Приехал я в тот день в Каково под вечер. Впереди был у меня свободный день и я на-меревался с утра побродить по лесу, полюбоваться его осенней красотой, а если повезёт, то и пострелять рябчиков. Деду Прохору привёз городские покупки – десять пачек ленинградского беломора и давно заказанную им меховую безрукавку.

Прохор Астафьевич мял подарок в корявых руках, удовлетворённо покашливал. Надев обнову, ходил взад-вперёд по горнице, шоркая по полу старыми пимами, любовно поглаживая глянцевитую поверхность выделанной кожи. Подошёл к пожелтевшему пятнистому зеркалу в простенке между окном и дверью и, приосанившись, оглядел своё отражение. По всему видно было, что дед доволен покупкой и что ему приятно было сознавать, что завтра каковские жители увидят его восседающим на завалинке в новой глянцевито-чёрной душегрейке.

Выпили со встречи "по маленькой", взаимно пожелав друг другу здоровья. Стали чае-вать. Чай пили долго и с удовольствием. Дед Прохор был большой мастер заваривать. Не-пременно делал это сам и получался у него напиток удивительно вкусным и ароматным.
После рюмочки Прохор Астафьевич сделался разговорчивым. Речь зашла о необычных, малоизученных особенностях человеческой натуры. Уютно устроившись на старом венском стуле, я слушал забайкальский дедов говорок, изредка поддакивал или выражал сомнение, чем вдохновлял деда на ещё более обстоятельное и красочное повествование. Разговаривали не торопясь, наслаждаясь тёплым уютом обжитой деревенской избы, приятной возможностью высказаться перед внимательным собеседником.

На улице смеркалось, однако огня мы не зажигали и этот разговор в сумеречной избе был как-то по-особому обворожителен для меня,- в общем-то насквозь городского человека.
Я не переставал удивляться острой дедовой памяти и редкой для такого возраста и его нынешнего положения информированности. Тому, как уживаются в сознании этого человека вполне современные представления о гипнозе и телепатии, космической невесомости и хирургическом мастерстве доктора Илизарова с наивной верой в шаманскую колдовскую силу, могущество "лесного хозяина", способностью людей умелых к сглазу, "одеванию хомутов", исцелению наговором, управлению действиями животных.

Вышли на волю покурить. Сели на завалинку. Дед Прохор запалил папиросу, удовле-творённо зачмокал, щурясь от дыма и поглядывая на мерцающий в сумерках огонёк. От леса, почти вплотную подступившего к огородам, тянуло свежестью. На фоне пламенеющего закатом неба резко выступали сливающиеся в острозубый гребень контуры окрестных сопок.

Ещё какое-то время дед Прохор суетливо ёрзал по завалинке, устраиваясь поудобнее. Потом ненадолго затих, задумавшись, сложив кисти рук на корявом, уже много лет служившим ему посохе. Я понял, что скоро стану слушателем ещё одной старой истории, и в предвкушении этого удовольствия притаился, боясь нарушить дедов творческий настрой.

Наконец он тронул меня за плечо ладонью и заговорил.
- Или вот ещё, паря. Давно это было. Ещё в царско время. Отец мой ещё не женатый был. Жил в работниках. Станцию Бянкино, что за Нерчинском, ты ить знашь? За ней посёлки Шеметово и Душечкино. Дак вот там, за Шилкой, место ране называлось Тарский луг. Почему Тарский теперь уж и не знат никто. Он, ентот луг то, сичас ерником да ольшаником зарос. А ране то место чисто было, трава добра, – косить хорошо! Сена там, отец сказывал, шибко много накашивали.

Одна бе-да, на ентим лугу змеёв было шибко много! Земля там наделена была. Ить ране луга то делили по паям: на хозяина – пай. Езли двое взрослых – два пая давали. Скота сколь держишь – неважно. Бывало, кто побогаче, - скупали паи то. А на косьбу нанимали артель работников. Вот оне там, – отец мой с артельщиками, – и косили. В большинстве, конечно, руками косили, - литовками.

С имя ещё дедушка Варламов был, -; с Мангидоя прикочевал. Тоже в работниках ходил. Старик такой высокий, в сажень ростом, маслаковатый, плечи широченны. Волосы у него белы таки, седы, да длинны были, - почти до плеч. Борода тож бела да длинна. А глаза голубы да ясны таки, ровно у парнишки молодого. И весь то он такой здоровый да сильный, дедка то, был. Одно слово – сохатый! Косить был большой мастер. А по душе – мягкий да добрый, словом никого не обидит!

Но, собрались, значит, артелью. Приехали.
- Балаганы сделам, ;- говорит дедка, -; поужинам, почаюем и на сёдни всё!
На балаганы эти палок нарубили, поставили рогульки. Теперь, значит, балаганы закрыть сеном надоть. Ентот старик от литовки отбил, давай косить. Он вперёд пошёл, оне, значит, други-то работники, – за ём. Он идёт и идёт впереди, литовкой помахиват. А мы, грит отец, пошли, только коснёшь, – змея, коснёшь, – опеть друга выползат. Прям беда! Косить то ишшо не так видно, а как зачнёшь грести, - но, едрить, есть которы таки, дак о-ё-ё! Волосы на макушке ажно шишом от страху встают! Замешкались, конечно. А он, дедка-то:
- Вы чё, ребяты?
- Дак, дед, змеёв то посмотри сколь!
- Но, да вы каво, вы не бойтесь! Ничё, - грит. Вы их, главно, старайтесь не трогать, не рубить. Где уж нечаянно попадёт, дак шут с ней, – пусть не лезет.

А нам сено таскать, вилы то страшно поднимать, - ишшо на шею упадёт. Но выкосили всё ж с грехом пополам. Сено склали, балаганы исделали, – затаборились, словом.
- Вы, ребяты, теперича аргалу, – это сухой навоз с коров, с лашадей, - аргал то, тащи-те, грит дедка, и зажгите в балагане то. Комаров у нас не будет ничё, -; спать то.
Ну, приташшили, зажгли.

А с имя ишшо баба была, - Настасья ли, ково ли. Артели же тогда больши были, там и девки, и бабы. Оне варят там, сено ворошат. Ребята молоды копны возят, мужики – косят. Дак вот тую бабу укусила таки змея. Она, конешно, в крик, в слёзы. Дак он, ентот старик от, ; высосал ей яд то. Рот, видно, целый, - всё губами и высосал. Не сбоялся! И бабе то говорит:
- Ничё, голуба, не бойся! Оне, змеи то, уйдут.
Как, думам, уйдут? Ничё не понимам.
- Но, грит дедка, ладно. Затаборились, пойдём до ужину покосим маленько, пока солнце за увалы не ушло.

Пошли. Покосили. В ключе харюзов накололи к ужину. Приходим обратно. Но, едрить!Возле балагана на потах, на мешках опеть штуки четыре лежит. Отец то мой дедке Варламову навстречь бежит:
- Дедка, вот тако дело. Как спать то будем?
- Чё, шибко много?
- Дак полно прямо!
- Ничё, - грит, -; не бойся. - Вы, грит, чай варите, уху, а я сичас.

А там косогорчик такой был, ерник, кустарничек мелкий. Он взял ножик и пошёл в ен-тот кустарник, срезал тоненьку осинку, завострил её. Палочка вот такой толшины, потол-ше пальца, вот така вышины. ; Прохор Астафьевич, шевеля бровями, отмерил корявой ладонью с метр от земли. - Отошёл там саженей с десять от балагана, вышел, где травку вы-косили, сперва зачертил кружок, а потом в середину то и воткнул енту палочку.

Теперь вот все собрались у балагана, жину поели из харюзов то, почаевали. Вроде спать надо.
- Дак вот как, дедка, спать то? – спрашивам.
- Но-о, - грит, -; ничё. Пойдёмте-ка вот сичас поглялите.
Ну, подходим. Дедка чё-то сказал, ерничинкой махнул и вдруг слышим: "ш-ш-ш-ш". Мать моя! Оне с разных сторон, энти змеи то, но прямо вот как россыпь кака катятся все к ентой палочке. Со всех сторон! Токо шум стоит! Так и бегут! К палке подползают, и одна на одну, одна на одну навиватца на колышек то. И не то чтоб внизу навились, - до самого вер-ху залезли. Вот такой клуб!

Дедка то Варламов стоит впереди и так это спокойно по сторонам посматриват, а оне все, артельщики то, за ём.
- Эти, - грит дедка, - не виноваты. А котора тебя укусила, - это он бабе то говорит, - она сичас должна подойти. Вот та, грит, виновата, что потихоньку последней ползёт, - показал ерничинкой.
А она, виноватая то, самая последняя тянется. Он на её и командует:
- Подходи, грит, подходи. И эдак вот легонько её по хвосту. - Прохор Астафьевич шевельнул посохом, - а бить не стал и другим бить не дал.
– Не надо, грит, их бить. Вам жить и имя жить надо. Оне сами уйдут.

И как токо сказал, так оне и начали развиватца с палочки то. И пошли уползать. Смот-реть страшно! Оне, прямо, вот таки здоровы, да рябы! Так и попёрли! А то ить вот такой клуб, ; одна на одну, одна на одну.
- И чё ж ты думашь? Оне потом, артельщики то, весь сенокос, это чё ж, - с Прокопьева дня и до Ильина, - там прожили, косили, и ни одной змеи боле не видали. Ушли!

- Вот это чё тако? – Прохор Астафьевич вопросительно посмотрел на меня из-под косматых бровей. – Это, ить, каку силу надо иметь, штоб, значит, вот так со змеями то. Я ишшо тогда отца спрашивал:
- Дак это чё же тако, тятя? - Отца то я тятей звал. – Как же это так-то?
- Дак вот, умет!

Умел он, дедка то Варламов. Слово ли како знал, ково ли.
Прохор Астафьевич замолчал, задумчиво глядя на последние краски угасающего заката.