- Вот этот агент информационной войны, - Канцлер ткнул пальцем в грудь Пьера, - развязанной злобными империалистами. Империя думала, мы проглотим эти его грязные агитки. Империя думала, что расшатает умы наших честных граждан, прививая им мысли о «Любви», «Свободе», «Равенстве». Какая «Свобода»? Свобода гулять по улицам всяким пед… пед… лицам больной ориентации? Свобода материться и курить наркотики? Это Империя называет «Любовью»? Посмотрите их фильмы. Почитайте их газеты. Любовь у них, это когда шестидесятилетний депутат любит четырнадцатилетнюю девочку? А равенство – это равная возможность вкалывать всему народу до седьмого пота на благо двух десятков олигархов? Посмотрите, в нашем Королевстве все счастливы! Крестьяне пашут, рабочие трудятся на заводах, инженеры в институтах, учителя в школах. И у всех достойная зарплата. Каждый может купить себе всё, ну или почти всё. Все уверены в завтрашнем дне.
Почему? Да потому, что у нас одна Королева! Боже, храни Королеву!
Толпа ответила одобрительным гулом.
- Потому что мы не издаём книг и не печатаем газет. Что хорошего могут они нам дать? Призвать к переменам? К революции? Поменять хорошее на чудовищное?
Поэт, прочти свою империалистическую агитку. Посмотрим, как она подействует на народ. - И он сделал шаг в сторону. Пьер подошёл к краю плахи. Подумал, и высоко подняв голову, так что в его глазах отразилось небесная синь, Пьер начал читать. Сначала негромко, но с каждой строчкой увеличивая силу и ритм:

В любви, пусть самой скромной и земной,
Всегда таится глубь любви Небесной.
Свободно в ней для жертвенности место
И для благого выстрадан покой.
В любви земной, такой обыкновенной,
Такой тишайше тихой и простой,
Найдётся то, что мерой неразменно,
Что не исчезнет в ней за суетой.

(Терентiй Травнiкъ.)
- Вот так. Любовь-морковь. А кто будет сеять хлеб? Растить детей? Или ты думаешь, Поэт, тебя будут кормить «задаром», за красивые слова? Наивный империалист…. Тебе не развалить умы наших граждан, ибо они СЧАСТЛИВЫ! А ты…
Солдаты приковали Пьера к центральному столбу и поставили рядом с ним плетёную корзину. Канцлер подошёл и стал рядом
– А ты, ты хочешь посеять зёрна сомнения. Ты хочешь внушить им, именно внушить, ибо это не так на самом деле, что они плохо живут. И всё это зачем? Чтобы разрушить наш строй! Да, завести людей и бросить их на баррикады не трудно. Достаточно лишь средней руки красноречия и громких лозунгов. Неважно каких. Но что будет потом? Какой мир вы будете строить? Да и вообще, посмотрите на него! Разве он может что-то строить? Он же неженка. Покажите его руки!
Солдаты вывернули руки Пьера вверх. Они были белые и чистые.
- Вот, перед тобой корзина из ивовых прутьев. Сейчас каждый житель нашего свободного города бросит сюда камень. Чёрный или белый. И моли Верховное Существо, изо всех сил моли, чтобы тут оказался хотя бы один белый, как твои руки, камень.
- Любви небесной…, - продолжил Канцлер,– Любви небесной нам от тебя не надо. Для этого у нас есть церковь. Да, Роби Пьер?
На сцену с трудом взошёл пожилой и какой-то согнувшийся от тяжести слов Роби.
- Да, Пьер. Это, конечно, нехорошо. Верховное существо любит нас. Оно прощает нам всё. Но не надо упоминать его имя всуе. Ты затронул святое. Ты перешёл границы. Наши ценности - это не «охи под луной», а крепкая твёрдая семья. Воспитание детей, ежедневное моление Верховному Существу. И тогда в душе будет покой и радость. А ты… Ты хороший человек. Но своими строками ты ввергаешь сотни людей в руки Сатаны. Ибо сомнение в хорошем, поиски лучшего всегда приводят к крови, разрушениям и беззаконию. А этого допускать нельзя. Любым способом.
Роби подошёл к корзине и бросил туда камень. Канцлер заглянул в корзину и благосклонно кивнул головой.
- Не волнуйся, Роби, – шепнул он,– Аннунциата будет счастлива со мной. Как никак, второе лицо в Королевстве.
Следом к Поэту подошла пани Лопа.
- Я сама не читала стихов. Я, вообще-то, всё больше по хозяйству, да с детьми у меня забот хватает. Но я Вам скажу. Муж нам даётся от Бога. Это наша судьба. Не зря браки свершаются в Церкви. И перечить воле Верховного Существа аморально и бессмысленно. А всякие там стога, рассветы, Иваны-Купалы – это всё язычество и разврат. Это только разрушает семьи. Я думаю женщины меня поддержат. Да?
- Да-а-а-а, - пронеслось над толпой. Она бросила свой камень и спустилась вниз.
На плаху поднялся очень высокий мужчина в тёмном грязном пальто и огромной широкополой шляпе.
- Мы, эта, люди простые, – грубым хриплым голосом конченного алкоголика начал он, – мы, этих, кансерваториев не кончали. Мы если чаго, гармошку, балалайку. Я, ваще то, частушки люблю. Там всё понятно: «По реке плывёт забор из села Кукуева. Ну и пусть себе плывёт, железяка …»
Канцлер резко перебил его: «Понятно, понятно, проходи, певун, бросай свой камень».
После таких речей, подтверждённых правильными действиями, на плаху потянулась толпа горожан. Через пол часа корзина стала полна. Канцлер подошел и перевернул её ногой, высыпав содержимое прямо на помост. На досках разлилась чёрная лужа небольших антрацитовых камней с редкими бугорками чёрных холмиков. Толпа притихла, ожидая приговора. Канцлер прохаживался взад и вперёд, глядя на упавшего духом Пьера. С ехидной улыбкой он раскидывал сапогом собравшиеся в горки камни.
И вдруг! По толпе прошёл рокот удивления. В куче камней сверкнул белый цвет. Белоснежный, как крылья лебедя шар, выкатился из чёрной кучки камней.
Лицо Канцлера перекосилось.
- Кто?!!!
- Кто посмел?!!! Найти и доложить. Я же сам лично проверял ход голосования.
На сцену взбежали несколько солдат в чёрных одеждах. Началась суета, беготня поддерживаемые гулом толпы на площади.
К Канцлеру подошёл начальник стражи.
- Господин Канцлер, господин Канцлер!
- Да,- раздражённо откликнулся тот.
- Аннунциата.
- Очень хорошо. Отведите её в храм Верховного существа. Пусть готовится к свадьбе.
- Господин Канцлер, Аннунциата...
- Вам что, непонятно? Отведите её немедленно! Накормите, переоденьте, что там ещё? У нас сегодня трудный день.
- Господин Канцлер, это Аннунциата бросила белый камень, - сказал начальник стражи и сделал шаг назад, склонив голову, чуть не до земли. Девушка оказалась лицом к лицу с Канцлером.
- Зачем? - Канцлер в задумчивости рассматривал девушку, теребя подбородок.
- Не понимаю. У тебя было бы все. Власть, деньги, наряды... Практически любое желание. Тебя бы боготворил народ и снимало телевидение. А что может дать тебе этот щенок? Вдовьи слёзы? Нищету? Больных и вечно голодных детей? Переезды со ссылки на каторгу? Малоприятные заботы по убившему своё здоровье инвалиду?
Со мной ты была бы счастлива, как женщина. Ну и если бы попросила, я б оставил его в живых. Поселили бы твоего голубка в весёлой башне. Ты даже могла б его навещать. Он был бы жив. Жив! Понимаешь?!
А сейчас... Сейчас ты его убила. Ты думаешь, что крутая гордая барышня декабристка? Любовь-морковь? Нет, ты убийца! Убийца своей любви. Своих ещё не рождённых детей. Теперь, видя какой вред наносит поэзия несчастным несостоявшимся ещё в жизни умам, какую беду готовы накликать эти пособники империализма, я просто вынужден его казнить.
Аннунциата бросилась на колени и стала просить Канцлера, хватая его за ногу.
- Прошу, пожалуйста! Сжальтесь! Это была ошибка, минутная слабость, прошу!
Тот откинул её ногой в сторону.
- Приковать к столбу.
На балконе, возвышающимся над площадью, встала Королева.
- Граждане тридевятого Королевства!
Мы трудимся и работаем на благо нашего Королевства. Мы уверены в завтрашнем дне, сыты и здоровы. Мы - такая сила, что даже имперские солдаты не смеют на нас нападать. Ваши дети спокойно спят ночью и весело играют днём. И если мы допустим хоть толику сомнения в правильности нашего пути, которую так и стремятся поселить в наших умах поэты, мы не просто пропадём. Мы будем погибать долго и мучительно. Революция - это такой зверь, который своими гнилыми зубами ест одинаково медленно, пережёвывая и стариков, и детей. Она искалечит ваших мужей, и вы будете обречены на вечный уход за безногим алкоголиком, клянчащим милостыню на рынке. В то время, как ваши дети, израненные минами будут воровать и стрелять сигареты.
Поэтому.
Не будем снисходительны. Уничтожим эту поэтическую заразу с корнем. И заживём счастливо и спокойно.
Вы согласны?
- Да здравствует королева, - крикнул Канцлер.
По толпе пронёсся гул одобрения. Полетели шапки.
- Мама, а тебе не жаль этого чахоточного? - спросила Ассоль негромко.
- Нет, доченька. Это очень полезно. Страшно и жестоко наказать одного. Чтоб другим неповадно было. Чтоб другие бегали как муравьи, боясь сойти с намеченного мной пути.
- Но на самом то деле, он не виноват. Подумаешь, стишки.... Он и так скоро умрёт от чахотки.
- Да, ты права. И именно его неизбежная и скорая смерть от болезни делает толпу столь покладистой. А что его жалеть? Он и так помрёт. А нам ещё жить. Нам ещё мужа кормить. И детей одевать. А этот... Ну жалко, да. А чего он свои стишки на площади читает? Что мало ему слушателей в его компании? Славы народной захотел? А признание народное оно иногда убивает. Вот так. Во многих знаниях много печали.
- Какая ты умная, мам! Как ты удерживаешь это государство без бунтов? Уму непостижимо.
Тем временем стражники приковали к позорному столбу и Аннунциату. Она едва не падала от страха и была белее снега. Пьер смотрел на неё и говорил ей какие-то слова поддержки, неслышные за шумом толпы, предвкушающей скорое зрелище.
- Ну что ж. Осуждённые здесь. Палач на месте. Все готово. Но у гильотины две верёвки. Одну перережет палач. А вторую...
- Приведите Поэта! - скомандовал он.
Тем временем ночь уже полностью вступила в свои права. Луны и звёзд не было видно из-за серых тяжёлых туч, закрывших всё небо. Дул лёгкий прохладный ветерок, такой приятный и ласковый после дневной иссушающей и изматывающей жары. Площадь освещалась огромным количеством ярко горящих факелов и редкими газовыми фонарями. Казалось, что вокруг яркого пятна плахи разлилась чёрная чернильная мгла. Шевелящаяся и гудящая многими голосами. Ждущая зрелища и крови. Растекающаяся длинными щупальцами по ближайшим улочкам. По углам площади, в подворотнях и арках зияла полная чернота. А освещённый свечами нескольких канделябров балкон с придворными и Королевой, казалось, завис в невесомом полёте над площадью.
Двое солдат вывели Лаки. Он осмотрелся, щуря глаза.
- Развяжите его, - приказал Канцлер.
- Зачем Вы приехали сюда?
- Я приехал для сертификации и обследования электрических сетей. Я гражданин другого государства, и вы не можете меня судить, - сказал Лаки, растирая занемевшие запястья.
- Вы ошибаетесь, молодой человек, - сказал Канцлер, обходя вокруг Лаки и заглядывая ему в глаза.
- Как Вы ошибаетесь!!! Ведь вы же Поэт?
- Я энергетик, - устало ответил Лаки.
- Что у Вас в кармане рубашки?
- Книга, но это не значит, что я её написал.
- А вы не стыдитесь, признайтесь. Ведь нам в нашей канцелярии давно известна и цель Вашего приезда и средства, с помощью которых вы планировали подорвать наш строй.
Кто вас послал? ОБЭП? Контрразведка? Генеральный штаб? Да, вы не поэт - вы шпион. Диверсант, пытающийся насадить в умах наших граждан идеи вседозволенности и разврата.
Что там у Вас написано? Читайте!
Толпа притихла. Лаки вышел вперёд и оглядел площадь. В ночной темноте она казалась хищным монстром, чёрной протоплазмой, готовой сожрать любого.
Он встал. Опустил голову, достал книжечку… И убрал её в карман. По толпе прошёл гул. Лаки посмотрел в сторону балкона Королевы и нашёл глазами глаза Ассоль.
И начал читать наизусть.

Когда земное отболит,
(Не время лечит!)
Там, в неизведанной дали
Тебя я встречу,
Шагну к тебе из пустоты -
Из синей бездны,
Где вместе будем я и ты
И свет небесный...

(Ярослав Гордеев)

По толпе опять прокатился неровными волнами рокот.
Ассоль вздрогнула и отшатнулась. Но не смогла отвести глаз. Что-то неведомое ей до сих пор не давало оторвать взгляда. Какая-то странная сила пролилась теплом и, уколов в самое сердце, заставила зардеться её щёки.
Лаки повернулся к Канцлеру.

- Приступай же, палач! Что ты медлишь? Какой в этом прок?
Я не стану молить о пощаде... ценой унижений,
Ведь со мною любовь! А в тебе говорит твой порок.
Что ты можешь, палач? Ты зависим от чьих-то решений.

Даже эта улыбка похожа твоя на оскал.
Там, вдали от Земли, индульгенций не будет в помине.
Словно карточный долг у судьбы отбываешь повинность.
Власть твоя мимолётна, и жизнь ты свою проиграл.
(Ярослав Гордеев)

- Ну что ж. Я так и знал, – сказал Канцлер, – я хотел вас спасти. Я предлагал вам денег и счастливую жизнь. А вы?
Граждане Королевства! - громко обратился он к толпе. - Вы видите, какая это зараза, Поэзия? Искоренить её можно только, как сорняк. Вырвав с корнем.
Но мы милосердны. И по нашей доброй брусаковской традиции лишь один из них будет казнён. Кто?
Судить вам. Воля народа священна и непоколебима!
И так. Пьер. Аннунциата. Поэт.
Кто?
-Ппп-ьеее-рррр, - разнеслось над толпой. Звякнули цепи.
- Аннун-ннын-ннун-та……, - Аннунциата упала на колени от слабости.
Канцлер подошёл к Лаки.
- Ну вот и всё, мой милый друг.
Желаете покурить?

- Спасибо, я курю свои.
- А вы. Как я посмотрю, здесь очень круты.
- О чём вы?
- О вас. Снимем маски?
- Не понимаю, - сказал Канцлер и отступил на шаг, оглянувшись при этом на балкон Королевы.
- Всё просто, – сказал Лаки. И, встряхнув головой, громко, на всю площадь сказал.
- Вначале было слово. И это слово было Бог.
По толпе прошёл гул и ропот.
Вначале была тьма. Тьма, в которой вы живёте. Но Бог сказал:
Да будет свет!!!!
Вспыхнули сотни ослепительных прожекторов, вмиг осветивших всю площадь.
Толпа заходила волнами, как разбушевавшееся море.
Лаки продолжал, уже громче, во весь голос. Жёстко и уверенно. Сделав шаг к краю плахи.
- Я знаю, что во имя демократии вы запретили употреблять это слово. Вы даже храм небесный назвали «церковь Верховного Существа».
Вы думаете в этом равноправие? Вы думаете, что убив душу, можно выжить?
Удивительно, но Лаки, подошедший к Канцлеру и ткнувший его в грудь пальцем, казался выше и светлее этого маленького чёрного человечка. Толпа взревела нечеловеческим воем.
- Нет!!!!
Без души, без веры вы обречены влачить жалкое существование.
- Вы хотите жить?
- Да-а—а—а—а—аа-а!!!
- Но разве вы сможете жить без души? Разве сможете вы, отработав смену, радуясь хорошей зарплате, прийти домой и, съев вкусный ужин, лечь спать? А как же ваша жена? Дети? Вы любите их? Вспомните свою первую любовь! Школа, весна, капель и эти ослепительные бантики… Разве вы не были готовы отдать жизнь за то, чтобы нести этот портфель? И что с вами стало? Вы готовы слушать тех, кто правит миром. Вы готовы выполнять их решения. Как же, ведь они так умны! А с чего вы это решили? Вы думаете ваша Королева мудрее, чем знаменитый гончар? Что ваш генерал знает что-то такое, чего вы не можете понять?
Вовсе нет. Поверьте, они такие же, как и вы. Простые люди. Просто им повезло быть родственниками, соседями, подругами Королевы. И все.
Вы думаете, что если они заработали миллионы, то это от большого ума?!
Нет!!! Это от большой жадности. И всё. Точка.
Да и есть ли в нашей стране человек, который знает, что правильно, а что нет? Как надо жить, а как жить нельзя? Боюсь вас разочаровать…
Но у нас есть Бог.
Но у нас есть душа.
Но у нас есть заповеди.
Они просты и очевидны для всех, вне зависимости от размеров их банковского счета.
Не убий.
Не укради.
Не возжелай жены ближнего своего.
Не сотвори себе кумира.
А вы…
Вы создали себе кумира – Канцлера. И решили, пусть он за нас решает все трудные проблемы. Ведь это так здорово, когда государство даёт тебе хлеб, кров и работу.
Даже если оно забирает душу.
Ведь жить так, как велит душа – это трудно. Это борьба. Это жертвы. Это потери.
А жить по закону…
Ну, вроде, как я ничего не нарушал и хорошо.
А то, что при этом ты продал душу дьяволу - никого не колышет.
То, что по ночам пропадают девушки.
То, что утром предприятие принадлежит одному, а вечером другому.
То, что любой мало-мальский начальник может сделать с тобой всё. И даже больше.
На это можно закрыть глаза. Ведь так легче. У меня всё хорошо. А эти…
Они ж Поэты…
Что с них взять…

Да, у нас есть только СЛОВО. Но это оружие сильнее оков, сильнее солдат, сильнее власти.
Вот ты, стражник, - он подошёл к одному из гвардейцев – ты готов отпустить меня?
- Но меня же тогда самого казнят…
- Вот! Вот, что сделали с вами, украв у вас душу. Страх и подчинение. Желательно слепое. Ни на минуту не усомнимся в правильности пути, предложенного нам Королевой.
Эх вы….
А судьи кто? Солдат? Кто казнит тебя? Ты думаешь власть так сильна? Ты думаешь, это глыба, которую нельзя сокрушить?
Оглянись, за тобой полки. А кто наш палач?
Лаки подошёл и грубо сорвал треугольный колпак с палача. Толпа ахнула.
Все увидели маленького, совсем юного белокурого мальчика, которых полно в каждом селе.
- Кого ты боишься, солдат?
Этого ребёнка, которому запудрили мозги? Ты же мужчина. Встань рядом. И ты. – Он обратился к другим гвардейцам.
- А это, – Лаки махнул рукой в сторону Канцлера, – всего лишь жалкий маленький ипохондрик. -Взять его!
Солдаты схватили Канцлера. Люди на площади быстро поняв, что власть меняется, радостно закричали:
- Смерть! Смерть! Смерть врагам народа!
Как переменчива любовь земная. Вы только что казнить хотели Пьера?
Иль для любви вам обязательно кого-то надо растерзать?
Чтобы увидеть, как вы праведны по отношению к ним. Человек должен быть праведным сам по себе. А не от того, что на него смотрят.
Мы не будем никого убивать.
Вам нравится Королева? Да, ради Бога, живите в своём тридевятом королевстве.
Работайте, растите детей, женитесь и выходите замуж. Будьте счастливы!
А прихвостней и шарлатанов…
Гоните их взашей. Знаете, чего они боятся больше всего? Что кто-то не заметит их величия. Поэтому замки, машины, бриллианты, часы.
Секретари и кабинеты. Кресла и костюмы. Это не от богатства. Это от огромного желания показать какой Я. Смотрите, смотрите, как я крут.
Живите, люди Брусилова, свободного города. Живите в любви и согласии. Живите с ДУШОЙ.
И не дайте себя поработить.
А я…
А мне пора. Я все сделал здесь. Я уезжаю.
Лаки спустился с плахи, пошёл по направлению к гостинице. Отойдя на несколько шагов, он оглянулся. В полуночной темноте на ярко освещённой площади стояло грубо сколоченное из бывших в употреблении старых досок странное сооружение. Оно не было похоже на плаху. Это был помост. Грубо сколоченный помост. И на нём скоморохи местного разлива уже начинали своё очень смешное представление. Толпа смеялась взахлёб и громко хлопала.

Он зашёл в столовую на первом этаже и сел за стол. В гостинице никого не было. Все ушли на площадь. Он задумался, облокотившись обеими локтями о стол. Почувствовав движение, он поднял глаза и увидел хозяйку ночлежки, сидящую напротив. Рядом с ней на стуле сидел огромный чёрный кот. Оба смотрели на него.
- Виски? Джим Бим бурбон? – спросила хозяйка.
- Со льдом, – ответил Лаки.
Никто не пошевелился. Все трое сидели и смотрели друг на друга. Долго.
Самого главного глазами не увидишь. Зорко одно лишь сердце…
На столе в маленьком подсвечнике грустно догорала свеча.