Муха явно устала. Уже минут десять она пытается вылететь через плотно закрытое на зиму дачное окно. Жужжит ну, чистый пузочёс*. Глупое существо. Она медленно поднимается вверх по оконной раме, делает полукруг, ползёт вниз по запыленному стеклу, отталкивается, взлетает и с лёту вновь ударяется о препятствие. Муха хочет прочь их комнаты. Я поражаюсь её упрямству. Вот она в очередной раз сваливается на подоконик и попадает в блюдце, куда я сбрасываю золу сигареты. Похоже, что она обожгла лапку, ползает «прихрамывая», но всё равно хочет свободы.
          Куда ты рвёшься, муха? Окно законопаченно, дверь закрыта, а за ней мороз. Лишь твой бог может тебе помочь, то есть я. Здесь, в тёплой комнате ты прожила бы дольше. Ведь жизнь – самое важное благо для тех, кто дышит. Но ты хочешь на свободу, где в течении получаса сдохнешь.
Кстати, как правильно: умрёт или сдохнет?
          Высокомерное существо человек. Ведь пользуется бессловесностью животных и, как всякий диктатор, решает за них. Мол, мы, люди умираем, а зверь подыхает. Между тем, у иного человека поступки таковы, что иначе как «сдох» его уход из жизни не назовёшь. Да что там насекомое.
Мысли бегут, всплывают воспоминания...
 
1
          Разрешите представиться. Я музыкант, скрипач. Не Ойстрах, не Хейфиц, но музыкант крепкий, до эмиграции был концертмейстером симфонического оркестра. Бывали у меня и сольники**.  Жена моя пианистка, а дочь, когда десять лет назад мы жили в лагере для еврейских беженцев, готовилась к поступлению на скрипичное отделение в высшую школу. Это было под Хамельном, в земле Нижняя Саксония. Как видите, семья музыкальная.
          Конечно, в лагере никто не жировал. Но хороший музыкант да в мирное время нигде не пропадёт. Пытались организовать в нашей общаге входняк***, да, как вам сказать, здесь с концертами не светило. Однако в моей семье сложился неплохой ансамбль: две скрипки и фортепиано. А это двойные концерты Баха и Вивальди, столь любимые немецкой публикой, и многое ещё. И на шару выступали, не в деньгах же дело. Халявщиков и в Германии хватает. Жену пригласили, кроме того, преподавателем к младшему сыну графа...
          Прошу прощения. Речь у меня пойдёт о живых и здравствующих людях. Поэтому имена их я не назову, обозначу условно...
          Итак, к младшему сыну графа и графини А.
          Знакомство наше длится уже много лет и ничего другого, кроме восхищения этими людьми, я сказать в их адрес не могу. Люди честные, набожные. Не помню случая, когда во время совместной трапезы, они бы перво-наперво не произнесли перед едой молитву благодарения. Лично граф Зигфрид, христианин-католик, благоговел перед еврейской Торой, читал немного на хебреишь. Уж не знаю, разделяет ли Папа Римский его убеждения, но сам граф несгибаемый юдофил.
− Марк,− говорил он мне,− мы ведь все иудеи.
Знакомыми и друзьями графини и графа А. были не только дворяне по званию. С некоторыми из них мы сошлись достаточно близко. Как-то само собой получилось, что, однажды, нам предложили сыграть к юбилею рождения в зажиточной буржуазной семье. С  хозяйкой, Гертрудой Шаумбергер, старой знакомой графини Штефани А. мы не раз встречались, поскольку она музицировала на флейте. Обещали и гонорар.
 
2
          В тёплый летний день, после обеда я катил в своей старенькой Opel Ascon‘е из Хамельна через Хильдесхайм по живописной федеральной дороге номер один в деревню, больше городок, Штайнбрюк. Со мной были жена, дочь, две скрипки и подготовленная концертная программа. Дороги в Германии прекрасные и через два часа мы были на месте. Предложили нам и ночёвку, потому что празднества планировались на следующий день и Гертруд не хотела, чтобы мы явились с корабля на бал. Это было резонно. Мы, едва знавшие немецкий быт и деревенское хозяйство, получали возможность познакомиться и с тем, и с другим поближе. Имелся ещё один пунктик. У Шаумбергеров были сын и дочь. Сын, юноша в возрасте нашей дочери Клары. Мы уже обратили внимание, что Гертруд как-то по особому присматривается к ней. Сама музыкант, она не раз слышала её игру, беседовала, расспрашивала. Бесспорно симпатизировала. Вы уж простите нас, родителей. Девушка почти на выданьи, и почему бы не породниться с культурной и зажиточной семьей.
          Вопреки моим предположениям, двор Шаумбергеров меня поразил. Он был большой, разумеется, частный, хоть и индустриально-хозяйственный. Но, несмотря на его внушительную территорию, запарковался я едва. Очень уж плотно стояли легковые мерседесы, бэ-эм-вэ́, фольксвагены. Новенькие, казалось они выставлены на продажу и на них ещё никто не ездил. На правой стороне двора возвышался трёхэтажный дом. Позже я заметил, что по периметру второго яруса красовались двенадцать окон, а над центральной дверью с двумя полуколонами – круглое окно. Далее во дворе полукругом располагались хозяйственные постройки, было много аграрной техники, въезжали и что-то вывозили грузовые машины. Я видел и конюшню. Шла страда сбора зерновых.
          В пять часов за чаем и сладостями, я не выдержал и, немного провоцируя, спросил Вальтера, мужа Гертруд:
– Вальтер, сколько у тебя получается на гектар пшеницы?
– А ты что думаешь?– лукаво улыбнулся он.
– У нас в средней полосе России собирали двадцать центнеров с гектара, разумеется, не жирно. Но это ведь серозёмы,– сказал я, намекая на то, что и его земли таковы, следовательно, не ожидаю многого, но любопытно.
– Но, знаешь,– продолжал я победно, чтобы патриотически прихвастнуть,– на Кубани у нас снимают шестьдесят!
– Марк,– скромно ответил он,– я собираю сто.
 
3
 
          Гостевым у Шаумбергеров был третий этаж. Здесь располагались спальные кельи чердачного типа со слуховыми окнами конструкции люкарна, то есть их можно открывать как нормальные, дышать свежим воздухом. Но я предпочитаю бродить, поэтому спустился в сад. Он был разбит правее жилого дома, большой, с алеями, клумбами и, утенённым плакучими ивами, прудом. На одной из дорожек повстречался мне Ганс, сына Шаумбергеров. Типичный Ганс: светловолосый, голубоглазый, стройный.
Меня ожидал сюрприз. Парень говорил по-русски. Конечно, с акцентом, не мог вспомнить некоторые слова, но Гертруд почему-то об его знаниях не упоминала. Еще большей неожиданностью оказалось его отличное знание русской истории.
Скажу честно, я понятия не имел об особенностях двора великого князя московского  Василия III, о том, что он был женат на Елене Глинской, литовке, нелюбимой ни боярами, ни народом. От него же я узнал, что иноземцев в России XVI века уважали, что язык российский был известен в Европе и говорили на нём даже в Турции и Египте, поскольку немало православных приняли ислам и их называли ренегатами. Вдохновившись, Ганс потащил меня наверх.
– Смотрите, Марк,– и он показал мне небольшой коврик.
– Мне доставляет удовольствие вытирать о него ноги, когда вхожу и, особенно, когда выхожу. Отец привёз его специально из ГДР.
Я взглянул на коврик, который лежал у двери туалета. На нём были изображены портреты Маркса, Энгельса, Ленина. Я опешил.
 
          К часу дня стали собираться гости. По обычаю, прямо в саду поставили несколько столиков с винами и прохладительными напитками. Угощение предполагалось  после концерта вместе с  поздравлениями и подарками юбиляру. К моему удивлению Гертруд, вроде, и не думала знакомить нас с гостями. Клара с Гансом убежали в укромный уголок сада, жена пошла просматривать ноты, а мне оставалось бродить и присматриваться. Когда я приблизился к одной из групп, где говорили о политике, одна дама, весьма почтенного возраста, толкнула в бок активного вертлявого старичка и что-то ему тихо сказала. Тот, нехотя развернулся и, не протянув мне руки, представился:
− Музыкант? Мы родители Вальтера. Да-да, вы к музыке способны,− сказал он, и повернулся к своим слушателям.
Зазвонил колокольчик, созывая приглашённых в гостинную, и я, не обращая внимания на неучтивость, поспешил доказывать свои способности. Нам-то какое дело. Нас пригласили отработать концерт. Не наши семейные проблемы. Старикам, видно, не нравится идея Гертруд. Кому нужны нищие родственники?
          Большой белый «Бехштейн» стоял в гостиной справа от лестницы, которая вела в верхние этажи. Наш ансамбль был готов, и мы начали концерт. Замечу, что немецкая публика реагирует совсем иначе, чем наша. Русские эмоциональны. Когда смотришь в зал, видишь букет чувств в лицах мужчин и женщин. У немцев на лицах маски и, только по завершению номера, может случится шквал аплодисментов. Но даже, если и не понравилось, вежливые аплодисменты будут. Наше выступление приняли с восторгом. А после роскошного а-ля фуршет Гертруда пригласила меня в бюро. Из ящика стола она достала конверт и вручила мне. Я протянул руку и...
          Это стало третьим удивлением за сегодняшний день. Конверт был настолько толст, что не оставалось сомнений: денег там много.
− Gertrud, was soll es? – только и оставалось спросить.
− Бери, это ваши деньги,− сказала она и опустила глаза.
           
4
          Замок графа А. возвышался айсбергом среди отнюдь не бедных домов местечка. Но большинство его помещений не были жилыми. Первый этаж превратили в музей с прекрасной старинной мебелью и картинами. Всё-таки доход. Живут во втором. Остальные пустуют и заколочены. В то время, о котором я сейчас вспоминаю, мы ещё не были достаточно близки с графьями и на откровенность вызвать их было не легко. Но загадка Шаумбергеров не давала мне покоя. Обычно за концерт мы получали триста марок и были довольны. В конверте было тысяча пятьсот. Почему?! Гертруд представлялась мне вполне благородной женщиной. Наша Клара ей очень нравилась. Неужели она не оставляет надежду породниться вопреки нежеланию родителей Вальтера? Но методы. Соблазнять нас деньгами? Я стал осторожно наводить справки у Штефани.
− Поговорите с Зигфридом,− уклонилась она.
У Зигфрида узнать что-либо существенное тоже не удалось. Он хвалил Гертруд, сказал, что она активистка международного движения за права женщин. И всё. Оставалась последняя надежда: Хельга.
          Хельга домработница у Штефани, путцфрау по-немецки. Женщина-огонь, пролетарская душа. От неё достаётся и дворянам, и бюргерам. Знает всё и про всех. Если не ошибаюсь, она отработала в этом замке лет двадцать и не только уборщицей. Как праздник у хозяев, важное мероприятие или концерт – она тут. Хельга и открыла нам глаза...
 
Поздней осенью смеркается быстро. В это время, когда отключена вода, в дачном посёлке на всей территории ни одной души. То есть две присутствовали: моя и мухи. Собственно, я пришел забрать забытую кулинарную книгу по просьбе жены. Она хочет к юбилейному 2000-му году приготовить особый праздничный торт. Потому и потекли мысли в сторону юбилея. Эх, Гертруд. Конечно, ты хороший человек. Пожалуй, и о Вальтере не могу сказать дурного слова: трудолюбив, добр, жену обожает. Может быть ради неё пошёл на это? Но ведь недаром странные ощущения испытывал я в их доме. Двенадцать окон. Символ колен израилевых. Овальный арочный свод в дверях комнат. А фронтон, полуколонны и круглое окно над широкой входной дверью? Так возводили, да и сейчас строят синагоги. Может быть и не храм, но еврейским домом был точно. Конечно перестроен, возможно, на чердачный этаж поднят. Я понял это по высоте гостинной, очень уж низкая со вставленными потолочными, типично немецкими, балками.
А папаша Вальтера хорош! Он, разумеется, за своё нацистское прошлое отсидел, выкрутился. И награбленное приберёг. А ведь старший сын от наследства категорически отказался. Видно, и на африканке женился в пику отцу. Да, нет. Конечно, по любви. Хельга говорила, жена его красавица. Есть особый шарм у эффектных чёрных женщин. А Вальтер не устоял. Теперь мне понятно, почему Гертруд так сказала о концертных деньгах. Они для неё греховны, жгут и будут жечь всю жизнь.
Гансу Клара наша очень приглянулась, а вот он ей нет. И не потому, что внук нациста. Просто не понравился и всё тут.
Я докурил последнюю сигарету и тщательно загасил её. Здесь у нас по халатности однажды пожар случился.
Пора домой. Что ж муха. Лети на свободу, и я настежь отворил дверь.  
 
* Пузочёс (муз. сленг.) - игрок на струнном щипковом инструменте.
** Сольник (муз. сленг.) – сольный концерт.
*** Входняк (муз. сленг.) –  оплата с каждого клиента в пользу музыкантов.
 
Декабрь 2015

Информацию предоставил: Phil_von_Tiras