Опустошенно сторонится ветер
Открытых окон, и пуста квартера.
Посмотрим просто: смятые страницы,
Печные трубы – миром колесить.
По сторонам не взглядывая, чревом
Не чуя истин жалких, наносных,
За правильным разменом слов иных,
Меняя полюса и перемены.
Вчерашний слепок ставших в ряд домов
Казалось тот же, и стоят уныло.
Раскрыты двери – с прозой в них входи –
Всегда у постояльцев свара. Нынче,
Шумит по мостовой прохожий гром,
Свой клонит остов знаменитый дом,
С немыми принадлежностями к лицам.
Никто не пишет писем в дальний ряд,.
Не нова по себе сама премьера.
Под каблуком не вымощенных улиц
Вид непреступный от других широт.
Над кровлями свою листву опустит
К нам високосный год! Печь не дымит.
Темно в самом свеченье коридора.
Меняют чувства старые картин
Обхватом в две руки распахнутые двери.
А там всему разбору вопреки
На вешалке нам незнакомы шапки.
Долженствует вечерним чаем стол,
Кривит душой вдали уснувши крепость,
Клубится серным запахом на склон.
Слез нагадает, должных усомниться
За росчерк твоего карандаша.
Где было – притча, выслала дорожным
Между столбов мельканьем – сторожей.
И нюх у самых долгих снов медвежий.
Стоит в дыму навозом дух – деревни,
И преют в поле пред грозой стога.
Чарующим намеком, как блаженством,
Распутьем по грязи – изгнанье нам и кров.
Наклон бредовых, скупых, узких улиц
От башен постовых и тюрем прошлых,
От невозможных темных сирых кухонь,
И улиц до широких площадей.
Дорогой темной без долгов – «сочтемся».
За малую заботу – долго ждал…
Пустыня, заболоченная оспой.
И сытым каждый третий – не легка
Сама природа истинного шума.
О камень бьет вечерняя волна.
Темнеет берегами дальний остров,
И смотрит к нам Акрополь издалека.

Петербург Сентябрь 1992