Если глаза зеркало души, то зеркало Тани было старым, потрескавшимся, пыльным. Причём пыль так зацементировалась, что казалось зеркало навсегда спрятано в цементный футляр. Или нет, не так: зеркало вмуровано в стену и замазано раствором.

Женщине столько лет, насколько она выглядит. Тане по паспорту двадцать шесть, но выглядит она на все шестьдесят два. И явно страдает давней неизлечимой болезнью.

Когда-то - целую вечность назад - у Тани было всё, о чём мечтает юная женщина: любимая работа, любимый мужчина, тот самый Единственный, отличная квартира. Для полного счастья не хватало только ребёнка. Но и он уже был на подходе.

А потом…Потом ей оборвали крылья и швырнули наземь, в грязь.

А началось всё с того, что однажды на работе ей стало плохо. Коллеги вызвали "Скорую".

Таню госпитализировали и надолго. Врачи шокировали диагнозом: рак матки, прогрессирующий. Нужна срочная операция. Ребёнок? Забудьте: он доживает последние часы. Собственно его агония и дала сигнал: мама больна!

Тане не просто вырезали матку, ей выкорчевали до последнего корешка всё, что делает женщину Матерью. Оставили лишь Холодную Пустоту.

Это не смертельно, успокаивал врач. Можно и с этим очень даже неплохо жить. Таня поверила, ибо у неё ещё был любимый муж, её крылья опали, но они ещё были, и пусть внутри поселилась Пустота, но в зеркале по-прежнему отражался Свет. Говорят, время лечит любые раны, и Таня надеялась, что и её рану залечит, и она сможет нормально жить.

Но Судьба уже приняла другое решение: Таню из этого сериала вырезать.

Сначала отрёкся муж, подло надорвав крылья, как мухе, отшвырнул. Разве что не наступил…Потом друзья, подруги стали сторониться, точно Таня прокажённая и они боялись заразиться. Таня была из детдомовцев, так что в сюжете отсутствовали родственные линии.

С работы Таню вышвырнули с идиотским объяснением: типа, твой несчастный вид не вносит позитива в имидж фирмы.

И, наконец, последний аккорд этой жестокой симфонии: однажды утром в квартиру вломились бравые кавказские парни, сунули под нос проштампованную кипу бумаг, по которым значилось, что квартира принадлежит им, следовательно, Татьяна Ивановна Осенева здесь НИКТО. "Собирай манатки…"

- Мы не звэры, - заключили бравые парни своё вторжение и закрепили слова делом: покидали в "газель" кое-что из тряпок, мелкую мебель и отвезли Таню в пригород, в девятиметровую комнатку в доме, который дышал на ладан и неизвестно кому принадлежал.

Когда Таня, наконец, вышла из шока, то поняла, что её зашвырнули на самое дно. И даже не оставили лазейки, для попытки выбраться: часть документов пропала, а оставшиеся красноречиво гласили, что Татьяна Осенева всегда была прописана на этих девяти метрах, неизвестно где работала, чем жила.

В четырёхкомнатной коммуналке жили такие же подобия людей: спившиеся, несчастные, оскорблённые и униженные. Как ни странно они тоже были "не звэры" и почему-то трижды мешали Тане покончить с жизнью.

После третьей неудачной попытки суицида и отвалились надорванные крылья. И погас Свет: зеркало замуровали в стену. А тело будто одеревенело: забыло о существовании чувств.

Деревья умирают стоя. Таня тоже, как старое дерево продолжала стоять, но гнила изнутри.

До первого сильного ветра…

2

Дворники убирали сброшенные с крыши заснеженные ледяные глыбы. Нынешняя зима побила все мыслимые рекорды по снегу и не спешила покинуть трон: вон уже вторая половина марта и снег не собирается таять. С улиц худо-бедно вывозили, а во дворах комунальщики распихивали снег в углы, прибивали к стенам, бросали на газоны и детские площадки. Вот и в этом дворе у стен сугробы под окна первого этажа, а детская площадка и газоны превратились в высокогорное плато.

Рядом с Таней сопел, пыхтел, ворочая ледяные глыбы то руками, то лопатой азиат Нурек. Каждое движение он сопровождал выдохом:

- Котоком дже!

Судя по тону, матюгался по-своему. Во время передышек он пытался заигрывать с Таней. С таким же успехом он мог флиртовать с мраморной Венерой в Летнем саду.

Внезапно Нурек по-бабьи взвизгнул, взбрыкнул ногами, затем суматошно стал колошматить лопатой по ледяным глыбам.

- Что у тебя тут? - подошла мужеподобная рыхлая Тонька, старшая над дворниками.

- Крыс! Сэрый, блин, такой хвост…по мой нога бегал…

- Укусила?

- Нэ укусил…только бегал по мой нога…Вот! - Нурек отвернул лопатой глыбу, нагнулся и тотчас выпрямился, потрясая тушкой крысёнка, держа её за переднюю лапку.

- Брось, - приказала Тонька. - Ещё укусит, заразу подхватишь.

Нурек что-то сказал по-своему и отшвырнул тушку на вершину сугроба. Как раз напротив Тани. Она глянула равнодушно на смятый комочек шерсти, наполовину утонувший в снегу, и вернулась к работе. Взяла очередной кусок льда, выпрямилась, чтобы отбросить на сугроб и невольно замерла. К тушке крысёнка, забавно подпрыгивая, спешила ворона. Приблизившись, она склонила голову, глянула сначала левым глазом, потом правым, затем долбанула мощным клювом тушку. Взлетев над головой вороны, тушка вновь плюхнулась в снег.


Крысёныш был ещё жив. Он вздёрнул окровавленную головку, угрожающе оскалился. Попытки встать не увенчались успехом: передние лапки проваливались, а задние болтались шнурочками, не подчинялись. Ворона заходила кругами, примериваясь куда лучше клюнуть. И вновь долбанула крысёныша в загривок.

А в следующее мгновение по ушам Тани резанул крик, нет, плач…детский. Таня дёрнулась, вздрогнув всем телом, руки разжались, выронив лёд. Она даже не почувствовала как он опустился на ногу. Не почувствовала боли, ибо всё заглушал этот плач…

Незримая сила подхватила Таню и понесла вперёд. Проваливаясь по пояс в снег, она пробилась к зверьку. Он продолжал плакать, тщетно пытался ползти.

Сорвав с головы вязаную шапочку, Таня осторожно накрыла ею крысёныша, затем с изворотом подняла - зверёк был в шапочке.

- Эй, дебилка, ты куда навострила лыжи? А кто работать будет?

Но Таня уже неслась к своему дому.

- Ты уволена! - летел вслед ей голос Тоньки. - Чтоб ты издохла, дебилка!

- Всё маленький, ты в безопасности. Потерпи, хороший…

Таня как безумная носилась по комнате: к окну, где между рамами у неё был "холодильник"- за початой бутылкой водки, к тумбочке - за ватой и йодом, к кровати - оторвать от простыни чистый лоскут для бинта.

Крысёныш лежал на столе поверх полотенца. Он слабо приподнимал головку, пытался ползти, но головка всякий раз безвольно падала на полотенце.

Промыв и обработав раны, Таня их забинтовала. Задняя часть зверька, похоже, перебита лопатой Нурека, хвостик держался на тоненькой ниточке кожи. Таня хотела приложить его и тоже забинтовать, но хвостик неожиданно совсем оторвался.

- Ничего маленький, и куцехвостым можно жить, - успокоила Таня зверька, залив йодом оставшийся от хвостика огрызок.

Затем Таня вновь поместила крысёныша в шапочку, а уже её разместила на батарее.

- Здесь тебе будет тепло. Поспи, поправляйся. Всё будет хорошо, вот увидишь…

В бутылке ещё осталось водки с полстакана. Выпив, Таня закусила, отщипнув от чёрствого батона.

- Ой, - встрепенулась, - ты ж наверно голодненький. А у меня ничего и нет…Булка вот только…хотя вон ещё не начатый пакет молока…Будешь хлебушек с молочком?

Крысёныш был вял, почти не держал головку, глазки его полуприкрытые, обильно слезились.

- Не плачь, солнышко моё серое…Не можешь кушать? Не беда, я сама тебя покормлю…

Таня тщательно пережевала кусочек булки, смочив молоком, попыталась впихнуть жёванку в рот зверька, но тот отказывался глотать.

- Ничего, сделаем по-другому…

Разжевав булку, Таня отхлебнула молока - во рту у неё образовалась жидкая кашица. Осторожно взяв зверька в руки, Таня поднесла его к лицу и рот в рот стала цедить небольшими порциями кашицу. Вначале всё стекало мимо, но, наконец, крысёныш стал помогать: разлеплял губки, образуя щёлочку и пропуская тёплую кашицу, судорожно сглатывал.

- Вот и славненько, молодца. Теперь быстро выздоровеешь. Знаешь, мы ведь с тобой коллеги по несчастью…Меня тоже огрели лопатой, а жизнь-ворона поклевала…Теперь ты у меня есть, а я у тебя…Будем вместе жить…


Спустя четверть часа крысёныш спал на батарее, а Таня у себя на постели, свернувшись клубочком. Впервые за много дней слёзы прорвали плотину и хлынули потоком. Обессиленная Таня провалилась в забытье.

Бывает и старый трухлявый пень вдруг выбрасывает новую поросль. А где-то хилый росток пробивает силой жизни асфальт.

Так и в душе Тани сквозь треснувший бетон проклюнул бледный росточек жалости.

Внутри Тани-дерева вызревали и рвались наружу набухающие почки, чтобы лопнуть и выстрелить зелёными клейкими листочками.