| Remeyer | Дата: Пятница, 20 Мар 2015, 00:27 | Сообщение # 1 |
|
Группа: Удаленные
| Я спросил у высокого Cолнца,
Как мне вспыхнуть светлее зари.
Ничего не ответило солнце,
Но душа услыхала: «Гори!»
Отрывок из стихотворения Константина Бальмонта "Я спросил..."
Весна является самой бурной частью календарного года. Она способна возродить природу, человеческие чувства, и даже, не постижимый никакой остротой ума, разум. Ещё она обладает и особым видом спокойствия, которое сравнимо разве что с особым видом тишины. Эта неведомая сила, словно внезапный душевный порыв, порой заставляет нелепо вздрагивать перед видом распавшегося покрова и сдвинутой снежной завесы, клубящейся в воздухе белыми каплями. Чувство это кажется нелепым, новым и вызывает смущение. Одним словом, радуешься, словно ребёнок.
Запахом холода стремительного весеннего порыва, который знаком каждому деревенскому жителю, Николая Малова встретила его «новая» жизнь. До этого она была бурная и добродушная, а теперь слетела с колеи и покатилась неизвестно куда.
Николай был весьма умным молодым человеком, болел эгоизмом, но по природе своей был одарен чувством детского удивления. Каждый день, он настойчиво уверял себя в силе своих поступков и желаний. “Ведь я смогу, я должен это сделать, если нет то все, это будет конец!”. Тщательно продумывая свое будущее, как художник голландского стиля продумывает мельчайшую деталь, он воображал себя только на первых местах, но в отличие от произведений творческого гения, его творение получалось на манеру кисти абстракциониста - весьма размытое и непонятное, а вернее, понятное лишь только ему.
Он родился в богатой семье, в которой придирчиво внушали, что деньги и власть в этом мире – всё, и не существует им иного противовеса, кроме как их собственная величина. Правда, он в это не верил, до той самой поры, когда настало время, и надо было определяться с выбором будущей профессии.
Прошла школа, в которой он больше всего любил географию, и даже планировал с другом поступать на геофак. Поэтому с одной стороны, было занятие любимым делом, но с неизвестным и, вероятно весьма неперспективным финансовым будущим, а с другой - предсказуемая блистательная карьера подле отца. Что же выбрать, если сделав неправильный шаг можно потерять нечто очень ценное – видимое каждый день или незримое, а лишь иногда ощущаемое внутри?
Сын вице-президента крупной компании не мог быть частью нижнего мира.
После окончания экономического факультета, Николай получил высокий пост в одном из столичных банков. Поначалу его что-то смутно тревожило, но вскоре он услышал массу аргументов и понял правильность выбранного пути, почувствовав и вкусив все прелести социальной жизни.
Сколотив немалый - оцененный друзьями “однодневками”– капитал, он так и остался под впечатлением рукотворной иллюзии. Сдружившись с одним типом, который, не в обиду будет сказано, являлся представителем особых столичных кругов, Николай нашёл в нем нечто интересное, но тот лишь ловко воспользовавшись наивностью молодого ума, быстро раскрутил мальчишку, а уж он остался один у сломанной скамьи. Теперь понятие самостоятельности было ему смешно.
Николай судорожно поеживался от ежесекундного дуновения ветра, все плотнее закутываясь в промокшее кашемировое пальто, скорее больше мешавшее, чем действительно защищавшее от разразившейся непогоды.
Сельская дорога.
Плотно моросил дождик. Он несся, разгоняемый воздушными потоками, впивался в лицо россыпью острых капель. Мальчишка размышлял. Сквозь изогнутую щель воротника было видно, как проходили мимо люди разной манеры, возраста и наружности. Шли куда-то, косясь на него, словно на пьяницу: кто с презрением, а кто с материнской жалостью - а ведь когда-то он видел в них лишь декорации.
Небо, несмотря на свою каменистость, не давило, а наоборот, дарило бодрость духу. Так иногда бывает, когда воздух полон свежести. По улице разлилась грязь, но на фоне ветвистых осин она выглядела естественно, совсем не раздражала глаз. Парень чувствовал дикий холод и горечь.
С мрачным видом он шел, надеясь непонятно на что, копался в мыслях, как копал бы руками мерзлую землю. Возможно, стоило попробовать бы все сначала, но характер мнимо переломился под натиском малодушия, не желая видеть мегаполиса ни изнутри, ни даже издалека.
***
Последняя пятисотка, смятая и мокрая, лежала в кармане, приятно скользящая по обожженным холодом пальцам. Николай уже стал забывать, куда вели его ноги вдоль забытой Богом деревушки. Тело колотило, на секунды успокаиваясь, оно вновь невольно сотрясалось от холода. С надеждой прыгал по сторонам уставший взгляд, но намека на нужную улицу все не было.
Николай считал шаги. Группа детей, весело смеясь и перешептываясь за спиной, завидев тяжело бредущую фигуру, бодро прошагала мимо. Следя за бумажным корабликом, будто за настоящим круизным лайнером, по воле рока торжественно проплывшим между лакированными ботинками Николая, они с гомоном разбежались по сторонам, страшась проезжавшего мимо гудящего автобуса, точно грозного морского чудовища.
“Выбора у меня нет. К матери и отцу не пойду, сил не хватит смотреть в их укоряющие глаза преуспевающих «барыг», но был же ещё в памяти старый друг. Первый, самый дорогой, но как жалко… давно забвенный глянцем большого города”. Мысль оборвалась, так как резкий порыв ветра сорвал с головы фетровую шляпу, закручивая, унес её в неизвестном направлении. Ни сил, ни желания оборачиваться не было, поэтому, парень лишь повинно качнул головой.
Калитка была хорошо смазана, а собаки не было, поэтому молодой геолог не услышал незваного гостя, пока не раздался неуверенный стук в дверь. Если бы работал телевизор, то, возможно, она так и не была бы открыта, ведь Николай, уже смутился и собрался уходить, но обитая затертым дерматином дверь распахнулась, шурша, задевая высокий порог.
- Ты? – на лице геолога было сильное удивление, как будто он нашел на улице кусок драгоценного паинита размером с кулак. Внутри него боролись два чувства: старая обида и радость внезапной встречи.
- Я… - только и смог сказать Николай, растеряв в голове все мысли, слова и порядок их произношения. На несколько секунд он отвел глаза на кусок фундамента накрытый жестью, по нему бежали дождевые капли. По-детски нахмурив брови, он поднял глаза и начал улыбаться, увидев такую же глупую улыбку на лице друга.
- Ну, заходи скорей, чего мнешься! Давай-давай… сейчас соображу на стол, - с замедлением и приглушенно донеслось уже из дому. Бродяге ничего не оставалось, как последовать следом за широкой спиной в свитере домашней вязки.
На кухне не было ни красиво, ни плохо - тут царил интерьер советской эпохи, насквозь продышавший каждый обыденный элемент. Городской человек, попавший в места провинциально глубокие, ощутит тоже самое, что и наш ветреный герой: слабоватый, но терпкий запах лекарств, многообразные переливы трав, треск домашнего очага и аромат сушеных осенних яблок. Низкий столик, накрытый местами прорезанной и потертой клеёнкой, стоял около окна, посреди прямоугольной кухни. Справа в угол был поставлен холодильник, вибрирующий как гидронасос, а с другой стороны громоздился буфет, окрашенный жирным слоем коричневой краски, местами касавшейся стеклянных вставок. А сзади… настоящая русская печь с большим почерневшим хайлом и лежаком. За краем побелённой стены выглядывала приоткрытая дверь, как видимо, ведущая в спальню.
- Ну, дай я тебя обниму, через порог же не здороваются, - пробасил он. Друзья крепко обнялись. Лишь немного прослезившись, Николай кинул сумку поближе к печке.
- Рассказывай, как устроился в жизни, что делается в мире, ты ж небось большой шишкой стал. Я-то так, кочую по глубинкам.
- Как тебе сказать, Глеб, было вот все, а потом… - Николай, с облегчением усевшись и ощутивший спиной тепло, принялся говорить другу, буквально - что шло в голову.
- Я думал, что преумножу капитал. Потом к тебе приеду, гульнем за все прошлые годы, - вынужденно приврал он.
- А оно вон как да? – помрачнел друг, искренне сочувствуя горю. Сжав ладони, он опер локти о столешницу, опустил голову.
- Да вот так и получилось...
- Ну, себя винить - это дело последнее. На обиженных только воду и возят. Поживешь пока у меня, оправишься, устроишься на работу… например в почту, а там дальше… видно будет. Обратно, может, вернешься, - чирк - по комнате разлилось шипение вспыхнувшей спички. Дым от тлеющего табака вялыми клубами неохотно поплыл вверх, сплющиваясь о стены. Затушив спичку резкими взмахами, Глеб кинул её в закопченную банку из-под кофе. Усилием выбил застрявшую форточку, та резко распахнулась, дым потянуло на улицу.
- Нет, туда я больше не ногой. Все! – подвел черту рукой Николай, будто они выпили, хотя на столе кроме распаренной вареной картошки, источающей дивный теплый пар, и квашеной капусты был лишь графин клюквенного морса, но, как показалось Николаю, варенье не забродило.
- Ну, дело-то твое. Может и на геолога захочешь, так мы что-нибудь придумаем, - заговорщически подмигнул он, раскуривая сигарету, – знакомые, они же всегда помогут.
- Не знаю, не думал я ещё об этом, - половица слегка скрипнула и со стола исчез опустевший графин. Разом загремела металлическая посуда, скидываемая в раковину столь небрежно, что Николай зажмурился, привыкший к звону тонкого фарфора. Гул мощной струи заглушил треск в печи, но ненадолго. Под потолком, в тишине, ударяясь в отслоившуюся штукатурку, пролетела проснувшаяся от спячки муха. Жужжа, она быстро залетала вокруг горящей лампочки.
- Ну раз не думал, так подумай ещё. Время есть.
– Я как наркоман стал... – буркнул под нос Николай думая о своем, утирая проступившие сопли сырым кашемиром. Было чувство полной раздавлености, точно хуже уже быть не может, да и пускай будет, уж все равно. Без больших денег жить не хотелось, как не и не силился он осознать полную абсурдность детских размышлений.
- Тоже куришь, что ль?
- А?! Нет, я не про это. Так, думаю вслух.
- Ага, ну так ты аккуратно с этим. Помнишь, как раньше говорили: в радости знай меру…
- В беде веру не теряй… - Договорили они уже оба, но Николай - глядя на облупившуюся оконную раму, а Глеб - с задором подкладывая в печку дрова, утрамбовывая выступавшие концы ногой в резиновом шлепанце. Над столом по окну хаотично заколотил мелкий дождь, оставляя сползающие капли на тонком стекле, гулко пробиваясь звуковой волной сквозь двускатную крышу.
***
По телу пробежал озноб. Он так и забыл снять обувь и скинуть прилипшее мокрое пальто. Глеб ушел на улицу наказав переодеться, а Николай все глядел и глядел в сад, где под яблоней в тазик нещадно молотили дождевые капли. Пролетевшие дальний неведомый путь, они встречали свой предел, разбившись на миллионы осколков, став одним, превратившись в прозрачную влагу с крошками грязи на дне, но именно благодаря им на фоне густого синего неба воцарился разноцветный контур.
Проснувшись от дремы, молодой человек помотал головой. Поспешно скинув верхнюю одежду, швырнул сушиться на печку все мокрое барахло, с удовольствием стянул туфли и мстительно закинул их следом. Уже переодеваясь в сухое, он обнаружил недостачу носков в выданной куче тряпья, обыскав близлежащие горы текстиля громко выругался. Успокоившись, он смирился с потерей зачатков хорошего настроения, но выходя из спальни запнулся на ровном месте, сплюнул. Аккуратно, чтобы не опрокинуть кочергу, присел около печки и закрыл глаза. Ударил по толстому скругленному углу от досады. Следом, зашуршав по старой газете, вместе с полотенцем медленно съехал носок, свалившись парню точно за шиворот. Второй в скомканном состоянии был чуть выше первого - на голове.
Вязанные заботливой рукой носки слегка покалывали кожу, но именно они довершали чувство домашнего уюта. Так он и сидел на деревянном полу. Сбоку потрескивала печь, а слева шумела природа, довершая свой очередной неповторимый менуэт. Огонь и вода - две великих стихии, которые никогда не вступают не с чем в диссонанс…
- Ну, все готово. О, я смотрю, ты тут уже обвыкся. – Вошел Глеб гремя тазами и чем-то там ещё пластмассовым.
- Что?
- Попартизанил в шкафах, говорю? В баню пойдем, герой труда.
- Как, зачем… Куда?
- Баня, ты… чукча! – с задором прикрикнул он, закидывая что-то на шкаф.
- А душа нет?
- Какой душ, чудило? Баня - это тебе весь комплекс оздоровительных процедур, - и Глеб принялся перечислять все прелести похода в парилку загибая пальцы, что нисколько не мешало ему попутно закидывать на плечо сменную одежду.
«Вот что за баня? Чего в ней такого хорошего?» Николай не то чтобы не любил баню, он просто её не понимал. “Приходишь, садишься на скамейку, и спустя пару минут голова начинает тяжелеть, а тело вянет, словно цветок на солнце без воды. Опрокинув на себя пару ковшиков, с удовольствием оттуда уходишь и крепко понимаешь, что ванна или душ намного рентабельнее относительно времени,” – рассуждал он, сидя в кресле с рваными боками.
- Да что там хорошего? – скривился Николай.
- Так я тебе только что все по полочкам разложил. Эх, ты… тетеря, - решив не обижать друга, так радушно встретившего блудного товарища, Николай сжав зубы пошел в баню. Оказалось, не зря он их так сильно сжимал. Сразу по приходу выяснилось, что Николай вообще не имеет понятия, что есть такое настоящая русская баня.
- Ты дурку не включай, все-таки МГУ окончил, – съязвил Глеб, - тебе плохо от того, что ноги холодные, а голова как чайник горячая. Все должно быть равномерно прогрето. Вот, ляг сюда. Как, легче? – поливая нагретые камни разбавленной пивом теплой водой, он прилег следом, на самый верхний полог.
- Ну, как?
- Зашибись, - и вправду было хорошо. Особенно прекрасен был пар. Чуть обжигая ароматом хмеля, что нравилось, он витал в воздухе, поддерживая ощущение высокой температуры. После прогрева организма они, как и подобает истинным “банелюбам”, вышли в прохладный предбанник. Немного посидев и отойдя от того чувства, когда каждой клеточкой ощущаешь слабое колыхание воздуха, то бишь, около пяти минут, они сделали ещё пять долгих заходов. Вконец расслабившийся организм дышал такой дивной свежестью, что от счастья становилось просто дурно и беззаботно - радость благородного опьянения.
- Баня - это тебе не душ и не ванная. Не сауна, где одна температура, это целый комплекс оздоровительных процедур! Поэтому пошли париться, - пригубив стакан пива, Глеб шагнул внутрь, напевая под нос припев какой-то старой, но с детства очень знакомый песни.
- Что ты делаешь? – раздраженно глядя на Николая, он отобрал можжевеловый веник, обматерив его попытки, как он выразился, изувечить свой и без того многострадальный организм, но снизошел до детального объяснения процесса.
- Бить им, будто хлыстом, особенно себя любимого, не надо! Ты просто берешь и слабо машешь по спине. Да не так, а так… в общем, дай покажу.
- Я в неё влюбился.
- В кого в неё?
- В баню.
-А-а, ну это у всех так, - мы сидели дома. Было так хорошо, что тело попусту забыло, что такое холод. За темным окном качались ветви, небо сияло от звезд, природа продолжала шуметь. Доедая последнего рака, коих Глеб тоже показал, как правильно есть, он с разочарованием объявил, что и пиво кончилось, да и время… в общем, пора ложиться спать.
- Сидишь так себе, в ус не дуешь, а тут раз - и все.
- Что все?
- Счастье пропало, – сказал Глеб, и, громко зевнув, поднялся из-за стола.
Как завороженный, Николай посидел ещё некоторое время слушая тиканье часов, но так и не решив заваривать чай, пошел спать. Босые ноги вначале ощутили легкий холодок крашеных половиц, затем впитанное тепло ковра, а после окунулись в прохладное одеяло. Под шум трескающего телевизора, где шло какое-то юмористическое шоу – видимо, смешное, раз Глеб так дико хохотал, - Николай медленно потянулся. Набрал тепло, и подложив руку под отяжелевшую голову вскоре уснул.
***
Зачем люди спешат? Ради чего каждый день встают с постели, отчего радуются и смеются, почему плачут и опускают руки? Во всем повинна душа, но, тем не менее, именно она задает курс кораблю, самый главный курс. Ведь не будь её, не было бы и тех чувств, которыми мы живем, и не существовало бы цели, а как можно бесцельно жить?
Рассвет.
Пространство над травой окутано прозрачной дымкой. Среди широкой поляны гуляет слабый ветер. Небо над головой было частично светлым от подступавшей зари, переливом переходило в темно-синий мрак. Успокаивающие потоки тепла под ногами поднимали опавшую листву, закручивали её в небольшие вихри и разносили по округе. Как ни странно, но вокруг почему-то был только хвойный лес. Надвигавшийся плотной массой со всех сторон, словно живой, он отталкивал от себя, интуитивно представляя серьезную опасность. В голове неслабо кольнуло, я пристально огляделся, и вдруг осознал, что сплю.
Страха не было, но было дикое любопытство ко всему окружающему. Внимание сознания, тут же привлекло одиноко стоящее здание на краю поля. Впереди возвышался древний особняк. Его узкие окна были черны, а лохмотья штор часто свешивались с подоконника. Легко шагая по тому, что отдаленно напоминало траву, Николай не ощущал босыми ступнями общим счетом ничего. Подойдя к крыльцу, он невольно задумался. Коснувшись каменной ступени, парень в нерешительности замер, отчего все нутро обдало холодом.
Переставляя одеревеневшие ноги вверх по ступеням, Николай наткнулся на груду деревянных обломков. Сверху зияла многоугольная дыра с торчащими головешками. Глянув в разбитое пустое окно, он снова вздрогнул, заметив ещё одно движение слева, судорожно отшатнулся. Как по наитию пришла смелость, и любопытство разгорелось с еще большей силой. Некогда золотой орнамент на двери потускнел, утратив свое дивное, неестественное свечение.
С легкостью отворив массивные створки, Николай прислушался к звукам древнего особняка. В отличие от внешних признаков разрухи, тут царили порядок и явственные признаки высокой роскоши. Над напольными коврами клубился такой затхлый воздух, что от одного его вида становилось трудно дышать. По направлению движения Николая, а именно - в сторону приоткрытой двери главного зала, - двигалась ещё одна фигура в длинном балахоне; не замечая его, она плыла, раздвигая черную пыль, скрылась в высоком проеме.
Застыв, парень закрыл глаза. Вновь осмелев и жмуря лишь левый глаз, сделал один шаг. Раздвигая плотное пространство окаменевшими пальцами, человек буквально протиснулся в черный туман. Дыхание замедлилось. Спертый воздух наждаком царапал горло, а вскоре его и вовсе стало ощутимо меньше. Чувствуя в груди отвратную пустоту, как от некой болезни, он дернулся вперёд, и наткнулся животом на металлическую ручку. Коснувшись её и ощутив приятный холодок, сумел с шумом свободно вдохнуть.
Морок развеялся. Следующая дверь так же беззвучно отворилась, как и первая. Взгляду открылся гигантских размеров зал. Разливаясь, свет из узкого пролома падал на тысячи зеркал, отражающих лишь черный капюшон и рукав мантии. Существо стояло спиной к нему, и Николай на цыпочках шагнул вперёд, но, неправильно распределив вес, зацепился о высокий порог, отчего фигура развернулась на звук. Под капюшоном, где должна быть по человеческим соображениям голова, был лишь сжатый сгусток тьмы. Пронзая, оно пристально осматривало его, немедленно обращая слабовольного человека в панику.
Забормотав детскую молитву, обрывками всплывшую в памяти, Николай бросился назад, спиной сшибая с петель дверь, но, запутавшись в собственных ногах, упал, раскидывая руки по сторонам. Громко, чеканя каждое слово, он ползет к узкому просвету выхода, но чудовище материализовалось прямо над ним и потянулось к его груди. Человек быстро откатился вбок и резко встал, злобно уставившись на высокую фигуру, которая, к его удивлению, лишь слегка почернев, развеялась в воздухе.
Пот градом шел со лба. Сердце бешено колотилось, словно от высокого давления, но гипертонией Николай никогда не страдал. Со всех сторон веяло резкой свежестью, которая утром и ночью ощущается намного сильнее. Стремительный ветер заползал в разорванную футболку, сжег грудь. Где-то далеко промчалась машина, рев от которой окончательно вырвал человека из сна.
Резко открыв глаза, Николай с ужасом осознал, что висит, зацепившись майкой за обломок старой антенны. Небрежные швы расходились, трещали рвущиеся нитки. Дрогнув, он, ища опору, успел вцепиться руками в холодный металл, и, поспешно втащил тело на влажный шифер; прилип к острому обломку, уставившись на кучу кирпичей внизу. Помогая коленом, Николай не без труда добрался до деревянной лестницы, и едва не сорвавшись от дрожи, сполз вниз.
Ничего не понимая, он глядел по сторонам. То, что сон был вещим, сомнений не было. Не фокусируя взгляда на отдельных деталях, человек бездумно переводил глаза с неба на забор, а затем снова под ноги, где в луже отражалось ещё пока мягкое свечение солнечных лучей.
Одевшись в ватный костюм, он присел на крыльцо, ощупывая нагрудные карманы, вымазанные машинным маслом, скрестил ноги под собой. На улице было легче. Наконец непослушные пальцы поймали заветную коробочку и выцепили из нее тонкий белый цилиндр. Это не был просто сон, он явно должен был сообщить Николаю что-то важное, но вот что именно - он никак не мог понять. Щелкнула турбозажигалка; легкие обдал вредный токсичный дым. Спустя пару минут голова слегка отяжелела, а тело стало на малую долю менее чувствительным.
- Сильно крепкие – вслух подумал Николай, и в ту же секунду за спиной скрипнула деревянная дверь: проснувшийся Глеб вышел на крыльцо по естественной нужде.
- А ты чего тут? Доброе утро. Ты ж вроде из некурящих, – отвернувшись он запел что-то на старый лад.
- Я ни-чего. Т-так, воздухом д-дышу знаешь, - проглатывая воздух изрек Николай. Отбросив бычок, он отряхнул зачем-то колени, и, вытягивая следующую сигарету, закашлял.
- А что это ты заикаешься? – подняв голову, Николай вздохнул, но, не умея держать подолгу терзающие нутро мысли, выложил почти все. Выслушав, Глеб спокойно присел рядом, вытащил из той же пачки сигарету и закурил.
- Может, ты пересмотрел чего? – Спросил он.
- Чего? Мне нед-делю не до интернета было, ты чего?
- Ясно. А ты верующий?
- Нет, не верю я в эти сказки.
- Жаль, так бы легче было.
- Чем же?
- Хм… сходил бы свечку поставил, книг почитал, да и все, а так… тут думать надо, – в соседнем доме залаяла собака, загорелся свет.
- Не ругайся утром. Противно, - после этих слов Николай усмехнулся, но Глеб серьезно продолжил:
- Да, Николка... Не то что-то ты делаешь.
- Бред, как такое может быть?!
- Не психуй, а попробуй понять, что ты не так делаешь в жизни, - с этими словами Глеб выбросил окурок в кусты, встал и направился в дом.
- Ты поразмысли, все мы с тобой умные, но разума в достатке нет ни у кого из нас, - дверь захлопнулась. Чуть дернулась пыльная тюль в окне; дом затих. Цепляя отдельные мысли в голове, Николай старался хоть что-нибудь понять, но тщетно. Снова приходила обида за потерянное имущество, а вместе с ним нежелание жить. Тогда, смачно плюнув от досады, он в дом.
Это утро было сильным. Глеб чувствовало это, но Николай... Включив телевизор, он уставился на шипящий экран, устало и безразлично щелкал каналы; дожидался завтрака. Наконец выключил надоевший телевизор и посмотрел в окно. За стеклом бодро покачивались ветви. Небесный туман небольшими кудрявыми тучками тянулся из-за горизонта. По краешку поля пронеслась собака, а солнце в очередной раз дернулось в ольшанике и ослепило глаза. Преломляясь, с соседних крыш вытягивались столбы серого дыма. Так они и сидели: Николай - молча, а Глеб - слушая радио и готовя омлет.
- Еда какая-то странная. Вкус какой-то интересный, - проглотив пышный кусок, сказал Николай.
- Не знаю, вроде бы посолил. Да нормально все, что с тобой? – попробовав смачный кусок с жирной поджаркой, Глеб утер тыльной стороной ладони соленые губы.
- Не знаю. Помидоры какие-то через чур свежие. – быстро допив чай, Николай скрылся в спальне. Улегшись на кровать, он прикрыл глаза, но лишь вспомнив сон, дернулся, поспешно встал и вышел на улицу. Осадок был тяжелым настолько, что ни один фильтр, будь эта тяжба материальной, не смог бы очистить его. Что-то болело, но нервами это ощутить было невозможно. Глеб лишь изредка посматривал на друга, а потом махнул рукой.
– Оклемается, кошмар наверно сильный.
Николай, побоявшись, что его примут за сумасшедшего, не рассказал про осознание сна. Стоя посреди двора, он раскачивался из стороны в сторону, в который раз принимаясь за мозговой штурм. Успеха это никакого не приносило, лишь напрягалась голова, и так гудящая от недосыпа. Послышался гул двигателя; скрипнули тормозные колодки, напротив калитки остановился автомобиль “премиум” класса. Вышедший из машины мужчина в тонких очках глянул на номер дома, и, сверившись с бумажкой, откинул крючок.
- Николка! Ты что пропал?
- Пап. Ну что тебе надо?
- Почему так грубо? Сын, ты почему на телефон не отвечаешь. Слава Богу, твоя тетя видела тебя на вокзале. Просто счастливый случай, но зачем ты приехал в эту дыру? – несколько сконфуженно посмотрев на Глеба, отец Николая замолк.
- Извините. - холодно добавил он.
- Да ничего-ничего. - облокотившись о костер дров, Глеб молча наблюдал за происходящим с видом стороннего наблюдателя.
- Я выбросил телефон.
- Зачем ты это сделал? Он ловкий мошенник, не вини себя. Надо было просто сказать мне. Как только мне рассказал про это Миша, я сразу же разыскал этого поддонка. Его поймали, и через суд мы все тебе вернём. Почему ты выбросил телефон?
- Какой Миша?
- Твой лучший друг, ты чего?
- Нет у меня таких друзей…
- Ладно. Поехали домой, там и поговорим. Давай, собирайся. Ты же не поедешь в этих лохмо…
- Ничего-ничего, Александр Валерьевич, - прокашлявшись, отец Николая двинулся к машине. Сын же вернулся в дом, собрал свою высохшую одежду в сумку, быстро переоделся и подошел к Глебу.
- Ты извини меня, что я так.
- Как?
- Да неправильно, в общем…
- А зачем тогда делаешь?
- Надо так, отец… в общем, тебе меня не понять.
- Ну раз не понять, то иди. – Последний раз скрипнула калитка, и, зарычав, машина умчалась из провинциального городка в город, который противно было видеть даже издалека.
- Н-да, не поймешь ты. Николка… – набрав охапку сырых дров, он оглядел горизонт, улыбнувшись солнцу, скрылся в доме.
***
За окном просыпался город: как по расписанию изрыгали дым трубы, гремели машины, суетились люди, беспорядочно зажигались окна. Утро, как обычно оповестило Николая громким будильником, курсом валют, прогнозом погоды и прочей необходимой цивилизованному человеку информацией. Как скучно, когда все знаешь, но, несмотря на предсказуемость, итог этого дня обещал быть весьма удачным. Николай намеревался подписать свой первый крупный контракт на правах владельца фирмы.
Глянув на фотографию отца, ушедшего в лучший мир несколько лет назад, он не испытал ни жалости, ни радости, вообще ничего, кроме безвкусных воспоминаний. Сквозь стекло на него смотрел высокий, немного полный человек в дорогом костюме. Он улыбался, искренне радуясь, обнимал мать и его самого, когда он был ещё совсем маленьким. Николая больше нечего не тревожило внутри после того сна, лишь отпечатался в памяти сочувствующий взгляд Глеба, которого он старательно пытался забыть, как нечто постыдное, совершенное в молодости. Прошло много лет.
Раздался телефонный звонок. Опять звонила бывшая жена. С раздражением он отклонил входящий вызов. В этот чудесный день он не позволит испортить себе настроение, особенно какой-то там дуре, но оно уже было испорчено. «Связался, блин, по малодушию и настойчивому требованию отца. Тогда все было прекрасно, а теперь что же? Куда все делось? Раньше жилось намного лучше, а сейчас люди уже не той породы». Вспомнилась недолговечная семейная жизнь. «И что, что она дочь главного конкурента? Эта старая собака уже давно гниет в земле. А что же ей надо? Деньги за сына она получила, а все мало. Мразь, все они такие. Им только деньги мои нужны. Как я от этого устал. Нужен отдых». Телевизор, утренняя почта, кофе – все это не приносило удовольствия, но его надо было посмотреть, прочитать и выпить. Зачем? Потому что так была устроена его жизнь.
В подъезде элитной застройки царила тишина. Глянув на консьержку, он скривился. Замигала лампочка на стальной двери, но резко нахлынувший гомон мегаполиса стал уже давно не замечаемым. Лишь звон домофона слегка приободрил ум. Дернувшись, машина выехала на дорогу, влившись в артерию большого города столь незаметно, что черный силуэт вскоре скрылся в мощном потоке, став частью единого механизма.
- Здравствуйте, Николай Александрович! – поздоровался в коридоре подчиненный, вид которого был немного потрепан. На ходу поправляя воротник пиджака и, пытаясь поудобнее обхватить папку с бумагами, молодой парень невольно встретился взглядом с начальником. Покрасневшие глаза выдавали его сонное состояние с лихвой, они почему-то не умели лгать, а Николая эта искренность раздражала.
- Хватит пить кофе, идите работайте!
- Да-да, конечно, – быстро ретировался он. Пройдя мимо кабинок, Николай встал около стены.
- Здравствуйте, Николай Александрович! – вяло пожав руку он поморщился. «В лифте не отвертишься».
Забравшись в свой кабинет, Николай просидел в нем почти до позднего вечера, пока не раздался стук в стеклянную дверь.
- Здравствуйте, Роман Геннадьевич! – протягивая руку, хозяин кабинета фальшиво улыбался очередному сопернику.
- Привет, Николай! Ну, что? Давай подпишем твой первый контракт, ты же так долго к этому стремился. Я очень заинтересован в успехе твоего проекта и готов инвестировать его. И надеюсь, что не ошибся в тебе.
- Ну что вы, Роман Геннадьевич! Как можно, разве хоть раз я дал повод сомневаться в выбранном решении?
- Нет, но очень надеюсь на вас. Возьмите мою визитку, и обязательно позвоните мне завтра. Есть первое серьезное дело, которое и продемонстрирует мне ваши способности, - когда черные чернила впитались в бумагу извилистым узором, Николай испытал такую дикую радость, что у него от перенапряжения затряслись руки.
- Ну что, давайте закрепим контракт дружеским рукопожатием в честь нашей выгодной сделки, – соперники сухо пожали друг другу руки.
Да, день был чудесен, главная цель достигнута, только вот эти чертовы пробки... Разворачивая машину и выезжая из узкой улочки на шоссе, он стремительно пронесся несколько сотен метров, но дальше плотным рядком стояли машины, и предела им не было видно. Ехать оставалось не так уж много, поэтому Николай круто свернул к тротуару. Выходить из машины не хотелось, какое-то странное чувство вдруг… нахлынуло. Давно с ним не случалось подобного. Николай заглушил мотор и задумался. За окном, на желтом свету от фонарей прошли две фигуры, одна совсем низенькая, а вторая высокая. Аккуратно сжимая маленькую детскую ладошку, отец подхватил сына на руки, и те быстро перешли дорогу. «Как я живу, почему я с ней так?» Он совсем забыл про звонок жены, которую ещё любил, и про сына, который так долго ждет его у бабушки, а он… он пил, отмечал контракт… Стало тягостно. Николай снова посмотрел в окно. Вспомнил отца, слезы выступили сами собой, и, не умея их сдерживать, он утер глаза рукавом.
- Ты издеваешься? Почему ты не отвечаешь? Ты что…
- Марина… прости меня, - после разговора с женой он повеселел. Решив встретиться завтра, он надеялся все изменить, мигом осознав всю сложность ситуации. «А ведь это все из-за меня, и при чем тут деньги? Чертовы бумажки… ненавижу!» Мир уже не казался таким негативным. Вспомнился Глеб, злость и обида на себя вспыхнула с новой силой. Он набрал номер друга, но абонент оказался недоступен. Мать с сыном были неподалеку, поэтому он решил сейчас же зайти за ними и идти в парк или на набережную - неважно, хоть куда, но идти. Он так давно не гулял с сыном.
Купив по дороге кучу игрушек, он решил сократить путь до нужной улицы по темному переулку. Лужа отражала свет проезжающих машин, и чем дальше он уходил вглубь, тем сильнее затухали звуки большого города. Луч фар за спиной касался обшарпанных стен и падал, втягиваясь назад.
- Эй ты, баклан! Сюда смотри, интеллигенция, мля, - откуда-то из-за угла вылезла сгорбленная тощая фигура.
- Я-я?
- Ты тут ещё бакланов видишь, чмо? Гони кошелек, баклан, - решив отвязаться от грабителя побыстрее, ведь там же сын ждет, он сунул руку в карман.
- Быстрее давай, чмо!
- Других слов не знаешь?
- Ты чё, охерел? – в отсветах арки блеснуло что-то металлическое.
- Слышь, урод, если ты и дальше базарить буш, то я те кишки выпущу, понял, а?! – Перед лицом, рассекая воздух, что-то просвистело.
- Да-да, конечно, сейчас, - вытащив толстый кожаный кошелек, Николай, дрожа от волнения, протянул его грабителю, тот правой рукой вырвал его из рук.
- Эй, подождите! Там же визитка, а! – резко дернувшись обратно за кошельком, Николай вздрогнул. В груди торчала пластмассовая рукоять ножа.
- Ты че, мурло? Вот урод… - убийца поспешно скрылся, исчезнув в ближайшей подворотне. Колени подогнулись, и мужчина рухнул на грязный асфальт как подкошенный. Часто дыша, он беспомощно вертел головой по сторонам. Силы стремительно уходили. Николай попытался крикнуть, но из горла вырвалось лишь тихое сипение. Дрожа и харкая кровью, он из последних сил набрал телефонный номер, ярко вспыхнувший в памяти, но, поперхнувшись, глубоко вдохнул и умер…
В трубке пискляво раздалось:
– Привет пап, пап, ало! Ты скоро придешь, пап…
Глаза уже остекленели, тело остывало на морозе, а сверху падал ранний осенний снег, хлопья которого развеял ветер.
|
| |
| |
