..Привстав на ложе, Златоуст приветствует знаменье,
Скользнувшее в протяжный миг, меж выдохом и днем.
Туман ночует у дверей, и – каждого по жмене –
Семь видов зерен на столе, не тронуты огнем.
Знаменье даже не стучит – плечом отодвигая
Больную явь, тяжелый сон и немочь с языка,
Вокруг патлатой головы кружит – и возлагает
Не два луча, а целых три ромашковых венка.
Пещера слишком высоко, чтоб можно было думать.
Лишь говорить, - и то ему, и то – едва-едва.
Со звоном рвутся лепестки ромашек, и чугунной
Веригой падает венок – обычная трава.
Второй, как липкий мед, увяз на пальцах, не готовых
Постигнуть дрожь; а чей-то смех колечком катит вниз.
У Златоуста на устах не золото, а слово,
А слово – только серебро, им зажигают птиц!..
Не тронув третьего, шагнул; и смотрит вниз, не веря,
Что Божья Матерь может так смеяться и скакать.
Сейчас бы шаг еще и, - но деревья, камни, звери..
И не догнать уж, и ступни босые не обнять.
Из вязи слов сплетая вязь молитв бессчетных, тщетных,
И раз за разом лепеча ромашковый триптих,
Он смотрит сверху на нее – несчастный из бессмертных.
Она сбегает вниз, смеясь – земная из земных..