К Валентине приехал её сын, Ванюшка, худой, небритый, в вылинявшей майке и грязных джинсах. Он кинул спортивную сумку с вещами под стул и, тяжело вздохнув, сообщил матери, что ушёл от жены.

 

– Как же так? – всплеснула руками Валентина. – У вас же четверо ребятишек?

 

– Не могу больше. Запилила Ирка. Не пей, да не пей? Как с ума сошла: орёт, дерётся, – раздраженно отозвался Иван.

 

– А зачем пьёшь, сынок? – повторила уже привычный вопрос мать, довольно пожилая рыхлая женщина с тёмными лицом и руками, словно выдубленными на степном солнце.

 

– Почему и не выпить после работы трудящемуся человеку? – возмутился сын.

 

– С каких это пор ты трудящийся? – вскипела Валентина. Она знала, что сын нигде не работает и перебивается случайными заработками. Мать часто передавала в станицу невестке и голодным внукам хуторские гостинцы.

 

Женился Ваня на своей ровеснице, с которой у него была любовь с восьмого класса, ещё до армии. Жена его, Иришка, к Валентине очень привязалась, наверное, потому что выросла без родителей, воспитывалась в семье старшего брата. Пока муж служил, она жила со свекровью и всячески угождала ей.

 

Иван попал в десантные войска. Видный был малый: высокий, широкоплечий, спортивный – капитан школьной футбольной команды. Служил он в Чечне и вернулся оттуда, как и многие ребята, другим человеком. Внезапные вспышки гнева обуревали его, и тогда он уходил из дома. Долго не мог найти себе работу, а когда нашёл, тут же поссорился из-за какого-то пустяка с бригадиром. И вообще, часто уединялся, уходил в степь. Что там он делал, никто не ведает. Участковый как-то сказал Валентине, что подозревает Ивана в употреблении наркотиков. Но мать с возмущением отвергла его нелепые нападки. Она б, конечно, узнала об этом первая.

 

Через девять месяцев после возвращения из армии родился у молодых сын. А вскоре у Ирины умерла бабушка и завещала ей домик. Супруги переехали от матери с хутора в станицу – за шестьдесят километров. Валентина успокоилась и поверила, что жизнь у Ванюшки наладится. Иногда она наезжала в станицу и привозила продукты, игрушки внуку, подкидывала сотню – другую денег. Всё-таки корова давала кое-какой доход. И пенсия, хоть и маленькая, а живые деньги. Иван и сноха в присутствии матери вели себя согласно. Потом родилась девочка. Валентина, было, собралась навестить детей и внуков, как невестка приехала сама. Да не одна, а с младенцем. Села на лавку во дворе под вишней и говорит:

 

– Всё, мама, не могу больше. Ванька совсем не управляемый. Не работает, выносит вещи из дому, ревнует меня к каждому столбу, бьет. Совсем зверь стал…, – и она заплакала.

 

– А зачем второго-то рожали?

 

Вопрос Валентины был риторический. Она помнит надежды Ирины: одумается, посерьёзнеет...

 

С жалостью посмотрела на сноху. Постарела, осунулась. На ногах выпукло обозначились синие вены. Застиранное платье, которое она носила ещё в хуторе, бессовестно задралось на не опавшем животе. Ребёнок и вовсе был завёрнут в немыслимое тряпьё. Ирина сквозь слёзы затравленно посмотрела на свекровь и чуть слышно проговорила:

 

– Беременна я, мама…

 

– О Господи, – испугалась Валентина, – аборт никак нельзя?

 

– Большой срок. УЗИ уже прошла. Врач сказал, что будет двойня. Две девочки.

 

– Что ж не уговоришь Ваньку лечиться? В райцентре живёте.

 

– Он не хочет. Я уж пробовала своими средствами: и конский пот, и корни белого пиона, и порошки из панциря раков подмешивала в еду. Без толку…. Нервное у него это. Вроде и не пьяный, а дурак дураком.

 

– Ну, дай, дай мне мою внучку подержать. – Валентина бережно взяла девочку на руки и прижала к груди. Та безмятежно спала, причмокивая во сне. – Как назвали-то ребёнка?

 

– Марина. Мариночка. Хорошая девочка, только беспокойная.

 

– Что ж это мы сидим во дворе? Проходи в дом, покормлю тебя, небось, с утра не ела, а грудью кормишь.

 

– Спасибо, мама. Есть не буду, а молочка бы выпила.

 

Валентина положила девочку на кровать, наскоро приготовила завтрак.

 

Пока Ирина ела, мать собрала ей пакет с продуктами, вытащила из сундука отрез фланельки на пелёнки, детскую подушечку в кружевной наволочке, яркие игрушки. Тоже положила в пакет.

 

– Вот приготовила…. Собиралась к вам ехать, да уж теперь, чего ехать.

 

Внучку увидела. Новости ваши узнала, – поджав губы, мать замолчала

 

и до самого ухода снохи больше не проронила ни слова. Чем успокоить Ирину, когда у самой горько на душе….

 

Однако при прощании она, болезненно кряхтя, полезла за божницу и вытащила оттуда пожелтевший свёрток. Отвернувшись от Ирины, повозилась с ним и, протянув снохе несколько тысячных бумажек, обречённо вздохнула:

 

– На, возьми. Себе на смерть собирала …. Но думаю, помру, не оставите протухать, как-нибудь закопаете.

 

Девочки родились болезненные, развивались плохо. Иван злился, бил жену, пропадал ночами, а днём отсыпался в сарае. И вот явился…. Надо было прогнать его. Может быть, вернулся б в семью…. Но Иван сказал, что Ирку с детьми видеть не желает. А если мать не примет его, поквитается с жизнью. И она пожалела сына.

 

Назавтра у него был день рождения, исполнилось тридцать пять лет. Валентина накрыла стол, оставив от пенсии только на коммунальные платежи. Но когда она увидела гостей сына, убедилась окончательно, что Ванька непутёвый, и толку из него не выйдет.

 

После затянувшегося юбилея она отнесла вещи сына в гараж, поставила там раскладушку и строго объявила ему:

 

– Живи здесь. И тебе спокойнее будет и мне.

 

Спал Иван в гараже, но уже с обеда, как просыпался, начинал ходить по двору, шарить по сараям, чтобы найти, что вынести из дому. Правда, своими глазами мать этого не видела. Но кто ж, как не он? Из гаража пропали отцовы инструменты, два старых велосипеда, рубероид, четыре мешка цемента, который приготовила Валентина для штукатурки цоколя. Из огорода также Иван выносил всё, что поспевало, а в курятнике остался только петух, который должен и сам скоро сдохнуть от старости. Корову же – свою кормилицу – мать особенно берегла и охраняла от сына: боялась, что он её тоже сведёт со двора. И не зря боялась. Однажды, возвращаясь домой с пустыми стеклянными банками – разносила клиентам молоко, она увидела, как сын выгоняет из калитки Зойку. Валентина охнула, и, выронив банки, бросилась на защиту коровы. Она выхватила из рук сына верёвку, которой он обвязал шею животного, и, задыхаясь от гнева, закричала:

 

– Что ты делаешь, поганец! Куда корову?

 

Иван, попытался вырвать у матери верёвку. Мать упала, но не выпустила её из рук. Она почти хрипела:

 

– Не дам Зойку! Сначала меня убей, ирод, потом бери, что хочешь!

 

И он отступил. После того случая мать и сын почти не разговаривали. Даже пищу Иван готовил себе сам.

 

Наступила зима. Иванов гараж отапливался масляным калорифером. Показания счётчика дали астрономический результат, и весьма расстроенная Валентина подумывала о том, чтобы перевести всё же на время холодов сына в дом.

 

На Николу Зимнего прибежала старшая дочь Валентины Наталья. Она рассказала матери, что ездила в районную поликлинику на рентген и видела там Ирину, которая оформляла документы младшим девочкам в специнтернат. Невестка сказала, что живёт без Ваньки даже очень хорошо, работает на кухне в кафе и с голоду не помирает. Дети тоже устроены: старший в продлёнке, а малышка в садике. «Так что, – говорит, – передайте Ивану, что буду подавать на развод».

 

– Ну и, слава Богу. Я рада за неё, – грустно произнесла мать и перевела разговор на другое.

 

Несмотря на мороз, снега не было. Иван достал дозу в соседнем хуторе, и в предчувствии блаженства спешил в своё холодное жилище. Шёл он более двух часов, и, когда добрался до гаража и кое-как, трясясь и стеная, открыл дверь, руки его так замёрзли, что потеряли чувствительность. Иван пришёл в бешенство. Как ширнуться? Придётся просить мать. Она не знает? Или догадывается? Шприцы есть в кармане. Уже легче.

 

Он, едва переставляя застывшие ноги, доковылял до матери и упал в тепло жилого дома.

 

– Что допился? – спросила она, но вдруг заметила, что сын трезв. Это удивило её.

 

– Мам, – просящим голосом проговорил он, – сделай мне укол, – и жалобно добавил, – пожалуйста.

 

– Я тебе сделаю укол, я такой укол тебе сделаю! – в сердцах закричала мать и замахнулась на него тряпкой, которую держала в руках.

 

– Я руки отморозил, сам не могу, мам, пожалуйста, – злые слёзы покатились у него из глаз.

 

Валентина раздела сына, с трудом затащила на диван. Смазывая гусиным жиром обмороженные конечности, она тряслась от возмущения: «Прав, прав был участковый, её сын наркоман. Но откуда ей было знать? Она и в глаза не видела настоящих наркоманов, только по телевизору. Вот она, какая беда пришла!». Укол делать Валентина не стала, да и не понадобился.

 

У Ивана поднялась температура, начался бред, а, может быть, и ломка, о которой мать знала только понаслышке. Сын корчился на диване, мотая забинтованными руками и бешено водя зрачками, словно искал врага, и кричал:

 

– Убью! Не буду стрелять! Дети! Дети там! Расстрел! Не хочу!

 

Потом начал нести вовсе несусветицу.

 

Уже через три дня кисти рук и ступни почернели. Мать поняла, что за этим последует общее заражение….

 

Пришла соседка, и, видя Ивана в таком положении, энергично заявила:

 

– Надо скорую.

 

– Не надо! – резко парировала Валентина, – помрёт и так.

 

Возмущённая соседка побежала на конец хутора к дочери Валентины, запыхавшись, выпалила ей:

 

– Ванька помирает, а мать ваша с ума сошла. Вызывай скорую.

 

У Натальи был телефон. Вызвав скорую помощь, она быстро накинула на себя пальто и платок, и побежала к матери. Перед двором уже стояла машина с крестом.

 

В больнице Ивана сразу же забрали в операционную и ампутировали пальцы на руках и ступни ног.

 

– Ещё ночь прошла бы, – говорил молодой хирург, – и ты покойник. Чудо, чудо, что остался жив!

 

Иван лежал в больнице почти месяц, перебирая прошлое, и думал о том, что впереди у него нет ни-че-го.

 

Он вспомнил старшину медицинской службы, в белом халате и с кудряшками пепельных волос. Как она, глотая слёзы, ширяла им, солдатам-первогодкам, «вакцину от трусости». А старший лейтенант, матерясь, гнал их на минное поле. Вспоминалась зачистка предгорного аула, когда надо было подорвать дом, в подвале которого прятались боевики. А в доме – женщины и дети. Как он звал их выйти, а они не выходили. Может быть, думали, что их пожалеют и не взорвут дом? Как же?

 

Вспомнил и первый год своей семейной жизни, счастливой, беззаботной, Иришку – юную старшеклассницу с задорной чёлкой. А ведь всё у них могло сложиться иначе, если бы …. А дети? Голодные, жалкие…. Их ждущие глаза, обращённые к нему, отцу. Что ж? И раньше он для них ничего не делал, а теперь и подавно.

 

– Инвалид, – криво усмехнулся Иван, – инвалид на голову.

 

Валентина забирала сына из больницы на телеге. Денег на машину не было: все ушли на лечение. Спасибо Магарычу, колхозному водовозу, у которого после развала хозяйства остался дряхлый мерин. Он взял плату натурой – сливками.

 

Ехали долго, не то, что на машине. Дорогой матери в голову лезли невесёлые мысли: «Плохо, что сено у коровы кончается. Опять же неприятность – задолженность по свету растёт. Ванька беспомощный. Его кормить надо и ширинку расстёгивать-застёгивать. Не сможет он приспособиться к новому своему состоянию. Ирка, конечно, не возьмёт, уже, наверное, на развод подала. Куда он ей? А ещё неизвестно, как он сам себя поведёт, может, возьмётся за старое. Страшно! Духом-то Иван слабый, как его отец. Тот, потеряв работу, спился и умер от цирроза печени. До смертного часа всё не мог напиться».

 

Дома Валентина покормила Ивана с ложечки, напоила молоком, затем помогла помочиться. Между собой мать и сын не разговаривали, будто пребывали в нерешительности, не зная, как себя держать. Мать, подойдя к вешалке, накинула на себя рабочую куртку и вышла. Иван услышал щелчок дверного замка. «Управляется», – подумал он. И вдруг его взгляд приковала стена, на которой, сколько себя он помнил, находилась его детская фотография. Вместо неё на гвозде висел его ярко-красный шарф. Он давно его не видел. После армии точно ни разу. Приглядевшись внимательнее, Иван заметил петлю на конце шарфа, словно приготовленную специально.

 

– Молодец мать, какая молодец! – подумал он, просовывая голову в петлю.

 

Валентина пришла два часа спустя. Вызвав милицию, она перерезала шарф и уложила сына на кровать. Затем села на стул рядом и застыла в ожидании. Она была довольна: сын отмучился.