Меламед Янкеле

В маленьком живописном местечке, где-то в Полесье, жил меламед[1] Янкеле. Ой! До чего жизнь была его праведной, до чего прекрасной! Солнце еще не успевало вставать, а он уже омывал руки и  произносил утренние благословения. Никто не считал Янкеле ни мудрецом, ни великим праведником. Хоть был он уже не молод, но почтительное обращение «реб» заслужил только от соседских мальчишек, которые в шутку кричали: «Шолойм, реб Якев!». Для остальных он так и остался Янкеле.

Одевшись второпях, но очень опрятно, меламед отправлялся в синагогу, чтобы успеть вместе с еще девятью молящимися с первыми лучами света произнести «Шма Йисроэль» - «Слушай Израиль…».  Помолившись, он заходил в комнатку, наспех пристроенную к синагоге, где дети постигали Тору, раскрывал дневной лист Талмуда и углублялся в споры древних, пока ученики  не соберутся.

Никто так и не узнал, из каких мест меламед Янкеле. Одни говорили, что откуда-то из Литвы или Пруссии (уж очень его поведение отличалось от простых манер жителей Полесья). Да и кому, кроме нескольких сплетниц, было интересно: откуда этот Янкеле?! Кто он – Виленский Гаон[2], что ли!

Приехал он уже с женой – Рейзл и полуторогодовалым сыном Шмуэлем-Ицхоком. Рейзл с утра до вечера была занята своими четырьмя детьми, несчитанными курами и производством сахарных петушков. Леденцы продавал Шмуэль-Ицхок.  Янкеле как мог, прививал сыну любовь к Торе, но, увы, гроши были ему милее всех благ Будущего Мира.  Так, что после занятий в школе, где на всех уроках, кроме арифметики, лицо его было кислым, что этрог[3], он целыми днями ходил и продавал ребятне мамины сладости. Складывал копеечку к копеечке и мечтал, что когда вырастет уедет в Киев или Одессу, станет фабрикантом или ростовщиком. Был он, короче говоря, мальчиком умным и веселым. Правда, в субботу грустил, чем сильно расстраивал отца. Так, оно и ясно, чего радоваться, если нужно целый день слушать, кто, куда ходил две тысячи лет назад, вместо того, чтобы пойти сейчас и сделать свой гешефт[4]! Тем более, он видел, что жить Торой, конечно, здорово, только так и помрешь в том сюртуке, что на свадьбу подарили.

Так они себе и жили: Янкеле копил праведные знания, Шмуэль-Ицхок – деньги, а Рейзл – домашние хлопоты. Но на их голову, а, может, и не только, до местечка докатилась новая власть. Таки стоит вам сказать, что несколькими годами ранее вся Россия докатилась до этой самой новой власти!

Эти самые красные появились в моци-шабос[5]. Зря на них наговаривали, что, то какие-то босяки! То были люди совсем другого сорта! Целых четыре человека на две улицы и одну слободку! Остановились они на Украинской, но и на Еврейской к утру знали все подробности. Так вот, трое с винтовками, по форме, без лишних манцев. Один, самый интересный, Зиновий Громов, так держал фасон, что не дай Бог: кожаный плащ, новехонький, блестящий, как ножи шойхета[6], сапоги, мама дорогая, будто с царя снял, а форма, вылитый старорежимный офицер; маузер, с каким Котовский ни то чекист, ни то кавалерист, в Бессарабии набивал рубликами свои революционные карманы.

Зиновий Громов, как поговаривают, не совсем Зиновий, да и никакой не Громов. Жена меламеда, Рейзл, как только его увидела, сразу узнала Залмана Гройсмана – мелко-уголовного социалиста из Черновцов. «Откуда она его знала?», - спросите вы. Вы-то спросите, а я не отвечу: всему свое время, не мешайте автору! Залман, который Зиновий, был славным малым. В Черновцах обчистил дом какого-то уважаемого человека, но когда тот стал выражать свое недовольство ударом в глаз, Залман рассчитал его из револьвера. Хозяин дома был удивлен, что у этого пацана есть револьвер, а Залман удивился позже, когда его записали в политические, мол, богатого грабил, хотел деньги на революцию собрать. «Мишигинерс[7]! А к чему грабить бедных? У них же голо, как у девки на коленке!», - подумал Залман, но возражать не стал. Газеты давать будут -  на самокрутки сгодятся!

Заняли они лучшую хату: украинскую и еврейскую школу объединили в одну, а в свободной устроили свой штаб. Вели себя сначала тихо, присматривались, но, как известно, если на чьем-то плече висит ружье, то оно обязательно выстрелит, а чтобы оно не выстрелило, нужно дать денег его обладателю! Так, что новая власть ни в чем не нуждалась, хотя власть нуждалась во многом, а товарищ Громов жил честь по чести!

А над Янкеле стали посмеиваться, что его жена знакома с Громовым-Гройсманом. Но посмеивались аккуратно, потому что с тем человеком, что учит твоих детей шутить нельзя, а то он пошутит так, что ненаглядное чадо вырастет в беспроглядного идиота! А потом и вовсе перестали, как оказалось, что и меламед имеет удовольствие знать товарища Громова. С тех пор кроме, как реб Якев, его никто не называл, даже местечковый раввин, известный своим чванством!

Жизнь шла. Красные оказались не больше простаками, чем полицмейстер, имеющий с борделя, так что всем жилось спокойно, но дорого.  Сколько власти не плати, ей все мало! «Зачем ты мне будешь давать понемногу, лучше я у тебя все заберу и буду тебя кормить плохо и редко!», - подумал товарищ Ленин или еще какой-то поц, который решил, что если он сел на лошадь и напялил китель – то вылитый генерал,  и на свой народ ему плюнуть и растереть! А я вам скажу, что если еврей пошил себе генеральский мундир со всеми манцами и взгромоздился на белого коня, то, когда придет время, с него спросят, как с еврея, а, не как с генерала.  И если он того не понимает, то он настоящий осел и сам должен возить на своей спине генералов и кого пониже, а не рядиться, точно поп на Пасху!

Тут и начали наши красновездочные, вспомнив каторжанское прошлое, бегать по домам с такими заклинаниями, что сам раввин не понял с какой каббалы это крайне прибыльное заклинание: «Продразверстка». Тогда в местечке вспомнили, что меламед – знакомец Громова и принялись упрашивать его помочь. Ломаться Янкеле не стал, не шидух[8] и, скрепя сердце, пошел говорить.

Зашел он к Зиновию-Залману. А тот удивился, обрадовался и предложил сесть. Сам закурил папиросу и присел на край стола.

- А я хотів до тебе сьогодні прийти! Добре, що сам з'явився!– неожиданно начал товарищ Громов.

Янкеле явно было неприятно, но когда евреям было приятно договариваться с властью: все заберут и погромят, не дай Бог!

- Навіть два розмови до тебе, Яша! Розмова номер раз! Ти пам'ятаєш, що намалювався ти в Чернівцях весь випещений, фраєр з Вільно! І все дівки на тебе дивувалися, а вдови молодий, щоб до такому красунчику ... ладно, я не візник, щоб зайвого тріпати! Дай Рейзл гет[9] і котися до свого Вільно. А щоб котитися було зручно, так я тебе змащу, від усієї душі! Будеш гриміти золотими!

Хоть и был наш Янкеле нрава тихого, но тут крикнул, чтобы Залман шел к такой матери, что приличной публике и не повторишь.

- Да не сковчi ти! Седай! – и силой посадил меламеда на стул.

- Залман, ты можешь нормально говорить?!

- Привык же, Яша. А вот тебе разговор номер два! - Зиновий поднял со стола сидур[10] и продолжил. – Що это, Яша?

- Это сидур, Зяма! – превратившись в бесстрашного льва, каким его знали в Вильно, ответил Янкеле.

- А що это за сидур?

- «Теилат Ашем»!

- Значит, секты Шнеерсона?! А Шнеерсоны-то с царским правительством спелись!

- А что нельзя быть хабадником[11]?

- Можно, Яша, хабадником – можно, контрой – нельзя! Ты его каждый день по три раза читаешь, а то и больше! Так?

- Так! – ответил Янкеле, ожидая, что сейчас произойдет что-то очень нехорошее.

Залман открыл сидур, дал в руки Якова и ткнул пальцем: «Читай!».

- Мелех а-гадоль, а-гибор, вэ-а-нора…

- Царь великий, могучий и грозный! – радостно перевел Залман. – А говоришь, не контра! Так что или с деньгами в Вильно, или будем разбираться!

Янкеле оторопел! Что же делать! Разве может он отдать жену первому встречному поцу?! – нет, конечно, нет!

Не известно, что там происходило дальше. Только вот, говорят, что Янкеле расстреляли в тот же день, объявив контрреволюционером. А Рейзл совсем скоро стала сначала Громовой, а потом и Розой. «Муж мужем, а жизнь свою и детей беречь надо!», - думала Рейзл. Только вот, соседи стали с ней здороваться не так, как раньше, а намного лучше. Страшно же! Говорят еще, что Шмуэль-Ицхок после свадьбы матери сбежал в Киев, где стал большим человеком, пока в тридцать седьмом его не укоротили на голову, а любимчик Рейзл – тихий и скромный Менахем, целыми днями молился и был хорошим евреем, как и меламед Янкеле.

«И шо ты нам рассказал?! На кой мы занимали наши уши твоей болтовней?!», - спросите вы. А я отвечу: «Если где-то занимается революция, переворот или другой хипиш, не надо думать, что ты самый умный и сможешь договориться с государством. Оно, какое бы идиотское не было, но благо свое соблюдет так, что у тебя этого блага не останется и понюхать. Так что, если не можешь возглавить такой бордель, собирай вещички и на паровоз до того места, где тихо, мирно и свободно. Вы, господа, как хотите, лично я считаю, что пора в ту сторону, где заходит солнце. Там-то оно еще заходит, а здесь, как вижу, зашло!».