Этой ночью мне снова двадцать, я отчаянна и пьяна.
Мир смеется шальным паяцем и снимает полоску льна
с губ, обветренных от мороза, разрешая сорвать печать
с тонких связок, больных некрозом и приказом всегда молчать.
Этой ночью я снова голос - осязаема и жива.
Так мешается в горле волос, как не сказанные слова,
так из клетки стремится птица, издавая протяжный свист.
Так стихам бы сейчас излиться темной краской на белый лист.
Я звучу колокольным звоном, а в бутылке не видно дна.
Время тикает метрономом, и взрывается тишина.
Сколько вымолчано за годы - рвет нутро словно взрывы бомб,
а теперь вот в словесных родах лезет зверем из катакомб.
И не сдержишь, не остановишь. Горло режет, как кромка льда,
с пряным привкусом ржавой крови звук ложится на провода,
теплотрассы, дома и скверы, проникает за толщи стен.
Я звучу и не знаю меры, не прося ничего взамен.
Мне бы выкричать все, что было - все события, имена
и, готовясь идти на мыло, словно лопнувшая струна
отзвенеть, замолчать как прежде. Да и виски уже конец...
Утро стелется по одежде, онемевшее, как мертвец.
Этой ночью мне снова двадцать
