годов. Для этого надо знать, какое он в то время занимал положение. В исторических документах немало свидетельств, что ближайшими людьми окружения государя в ту пору были Патриарх Никон и боярин князь Алексей Никитич Трубецкой. Именно с ними государь решал важнейшие государственные вопросы. Это были люди первой величины. Кроме всяких прочих дел Трубецкой исполнял обязанности руководителя Сибирского приказа, а первым его помощником в сибирских делах стал дьяк Григорий Протопопов. Власть его была, можно сказать, беспредельной, и с ней вынуждены были считаться даже такие именитые и влиятельные люди, каким являлся якутский воевода стольник Петр Головин.

В 1643 году Ерофей Хабаров, уличенный Головиным в противозаконных коммерческих операциях и находившийся под арестом («за при-ставом»), написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене забираемого в казну десятого снопа - пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».

Сохранившиеся документы свидетельствуют, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года, торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея, зарегистрировал на Ленском волоке партию в 790 соболей. В денежном выражении это не менее, чем полторы – две тысячи рублей. Видимо брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу, - в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно одарив его сибирскими подарками.

Сознает ли читатель реальную значимость доходов братьев Хабаровых? Чтобы внести ясность в этот вопрос, приведу некоторые исторические сведения того времени: шлем государя (шапка Ерихонская), попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей; на нем - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».

Ответ из Москвы пришел, когда в Якутске уже воеводствовали Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу. Им поручалось выяснить «допряма» и отписать в Москву «не замотчав, … сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана … из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать, и будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те землю и варницу взял … и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал и к Руси не отпускал?». Грамота подписана Григорием Протопоповым.

Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание московских властей к судьбе, в общем-то, ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных лич-ностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек), упоминается лишь одной общей фразой, - цело-вальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, - с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос. Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова?

Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами, и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге.

При рассмотрении дела в Сибирском приказе посчитали, что Головин поступил с ним слишком круто, и присудили компенсировать понесенные Хабаровым убытки, вызванные конфискацией у него усть-кутской мельницы и солеварни, выплатой из казны 500 рублей. На жалобу о взятии с него «двух снопов вместо одного из каждых десяти» и конфискации у него пашни никакой реакции не последовало. Надо думать, что эти действия Головина в Москве были признаны оправданными.

500 рублей компенсации Хабаров тоже не получил. Историки объясняют это тем, что якутская казна была пуста. Но дело, видимо, не только в этом. Ерофей своим гонором и демонстрацией своей независимости успел к тому времени испортить отношения и с новыми якутскими воеводами.

Мысль о высоком покровительстве вновь появляется, когда читаешь о встрече Ерофея с новым якутским воеводой Дмитрием Францбековым. Перед отправкой к новому месту службы он, без сомнения, ознакомился с делами воеводства, документами предшественников, в том числе, - отписками воеводы Головина об экспедиции Василия Пояркова на Амур. Должно быть, беседовал он перед поездкой и с Григорием Протопоповым. Так что, среди всего прочего, знал из этих рассказов и о Хабарове. Даже, может быть, получил прямые указания о привлечении его к амурским делам.

Иные исследователи, должно быть, возразят мне, сошлются на самостоятельность решения Францбекова, соблазненного финансовыми возможностями Хабарова и его опытом «старого опытовщика». Но такие доводы неубедительны. На Лене в это время было немало и более со-стоятельных торговых людей, готовых следовать в новые земли, - хотя бы те же Федот Алексеев, - приказной человек именитого московского купца Алексея Усова, с которым Семен Дежнев пошел в свой знаменитый поход вокруг Чукотки. Или Василий Нефедьев и промышленный человек Матвей Ворыпаев, должником которых вскоре оказался Ерофей. К тому же, при всем своем богатстве, Хабаров был не настолько богат, чтобы обеспечить экспедицию, - уже на следующий год он вынужден был влезть в долги к Францбекову.

Не убедительна и ссылка на то, что Хабаров был «старым опытовщиком». Он не был служилым человеком, никогда не ходил походами на разведку новых земель, не сооружал острогов. В чем же состоял его опыт?

Он действительно испытал немало способов извлечения доходов, - и заведением пашни, и солеварением, и набором промысловиков-покрученников, и в роли хозяина-слободчика. Но все они, кроме разве что промысла, не привели к какому-либо особому успеху. Известно, что землепашество он к 1658 году свернул до 18 десятин, солеварню у него отобрали (по другим источникам он её продал основателю Охотского острога Шелковникову), не получило развития и дело со слободой.

Что же касается опыта общения с аборигенами, то он сводился лишь к мангазейскому сбору ясака с самоедов, где, к слову сказать, он был уличен в нецелевом использовании подарков ясачным людям. Был, правда, еще поход с атаманом Галкиным по сбору ясака в якутских улусах в 1633 году, но этот поход, судя по собственной челобитной Ерофея государю, больше был похож на кровавую карательную экспедицию с грабежами и разбоем.

В чем действительно Хабаров имел немалый опыт и мастерство, так это в разного рода торговых операциях. Об этом свидетельствует множество сохранившихся кабальных записей. При этом он не чурался и противозаконных способов получения прибыли, - вел торговлю пушниной в обход государевой таможни, чем в немалой степени «подмочил» свою репутацию в глазах местных властей.

Воевода Дмитрий Францбеков не был ни дураком, ни простофилей, ни даже легкомысленным человеком, как об этом писал в своем «Историческом обозрении Сибири» П.А. Словцов. Деятельность его в Швеции в качестве дипломата и государева соглядатая-разведчика была по достоинству оценена русским правительством. За «свейскую» службу государь щедро его пожаловал, - в 1642-43 годах он уже занимал довольно важный пост Вятского воеводы, а с 1644 года находился при дворе, выполняя государевы поручения. Одним словом, новый якутский воевода был человеком просвещенным, вращался в высоких кругах, имел немалый интриганский опыт и, надо думать, неплохо разбирался в людях.

И при всем этом Францбеков принял предложение Хабарова. Это дает основания думать, что он получил на этот счет прямые рекомендации, если не указания какого-то весьма влиятельного человека. Таким человеком мог быть только дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов. Лишь этим можно объяснить тот факт, что, еще не доехав до места своего назначения, не встретившись, и не посоветовавшись с воеводами-предшественниками, Францбеков при встрече с Хабаровым в Илимске дал ему, - в общем-то, совершенно незнакомому человеку, согласие на предложенные им услуги в покорении Амура, назначив приказным человеком Даурской земли.

Очень может быть, что Ерофей к тому времени уже успел поделиться новой идеей с Протопоповым, - ведь должен же был он как-то отблагодарить его за выручку из Головинского плена. Возможности для этого были, поскольку брат его, – Никифор продолжал вести челночные торговые операции по вывозке на Русь мягкой рухляди и доставке на Лену ходовых товаров «про сибирскую руку».

Примечательно, что среди первых, набранных Хабаровым служилых и вольных охочих якутских казаков, оказался некий Ивашка Григорьев Протопопов. Об этом свидетельствует челобитная и послужной список амурских казаков, написанные после Кумарского сражения. Ис-следователи биографии Хабарова почему-то не обращают на это внимания, и не дают по этому поводу каких-либо комментариев. Между тем есть основания предполагать, что этот Ивашка был сыном Григория Евтихиевича Протопопова, – всесильного дьяка Сибирского приказа.

Говорить об этом с полной уверенностью, конечно, нельзя, но совпадение фамилии, отчества, и вполне отвечающий такому предположению возраст Ивашки, дают повод так думать. Оставлять без внимания это обстоятельство тоже нельзя, поскольку, если такое предположение верно, то становятся понятными многие поступки Ерофея Хабарова, отношение Москвы к хабаровскому походу, некоторые эпизоды судьбы самого Ерофея.

Не могли не знать об этом и Францбеков, и его недоброжелатель, - якутский дьяк Стеньшин, да и многие другие люди в окружении Хабарова. Тогда понятным становится и то, что Францбеков уважительно обращался к Ерофею с «вичем», - то есть по имени и отчеству, что так раздражало дьяка Стеншина, и легкость, с которой поддержал Францбеков Ерофеево предложение об овладении Даурской землей.

Читатель может усомниться, - мог ли оказаться в сибирской глубинке в рядовой должности сын высокопоставленного московского чиновника? Такое, хотя и не часто, но случалось. Например, служил в том же якутском воеводстве рядовым служилым человеком сын бывшего енисейского воеводы Аргомакова, - человека тоже весьма именитого. И такой пример не единичен.

С 1635 по 1639 год Григорий Протопопов, как уже говорилось, служил дьяком в Тоболь-ске, и его сын (если таковой имелся) в это время как раз находился в призывном возрасте. Он вполне мог быть прибранным в служилые люди, и с формировавшимся в те годы отрядом стольника Головина быть направленным в новое Якутское воеводство. Так что предположение о том, что Ивашка Протопопов из отряда Хабарова мог быть сыном Григория Протопопова, имеет под собой вполне реальную основу. Вместе с этим становится понятным и особое отношение Григория Протопопова к Хабарову, под опекой которого оказался Ивашка.

Ерофей очень скоро убедился, что с теми семью десятками человек, которых он сумел набрать, Даурской землей не овладеешь. Вынужден был вернуться в Якутск и обратиться за помощью людьми и деньгами. Стремясь привлечь в экспедицию как можно больше людей и заручиться в этом деле помощью Францбекова, Хабаров не жалел красок, расхваливая открытые им земли и первые успехи, убеждал воеводу в том, что с присоединением Даурии Восточная Сибирь будет обеспечена даурским хлебом.

Неизвестно, чем он одарил Францбекова и чем разжился сам, но ясака в тот приезд Ерофей не привез. Однако Францбекова, видимо, чем-то ублажил, не остался и сам в убытке, - ведь девались же куда-то те почти семь сотен соболей, добытые покрученниками Ворыпаева, в присвоении которых обвинял Хабарова этот торговый человек. А ведь были у Ерофея и свои собственные покрученники, которые, надо думать, тоже что-то добыли. Так что брату Ерофея, – Никифору было с чем снова податься на Русь для закупки товаров «про сибирскую руку». А попутно - доставить Протопопову отписку Ерофея «по делу» и, надо полагать, не только отписку.

На основе рассказов Хабарова Францбеков написал в Сибирский приказ блестящий доклад о первых результатах даурского похода, отправив его в Москву со своим доверенным человеком, - Матюшкой Сосновским. Известие о богатствах Даурской земли якутский воевода подкрепил подарком. Кому предназначался этот подарок?

По этому поводу, некоторое время спустя, дьяк Стеньшин писал в столицу: «Матюшка Сосновский, что ехал к тебе, государь, … в первом Ленском острожке твоему государеву воеводе Тимофею Шушерину при енисейском сыне боярском Парфене Ходыреве сказывал..., будто он, Матюшка, от него Дмитрея, везет к тебе, государю, из Даур узорочья, – камень дорогой, и жемчугу самого большого крупного, … Даурскому дорогому каменю цену сказывал…. Про то, приехав в Якутцкий острог, сказывал енисейской сын боярской Парфен Ходырев».

То, что это «узорчье из Даур» доставил Францбекову Хабаров, сомнений не вызывает. Но вот где сам-то Ерофей его добыл? Князцов под руку государеву он еще не привел, ясака не брал, «погромной» добычи у него тоже еще не было, - откуда же это узорчье? Не у плененной ли княгини Моголчак отобрал он этот «камень дорогой и крупный жемчуг»?

Сообщение дьяка Стеньшина вызывает и еще один вопрос: с какой целью извещает он об этом государя? Уж не заподозрил ли дьяк, что этот подарок предназначен не государю, а Григорию Протопопову? Враждебно настроенный и к Хабарову, и к воеводе Францбекову, дьяк Стеншин вполне мог надеяться таким способом «подставить» высокого хабаровского покровителя, а вместе с ним и якутского воеводу.

Судя по всему, прибывший в Якутск Ерофей был полон энтузиазма и радужных надежд. Именно тогда написал он челобитную с просьбой отпустить к нему из Устюга Великого жену Василису, дочь Наталью, внука и племянников. Францбеков благоволил ему, и Ерофей надеялся на содействие воеводы в устройстве своей семьи на Лене.

Челобитную подал в Москве 27 января 1651 года якутский пятидесятник Иван Кожин. Тогда же из отписки Францбекова в Сибирском приказе стало известно о первых результатах похода Хабарова на Амур. Воевода сообщал о взятии им пяти даурских городков, богатствах Даурской земли, проживающих там племенах и их занятиях.

Ерофей, таким образом, добился исполнения своих честолюбивых замыслов, - его имя действительно звучало в тот год в столичных «коридорах власти». Не без учета расписанных Францбековым заслуг Хабарова Москва удовлетворила его просьбу в отношении семьи. На обороте хабаровской челобитной появилась помета: «Приказал боярин и князь Алексей Никитич Трубецкой послать память в Устюжскую Четь, велел жену и сына («сына» вместо «дочь» написано, по-видимому, ошибочно), внука и племянников к нему отпустить и подводы до Сибири дать». Кто, как не Протопопов мог так оперативно дать ход этому делу? Прав-да, поехала ли семья Хабарова на Лену, прямых исторических свидетельств так и не обнаружено.

Прибывшая с Лены информация была многообещающей. В государевом окружении стали думать о поощрении и оказании помощи Хабарову, и создании нового, – Даурского воеводства.

*

Чтобы обезопасить себя от утечки в Москву компрометирующей его информации, Францбеков приказал на таможенной заставе в Илимске «обыскивать накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы», отбывающих к Руси людей, чтобы у них не оказалось какой-либо тайной отписки или челобитной. Однако, как это часто бывает, слухи все же просочились, и вскоре в Москве знали и о лживой информации об успехах даурского похода Хабарова, и о его коммерческих связях с якутским воеводой, и о беспределе, который творил на Амуре Хабаров. Еще не дошла до Францбекова весть об Ачанском сражении, а из Москвы уже был послан в Якутск для розыска государев сыщик стольник Иван Павлович Акинфов.

От прибывшего из Якутска служилого человека Никиты Прокофьева Хабаров узнал, что Францбекова до срока сняли с воеводства, и над ним начато следствие. У Прокофьева было предписание «собрать за братьев Хабаровых крепкие поручные записи». С Ерофея должны были начать править долг «как минется Даурская служба», Никифора же поручалось доставить в Якутск под охраной немедленно.

Восхищение вызывает выдержка, «железные нервы» Хабарова, его смелость «ходить по краю пропасти». Казалось бы, уж в такой то, почти критической ситуации он должен был позаботиться о собственной безопасности, но Ерофея занимали другие мысли, - как сберечь добро, которым он успел разжиться. Часть его, прежде всего – мягкую рухлядь, Хабаров уже отправил с Амура со своими доверенными людьми, - братом Никифором и племянником Артемием. Переправлять на Лену остальное он, видимо, не считал возможным. И потому, что не хотел огласки, которая была неизбежна при таком числе окружавших его людей, в том чис-ле критически к нему настроенных. И потому, что опасался, как бы все это не было у него отобрано властями, и не отписано в казну. Да и вообще, можно ли было поручить такое дело, - завершающий этап всей заду-манной операции, даже близким и особо доверенным лицам без его личного контроля и участия?

А добра было накоплено немало: и деньгами, и разного рода изделиями, награбленными у князцов и улусных «лутших людей». Средства от продажи своим людям вина и пива, пищалей и серпов с косами, свинца и пороха; средства в виде мягкой рухляди с погромов даурских улусов и выкупа ясырей, возвращенных долгов своих же полчан трофеями с тех же погромов.

А сколько разного рода добра должно было накопиться у Хабарова в качестве его собственной доли при разделе имущества разграбленных княжеских городков и погибших в схватках даурских, дючерских и маньчжурских воинов, казненных князцов-аманатов и улусных «лутших людей», - куяков и шлемов, луков и сабель, затейливых щитов, калчанов со стрелами, разных других воинских доспехов и оружия. А ковры, женские узорчья-украшения, посуда китайской работы из княжеских домов и юрт. Разве мало было таких трофеев?

Неизвестно было ли для него неожиданным прибытие на Амур царского посланника Дмитрия Зиновьева с трехсотенным отрядом. Но когда он встретился с ним на Зее, был у Ерофея и собранный Поляковым и Чечигиным ясак, были заведенные ими ясачные книги, были захва-ченные в походах аманаты и ясырь. Его собственного имущества было при нем относительно не много, - лишь соболи, да меховые изделия. Да и те, надо думать, Ерофей держал под рукой, чтобы использовать при необходимости для взяток и откупов. Все прочее трофейное добро бесследно исчезло, и Ерофей, надо думать, не признался бы в том, куда оно девалось, даже под пыткой.

Хабаров, как известно, был арестован Зиновьевым и доставлен для разбирательства в Москву вместе с предводителями взбунтовавшихся против него казаков, - Степаном Поляковым и Костькой Ивановым Москвитиным. Они явились в Москву к началу 1655 года. Нельзя не сказать, что это было весьма напряженное для столицы время. Шла война с Польшей, государь был в походе, не было в столице и руководителя (судьи) Сибирского приказа князя А.Н. Трубецкого, - он командовал юго-западной армией. В Москву прибыл назначенный временно исполняющим обязанности судьи Сибирского приказа князь Григорий Семенович Куракин. Он был командирован из юго-западной армии, где с начала войны служил первым заместителем князя А.Н. Трубецкого. Для объективного рассмотрения «дела Зиновьева-Хабарова», помимо сообщения Акинфова о результатах следствия в Якутске, был, вероятно, вызван в Сибирский приказ и сам Дмитрий Францбеков.

Для Хабарова это представляло немалую угрозу, поскольку Францбеков слишком много знал, в том числе и обстоятельств, дискредитирующих не только Ерофея, но и самого Протопопова. Однако в архивах не обнаружено никаких свидетельств участия Францбекова в этом деле. Более того, - есть информация о том, что он по возвращению в Москву умер. Когда именно умер, и при каких обстоятельствах это произошло, - неизвестно. Все это невольно наводит на мысль о причастности Хабарова к смерти бывшего якутского воеводы. Ведь не напрасно же говорят, - «нет человека и нет проблем». Однако, объективности ради, нельзя не сказать, что в Москве в это время свирепствовала эпидемия чумы, от кото-рой погибло более половины жителей столицы. Так что возможно смерть Францбекова была вызвана именно этими обстоятельствами.

Уже в самом начале следствия, - 5 июня Хабаров по совету Протопопова написал челобитную на имя государя, в которой перечислял своих заслуги по устройству пашни на Лене, устройству солеварни, писал о хлебе, отнятом П. П. Головиным, о пожалованных, но не отданных ему деньгах, покорении на Амуре «четырех землиц». В заключение жаловался: «А ныне я... на Москве от Димитрия Зиновьева изувечен, меж дворов скитаюся и за бедностью голодом помираю. Милосердный царь... пожалуй меня, холопа своего, вели... за мои службишки поверстать в какой чин я... пригожуся... и за подъем по прежней государеве грамоте и за службы вели... из своей государеве казне денег дать, что ты... укажешь, и чтоб мне, бедному и изувеченному за бедностью ныне на Москве голодом не помереть и в конец не погибнуть».

Следствие по делу вел в Сибирском приказе сам князь Куракин, не без участия, конечно, Григория Протопопова. Решение (приговор) по оценке деятельности в Приамурье Хабарова и результатам экспедиции на Амур Дмитрия Зиновьева было вынесено после рассмотрения результатов следствия в боярской думе, которое состоялось 13 июня.

Не подлежит сомнению, что действия на Амуре Ерофея Хабарова были резко осуждены. Показания Степана Полякова и Костьки Москвитина о разорении им даурских городков, грабежах, расправе с аманатами и массовом истреблении местного населения, не давало никаких оснований считать, что Ерофей, как он писал в своей челобитной, покорил «четыре землицы», - привел их под руку государеву. Об этом свидетельствовала и малость взятого ясака при огромном долге Хабарова перед казной. Дело, таким образом, шло к суровому наказанию Хабарова. Ему грозил, по меньшей мере, правеж и долговая яма.

Как это ни парадоксально, но именно долг спас Ерофея от расправы. Действительно, что можно было получить, посадив его в долговую яму. Даже передав в казну все, чем он владел, его долга перед казной не покроешь. Не без активного участия Григория Протопопова (не напрасно же Зиновьев писал, что он «за великие посулы Хабарову дружил»), боярская дума приговорила: выезд Хабарову на Амур запретить. Однако, учитывая его опыт в заведении на Лене пашен, поверстать его в дети боярские и поручить надзор за ленскими пашенными крестьянами. При этом создать ему условия для расширения собственного хлебопашества, чтобы он мог погасить долг казне.

Дело, однако, этим не закончилось. Хабаров затеял тяжбу с Зиновьевым за обладание доставленной в Москву мягкой рухлядью. Там, среди прочего были вещи, собранные с казаков-должников воеводы Францбекова Ананием Уруслановым, которые Ерофей прибрал к своим рукам после его неожиданного исчезновения. Судя по тому, что Хабарова обязали заплатить 47 рублей 6 алтын судебной пошлины, судебную тяжбу он проиграл, но ему было разрешено внести деньги по возвращении в Сибирь.

Это было последнее, что мог для него сделать Григорий Протопопов. Неизвестно, признался ли ему Хабаров в том, что на Амуре у него осталось припрятанным немало добра, возможно, намекнул об этом, а Протопопов в ответ на это обещал, что поможет ему вернуться на Амур, как только улягутся страсти. При всей своей влиятельности большего он сделать был не в силах.

Вернувшись на Лену, Хабаров терпеливо ждал снятия с него опалы, и разрешения вернуться на Амур. При этом, по всей вероятности, не терял связи с Григорием Протопоповым. Очередная милость с его стороны последовала в 1660 году, когда после разгрома амурского войска богдойцами на Корчеевском плесе, в Москву с последней ясачной казной прибыл племянник Ерофея, – Артемий Петриловский. На пути к столице о событиях на Амуре его подробно расспросил енисейский воевода Ржевский. Эти расспросные речи были сразу же отправлены в Сибирский приказ.

Даурскую меховую казну оценили в столице по достоинству, - каждый из 680 соболей, доставленных с Амура, был в среднем оценен в Сибирском приказе в четыре рубля, а, значит, были среди них и еще более дорогие. Надо полагать, что сверх того получил кое-что персонально и Григорий Протопопов. Как не порадоваться было деятелям приказа, и не наградить посланцев. Петриловский, должно быть, уже прикидывал, чем его пожалуют.

Все испортил Зиновьев, которому Сибирский приказ поручил провести расспрос Петриловского и казаков-даурцев о состоянии дел на Амуре. Это лишь предположение, но могло ли быть иначе? Ведь Дмитрий Зиновьев был единственным из царского окружения человеком, лично побывавшим на Амуре. К тому же государем уже было принято решение о направлении Зиновьева в Даурию на смену Пашкова, и потому выяснение подробностей происходивших там событий было его прямой обязанностью.

В ходе расспроса Петриловского и сопровождавших его амурских казаков выявился целый ряд несоответствий с тем, что они говорили енисейскому воеводе Ржевскому. Это не могло не насторожить Зиновьева. Расходились и показания о числе погибших в сражении казаков, и количество пропавшего ясака, и число служилых людей, вырвавшихся из боя на Спасском дощанике, но главное, – выяснилось, что Петриловский, по сути дела, бежал с Амура с сотней казаков, в то время как там оставалось еще более ста двадцати служилых людей, которые ждали помощи, или государева указа об оставлении Амура. Таким образом, над Артемием нависла угроза обвинения в обмане властей, трусости и даже измене.

Но произошло неожиданное, - вскоре после допроса Петриловского московский дворянин Дмитрий Зиновьев был убит. Обстоятельства его гибели так и не были раскрыты. Можно только гадать, имел ли к этому отношение Артемий Петриловский, - племянник Ерофея Хабарова.

Доследование проводил, по всей вероятности, сам Протопопов. В ходе завершения следствия обнаружилась пропажа одного листа из записи расспросных речей Петриловского и прибывших с ним казаков. Бесследно исчезла и концовка отписки Пашкова с описанием деталей сражения на Корчеевском плесе, написанная со слов служилых людей, вышедших из окружения на Спасском дощанике. По уцелевшим бумагам к Петриловскому не было никаких претензий. За доставку ясачной казны его пожаловали в атаманы и отпустили к дому.

Пропавший лист из расспросных речей Петриловского и даурских казаков считался безвозвратно утраченным, и был обнаружен лишь в наше время среди бумаг другого архивного фонда Сибирского приказа. По сути дела этот лист, - концентрированный компромат на Петриловского, обвинение его в трусости. Показания, записанные на этом листе, свидетельствуют о том, что Петриловского не было среди казаков, отбивших у богдойцев Спасский дощаник и с боем ушедших от противника, а был он подобран отрядом Клима Иванова в числе 45 казаков, что «от того погрому в гору ушли». Понятной становилась и та поспеш-ность, с которой Петриловский с командой пошел через верховья Амура к спасительному Тунгирскому волоку, потому, как узнал, что с Сунгари «идут на них богдойского царя ратные люди 20 бус и хотят достальных всех побить…». Концовка отписки Пашкова не найдена и по сей день.

*

Ерофей терпеливо ждал известия Протопопова о снятии с него опалы. В 1660 году с Зеи через Алдан вернулся Петр Бекетов с оставшимися в живых енисейскими служилыми людьми, проследовал по Лене через Илимск к Енисейску. Последние якутские служилые люди с ясачной казной и остатками казенного имущества вернулись с Зеи в Якутск в июле 1661 года.

Из Енисейска, пишут историки, Бекетов отправился через Тобольск в Москву с обозом пушнины. По всей вероятности, он оказался там в конце 1662-го – начале 1663 года. Поневоле возникает вопрос: как были восприняты в Сибирском приказе все те новости, которые принес с собой Бекетов в части оценки деятельности на Амуре Ерофея Хабарова и его племянника, их пагубных последствий? Как в свете этих новостей отнеслись руководители Сибирского приказа к действиям дьяка Протопопова? Об этом в исторических источниках нет никаких сведений. Но известно, что «…въ 1663 году, марта въ 13 день, во вторникъ, на 3 неделе Великаго Поста … Григорий Протопоповъ умре».
Что это было, инфаркт?