Стояло в поле Чудище. Вместо груди у него была старая дырявая, набитая соломой, тельняшка, на которую небрежно накинули малиновый пиджак с круглыми обожженными отверстиями. Его голова горделиво покачивалась глиняным треснутым горшком, а ноги свисали потертыми американскими джинсами.
Доброе было Чудище – птицы его не боялись и, сытно ухмыляясь, вытаскивали семя из рядом стоящих подсолнухов. Когда они поднимали крик, Чудище думало, - Я в Раю и вокруг меня поют райские птицы.
Когда дул летний теплый ветер, играя соломенными волосами и лаская безглазую голову так нежно, как ласкает только любовь, – я на берегу Моря, – думало пугало.
Когда не было птиц и не дул ветер, а стояла необычайная тишина, наполненная тонким звоном цикад, чудище удивленно восклицало: Да что же, что окружает меня такое прекрасное доброе и теплое?!
Но вот однажды ночью на голову Чудища село две вороны. Покрутившись на месте, словно ища что-то, одна каплей за каплей справила белую пахучую нужду и, похлопав крыльями, с криком «Пора!» – улетела. Следом улетела вторая птица, крича «Урра!». Так у Чудища появились глаза.
Я прозрело – обнаружило Чудище. Что это, что это вокруг? Какие-то мерзкие черные круглые рожи на тонкой шее с шевелящимися руками. Какой ужас – их много! А эта безобразная, святящаяся в темноте голова, что высоко надо мной с кривой и брезгливой улыбкой? Она сверлит меня своим пронзительным изучающим взглядом! Как страшно… От страха малиновый пиджак в том месте, где было сердце у прежнего хозяина, затрепыхался. И так продолжалось до утра.
А утром прошел дождь. Он смыл следы, оставленные ночными птицами с головы Чудища и оно вновь стало незрячим. Все стало как прежде. Вернулся прохладой шаловливый утренний ветерок и он сказал: «Чудище, привет!» Чудище радостно ответило ему «Привет!» Так вернулись к нему Свобода от страха. Зачем Чудищу глаза? Лишнее это.