Знаете, в каком образе является ко мне писательская муза? Конечно же, в образе любимой супруги.

— И когда ты наконец займёшься нашими Авгиевыми конюшнями? Новый год уже не за горами.

— Какими именно конюшнями и причём тут Новый год, дорогая? — не отрывая глаз от газеты, уточняю я с тайной надеждой, что супруга на этот раз в полемику вступать не будет и ретируется на кухню, ворча под нос свой дежурный монолог: «Послал же Бог муженька. У других все рыбаки, да охотники. Нет-нет, да и чего съестного в дом принесут, а у меня писатель. Только исписанные листки по всей квартире разбрасывать и способен. Раньше ими хоть печку растапливать было можно, а теперь даже в макулатуру сдать — и то проблема».

Но на этот раз моя благоверная была настроена решительно.

— А те конюшни, которые на антресоли уж какой год существуют. Вставай с дивана, быстренько бери стремянку и вперёд. Иначе, я сама Гераклом стану и мигом совершу очередной номерной подвиг. Я давеча в интернете статью про итальянский новый год читала. Так они там в канун праздника вообще старую мебель из окон пуляют. Ходить страшно. Того и гляди, под шкаф или комод времён раннего ампира угодишь. Вот уподоблюсь им, будешь тогда знать. Выброшу всё, сам знаешь, к какой матери.

Она хотела продолжить свой гневный монолог, но я уже понял, что дело на этот раз принимает серьёзный оборот и, нежно отодвинув супругу в сторону, стремглав метнулся к тем самым конюшням, то бишь к антресолям.

— Пылесос захвати, — неслось мне вслед. — Иначе от пыли задохнёшься или, чего доброго, чахотку подхватишь!

***
Грампластинка, ещё одна и ещё. Супруга подаёт мне снизу влажную тряпку.

— Сотри с них пыль, прежде чем выкидывать. Крутить их всё равно не на чем, разве что на карандаше или ручке.

Осторожно, чтобы не поднять в воздух многолетнюю пыль, беру в руки очередной раритет.

Читаю: «Песня — Ленинград. Музыка — Пугачева Алла. Слова — Мандельштам Осип». Следом за пластинкой из чёрной пасти антресолей выныривает связка пожелтевших книг в хорошем коленкоровом переплёте — «Звезды над Самаркандом». Бородин С. П. Четверть века назад я привёз эти книги из Средней Азии. Хотел детям отдать, да они сейчас бумажных книг практически не читают — скачивают из всемирной паутины или слушают аудиоверсии.

— Надо же, где встретились, — произношу я вслух.

— Кто встретился? — недовольно уточняет супруга.

Из кухни раздалась трель свистка закипевшего чайника.

— Как кстати. Пойдём, дорогая, на кухню. Выпьем нашего любимого зелёного 95-го, и я тебе расскажу, кто с кем встретился, и почему им в жизни было бы лучше этого не делать вовсе.

***
— Понимаешь, любимая, — я отхлебнул терпкую жёлто-зелёную жидкость из своей пиалы, — Осип Мандельштам был человеком неуживчивым. Он сам не раз утверждал, что Бог наделил его скверным характером, но компенсировал этот недостаток некоторым литературным даром. В 1932 году поэту и его супруге Надежде Яковлевне наконец-то выделили квартиру и не где-нибудь, а в знаменитом писательском доме им. Герцена на Тверском бульваре.

— Это тот самый дом Грибоедова, который так великолепно описал Михаил Булгаков в своём знаменитом романе «Мастер и Маргарита», — то ли спросила, то ли уточнила жена.

Я молча кивнул в знак согласия и продолжил.

— Соседом Мандельштама оказался литератор по фамилии Саргиджан и по имени Амир. Первое время соседи приятельствовали. Ходили друг к другу в гости, порой выпивали, а как же без этого, творческие же натуры. Случилось так, что Амир взял да и попросил по-дружески у Осипа Эмильевича в долг, до очередного гонорара, 75 рублей ассигнациями. Как говорится, ничего так не портит отношения людей, как невыполненные финансовые обязательства. Время шло. Произведения Мандельштама печатать перестали, другой литературной работы практически не было. Поэт вежливо попросил Саргиджана вернуть долг. Потом ещё раз попросил. Затем уже потребовал. Всё без толку.

— Денег сейчас нет, когда будут, тогда и отдам, — на ходу скороговоркой произносил Амир и быстренько скрывался за своей дверью.

И вот однажды, возвращаясь из редакции в самом скверном расположении духа, Осип Эмильевич повстречал жену Саргиджана Татьяну Дубинскую, нёсшую авоську, полную дефицитной снеди. И нервы живущего практически впроголодь поэта не выдержали. Он закатил невероятный скандал. Кричал, что в то время когда пожилой и маститый (Мандельштам, конечно же, имел в виду себя) литератор недоедает, его более молодой коллега жирует и закатывает «лукулловы пиры». В свою очередь, Амир, науськиваемый женой, не вступил в словесную перепалку, а просто начал избивать поэта. Мало того, влетел в мандельштамовскую квартиру и накинулся с кулаками на Надежду Яковлевну. Что в таком случае должен был предпринять оскорбленный советский человек? Конечно же, обратиться в товарищеский суд. А как же иначе, не оставлять же без последствий такое поведение молодого литератора. Председателем этого суда назначили не кого попало, а самого Алексея Толстого. Благо, он в тот момент находился в Москве.

На суде Мандельштам повёл себя весьма странно. Вместо того чтобы внятно и правдоподобно изложить суть дела, он стал доказывать присутствующим, что Саргиджан и его жена Татьяна люди дурные и крайне плохо воспитанные. И вовсе никакие даже не писатели. Однако в зале суда народ собрался, в основном, под стать Саргиджану. Поняв это, поэт стал оскорблять и всех присутствующих. Алексей Толстой, зачитывая решение суда, отметил, что деньги Осипу Эмильевичу надо-таки вернуть.

— Когда они у меня будут! — закричал с места ответчик.

— Когда они у него появятся, — согласился председатель и на этом закрыл заседание.

Щупленький поэт, услышав это, немедленно вскочил на стол и, размахивая кулаками, закричал, что это совсем не советский справедливый товарищеский суд, что он этого так не оставит!

Спустя восемь месяцев Мандельштам, будучи в Ленинграде, дал пощёчину Толстому. Прошло чуть больше недели, и поэта арестовали. Ему ставилось в вину создание антисталинских стихов. («Мы живём, под собою не чуя страны»). Но по углам то и дело шушукались: «Надо же! Еврей поднял руку на самого графа Толстого». Как бы то ни было, но теперь исполнить решение товарищеского суда было невозможно. Мандельштам исчез. Даже цветы на могилу великого поэта уже не возложить, ибо никто не знает, где находится та могила.

А что же должник? Что с ним случилось? Амир Саргиджан вдруг вспомнил, что по документам он не кто иной, как Сергей Петрович Бородин. И, быстренько собрав вещички, отбыл на постоянное жительство в Среднюю Азию. Он умел дружить с властью. Так сказать, находить с ней общий язык. Публиковался во многих местных газетах и журналах. В основном, это были путевые заметки о Средней Азии и Дальнем Востоке, о Памире и Казахстане.

Затем перешёл на создание исторических романов: «Дмитрий Донской», «Египтянин», «Звёзды над Самаркандом». Работал в качестве специального корреспондента в Румынии, Югославии и Болгарии. Конечно, как и у большинства маститых писателей, у Сергея Петровича было хобби. Он коллекционировал редкие и очень дорогие монеты. Эта коллекция была такого качества и такой стоимости, что её выставляли в Соединённых Штатах, в разделе «Лучшие мировые частные собрания». Она даже получила там приз, не главный, но достаточно почётный и престижный. Эта коллекция существует до сих пор и выставлена в музее имени писателя. Но не сыскать в ней 75-ти советских рублей, ценность которых — исковерканная судьба Осипа Мандельштама.

***
Наши пиалы были давно пусты. Пузатый расписной чайник остыл. Супруга с нежностью посмотрела на меня и тихо спросила:

— А тебе книги этого Бородина нравятся?

— Ты знаешь, да. Чего греха таить — интересно написаны. В своё время читал их с большим удовольствием, — ничуть не лукавя, ответил я. Так бывает в жизни — талант и подлость вполне могут уживаться в одном человеке. Так уж мы, люди, устроены.