Прошло несколько часов, как Токио опустел, дневная жара сменилась свежестью ночи. По одной из улиц квартала Синагава, хорошо освещенной уличными фонарями, стуча каблучками, бежала девушка лет восемнадцати-двадцати. Она тяжело дышала, но, собираясь из последних сил с каждым новым шагом пыталась двигаться все быстрее и быстрее. Ее бледное лицо было полно тревоги или отчаяния, а может просто беспокойства.
В метрах ста от нее спокойно стоял молодой человек, практически мальчишка, но уже летной форме, пусть немного поношенной. Еще неделю назад она пылилась на военном складе и казалась кучей тряпья, но на нем приобретала какую-то трагическую, немного помпезную значимость. Вчерашний мальчишка пытался выглядеть бывалым воякой, продолжателем культуры самураев.
- Харука! – с громким криком девушка заключила его в объятия, сам же Харкука, сделав несколько шагов назад с повисшей на нем возлюбленной, еле сохранил равновесие.
- Что? – спокойно, отстраненно и с наигранным холодом ответил молодой человек. Пыл девушки немного остыл.
- Когда ты уезжаешь? Почему ты мне ничего не сказал?! – из ее глаз лились слезы, а руки в отчаянии колотили узкую грудь молодого летчика.
- Мне тяжело с тобой так расставаться, я послал письмо, как принято, оно придет завтра утром. Думал, что если встречу тебя, то буду колебаться, и даже позорно откажусь от задуманного, - оправдывался он.
Вдалеке блестела своими льдами величественная Фудзи, Харука смотрел на нее в тоске, не решаясь заглянуть в глаза той, которая была очень дорога и важна. Ведь теперь он не обычный парнишка, а защитник страны, самурай. А где же видели самурая с мокрыми от слез глазами? Он хотел что-то сказать, но губы отказывались шевелиться.
Взгляд привлек непонятный металлический блеск, загоревшийся на миг метрах в пятидесяти. Это была медаль офицера, который согласился дать несколько минут для прощания.
- Миядзима! Миядзима! – повелительно кричал он. – Пора идти!
- Я здесь! – превозмогая слезы, ответил Харука.
Молодой человек, отстранившись от объятий, попрощался легким поклоном и бегом направился к офицеру.
- Ты вернешься? Я буду ждать! Пиши! – голос дрожал, срывался, но звучал до боли чисто и прекрасно.
- Конечно, вернусь! – весело и задорно кричал бегущий Харука. – Я же механик! Механики не погибают! – он лгал, и за это ненавидел себя, но сказав правду возненавидел бы еще больше. – Еще увидимся, Акико! Я буду писать!
Его шаги становились все тише и тише, пока полностью не растворились в дали. Девушка смотрела вслед с такой грустью, что не могла даже плакать. Морось увлажняла погоны молодого летчика, а слезы – щеки.

По узенькой дороге, лежавшей неподалеку от Сендая, ехали, освещая унылый сельский пейзаж тусклыми фонарями несколько грузовиков, набитых молодыми летчиками. Кому-то уже исполнилось двадцать, но, как правило, все были на несколько лет младше. Кто-то сидел собранно, представляя себя героем-самураем, кто-то тревожно вглядывался в окрестности, страшась грядущей войны, кто-то успев пожалеть о своем выборе - думал о дезертирстве, но боявшись потерять лицо и опозорить семью – гнал прочь столь низкие мысли.
То здесь, то там виднелись рисовые поля, в воде которых отражался лунный свет. Как была прекрасна сейчас Япония! Не смотря на изученность войной и недостатком всего, что нужно было для мало-мальски нормальной жизни, она сохранила свою независимость, простую красоту и спокойствие. Полная луна величественно висела в небе.
Харука Миядзима, которому сразу после летных курсов присвоили звание лейтенанта, погрузился в воспоминания…
Около двух лет назад он встретил Акико – ту самую девушку, которая его провожала. Харука неспешно прогуливался по улицам Токио, пока ноги сами не привели к парку Уэно, одно из красивейших мест довоенного города. Дождь стучал по листве. Его привлекли омытые дождем кусты хаги. Вымощенная булыжниками дорожка резко заворачивала за них. Здесь Харуки и увидел девушку, сидевшую на небольшой коричневой скамейке в европейском стиле, промокшую насквозь. Длинные черные волосы, мокрые и тяжелые закрывали ее лицо, будто ширмой. Поправив форму слушателя академии, Харука решил подойти поближе.
- У Вас что-нибудь случилось? – держась на приличном расстоянии и немного поклонившись, спросил он. Однако, ответа не последовало. – Могу я Вам помочь?
Обнажив лицо светящимися от белизны руками, она подняла голову, и красными, распухшими от слез глазами взглянула на него. Какое-то время молодые люди молча смотрели друг на друга. Харука всматривался в ее лицо. Прямой, немного длинноватый нос, аккуратные небольшие губы, слегка одутловатое лицо, но вот глаза притягивали своей чистотой и наивностью.
- Дождь грозит Вам серьезной болезнью! – собравшись, сказал Харука.
Она попыталась что-то ответить, но лишь молча пошевелила губами. Он силой поднял девушку со скамьи и вознес над ней старый, обтрепанный по краям зонт с потемневшей от времени деревянной ручкой. Почувствовав заботу, или просто от холода незнакомка прижалась к нему всем телом. Они скрылись за легкой дымкой, которая обычно бывает при дожде. Кусты хаги пели на ветру…
Дождь прекратился. Слишком большие окна, для небольшой квартиры уже высохли, но солнца так еще не было видно. Тучи двигались все дальше и дальше на север, унося непогоду в снежную страну севера.
Миядзима, вышедший из дальней комнаты стоял напротив окна. Шелковое косодэ и хакама светились ярким светом, будто были сшиты из миллионов светлячков. Возле самого окна сидела девушка, которую он спас от дождя в парке Уэно, из-за яркого света можно было различить лишь стройный силуэт.
- Переоденьтесь в сухое… - предложил Харука, протягивая поклоне хлопковый халат, но замешкался, не зная как назвать свою гостью.
- Акико, - за все время пребывания в квартире, она так и не оторвала взгляд от пола.
- Переоденьтесь в сухое, Акико-сан, а то Вы можете сильно заболеть. Я пока приготовлю чай. – положив перед ней одежду, Харука хотел удалиться.
- А как Вас зовут?
- Миядзима Харука! – он на секунду повернувшись к новой знакомой лицом представился, так и не переборов смущения выскочил на кухню…
- Миядзима! Миядзима! Ты что заснул! Или мечтаешь о какой-нибудь красотке? – послышался смеющийся мужской голос.
- Да нет, он думает какой танка перед вылетом написать! – вторили ему.
Вернувшись в реальность, Харука перепрыгнул через борт грузовика в плотную осеннюю грязь. Поднимающееся солнце, окрашивало море нежно-розовыми бликами, даже рыбацкие лодки были похожи на сказочные корабли. Только белый авианосец, ожидающий новобранцев казался глыбой холодного льда. Харуке он почему-то напоминал ледяную шапку Фудзи. Воспоминания нахлынули вновь.
Было, примерно, три-четыре часа после полудня. Он в свою небольшую съемную квартиру, которая, впрочем, считались уже чуть ли не роскошью, из Морской академии. Чистенькие улицы Токио мелькали под ногами, как породистые скакуны. Метрах в двадцати впереди виднелась уже начавшая цвести слива. С момента знакомства с Акико прошло чуть больше полугода, но та встреча, к сожалению, оказалась последней, как не пытался Харука разглядеть ее в толпе прохожих – все тщетно. На небе виднелись редкие облака, солнце жарило уже по-летнему, не предвещая долгую жизнь нежным цветам деревьев. Мимо медленно проезжали, прохожих практически не было видно, лишь вдали виднелась одинокая фигура. С привычным интересом, он ускорил шаг. Вдруг, в этот раз он увидит Акико.
В детстве Харука слышал много таких историй. Как лиса или енотовидная собака – тануки, превращаясь в молодую, привлекательную женщину, сводила с ума многих мужчин, а потом исчезала. Все попытки обнаружить видение, конечно, были тщетные, а кому и удосужилось найти этих демонов – лишь больше терял рассудок. Кто знает, может, Акико была одной из них?
Шаг за шагом расстояние уменьшалось. Силуэт потихоньку стал приобретать женские черты. Чем ближе Харука подходил, тем больше незнакомка напоминала ему ту самую девушку, которая сидела на мокрой скамейке в Уэно. Он чувствовал необычное перевозбуждение, эйфорию, шаг потихоньку переходит бег, который становится все быстрее и быстрее, но руки все так же держали пояс. Напряжение увеличивалось, ноги, казалось вдавливали брусчатку мостовой, а руки настолько сильно рвались вперед, что бляха ремня не выдержала, и короткий меч-вакидзаси, который частенько носят отпрыски самурайских семей, тем более ученики Морских или Военных академий, с грохотом рухнул на землю. Еще больше растерявшись, Харуки наспех застегнул ремень, и держа в одной руке вакидзаси, а в другой ножны, с блаженным лицом и радостным криком: «Акико! Акико! Я тебя нашел!», - несся в ее сторону. Сама же Акико, не узнав своего в прошлом благодетеля, была страшно напугана, и с громким криком бросилась в бегство.
Подобного помешательства с будущим офицером до этого никогда не случалось. Воспитанный в строгом духе бусидо, бытовавшем не только в школе, но и в семьи, да и во всем окружении, он всегда внимательно следил за своими поступками, чтобы никоим образом не опорочить имя. Даже выражение чувств - для него было совершенно неприемлемым, а теперь Харука обнаружил себя на одной из центральных улиц столицы, с обнаженным кинжалом в руках, и с громким криком, бегущим за молодой женщиной. Осознав всю нелепость ситуации, он остановился, и уже не надеясь найти понимания, крикнул вслед: «Не бойся! Это я – Харука! В прошлом году, Уэно, дождь, кусты хаги!». Акико остановилась. Но эта сцена не могла не привлечь внимания полиции. В этот день юношу арестовали.
- Лисица! – с мечтательной улыбкой заявил недоумевавшим полицейским Харука.
- Миядзима! Миядзима! Где ты постоянно витаешь!? Пойдем лучше поедим! – с улыбкой звал такой же молодой лейтенант – вчерашний мальчишка.
- Да… рассеяно откликнулся наш герой. Воспоминания того дня, когда он стал более близок к Акико и к смерти.
Что тут говорить, конечно, арест, тем более за столь непонятное и недостойное для будущего японского офицера поведение, не мог хорошо сказаться на учебе. Но тогда Харука думал лишь о том, что Акико, узнав его - следовала за полицейскими, пытаясь объяснить, что они друзья, и инцидент на улице не более чем недоразумение.
- Бегать с обнаженным вакидзаси по городу, и неистово кричать – это не достойное поведение, особенно, для человека, носящего военную форму, мы передадим этот господина в комендатуру.
- Я буду идти за Вами! – полная решимости Акико твердо последовала за процессией.
Не прошло и недели, как в Морской академии узнали об этом досадно инциденте, и спустя еще около трех дней Миядзима был отчислен. Тяжелая война была далеко, флот и морская авиация процветали. Мало кто из мальчишек и молодых людей не мечтал о военной карьере, особенно палубная авиация будоражила умы. Море и небо по отдельности всю историю притягивали людей, но когда они вместе, сплетаются в одной субстанцию – это особенное чувство. Две стихии, соприкасаясь друг с другом на горизонте - превращаются в одно гармоничное целое, молчаливое и прекрасное.
Солнце близилось к зениту, море, отбросив свинцовый холод, окрасилось в ярко-голубые тона. Молодые офицеры уселись обедать, Харука уставившись на рис, политый зеленым чаем, с кусочками синих маринованных слив и сырой морской рыбы, с трудом уговаривал себя поесть. Каждый из молодых офицеров находился в состоянии глубокой задумчивости. Редко можно увидеть столь молчаливый мужской коллектив. Как бы ни было тяжело, мужское общество заставляет каждого из своих членов, чтобы не ударить в грязь лицом держаться подчеркнуто браво, мужественно, храбро. «Ведь только я боюсь, я трус! Все эти люди совершенно спокойны. Они храбрецы! Я должен вести себя также, иначе какой я мужчина?», - думал обычно каждый из них. Но здесь, в симпу подобные вещи не имели значения. Почему, зачем они решили отдать свои жизни? Разве они действительно ей достаточно приближали победу? Даже среди командования не было общего мнения. Да, самурай должен без колебания отдать свою жизнь за господина, тем более, если речь идет об императоре, чей род правит Японией с момента ее основания! Но факт смерти героя разве является самоцелью? Разве фанерный самолет, набитый под завязку взрывчаткой или керосином - в самом деле потопит вражеский линкор или тральщик? Большинство будет сбито за несколько сотен метров до цели, а те, кто удачно войдут в последнее пике – вряд ли смогут серьезно повредить большому кораблю.
- Миядзима, это не допустимо, - Харука часто слышал этот голос из воспоминаний, где престарелый, строгий адмирал объяснял причину отчисления, - о тебе всегда были самого высокого мнения преподаватели, никто не может сказать, что честь и бусидо для тебя пустой звук. Я, понимаю, что человек не в силах застраховаться от ошибок, но также понимаю, что каждая ошибка должна иметь последствие. Выражение чувств – не достойно, и зная это, а теперь не только знаю, но, почувствовав всю пагубность подобных действий, ты сможешь перебороть этот недостаток. Я верю, что когда-нибудь ты снова станешь слушателем Морской академии, - адмирал не соврал. Действительно, когда тяга к самопожертвованию среди летчиков практически уничтожила всю квалифицированную палубную авиацию – командование с охоткой вспомнило о таких не сложившихся пилотах как Миядзима.
Харука закончил обедать, и бесцельно уставился на морскую гладь. Оно напоминало старое шелковое кимоно из области Муцу. Он начал обдумывать текст письма, которое напишет перед вылетом. Но решив, что столь важное дело нельзя откладывать на последний момент, когда приказ в любую секунду может прервать последние откровения, Харука достал лист белой бумаги, добытый специально для письма Акико, и с рассеянным видом направился на поиски подходящего места.
«Дорогая моя Акико! Прости, что соврал тебе, что много не сказал, хотя был должен. Ты знаешь, или, по крайней мере, догадываешься - как я к тебе отношусь. Я полюбил тебя с момента нашей первой встрече, а может быть даже и с самого первого взгляда. Много дней я провел в поисках тебя, а если задуматься, то, может быть, и большая часть моей жизни была не чем иным, как поиском тебя одной. Не меньше и ночей я мечтал о том, как когда-нибудь мы поженимся, и будем жить в любви и согласии. Теперь, к сожалению, все это лишь пустые мечты, которые таковыми и останутся. Хочется еще много тебе написать, но в голову не идет ничего, кроме твоего лица, образ которого преследует меня с того самого времени, как мы виделись в последний раз, заставляя чувствовать радостное чувство любви, и печаль вечной разлуки. Я уже не вернусь, не вернусь никогда. Наш отряд симпу должен отдать свои жизни за Императора, и всех вас, которые нам важны и дороги. Я горд и счастлив о того, что именно мне выпала честь отдать свою жизнь за тебя. Знаю, что принято умирать за Императора и нашу страну, кричать: «Бандзай!», но я уверен, что в полете буду думать только о тебе. Надеюсь, ты сможешь понять, что я не мог поступить иначе, когда опасность поражения в войне столь близка. Но еще ни разу захватчики не маршировали по Японии благодаря мужеству ее воинов.
Не обижайся, что не признался тебе при прощании о своей миссии. Но я боялся, что, увидев твои слезы, проявлю малодушие и откажусь от выполнения своей миссии. Прошу тебя не питай иллюзий, что я остался жив, и не жди меня. Мой фанерный самолет вспыхнет при столкновении вместе со мной, и остаться в живых совершенно не представляется возможным. Знаю, что первое время тебе будет тяжело и горько, но с годами боль утихнет и ты сможешь влюбиться снова. Заклинаю тебя – выйди замуж за достойного человека, и будь с ним счастлива. Еще раз прости! Кроме этого сказать больше нечего.
Любящий тебя, Миядзима Харука.»

Дымка объяла видневшиеся горы северных островов, петляющая по ним дорога казалась рисинкой в бесконечной Вселенной. Небо же было безумно голубым – все обрело свою истинную ценность. Харуке, как и всем молодым людям не хотелось умирать, не хотелось воевать, ему хотелось жить и любить. Но эта доля уготована для других.

8 августа, 2002 г.