Жажда! Иссушающая, всепоглощающая жажда! Я ладонью черпал серебро воды… в ней… в каждой драгоценной капле я видел, как мельтешат пронырливые рыбки – меченосцы, скалярия, золотые рыбки с непонятным желанием помочь. Черпал одну пригоршню за другой. В отражении зеркальном блики затонувших кораблей: рифы коралловые опутали, пленили на дно осевшие мечты. Айсберги – ледяные витязи; шторм вздумавший двинуться в ритме танго; сундуки, набитые жемчугами, рубинами, бриллиантами, но скрытые туманной поволокой – всё как в мозаике отразилось в крупицах воды. То ли видение, то ли грубая, аляповатая реальность так и резала, жгла глаза.
Жажда! Но я пил без остановки, глотал сквозь гортанную боль эту прохладу, лишь бы утолить, усыпить… что-то там внутри себя, маленькое, чуждое в комочке. Время было вечернее и стоял я на коленях у здешнего водоёма. Вдали виднелась изумрудная полоска леса, до которого, казалось бы, рукой дотянуться да птицей долететь. Но пить, пить… уголки рта уже скривились от безудержного наплыва, потока, водопада. При этом хотелось ещё всем телом войти в неподвижную водную гладь, не раздеваясь. Галстук с изображением осенних кленовых листьев (О, этот вычурный дурацкий подарок от… неё… любимой, боготворимой) я откинул назад, как некую веревку, болтающуюся на шее. Рубашка белая как мел с короткими рукавами вся взмокла от пота. Да и вся эта одежонка «а ля бизнес» как некий панцирь благополучия, яппи, поросль поколения next, было уже давно не моё, не моим. Лицо, которое выражало лицемерие, мраморный цинизм померкло… порой по утрам с бритвой в руках, когда смотришься в ванное зеркало: мысли, остроконечные пики просвистывали – Кто ты? Что ты?
И теперь? Ванное зеркало с испариной вопрошает укоризненно: «Ты ли это? Ты ли это?» Я же с утерянной многоликостью, нарцисс лишь грустно подмигну ему… себе. И теперь я здесь на коленях, словно молящийся перед иконой… ползком… на четвереньках у небольшого озерца, водоёма, мне помнится, его в далёком-далеком моём детстве называли Царьком. Но ныне… или мне кажется… мертвенно-серое, неприветливое! Безымянное! Рядом у самого подножия росли две плакучие ивы, шелест их сережек всегда ласкал, убаюкивал слух. Но, пребывая в наше неугомонное время, я не наблюдаю даже жалкого пенёчка… останков от ив… выкорчевали безжалостно до последнего корня. Или их не было ни когда – всего лишь моё больное воображение. Пароксизм!
Вечер явно тоже глумился надо мной, то брызнет слезами солнца, то вывесит над головою раскудрявые томные подушки – облака, накрыв огарыш земли тенью. Нет в нём постоянства и сосредоточённости. Я остановился... вытер руками ещё влажную свою образину, присел на голую землю… песок. Странно, подо мною вроде как шёл какой-то жар. Или я сам некое жарище, пекло! И температура моя не человеческая явно вышибла бы столбик термометра, попытайся я сейчас измерить своё «жаждогорящее» состояние. Я машинально полез в карман брюк в поисках пачки сигарет… но, увы, пустота была не только вокруг. Да и потом их вообще не могло быть там… лет шесть назад я докурил последнюю сигарету и окрасил её своим смачным плевком, как бы ставя над одной из своих привычек жирную увесистую точку.
Я тяжело вздохнул, выругался. Матюгом констатировал весьма неприятный факт, подвёл черту, якобы не плохо бы некоторые привычки воскресить, материализовать. Но опять же константа: нет сигарет, нет кошелька с наличными, с кредитками. Ничего нет! И поблизости не сверкает оцинкованная крыша бедненького захудалого ларька.
– Забодай всех их комар по самую душу! – прозвучало из моих уст что-то народное, фольклорное. И из сидячего положения я перешёл в лежачее. Прилёг! А земля подо мною в огне, словно кто-то поджег не одну газовую конфорку. Ну и плевать! И так вся наша жизнь сплошной огонь, огонёк, искорка, уголёк! И гиена огненная именно наше бытие-житие и люди как один с рогами, с красным набыченным рылом.
Пальцами я нащупал соломинку, что лежала у бережка, кончик её всунул в рот, хоть чем поупражнять своё старенькое, привычное… помусолить. Глаза мои в тот момент разгуливали беглым игровым взглядом по небосводу. И от чего-то забормотал детскую считалку от бессоницы:
– Раз – барашек! Два – барашек! А вон и третий поковылял по голубому бездорожью! – и слегка зубами стал пожёвывать соломинку, испытывая при этом сладостное непонятное удовольствие. А по небу ползла чванно, горделиво кавалькада тучных серобородых… их строй никогда не сломается, не развеется ветром… они шли себе и шли, со своей неизменной целью, непогрешимой, но грешной – омыть, оросить, затопить! Глядя наверх, я, отчего-то представил в этих рядах своего босса Петра… или как мы его называли за глаза – Петюня. Короткая набриолиненая стрижка, трёхдневная небритость, и очки в дорогой оправе. Его привычка во время разговора теребить мочку уха, как у одного эстрадного певца, мне почему-то часто снилась в своё время. Пёс его знает, почему?! Фетиш корпоративного значения! И человек он… хамелеон, сидящий на ветке дерева. Сегодня с ним можно вечерком (после работы, конечно) сходить в боулинг поиграть от души, а завтра он, как Его Высокопревосходительство, отшлифует за слабоотработанный бизнес-план относительно заказчика с далёкого востока. И обдаст холодом, и льдом покроется остов всей условности. Всё бы ничего… субординация! Но ведь бывает, что средь бела дня в выходные встретишь его на стоянке авто или возле супермаркета, поздороваешься с ним, как с человеком, а в ответ безмолвие и волчий скользящий взгляд. Петюня, одним словом!
И сейчас я ясно вижу, как проглядывает его профиль, раздутый всей урбанистической серостью и цель его ясна также и очевидна: затопить, умыть, отмыть. Эх, плыви тучка золотая! Плыви! И в его адрес я пустил короткий смешок, обнажив белозубый оскал.
Средь шествующих, парящих промелькнул образ соседа с нижнего этажа. Одутловатое, наикруглейшее рыло… из «органов», в полковничьих погонах. Для него мир состоит из двух типов людей: преступники и лохи. Лохи, те, что по своему тупому или слабому моральному соображению недопонимают, что можно переступить закон. Он, пребывая давно на пенсии, и в булочную ходит с оружием. Он до сих пор на войне! И война для него смысл его жизни! И ему самое место в этом страшном облачном отряде! Он среди них свой в доску!
Я всё игрался с образами – призраками, состоящими из горошин моего воображения. Но они иногда проступали как живые, материализованные на какой-то миг. Вот, пожалуйста, среди них затесался мой дружок. Дружок ещё по институту. Крепкая дружба, и по ту сторону подлое предательство. Иногда из обрезков, осколков, трещин и складывается убеждение, что друзья для того и нужны, чтобы они могли смело, без зазрения совести, как рыцари в демонических доспехах нанести удар… там, где не ждёшь. Ибо кто так не знает твои слабые стороны, как твой лучший друг. Словно братья по крови, готовые пустить друг другу кровь. Дима, «Димон» и кто теперь? Он сдал меня в прокуратуру в те весёлые 90-е годы. Моя жалкая попытка сделать свой бизнес. Столкновение с людьми, пожелавших меня «покрышевать». И мой не стандартный прием решения этой проблемы. И при встрече приятеля… сидели у меня на кухонке, лакали коньяк с пятью звездочками и под парами алкоголя рассказали о своей доле-долюшке в мире рыночной экономики, и как я, умничка, гений, умею как орешки расщёлкивать сложные ситуации. А под утро мне в нос – ордер на арест, как только я приоткрыл дверь пришлым гостям. Отделался условным сроком на два года, но ответ приятеля, заявившем мне смело и открыто, якобы он как человек с чистой совестью не может пройти мимо нарушения закона, поверг меня на пожизненный срок. И узником я ощущаю себя до сих пор! Узник без друзей! Я дунул что есть силы и они разлетелись как пыль с подоконника.
Я гляжу на него средь других серых, синих туч, облик его самый невнятный, тусклый, почти призрачный… что ж, ангел совести, какому божку ты молишься?
Закрыл глаза… подуло тяжкой, невыносимой грустью. Заныло под лопаткой… или где-то там в закоулках, переулочках души. Я увидел её, пришла она будто по моему вызову, просьбе.
Со стороны пустой поляны повеяло ветерком шабутным… я привстал, отряхнул с себя прилипшую пыль, грязь. Сделал несколько шагов, остановился и замер в своём всеобъемлющем ракурсе. И потом снял с себя ботинки, расшнуровав с такой бешеной скоростью, словно участвовал в конкурсе в шнуровке – расшнуровке обуви. И носки хлопчатобумажные долой! Босиком по этому миру легче ступать, острее ощущается реальность. Бос, а значит, отчасти чист и доверчив как младенец. Всей открытостью, обнаженностью бросался на все остроконечные выступы, шипы… на защитные механизмы земли. Поначалу, конечно, запульсирует боль, дёргая нервные окончание, словно гитарные струны. Организм будет противиться такому бездумному поступку. Порезы… пятки закровоточат. Но затем наступит полное согласие, природа примет меня за своего. Я с полной уверенностью зашагал по бережку… как наверно Иисус шёл по водной глади. И вроде, как ничего, даже приятно, топать голыми пятками по песку… по голой и открытой земле.
Она была здесь, я как будто почувствовал аромат её духов, запах её тела… глаза цвета морской волны… «навстречу вихрям я всегда бросался». Распущенные волосы её жили своей жизнью мне нравилось с ними заигрывать, флиртовать. Она лишь как колокольчик звонко смеялась. И этот колокольчатый перехлёст её смеха был неким пробуждением из сна, кошмара. И сейчас, не слыша её, я проснулся, пришёл в себя! Эти милые её черты, линии, изгибы, словно из старинной фрески. Её облик, сошедший с полотен ренессанса. Её мир был воплощен поэзией серебряного века. А улыбка, излучающая бездонную доброту, сошла из какой-то другой вселенной, нами неизведанной.
А я всё шёл и шёл вдоль озера, медленно и сосредоточенно, чуть наклоняя вниз голову. В прорехах памяти – она, она, моя единственная. Незабудка, лилия, светоч солнца, зажженная свечка на столе с просветом на всё моё безобразие, однообразие. Рука со всей нежностью выводящая меня из лабиринта суеты. Но почему злыдень судьбы так жестоко, так свирепо перечеркнул всё на моём пути: неумелая рука ученика Гиппократа; скальпель – орудие пострашнее расщепления ядра, ибо ему невежды придали божественность; кесарево сечение и всё. Пустота! Бездна под ногами! И как шагать по свету, без её согревающего поцелуя? Как идти по дорожке, не держа за ручку маленького наследника? Как? Стояли вопросы в последние три месяца… вопросы, не имеющие ответа. Которые я никогда бы не хотел задавать. А я шёл и шёл, то испытывая колкость и отвращение, сожаление к собственному «Я», то одолеваемый приступами смеха. Но что ж, как сказали иные… как и моя тень: «Жизнь продолжается!» Жизнь бьёт фонтаном и глупо и при таких трагических обстоятельств стоять в сторонке и посыпать свою макушку пеплом. Хватит себя линчевать… так я однажды остановил катящиеся свое безумие на дно пустоты. Об стенку ударилась элитная бутылка водки; осколки, словно летний дождь озарили всю комнату. Представилась игра света. Помнится, что, даже не прибирая за собой, я пошёл приводить себя в порядок: колкая щетина погибла под лезвием бритвы, вся одежда вплоть до нижнего белья сиганула в стиральную машину и сам под душ. Дальше под контролем очнувшегося разума всё, что напоминает о ней, все, что хранит её частицу души, сложил в картонные коробки, что раньше служили у нас для переезда из одной квартиры в другую. Единственную фотографию с её изображением я ещё какое-то время держал в руке… пробежала дрожь… но всё же туда в темень, в прошлое. Она не любила фотографироваться, не смотря на изящную, ужасно чарующую внешность. Ещё от бабушки в фотографиях, она видела какую-то негативную мистику, считая, что запечатлённый миг человека накладывает отпечаток потустороннего загробного мира. И ещё тогда мысль с пролётом пули: неужели это единственное фото, которое неведомым чудом удалось сделать, сослужило мне чёрную службу. Упаковав все её личные вещи, я крепко обтянул скотчем, крест на крест. А через пару дней, снял себе новое просторное жильё с видом соснового бора, за которым в нескольких километров величественно покоилось озеро.
Всё же, как хочется курить! Организм просил дыма, вымаливал хоть одну затяжечку. И я как бы в подтверждении того, что чудес на свете не бывает, опять похлопал себя по пустым карманам брюк. Ничего не изменилось! Зато обнаружил некую странность – я довольно далеко удалился от Царька, сам не замечая того, как это произошло. Взглянул на свои босые ноги – ответа не последовало. Лишь прилипшие лоскутки зелени травы и влага на ногах доказали тот факт, что я шёл, а не передвигался по воздуху, нарушая законы гравитации. Набрёл я на небольшую поляну, поросшую голубыми дорожками незабудок, а по краям пестрят золотистые лютики. Ковёр самотканый! Вдали виднелся одинокий огромный в три обхвата дуб с темновато-зелёными листьями. Его многорукие богатырские ветви раскинулись во всю ширь, гордо показывая свою величественность. Мне ли его не помнить!? Его низкий голос во время буйного ветра казался неким раздумьем великана. Я часто посиживал под ним, мастеря какую-нибудь безделушку, ковыряя перочинным ножиком. И слушал его трубный глубинный бас.
Я и двинулся к нему как к старому приятелю, авось не прогонит… примет меня в свои объятия. Обозначилась хоть какая-то цель во всем моём беспутстве на сегодняшний непроглядный вечер. Воздух тяжелел, становился эфемерным, непрочным. Безмятежность повисла, вдали, у опушки леса обозначились небольшие сгустки тумана, напоминая чем-то отдалённо облачко со сладкой ватой на палочке. Повеяло сквознячком... неужели ещё кто-то открыл невидимую форточку!? Ноги мои приятно ласкала игривая трава.
Только осталось сделать ещё с десяток шагов к дереву, как я увидел по правую сторону у низины два человеческих силуэта. Они были видны не отчётливо, но вполне достаточно, чтобы я как-то среагировал. И моя реакция чем-то походила на древнего пещерного человека или на несчастного, попавшего на необитаемый остров. Одним словом, я начал орать как резанный, во всю глотку. И замахал руками так, словно сигналил флажками. Я слышал раскаты своего эха, оно то отдавалось на одной стороне, то на другой. Будто я находился на возвышенности горы. Но, к моему удивлению, силуэты меня не услышали или не возжелали услышать. Я сделал ещё пару попыток, но уже не с такой горячностью. По прошествии короткого времени два человека исчезли из вида, сеть молочного тумана накрыла их целиком.
– Ну и пёс вами! – пробурчал я вслух. – Чтоб у вас заворот кишок был! Чтоб у вас бородавка на глазу выскочила. И вообще, чтоб вас «мухоеды» на ужин сожрали, поливая соевым соусом.
Продолжал я ворчать, как старый дедок на завалинке. Потом кольнуло, а что я собственно всполошился? Что моя жизнь висит на волоске, и весь смысл моего бытия состоит из пачки хороших сигарет? Эта заклейменная привычка крутит нами, как хочет, ведь я уже бросал курить, а она бумерангом. Задрал голову наверх, сделал пару глубоких вдохов…
Надо же, среди высокоплывущих промелькнул и мой профиль, как его туда занесло!? И я заслужил звание «недочеловека», с приземлённым житейским ориентиром. Может, оно и верно, как-никак крылья у меня на спине не растут и мне не сверкать лилейным опереньем как в делах моих, так и в помыслах. Общечеловеческую заповедь не исполнил: ни дерево не посадил, не построил дом и сына не вырастил. Всё больше куда-то несся, словно на пожар, а, по сути, с пожара. По кирпичику выкладывал свою карьеру, топча, рубя чужие головы… выжигал степи, разорял хижины, грабил, убивал в людях человеческое, живое. Считал, что я по инженерной выверенной шкале, прочно и надёжно сооружу себе статую Счастья. И всё под диктовку нашего современного циничного, охального мира. А где я сейчас, герой нашей современности?
Что меня окружает? Восковые маски лицемерия да поросль с пустоцветом!
Друзья в кладовке прошлого, обсыпанные нафталином. Димон, «деймон»! Разворот со всей скорости, и унесло, швырнуло за кювет. Выжгло всё лучами солнца, которое и то с пятнами. Помнится, ещё с института я часто у него выклянчивал денежки, как-никак он из обеспеченной семьи, а я – из трясины болотной провинциальной. И вроде бы в долг, в долг бессрочный. И учился-то я в вразвалочку, то и дело, списывая у своего дружка конспекты, зачёты. Он вечерами корпел над учебниками, а я с пивком да с дивчинами развлекался. Удобно иметь под боком такого друга, удобно в своих корыстных целях. Да в себе под корочку записывал, что и не корысть вовсе, а так – прикол жизни, молодость, разгуляй-поле. Он мне по окончании института и диплом справил, с защитой помог. Я же в те важные моменты на песочке тёплом с камешками в Адлере насыщался всеми прелестями солнечной феерии. На шее его как павлин-мавлин и проездил!
Один мизерный случай я подзабыл, стёрлось из памяти, как элемент мусора, ненужности. Однажды спустя год после института ко мне заходил Димон и попросил денег на лекарство для своей матери. Судьбы у нас тогда шли с перекосами: я увлёкся бизнесом, баксы потекли обильным ручейком, а он как начинающийся юрист, кое-как перебивался. Родители его в разводе, отец уехал в Германию. На руках осталась тяжело больная мать. Он впервые в жизни что-то у меня просил… я же со своим складом ума, не понимал… зачем… какие деньги?
– Все наличные у меня в движении, побойся Бога! Я не могу нарушить баланс! – что-то похожее я говорил. Не знаю, откуда у меня взялась манера, до чрезвычайности любил вставлять в свои холеные фразы некие «божеские» словечки. Даже гоняя туда-сюда своё серое вещество и то между строк подсознания «блямс» – библейское, пророческое. Будто своё наиполнейшее богохульство осенял крестным знамением. А верующим я как таковым никогда не был, больше придурялся, кривлялся перед обществом, и перед своим личным кривозеркальем.
Деньги естественно были… даже в тот момент я ощущал холодное давление кошелька во внутреннем кармане пиджака… он одобрял моё хладнокровие, и что не поддавался слабости. Да и к чему, болезни, неудачи, неприятности лишь подножка на нашем пути. И потом, помогая другим, я этим себя опускаю. Естественный отбор ещё никто не отменял! А совесть моя проживает по неизвестному адресу.
Он всего лишь задал тогда один вопрос… ни мольбы, ни уговора. Получив отрицательный ответ, ушёл молча с хмурым, подавленным взглядом. Через пару минут я и забыл про его визит, ушёл смотреть долгожданный футбольный матч. И спустя время… часы песочные не раз переворачивались… я, когда был под следствием, даже не видел связи между этими вещами. Как же – друг и настучал… земля ушла из под ног. Каждая моя клеточка хотела его разорвать на куски, мозг кипел, готовый взорваться. Аксиома: пусть лучше меня предаст сосед из квартиры напротив, или продавщица местного универмага, но никак не друг. К его мотивам я был слеп, глух.
И только сегодня в этот лиловый облачный вечер мне словно кто-то нашёптывал на ухо. То шепотом, то громогласно как колокольный звон. Он меня вывалял в грязи, он же меня и вытащил; благодаря его протекции мне и дали условный срок. Не знал обо всех его проточных подземных реках. О его возросшем всесилье и о моей моральной слабости – я тогда не ведал! Красиво отомстил, наказал за всё, за моё свинство, за прижимистость, за гранитный камень в моём сердце. И сегодня, и сейчас я благодарен ему! Поклон ему до земли, нижайший!
Стоял я уже у дерева, гладил его ствол. Словно пожимал ему руку; в этом вседозволяющем рукопожатии проглядывал фрагмент цветного калейдоскопа из детства. Обойдя его вокруг, я увидел свой вырезанный рисунок на стволе: ракета, летящая в космос. Внутри меня оживало: ростки светлого и озаряющего пробивались сквозь толщу… цемента моего фундаментального сознания. Фейерверк! Лет в семь – восемь мечтал быть космонавтом, облететь всю галактику… посетить созвездие Ориона… прогуляться по Кассиопее. Жить в звёздном городке. И построить гипертуннель для путешествия сквозь пространство и время. Эх, мечты, мечты – и вроде как сон и вроде бы небылица!
Где-то вычитал, что одному известному скульптору заказали, чтобы он изваял две составляющие: надежда и мечта. Он долго не раздумывал. Сотворил две женские фигуры, одна из них была из глины, вторая из мрамора. Истинное попадание и тонкое мироощущение творца сделали намёк всему живому. И в частности мне. Мечты так и остались у нас на страницах детских сказок, в лабиринтах фантазии. Я ещё раз провёл рукой по своему стародавнему рисунку. Казалось, что сделан был он только вчера, и сам я совсем недавно бегал в солдатской защитного цвета пилотке и со значком на груди с изображением улыбающегося Юрия Гагарина.
Присел, не долго думая, на мягкое ложе травы. Закрыл глаза, ноздрями втянул разгуливающие вокруг благоуханные ароматы расстилающейся поляны. В такт моему дыханию, слышалось чьё-то ещё – глубокое и надрывное, идущее, словно из-под земли. Потом оно, сделав передышку, вдруг становилось тише, спокойнее, лёгкое как пушинка, плавно балансирующее в воздухе пёрышко.
В этот момент хотелось думать ещё о ком-нибудь. Кому я ещё внёс в жизнь немало обид, огорчений… чтобы потом… сейчас, немедля просить прощения, умолять о помиловании. Ещё раз уничтожить в себе паразита. И прожигателя судьбы. Словно в ускоренной перемотке сменялись одни фигуры другими: то в виде фарфоровых статуэток, то словно черновой набросок на листе, сделанный графитовым карандашом, то просто меловой контур. Или череда мультяшных кривляющихся картинок. Какая-то часть – мне под стать, идущие походкою орков и гоблинов. Их моё «прости» вряд ли всколыхнёт, потревожит почву у них под ногами. Их тени более густы мраком. И головы набиты денежными иероглифами.
И тут из плена моего подсознания вышла Она – умиляющее, нежное существо… маленькая фея с прозрачными трепещущими крылышками. Всё остановилось и замерло в ожидании чего-то. Она снова рядом! И будто тоже присела возле меня, прислонившись к дубу-исполину. Неловкое тягостное молчание... наши взгляды встретились на перекрёстке и прошли сквозь друг друга.
Она была единственным человечком на свете, ради которого я был готов на всё! Я её настолько лелеял, обожал, что, находясь в полном ослеплении, не заметил, как создал для неё золотую клетку. Выработал штамп обольщения, затем обычный «бриллиантовый» список супружеского долга: золотое кольцо с камешком – не вопрос, шубка норковая – нет проблем, машина европейского производителя – пожалуйста. Ни в чём ей не отказывал! Был для неё словно джин из восточной сказки. Но из всей этой горы драгметаллов и тряпья я забыл о самом главном – о человеческих отношениях. Она молчала. С её стороны ни слова. Почему тогда я не разглядел её – многогранность души. Мне бы ей дарить не парфюм французский, а обычный букетик из ромашек. Не рассекать с ней в дорогом авто, а сесть, скажем, на любой первый попавшийся троллейбус и ехать на нём через весь город и так до конечной остановки. Лучше свершить любое сумасбродство, чем отрабатывать схему по советам глянцевых модных журналов.
И как я не видел, не примечал – в последние годы с ней – висело марево. И, как неведомый каменщик, кирпичик за кирпичиком выстраивал между нами непроницаемую стену. Она молчала… как сейчас молчит. Пожалуй, самое вглубь рубящее: она не хотела от меня ребёнка. От меня, холеного и циничного монстра. Я даже не обращал внимание, что в её шкафчике… какие-то лекарства с неизвестными названиями, антидепрессанты. Или не хотел что-либо видеть.Она же для меня обожаемая куколка, которая вольно-невольно в моём подчинении. А всё остальное, бабские заморочки – мокрые платочки! Да и все мои чувства наверно вычитаны из какого-то клинического учебного пособия и Кама-Сутры.
Как мне пред ней просить о прощении? Мои глаза увлажнились! Откуда такая сентиментальная блажь… уфф!? Так я просидел в полном напряжении наверно минут пять с явным отсутствием мыслей и воспоминаний. Пока что-то меня не пробудило. Почувствовал, как приятно защекотало на указательном пальце левой руки. Поднял руку – по пальцу перебирая крохотными ножками бежала божья коровка.
– Привет, бредунья! И куда ты путь держись? – спросил я её, чуть улыбнувшись. И ещё ближе поднёс её к своему лицу. Поразительно, она словно услышала меня, ибо приостановила свой бег. И, возможно, что-то ответила на своём языке. Потом покружилась на одном месте, замерла в некоем раздумье и, расправив крылья, упорхнула в неизвестность, в свой цветочный мирок.
Ветерок или всего лишь вечернее летнее дуновение стихло. Тишиной напиталось всё вокруг. С улыбкой неподдельной выглянуло солнце, окрасив верхушки деревьев в лимонно-жёлтый цвет. Им, стоящим от меня на расстоянии пронзающего взгляда, я немного позавидовал. До меня лучи, тёплые проблески светила уж вряд ли доберутся на полотне полыхающего зарева.
– Ну что, готов? – вдруг я услышал позади себя голос. Я быстро вскочил от неожиданности и обернулся. Передо мной стоял обычный человек с родинкой не левой щеке и чуть впалыми широкими глазами. Одет – что-то вроде штормовки, штаны из серой ткани и сапожища до самых колен. В волосах его пробивалась седина.
В голове у меня всё прояснилось, как белый день. Которого уже нет и не будет!
– Пошли? – спросил он спокойно, взвешено.
– Пошли! – ответил я.