КУХНЯ
«Сколько же народу надо ухайдокать, что бы наконец-то настало согласие между людьми? Какое количество необходимо пересажать уродов, для искоренения насилия, воровства и убийств? Много ли понадобится кляпа, чтоб заткнуть рты словоблудцам и их клоаке? Как велика должна быть армия клещей, клопов и вшей, чтоб человек понял, всю гадостную суть кровопийцы. А как долго надо бить морду тупорылому, чтоб он малость поумнел? Какое количество боевого пороху надо потратить, для того, чтоб человечество почувствовало перенасыщение, тошноту и отрыжку от его?»
Такими и подобными вопросами мучился Евгений Рамин, глядя в окно, из кухни коммуналки. Таракан, глазевший с потолка на своего кормильца, в ожидании, когда погасят свет, задремал, и шлёпнулся в грязную тарелку из под гречневой каши. Евгений лениво посмотрел на, дрыгающего лапками сожителя, почесал в ноздре пальцем и, скрепя старыми половицами, побрёл спать. Ленинград. Как давно хотелось его увидеть воочию. Его величественные белые ночи, с гуляющими парами, со звоном гитар и девичьим смехом на полупустынных улицах. Уловить сыроватый запах Невы и множества каналов, рассекающих город. Простучать ботами по Аничкину мосту, по..., а вот приехал и ничего не видно. Ночь, как ночь, ничего особенного. Разве что тараканы уж больно жирные, таких точно не видал нигде больше.Сон не приходил. Возбуждённость, от ожидания чего-то необычного, полученная в поезде, не проходила. Мысли, кухонными тараканами возились в каше дум и фантазий; «Есть в этом городе башмачник или нет? А сколько он возьмет за "раззявое хайло" моего ботинка? А в фонтанах рыбки есть?..»
Грохот медного тазика в коридоре разбудил Евгения. Он судорожно выставил руки вперёд, защищаясь от непрошенного гостя, - Не, не я! Кто?! - захрипел он с спросонья, приходя в ужас от своего голоса. Глаза вылезали, превращаясь в две полусферы глобуса. Восточное полушарие вздрагивало, норовя выскочить в незнакомое пространство. Старый шифоньер и тумбочка с синеватой салфеткой, успокоили.
-Тьфу.., чего это я? Сон кошмарный?.. Гол, гол, голос, будто не мой...
Поднял голову. Тяжело. В комнате тихо. Звуки, проносившиеся через коридор, из кухни, обретали оттенок тюремного быта. Евгения, коридоры с множеством дверей вдоль стен, постоянно ввергали в воспоминания, о недавнем прошлом в следственном изоляторе. Он ненавидел коридорные голоса, в которые вслушивался два года, «не за ним ли идут..?, кого уводят, куда..?»
Подошел к умывальнику, долго разглядывал не бритое лицо, моргал глазами по переменки, правый, левый, правый, ле..,- а где Галина Алексеевна?
Заглянул за перегородку, постель аккуратно заправлена, выглянул в коридор, прислушался к голосам на кухне, - там сидит, лясы точит! Вернулся к умывальнику и.., забыл, чего хотел... Смотрел опять на свою рожу в зеркале. Вспомнил, умылся.
-Всю память отшибли сволочи, - прогудел тихо под нос. Стал одеваться.
На кухне сидели две женщины в возрасте и Галина Алексеевна - подруга старшей
сестры Евгения.
-Доброе утро! - пробубнил Женька, проходя в дальний угол.
-Добр...утр..сте, - будто пробурлило что-то в чьей-то кастрюле.
На столе всё та же тарелка с засохшей кашей, но таракана в ней уже не было;
«Нажрался за ночь и храпит где-нибудь за трубами…», - подумалось Евгению.
Налил кипятка, сыпанул порошка какао, добавил сахару, сел на стул, пытаясь понять, о чём у женщин идет разговор. Всего было не понять, но из отдельных предложений можно догадаться, что - «Обнаглели, бесцеремонно, забрали, подъехали на черном воронке, увезли какого-то Цымбалюка, с пятого этажа».
Подобные «новости» Евгению приходилось уже слышать не раз, потому он спокойно швыркал горячий напиток, не утруждаясь убавить звук своего громкого «пития». Хлопая рыжеватыми, коровьими ресницами, он внимательно разглядывал женщин, которые от его глупого внимания, приумолкли, поглядывая на Галину, которая, очнувшись, вдруг быстро заговорила.
-Это Женька, брат моей сестры, приехал поступать в училище. Пока побудет у меня... «Вот дура, хоть бы врать научилась», - подумал Женька, театрально улыбнувшись, вылупившимся на него женщинам.
-Приехал поздно, поезд так приходит в восемь тридцать, пока встретила, пока привезла, уже ночь, - продолжала она торопливо, путая слова и их расстановку в предложениях, - Марина позвонила назад неделю, просила, сказала - пятого будет, обратно в Ленинград, ворачиваться.
-Так Цымбалюк в цирке работал, доктором, - загудела женщина справа от Евгения, не обращая внимания на говорившую Галину, - Чего уж там можно своровать, прямо не знаю.., может яду какого...?
-Рехнулись совсем! Как так можно.., - загремел мужской голос в коридоре, приближаясь, - Где логика, где хоть чуточку разумного!
В проём кухонной двери ворвался лысоватый мужик лет сорока пяти:
- Надеюсь, уже слышали?! - кричал он, выпучив глаза на сидящих
здесь женщин,- Ваську! Лучшего ветеринара области! Нет уже сил терпеть это
насилие и вседозволенность, это беззаконие и наглое попрание всех прав человека высокоумственного труда! Человека высочайшего уровня культуры! Вообще человека труда! Человека совести и чести.., - он посмотрел на Евгения, -Ты кто?
-Это брат моей сестры.., - поторопилась Галина Алексеевна.
-А-а-а.
Он нервно вынул портсигар и, трясущимися руками, стал доставать папироску.
-Я знаю Василия двадцать лет и никто, я повторяю никто, не может упрекнуть этого человека в отсутствии совести и порядочности, в неимении уважения к своей профессии, к коллективу, в котором он работает с довоенного времени.
Мужик ходил по кухне, как по камере заключённый, из угла в угол, раздирая бумажный мундштук папиросы зубами. Левую руку прятал в карман брюк и нервно выдергивал её оттуда. Чесал за ухом, поправлял воротник пиджака и вновь совал руку в карман. Женщины, как завороженные, провожали его
взглядами, туда-сюда, туда-сюда. На какое-то время замолчали все, слушая только гром каблуков, нервного ходока по кухне.
В коридоре заскрипели дверные пружины, послышались громкие шаги. На кухне замерли. По звуку шагов, было ясно одно - сапоги, скорее всего кирзовые. Вошёл высокий парень в заячьей шапке и в брезентовой куртке с искусственным мехом на подкладке.
-Чего там слышно? - сразу в лоб спросил нервный.
-Не понятно ничего. Никто ничего не говорит, прямо как немые. Я им и так и сяк, мол хоть словечко, хоть намекните, ни в какую. Плохо дело. Хотя бы узнать причину?
Нервный мужик догрыз папиросу до табака, бросил остаток в мусорное ведро, сел на стул в углу кухни, сложил руки на груди, задумался. Парень в шапке стоял в центре всеобщего внимания, сводя брови в единую линию, что делало его лицо серьёзным и задумчиво злым.
-Так оставлять нельзя, - зло заговорил, сидящий в углу, мужик с пролысиной, - Я до кого хош дойду, я всех на ноги подниму. Я просто киплю от этой, вопиющей
несправедливости. От этого, унижающего человеческое достоинство, факта
безнаказанного растления конституционного права на защиту человека и его не
прикосновенность, в плане презумпции невиновности! Как снег на голову, бац! Всё. Приехали, увезли! Никого не оповестили, никому не сообщили. Что хотят, то и творят. Полный произвол!
-А хоть по какому подозрению его забрали? - робким голосом спросила женщина
справа.
-В том-то и дело, что никто не знает и некого спросить, - ответил парень в заячьей
шапке.
-Так не должно быть, так с русскими людьми не должны поступать, - вновь заговорил лысый, подумав, добавил, - и не только с русскими..!
В коридоре вновь заскрипели пружины, хлопнула дверь, все на кухне напряглись, моргая веками, нервно напряжённых глаз. Шаги были робкими. Будто кто-то искал нужную квартиру. Вошла женщина в зелёном пальто с воротником из лисицы и с
перламутровыми пуговицами. В песцовой шапке и с платочком в руках. Глаза были красными от слёз или от недосыпания, а может, от какой хвори. Светлые волосы с проседью, витыми локонами в беспорядке висели на лбу, на щеках. Она внимательно обвела всех взглядом. Увидев, сидящего в углу, лысого, сжала губы и тихо, жалобно завыла;
-Мить, что происходит? Почему так происходит? Нашей жизни с Василием позавидовали? А как можно объяснить всё это? За тридцать два года совместной жизни, я кроме гордости за своего мужа и любви к нему, ничего не знала и не знаю из того, за что сажают. За что нас ненавидят? Не только нас, а всех, кого вот так же увозят без какой либо информации, без какого-нибудь объяснения родным?
Она говорила, глядя в сторону Дмитрия и в то же время в пустоту, зная, что говорит без малейшей надежды на ответ. Не понимание происходящего рвалось из её души, из её сущности женщины, жены, человека, части той общины людей, к которой относятся все окружающие её сейчас. Люди вокруг молчали. Молчание было тяжёлым и зловещим.
-Что, Мить, мы плохого сделали, для кого мы сделали плохо? Мы плохо родились? Мы плохо родились, не там?! - сквозь, пеленающие глаза слёзы, на Дмитрия смотрел вопрос тысяч людей, этого города. - Скажи, не там, скажи! Я всем хочу крикнуть, так сильно крикнуть, чтоб земля под ними задрожала, «Люди, не рожайте детей своих на этой земле, на земле ссученных и слепых, на земле Иуд, играющих роль Христа, лживо играют, но страшно! - у неё сильно дёргались пальцы на руках, из-за слёз не были видны глаза, - Скажи, Мить, как мне крикнуть так, так, чтоб все услышали. Жизнь одна у вас и у вашего дитя, не рожайте для гарантированного горя, нищеты и смерти, дайте шанс маленькой поросли дожить до цветения, дайте шанс! Хотя б один шанс! - она медленно, с надрывом переходила почти на крик, крик отчаяния и неизмеримой боли, крик падающего в пропасть. - Не так, скажи!? Почему он смеет всё решать и решает, жить нам или нет?! Решает за Бога, за природу, решает грязный в сущности своей ублюдок, людоед! - она уже кричала с треском в горле, с ужасом и с безутешным горем в синих глазах.
-Почему молчишь?! Почему все молчат, почему?! Если бы я знала всё, я бы детей здесь не рожала, а родив, вырастила и ткнула бы пальцем, - вон он! Вон, тот, кто пожрёт всех ваших детей и моих внуков, убейте его! - голос её переходил на рёв разъярённой львицы, загораживающей своё слепое потомство от наступающих охотников, - Деточки мои, я мать ваша, я - мать, жертвую вами, любимые мои, для жизни миллионов, для выживания всех, кто сегодня в страхе молчит, в надежде, что его обойдёт это горе, эта нелепейшая участь слабого!
-Кто ему дал такое право, ты?! - Она направила дрожащий палец на, сидевшего в углу Дмитрия, тот побледнел, округлил глаза, - А может ты?! - она ткнула палец в
сторону женщины справа, у которой искривились губы. - Может вы дали такое ему
право распоряжаться жизнью?! - взгляд её бешенных, окутанных слезами глаз, ударил парня в заячьей шапке. Тот отшатнулся, как от удара молнии, - Что происходит, Мить? Никто ему права не давал, а он его взял?! Взял и правит! Правит! Устал! Руки отмоет от рабочей кровавой грязи и правит! Взял и решает за миллионы, жить им или нет. Удавить их в грязи или немножечко, чуточек погодить?! Утопить в крови или дать поплавать в ней, нахлебаться до рыготины, до смерти, - она понизила голос до шепота, до звука умирающего котёнка, уставшего звать свою маму. - Что молчишь, Мить? Ты же Васе друг, или ты друг по счастью?! Скажи, ты настоящий друг по счастью..? Где счастье, там и друзья найдутся, где горе, нет друзей, где беда, там враги! О-о-о, я понимаю… Бог он тоже удачливых ищет, а счастливый человек не может быть удачливым по сути. Счастье это не карточная удача. Счастливый по настоящему, не может быть лжецом, ублюдком, предателем, убийцей. Счастье - это не материальное благо и не физические удовольствия, всё это только дополнения к нему, а счастье это склад ума, приведший к пониманию цены жизни, к благостному состоянию души, заполненной любовью... Не способен счастливый человек убивать, значит там, - она ткнула пальцем в загаженный мухами и тараканами потолок, - там сидит самый несчастный, самый ненавистный и ненавидящий за это всех! Он самый несчастливый, если вколачивает людские жизни в смертную ступу. Он, выросший уродом в не любви, не виноват! Не виноват, что его не любили в детстве, - она уже тихо шептала, голос её стал походить на жалобный скрип дверцы,
- Пожалейте его. Обласкайте его. Пусть он согреется теплом вашим, любовью вашей. Пусть он тоже будет немного счастлив и он прекратит убивать. Он перестанет быть кровожадным, пожалейте его, полюбите его.., - она подошла к стенке и, прижавшись к ней, присела на корточки, сложив ладони рук на грудь, в кулачёк, - Вася уже тринадцатый за этот год в нашем доме. Плохое число, плохое... Страшен человек без любви, страшен. Любите друг друга, и тогда не взрастёт в вашем доме сатанинское дитя, - она будто засыпала. Глаза, уставшие плакать, медленно закрывались. Лицо, измождённое нервным срывом, было безжизненное и белое. Стояла гробовая тишина. Только с улицы доносились звуки большого города - славы и побед.
Опять заскрипели пружины, раз, два, три. Шагов было много. Женщины побледнели, вытирали слёзы, мужчины повставали, предчувствуя нехорошее. Вошли четверо мужчин, трое прилично одетых, четвёртый в милицейской форме, с кобурой на ремне. Первый с тонкими усиками, с чистым воротничком белой рубашки, видневшимся из-за чёрного пальто, спокойно произнёс,- -Цымбалюк
Виктория Васильевна - кто из вас?
-Я.., -тихо прошептала женщина, сидевшая у стенки.
-У нас к вам есть разговор, пройдёмте с нами. Это не займёт много времени...
Виктория медленно поднялась, обвела всех присутствующих взглядом, словно прощаясь, и не спеша пошагала вдоль коридора. Все, только что вошедшие, направились следом, но мужчина, в милицейской форме не тронулся с места. Дождавшись, когда заскрипят пружины и хлопнет дверь, он спокойно, но властно заговорил:
-В честь какого праздника собрание?
-Д-д-ень.., - еле вывернулось у женщины справа.
-День рождения? Если есть повод для веселия, то почему не улыбаемся?
Человек в форме говорил так спокойно и зло,ч то холод охватил спины присутствующих. От таких слов, ноги у стоявших стали покрываться морозом и онемением. Сидящие женщины и без того бледные, морщинили носы, готовые разрыдаться. Милиционер, растопырив локти, ухватив руками поясной ремень, демонстрируя кобуру и постукивая по ней пальцем, продолжал, смеясь нахальными, колючими глазами:
-Улыбайтесь. У вас весёлый день рождения, все радуются. - он демонстративно открыл кобуру и смотрел на присутствующих с садистской ухмылкой.Т ак смотрят люди, не отягощенные природными дарованиями и духовными муками за содеянное.У таких особей рода людского, отсутствуют понятия греха и рамок в пространстве общественного социума. Власть! Она закрыла все бреши, все ошибки великого творца. Замазала все дыры и уродства, закрасила всю внутреннюю черноту трусливой и низменной души. И это поняли все, зрящие на него, с безумным страхом, готового перейти в состоянии дикого припадка.
-Улыбайтесь. Можно даже весело посмеяться. Смех продливает жизнь, особенно вам, особенно сейчас, ну?! Улыбаемся! - почти приказным тоном говорил он, оглядывая кухонных «героев».
У женщины справа натянулись губы, отдалённо напоминая улыбку смерти. Следом попыталась ощериться Галина Алексеевна, но у неё получалось ещё хуже.
-Вот, вот, - подбадривал человек в форме, - всем весело! Смехом продливаем жизнь, ну.., продлеваем, продлеваем...
-Хи, хи, хи.., - послышалось из уст Дмитрия, хотя его глаза больше напоминали глаза, телившейся коровы.
-Мне ждать некогда! - грубым голосом, будто скомандовал мужик в форме.
Что-то страшное и уродливое поползло по лицам собравшихся. Вылупленные в испуге глаза, растянутые насильно губы, дрожащие руки и трясущиеся колени, представили жуткую картину, человеческого внутреннего мира.
-Вот как! У нас человек всегда должен встречать свой день рождения весело. Жизнь - она так коротка и так бесценна...! И только я могу знать, когда она может
закончиться... - улыбаясь произнёс милиционер, и ушёл через коридор, хлопнув
громко дверью. В углу раздался грохот. Это обессилено упал Женька, но остальные ещё стояли, глядя друг на друга с «праздничными улыбками». Даже, когда Дмитрий повернул голову, чтобы взглянуть на упавшего, страшная улыбка - так и осталась на его, окаменевшем в ужасе, лице!
Таракан, выползший из-за трубы под потолком, долго высматривал знакомую тарелку, с засохшей кашей, но что-то зловещее в тишине кухни, загнало его обратно.

- Николай Саяпин