ВЗГЛЯД МАТЕРИ

Валера решительно опрокинул стопку, скривился, шумно занюхал ржаной краюхой и закусил луком. Обвёл бесцельным взглядом комнату, облокотился на стол и подпёр могучим кулаком колючую щеку. Внизу, у ножки стола, уже стояли две пустые бутылки.
– Михайло! – позвал Валера, оборачиваясь корпусом к кровати.
Никто не откликнулся.
– Мишка! – нетерпеливо и громче повторил он.
Железная кровать заскрипела, и глухой сонный голос недовольно ответил:
– Чего?
– Вставай. Хватит дрыхнуть.
– Отвали. Я сплю.
– Я за бутылкой сходил.
– Да? – оживился сразу Михаил. – А не врёшь?
Он с деланным видом одолжения поднялся, прогромыхал сапожищами к столу и грузно опустился на табурет.
– Ишь ты. И, правда, купил. А выдюжим, третью-то?
Валера пропустил последнюю фразу мимо, налил до краёв в стаканчики, прищурился и в лоб спросил приятеля:
– Мих, ты когда-нибудь видел, как крыса рожает?
Михаил опешил и недоумённо поглядел на товарища.
– Не-ет. Откуда?
– Да-а, брат – пря-атаются, – как-то задумчиво и с удовлетворением протянул Валера. – Кошек тоже редко увидишь, когда рожают или с котом любятся.
– Ну, кошек – да. А крысы… к ним в нору, что ли, лезть будешь? – Михаил пожал плечами. – А чего спросил-то? Видел, что ль?
– Ага. Вчера в кладовку пошёл, коробку в углу сдвинул, и она там, в гнёздышке своём.
– И не убежала?
– В том-то и дело! Лежит, дрожит вся и на меня как-то сильно пристально смотрит, с отчаянием даже. Я аж замер от удивления. Вдруг гляжу, а у неё, то есть из неё крысёныш вылазит. Рожает, значит. Потом второй полез, бы-ыстро так. Тоже гладкий да мокрый. Она их облизывает, а сама на меня поглядывает то ли виновато, то ли ещё как не знаю.
– Ну, геро-ой! Сразу убил или, как акушер, до конца присутствовал?
– Да никого я не убил. Зачем? Взял в кладовке, что надо было, и ушёл.
– Хм, ну и дурак, значит, – сказал, как припечатал, Михаил. Затем опрокинул стопку, крякнул и налил снова.
– Сам дурак! – оскорбился Валера. – Зачем убивать-то? Она же рожала.
– Ага, ещё дюжину таких же вредителей! У тебя что, винтик из головы выпал? Пожалел! Да их всех сразу давить надо. Хоть бы кирпичом запустил что ли!
– Да ты что! – вскинулся Валера. – Это ж не честно! Не по-божески! Понимать надо. Она ж матерью стала!
– Кто? Крыса?! Хэ-э-э, даё-ошь!
– Ну, смейся-смейся, – насупился Валера. – А для меня хоть кто рожай – святое дело. То, о чём ты говоришь, это подло. Вот когда в капкан попалась, тогда всё по-честному.
– Ну-ну, жди, – насмешливо заключил Михаил и опять выпил. – А тараканиху беременную тоже не задавишь, сжалишься? – ехидно поинтересовался он, закусывая.
– Чего?
– Да вот: как раз! – воскликнул тот, резко хлопнул по краю стола и протянул Валере на ладони рыжее насекомое с раздавленной от удара головой и тугим прозрачным брюшком. – Во! Так сказать, на последнем месяце ходит. То есть ходила.
– Фу, пакость! Убери.
– Противно? Значит, убьёшь.
– Ну, таракана-то при надобности, конечно, раздавлю. Комаров ведь тоже шлёпаем.
– А как же твоё «святое дело»? – подковырнул Михаил.
Валера смущённо закряхтел, заёрзал на стуле.
– Тут, понимаешь, дело в другом.
– Это в чём же другом?
– В разуме, что ли.
– Это как же? – Михаил продолжал ехидно подначивать.
– Ну, так. Мне таракана не жалко, потому что я в нём разума не чувствую. Он ведь что: крошку сожрал да убежал – и так всю жизнь. А крыса или мышь – уже нет. У них хотя бы хитрость есть. И ещё, я когда на ту крысу вчера глядел, у неё в глазах что-то особенное было. Осмысленное. Как бы точнее-то тебе… Взгляд матери – вот что. Оччень, знаешь, такой взгляд,.. проникновенный. Всё в нём.
Я вот, как и ты, не первый год забойщиком скота работаю, вроде бы уже самое привычное дело, профессионал, а не поднялась рука, не посмел. Взгляд этот остановил. Материнский. Это всё равно, что если бы на свою мать руку поднял.
Валера коротко перекрестился, помолчал, размышляя, и продолжил:
– Да и тараканиха эта… Тоже ведь Божья тварь. Для чего-то и их рыжее племя Господь создал. И вовсе не за тем, чтоб их от нечего делать, походя, ладонью плющили. Тем же птицам прокорм.
Так что, Миша, зря ты, наверно, меня дураком обозвал. Тут в другом дело. Я теперь вот даже не знаю, как завтра на работу идти, в глаза коровам смотреть. Всё внутри перевернулось. А ты говоришь, давить всех.
Михаил уже захмелел, и, видимо, что-то тоже проснулось и толкнулось в его сердце хорошее, просветлило душу. Он больше не ехидничал, а наоборот, наполовину прикрыв веки, молчаливо кивал головой на слова Валеры.
Откуда-то с потолка на тонкой струне-паутинке спустился молодой паучок. Покачался нерешительно над столом, спустился ещё, коснулся проворными лапками столешницы и насторожённо замер. Но ни одна рука не поднялась, чтобы убить эту маленькую жизнь.