Он чувствовал, как всё, что он делал, становилось легендой.
Чувство страшное и захватывающее. От него сердце сжималось в маленький болезненный комок, а в кончиках пальцев начиналось странное покалывание.
Но юноша даже не стремился унять это странное ощущение, а в тайне упивался им, крепко сжимая кожаные поводья коня.
Это тяжкий груз – быть легендой, или же знать, что тебя, когда-нибудь в ней воспоют. Но… Будешь ли это точно ты? Со всеми своими недостатками, тревогами и болью? Зачем людям нужен кто-то столь человечный? Скорее всего молва выкинет всё нужное, добавит пару благородных деталей и… Получится именно то, что им нужно. Красивый образ, построенный на твоей душе.
Но это будешь не ты.
Юношу же сейчас не волновали столь пространные рассуждения. Они настигали его ночью, в час быка. В то самое тёмное время перед рассветом, когда лошади укладываются перед сном на землю, а тревоги и зло, наоборот, начинают свой чудовищный танец в сердцах и умах людей.
Но сейчас светило солнце и тени жались в самые укромные уголки мира. Воздух звенел от собственной чистоты, казалось, что стоит взмахнуть мечом и воздух разобьётся на тысячи прозрачных осколков.
И небо.
Молодой человек никогда не видел такого неба, как здесь. Насыщено-синего, глубокого и притягивающего взгляд. На горизонте небо сливалось с морем, не уступающим ему по глубине и насыщенности цвета.
- Это море целует небо, - юноша услышал знакомый голос за своей спиной и улыбнувшись, погнал гнедого коня туда, где возвышались стены города. Исполинский конь поднимал серую пыль мчась вперёд и вперед, перепрыгивая большие камни.
Конь и пригнувшийся к его спине всадник мчались вперёд, к видимой только им цели. Они стали едины и почти совершенны в этом единстве. Идиллия неба и моря была разрушена звуком бьющегося прозрачного воздуха. Конь гарцевал не небольшом пригорке, его тёмная шкура была покрыта бликами от солнечного света, попутно играющего в волосах юноши и маленьких бисеринках пота на крупе коня.
Они были само движение, порыв, страсть. Идеальный памятник самим себе, созданный самым гениальным скульптором – мирозданием.
Юноша рассмеялся увидев на горизонте город, совсем-совсем близко, казалось, что… Вот, протяни руку и ты коснешься аккуратных белых домиков, стоящих ровными рядами в этом старинном античном городе.
Море, целующееся с небом вновь восстановили свою идиллию, и теперь казалось они уже почти растворились друг в друге, что невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое.
- Вечные любовники, да, Букефал? - он потрепал чёрную холку коня, грива на которой стала жёсткой и напоминала на ощупь тростник, - и, пожалуй, небу и морю никогда не будет дела до наших мечтаний и тягот.
Он прикусил губу, а лицо его вспыхнуло алым, как обычно бывает в минуты раздумий. У юноши была тонкая белая кожа, длинные светло-каштановые волосы и прозрачные глаза. Жаль, что греческие мастера не видели его. Он был бы идеальной моделью для создания статуи, ибо сейчас в этом напряжённом заалевшем лице, устремлённом вдаль взоре, и крылось подлинное очарование юности. Пусть и покрытое дорожной пылью неровным загаром.
- Небо и море – незыблемы, - конь навострил уши, прислушиваясь к ровному мечтательному голосу хозяина, - поэтому мы и можем жить в этом мире. Потому что есть нечто незыблемое, что люди ещё не могут разрушить.
Молодой человек услышал стук копыт за своей спиной, а потом услышал всё тот же знакомый голос, принадлежащий маленькому македонцу с проницательным взглядом и покалеченной в битве рукой:
- Это и есть Коринф, Александр, - его мягкий голос напомнил царю шум моря.
***
Александр ждал три дня, а маргинал так и не пришёл к нему. Одни говорили, что мудрец слишком горд, другие, что он слишком глуп, а третьи отмечали, что Пёс из Синопа не ведает страха.
- Если ты всё-таки хочешь увидеть его, - говорил тот самый покалеченный македонец, - иди к морю. Там стоит его бочка и он сам где-то рядом. На самом деле, он не любит покидать берег моря. Говорит, что там он чувствует себя в безопасности и спокойствии. Ему не нравится Коринф.
Юноша сам пошёл к нему. Он спускался к воде, шёл по песку, превращённому солнцем в золотую пыль. Его лицо всё так же пылало алым.
Интересно, а слышал ли Синопский Пёс о нём? И что думает мудрец о подвигах Александра?
Македонец уже видел то самое место, где небо соединилось с морем навеки. Над золотым песком кружили белые чайки и в воздухе звенели их радостные голоса. Воздух пах свежестью и солью. Мягкий песок засыпался в сандали, мешая идти, но Александр уже видел бочку, лежащую у самой воды. Небольшие волны, венчанные белой пеной, накатывали на её, и поэтому один бок у неё был всегда прохладнее другого. Наверное это было удобно для мудреца. В Коринфе так жарко.
Он лежал рядом с бочкой, на песке. Раскинув худые коричневые руки и ноги в стороны. На нём были какие-то красноватые лохмотья. Синопский мудрец действительно напоминал собаку. Очень-очень довольную собаку, которой только что перепал вкусный кусок мяса. Обветренные губы мудреца были растянуты в улыбке, а солнце окрасило седые волосы в его бороде в золотой цвет.
Казалось, что мудрец спал, убаюканный шумом моря и запахом соли. Но улыбка, то появляющаяся, то ускользающая с его лица выдавала его с головой.
- Я великий царь Александр, - представился юноша. Его глаза скользили по пейзажу моря, с редкими белыми корабликами, лазурного неба, так поразившего его при первом взгляде на Коринф, тогда на дороге, золотистому песку и пенным барашкам волн, теперь почему-то напомнивших ему пёсьи зубы.
- А я собака Диоген, - у мудреца оказался неприятный надломленный голос, напоминающий треск сухого дерева.
- И за что тебя зовут собакой? – поинтересовался Александр, имитируя насмешливый тон философа. Он присел рядом, чтобы не так уж сильно возвышаться над мудрецом.
- Ха, - усмехнулся Диоген, - кто бросит кусок хороший – тому виляю, а кто не бросит – облаиваю , кто злой человек, того кусаю… К сожалению, последних большинство, - он сладко потянулся на песке.
Александр молчал некоторое время, немного смущенный такими ответами философа. Море же играло свою музыку, которую юноша и слушал всё то время, пока молчал. Одна из чаек села прямо перед ним и взглянула не Александра чёрным безумным глазом.
- Ты боишься меня? – ветер трепал его волосы.
- А что ты та такое, - спросил Диоген, открывая глаза, - зло или добро?
- Добро, - коротко отозвался юноша, ибо он не видел плохого в своих делах.
Диоген посмотрел на него пронзительными карими глазами:
- А кто же боится добра?
Они замолчали, снова вслушивался в плеск воды и крики чаек. Александр получил руку, туда, где вода соприкасается с песком, и отступает обратно с пушистой пеной. Вода скользила по его белой руке, а пена оставалась на токих пальцах, а под ногтями очень скоро появились коричневые каёмочки от морского песка.
- Проси у меня, всё что захочешь, Диоген.
Мудрец ответил сразу же:
- Не загораживай мне солнце, - философ закрыл глаза, снова погружаясь в свои мысли и будто бы засыпая.
Александр встал и пошёл прочь от бочки и человека, в ней живущего.
***
- Удовлетворён разговором с философом, друг мой? – голос маленького македонца окликнул Александра.
- Пожалуй, что да. Я знаю, что ты хочешь сказать… Наверное, придумаешь какую-нибудь дурацкую шутку, которые Гефестион отпускает сегодня целый день. Не смейся. Я бы хотел быть Диогеном. Вернее, хотел бы быть им, если бы не стал собой.
- Я понял, Александр, - коротко отозвался покалеченный македонец.
На Коринф опускалась ночь, отражённая в бронзовой чаше, из которой пил вино македонский царь.