Уважаемые Читатели! Перед вами книга поэта и прозаика, журналиста, члена-корреспондента Академии Русской Словесности и Изящных Искусств Павла Панова "Ламутия". В прозе он занимается интересным делом - через галерею портретов наших современников пытается проследить промысел Господень, когда внешность определяет характер, а характер почти наверняка определяет судьбу.

А характеров и судеб в России всегда было великое разнообразие. У Павла Панова это геологи и пилоты, богатые рыбопромышленники и зэки, современные казаки и священники, журналисты, простые коряки и провинциальная интеллигенция. Самое непростое в прозе - найти новый типаж, прописать его так, что имя героя станет именем нарицательным. Похоже, автор часто приближается к этому уровню.
Во всяком случае, он явно тяготеет к тому, что называется классикой жанра. Он не предлагает читателю "поток сознания", претендуя на звание русского Чейза, не пишет новомодным стилем - без знаков препинания, абзацев и заглавных букв, он даже не употребляет матерные слова в литературном произведении (впрочем, без них русская жизнь была бы неполной, поэтому автор находит забавные эквиваленты).

Тяготея к классике жанра, Павел Панов порою обращается к известным произведениям, не то чтобы он полемизирует с хрестоматийными авторами, скорее, поддразнивает их. Ружье, что появляется в первых строчках рассказа "Гангстеры из провинции", так и не выстрелит по Чехову, зато "выстрелит" внезапная удача, случай, появится любовь. Еще один рассказ назван дерзко для человека, пишущего по-русски. "Певцы". Но там нет, как у Тургенева, современного Дикого Барина, как в современных, плохо сделанных римэйках, а есть дикие нравы зоны, которые уже пропитали все российское общество. У Тургенева простые русские люди поют для развлечения помещика, для собственного куража, для победы в кабацком состязании, для самой Песни, в конце концов. У нашего автора старый зэк по кличке Композитор начал впервые в жизни петь, чтобы отработать карточный долг бандиту Ахмеду. Вся жизнь для этих людей - обман. И обнаружив в самих песнях этот обман, Композитор отказывается петь дальше, хоть это и грозит ему смертью. У Тургенева недавние крепостные развлекают барина, а у Панова большие скверные дети, преданные матерью-Россией, находят выход - поют детскую песню: "Там все без фуфла". И даже Высоцкий, народный поэт, не прощен ими за допущенный ляп в тексте.

Его герои - не плоские картонные персонажи с табличкой на груди, они живые, их легко представить, более того, сборник рассказов и повестей вдруг оказывается единым миром, где персонажи живут то в одной истории, то в другой. Вначале мы встречаемся с Веней Виневитовым, когда он открывает Формулу Планеты, а потом видим его, тихого и безмолвного, летящим в вертолете в заскорузлом от крови спальном мешке. Порою кажется, что свое густое и соленое блюдо автор приготовил из трех продуктов: правды (так было!), возможной правды (так могло быть!) и нужной правды (так должно быть!). Горстка чиновников в Богом забытом национальном селе вершит судьбы аборигенов, обворовывает их - это правда; ожидая приезда делегации канадских индейцев, местная власть устраивает череду нелепых и жестоких мероприятий - такое вполне может быть, это допустимая правда; а вот когда молодой коряк Кеша объявляет им войну - это нужная правда.
Это сами персонажи, помещенные в современные российские реалии, требуют от автора такой правды - простой и беспощадной.

А в нашей стране за правду, даже высказанную в прозе или в поэтических строках, авторам очень часто приходилось платить высокую цену. А когда поэт и писатель совмещает свое творчество с журналистикой, риск возрастает вдвойне. Творчество русского литератора всегда очень зависело от его судьбы, поэтому я позволю себе подробнее остановиться на биографии нашего автора.
Павел Панов родился в семье, где оба деда были расстреляны сталинским режимом в годы репрессий (впоследствии реабилитированы). Родился автор в 1955 году, 21 января, в день смерти Ленина, поэтому ему в детстве порою приходилось выслушивать упреки, что он бессовестно веселится в тот день, когда весь мир скорбит по усопшему вождю.

Он стал геофизиком, участвовал в открытии многих месторождений (золота - в сибирском Бодайбо, месторождения газа на Западном побережье Камчатки и парогидротерм на склоне Мутновского вулкана). Сейчас там, соответственно, горно-обогатительный комбинат, газопровод и ГеоТЭС.
При этом писал стихи и прозу; его, выхватывая из потока идущей в редакции почты, публиковали российские журналы. Как молодой писатель он участвовал во многих Всесоюзных совещаниях молодых писателей по линии ЦК ВЛКСМ, хотя и не писал идейно-выдержанных стихов и рассказов. Он даже стал лауреатом Премии Камчатского комсомола, хотя за десять лет до этого добровольно вышел из рядов ВЛКСМ. Его включили в состав делегации на XII Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, хотя он работал в экспедициях и был далек от патриотического воспитания молодежи. Но тогда это была единственная форма литературной премии, единственные способы поощрений, и это был тот редкий случай, когда власть ставила талант выше идеологии.

Потом государство прекратило финансирование геологии. Единственная отрасль, которая поддерживала экономику государства, по сути, перестала существовать. Тысячи высококлассных специалистов погибли в нищете, но нашему автору повезло, его, человека пишущего, пригласили работать корреспондентом на радио, в новую демократическую журналистику.
В 1992 году он попробовал баллотироваться в Совет Федераций. Тогда были первые и единственные в России прямые и открытые выборы в Верхнюю палату, он начал собирать подписи в свою поддержку, и тут же против Павла Панова было сфабриковано уголовное дело по "расстрельной" статье. Добившись выхода из тюрьмы предварительного заключения, он почти на три года уехал в США, был, как принято, объявлен в международный розыск.

В Америке он работал на стройке, водителем грузовика, случалось - и разносчиком пиццы, при этом продолжал писать, публиковался в старейшей эмигрантской газете "Новое русское слово" и других русскоязычных изданиях, пытался создать организацию, которая бы занималась экологическим мониторингом северной части Тихого океана. Потом, несмотря на угрозу немедленного ареста, вернулся в Россию, явился в прокуратуру, доказал свою невиновность, и уголовное дело было закрыто.
Что привез Павел Панов из Америки? В кармане - деньги в количестве одной монеты достоинством в 25 центов, а в душе огромное количество впечатлений и наблюдений. Все это потом стало материалом для новых стихов и рассказов.

Без работы, без денег, без жилья и без поддержки государства он организовал новую независимую телекомпанию "Причал", которая работала в эфире Камчатки больше, чем все остальные телекомпании вместе взятые, 10 лет защищала свободу слова, демократию и право выбора. Телекомпания выступила инициатором проведения на Камчатке Всероссийского кинофестиваля "Живая вода", и этот фестиваль трижды проходил на полуострове, каждый раз собирая все новых и новых участников. Последний раз там были киношники, представлявшие более пятидесяти кинокомпаний и студий, со всей России, из Ближнего и дальнего Зарубежья.

Потом в стране наступила эпоха "укрепления вертикали власти", независимые СМИ закрывали или создавали им такие условия, что они сами закрывались. Телекомпания "Причал" держалась долго - ее давили непомерными ценами на аренду и ретрансляцию телевизионного сигнала, изводили бесконечными проверками, разбивали аппаратуру и просто отключали от эфира без всяких оснований. Наконец, сопротивление стало бессмысленным, руководство продало телекомпанию новому, назначенному Москвой, губернатору по цене обычной квартиры.

Впрочем, для Павла Панова уже начался новый этап жизни. Он полностью ушел в литературу, вступил в Российский Межрегиональный Союз Писателей, стал членом его правления, был принят в воссозданную в Петербурге Российскую Академию Русской Словесности и Изящных Искусств, издал четыре сборника стихов, написал десятки рассказов, несколько киносценариев.
Язык автора сложен и интересен, современное поколение российских читателей, выросшее на глянцевом чтиве со словарным запасом в триста слов, читать эту прозу без словарей и справочников вряд ли сможет.
Трудно будет и иностранцам, которые учат в своих университетах русский язык, но еще не до конца освоили реалии российской жизни. Так было со студентами факультета славистики Джорджтауновского университета в городе Вашингтоне, которые в 1996 году целую неделю разбирались с рассказом Павла Панова "Формула планеты". Иногда дотошные американские студенты звонили автору, и он, докатив до чернокожих каменщиков тачку с кирпичами или цементным раствором, комментировал тот или иной эпизод.

У одного американского фантаста был рассказ о том, как две цивилизации - земная и инопланетная - вступили в контакт, рассказывая друг другу анекдоты. Россия и страны Запада, на мой взгляд, отстоят друг от друга еще дальше, чем человек от гуманоида. И анекдотами здесь дела не исправишь, разве что поможет литература - умная, талантливая, заставляющая думать.
Последнее время в России так случилось, что финансы, политика, наука, да и сама власть сконцентрировались в двух местах страны - в пределах Садового кольца в Москве и на трех островах в Санкт-Петербурге, от Обводного канала до Черной речки. Российская провинция представляется сильным мира сего не чем иным, как сырьевым придатком, рынком сбыта для двустоличного, двуглавого российского орла. Таково положение вещей. И с этим можно было бы мириться (что делать! - государственный капитализм), если бы не предпринималась попытка по отношению к современной русской литературе - тематически, сюжетно, стилистически - так же сконцентрировать ее в этих двух элитных резервациях.

Раньше мы гордились, что в Советском Союзе живут самые читающие люди. Эксперимент с оболваниванием нации прошел успешно: по данным социологических опросов количество читающих в современной России снизилось до критического предела. Не читающий, следовательно, и не думающий народ в ядерной державе - явление очень опасное.
Проза Павла Панова - из того разряда, что разрывает эту губительную тенденцию. В основном он пишет не о тех, кто пользуется ресурсами России, а о тех, кто эти ресурсы ищет, добывает, охраняет, кто о России болеет и молится. Он пишет о русском народе, стараясь понять его значимость, глубину и многообразие.

Ирина Малкова (Ветошникова),
член Союза писателей России,
Главный редактор литературно-художественного
журнала "Страна Озарение".

Такие звериные гривы у людей встречаются редко - густая, не продерешь никаким гребнем, в кудряшку, мелким бесом, с проседью. Такой рыкающий бас должен был достаться ушкуйнику... с кистенем... И эти могутные чресла мало соответствовали смиренному православному сану, но вот таким и был отец Александр.
Откуда он взялся в храме Успения Божьей Матери - прихожане не знали, поговаривали, что батюшка сей - не из семинаристов, а из мирских, хлебнул он жизни моряцкой, похаживал с геологами, а потом, после какого-то жизненного потрясения, пришел к Богу.
Когда он пел: "Да исправится молитва моя... Жертва вечерняя..." - тоненькие огоньки сиротских свечек подрагивали, серебряная церковная утварь позвякивала.
В храме Успения Божьей Матери если что и было от православных корней - так эта утварь, один старый крест и медный колокол, вздернутый перед церковными дверями на деревянную шарагу - колоколенки-то не было. Один купол самодельный...
Не было пока и самого храма - власти для отправления религиозных нужд отдали приходу старый Дом Культуры. Сняли Ленина, внесли Христа, помахали кадилом и запели нестройно, но истово.
Настоятелем храма, местным епископом был владыка Феофантий - с бороденкой набок, тщедушный, умненький монах (поговаривали, и правда, девственник). К отцу Александру прихожане потянулись сразу. Сперва - предпенсионного возраста интеллигентные прихожанки - уже отгулявшие свое, отгрешившие, потом - народ всякий... И последними, присмотревшись, пришли казаки.
Сперва-то по мелочи: "Благослови, батюшка, оружие". Десятка два кавалерийских шашек, артиллерийских палашей, фехтовальных эспадронов, парадных не наточенных побрякушек, просто - самоделок, и, даже, турецких ятаганов и японских штык-ножей, все это с кощунственным лязгом и скрежетом было обнажено перед алтарем.
Понятное дело, казачков из храма отец Александр погнал, оружие освятил в одной из старых казарм десантного полка, отданной новоиспеченному казачеству под штаб. Есаулы и сотники, хорунжие и рядовые - они казаковали в свободное от службы и работы время, искали себе применение, собирали силу. Власти их не трогали, заигрывали осторожно, но больше смотрели как на ряженых, приглашали: то - в почетный караул, то - в президиум, то - детишек на лошадках покатать.
Однажды местный мэр Мерилов сказал атаману Сапрыкину, улыбаясь не то одобрительно, не то насмешливо: "Службы ищете, казачки? А вы наведите порядок на рынке!"
Развеселые ряды городского рынка раскинулись прямо под окнами городской мэрии, сразу за уцелевшим памятником Ленину. Гортанные выкрики кавказцев, мяукающий говорок корейцев, привычный русский мат долетали до окон бывших партийных кабинетов, тревожили. Порядок на рынке, собственно, существовал. Спортивные ребята с короткими стрижками собирали по вечерам дань, мгновенно и беспощадно гасили любой конфликт, сами назначали цены на товары. И "навести порядок" на рынке значило одно - переподчинить рынок мэрии. "Я казацкой кровью эту грязь поливать не буду", - сказал тогда несколько театрально атаман Сапрыкин и удалился.
И вот в это время к казачкам пришел отец Александр.
- Некрещеного народу много народилось, неприкаянного, - сказал он. - Пойдем, казачки, погуляем, дело Божеское сотворим.
План был хорош - пройти на плотах и резиновых лодках по главной реке Ламутии маршрутом казаков-землепроходцев, да по пути народ окрестить. И все вначале, как водится, вдохновились - решили обмыть начинание. Поп пил, не чинясь - по полстакана, отмахиваясь широким крестом от самогонной нечисти. Казачки разыгрывали смирение, заговаривали о Боге, намекали на сотрудничество. Сперва - крестить народ походным приемом, а потом и вообще задружить надолго.
Экспедицию решили не откладывать и отчаливать уже через два дня. Отец Александр пришел на берег реки в энцефалитке, болотных сапогах, с толково уложенным рюкзаком, сел на корму, перекрестился, сказал: "С Богом!" - и двумя сильными гребками вывел лодчонку на прибрежную стремнину.
Еще с десяток лодок под казацкими хоругвями, императорскими самопальными штандартами, Андреевскими стягами и знаменами военно-воздушных сил СССР, - все это тронулось за ним следом.
Деревушки вдоль реки были одинаково скудные, подремывающие, выжидающие чего-то. Но народ шел, крещение принимали дружно, отец Александр в раззолоченной рясе служил спокойно и вдумчиво, поливал склоненные головы речной водицей, пахнущей ледниками недалеких гор, давал целовать крест. На жалобы деревенских: мрем, мол, - ответил просто:
- В Бога веруйте, да погост в порядок приведите.
- А то что?
- Передохнете все.
Атаман Сапрыкин успевал за это время переговорить с местными мужичками - кого-то посватать в казаки, с кем-то договориться об охране нерестилищ и заповедника, успевал узнать про дела фермерские, тут же наладить небольшую коммерцию.
Так и плыли. Почти семьсот километров и по полторы крещеных души на каждый километр, как подсчитал атаман Сапрыкин.
По ночам, у костра, атаман Сапрыкин заводил с отцом Александром душевные разговоры.
- Я уважаю Христа, - говорил атаман, поглаживая тонкие калмыцкие усики. - Много знал, много сам умел, людей за собой вел... Атаман был! Ну, в смысле есть... А вот Бог-отец, прости мою душу грешную, какой-то нервозный мушшина. Ну, неправильно себя повели граждане, проживающие в городах Содом и Гоморра, так он их с лица земли стер. А потом и совсем на людишек потоп напустил, стихийное бедствие. Ты же - Отец! Ты же умнее должон быть! Терпеж иметь! Вот я - отец. Породил троих казачат. И вот - начни они у меня шкодить... Так что я их - в ведре помойном топить должон? Ну, выпорю... Объясню потом - за что выпорол. А топить... Нет.
- Каша у тебя в голове, атаман. Гречневая, - говорил отец Александр, помешивая в котелке. - Читай Священное Писание до тех пор, покуда не поумнеешь.
Атаман посмеивался, довольный:
- Нам, казачкам, в Бога веровать положено по традиции, нас сейчас всерьез не воспринимают. Маскарад, мол, устроили. В церковь заходим - не знаем, с какого места креститься начать! Это ничего, обвыкнем. Ты нас учи, отец Александр.
- Искренне ваше желание - учиться?
- Надо. Пока время есть. Казак - это свобода, воля. Много свободы - плохо. Разбалуются казачки, уничтожат их...
- Как в Содоме и Гоморре... Верно, атаман?
- Святая правда, отец Александр.
- А сейчас вас не могут уничтожить?
- За ненадобностью? Нет, присматриваться будут. Оставят. На всякий случай. Землю пахать будем, плеточками помахивать... Деньги у нас уже появились. Много денег будет - много силы. Тогда нас голыми руками не возьмешь.
Еловой палочкой трогал угольки в костре отец Александр, дышать им давал, а сам думал о том, что человек к Богу приходит тремя путями. Одни - по традиции ходили в церковь всей семьей, и деды ходили, и весь род крещенный. Вот и прижилась душа в храме. Другие - от беды, от потрясения, от безнадеги нашей. Третьи - от великого ума, как Менделеев, Эйнштейн - они Бога, как планету Нептун, на кончике пера, сперва вычислили, а потом уж уверовали. А вот атаман Сапрыкин - от всего понемножку? Не дурак, про Бога-отца, про Космос рассуждает... Потрясений у атамана тоже хватало - через Афган, Чечню прошел атаман... В Приднестровье был.
- А что, атаман, ты тут Бога-отца за Содом и Гоморру осуждал, а я тут краем уха слышал, как ты казачкам рассказывал о казни. В Приднестровье... казачки ваши... снайпера...
- Снайпершу. Сука, прости Господи... Лет восемнадцать... Откуда-то из Прибалтики. Чемпионка по стрельбе, весь приклад в зарубинах - наши жизни считала. Их там называли "белые чулки". Говорят, платили хорошо за нашу кровь.
- Казнили?
- Ага. Два дерева согнули, за ножки стройные привязали... кишки петлями... Я три дня куска в рот взять не мог, спирт жрал, рукавом занюхивал.
- Вот когда ты казнил...
- Не я это. Видел только. А разве неправильно? Сказано же: "Око за око".

Вот так они и спорили. А под конец экспедиции все чаще намекал атаман отцу Александру - стать казацким попом. Не то, чтобы служить пойти, а чтобы только у него одного казачки все требы справляли. К другому-то и не пойдут казачки... А ведь надо! Как без Бога-то?
И стал появляться отец Александр и на казацком круге, и дома у атамана, на дальних охотничьих заимках, в русской бане с парком свирепым.
Сперва катался на стареньком казацком "Джипе-Чероки", а потом ему всем миром "Тойоту" поновее справили.
Станичники своему казацкому попу радовались, а тут еще их и Президент народом назвал, Указом узаконил.
Нравилось казачкам и то, что ведет себя отец Александр попросту, по-свойски.
Был он вдов, пришло время, и присмотрел себе молодую бабенку, будущую матушку. Казаки это одобрили: "А что, это у православных позволяется"... Ночь-заполночь заруливал к ней отец Александр - казачья жизнь расписания не знает - поэтому и застал однажды с обнаглевшим от страха мужичком.
"Если у вас любовь, дети мои, так я и повенчать могу, - сказал отец Александр. - А если блуд..." - и показал тяжелый волосатый кулак, пахнущий благовониями.
"Да я... да ты..." - полез на него хилой грудью мужичок и тут же получил свою толику смирения от хлесткого по-матросски удара в зубы. А батюшка забрал вещички и вернулся на свою квартиру - бобылем доживать.
История эта наделала много шума в городишке, который и спал-то, похоже, под одним одеялом. Владыка Феофантий, епископ, гневно блестя очочками, сжимая в кулаке свою жидкую, мягонькую бороденку, грозился отлучить от церкви, жаловаться в Синод, написать статью в газету. Но тут пришел атаман Сапрыкин, коленопреклоненно помолился, поцеловал епископу ручку, попросил смиренно принять на храм пожертвование от казачков. Слабая рука владыки Феофантия дрогнула от увесистого пакета с деньгами, но он все же сказал - тихо и упрямо:
- Не подобает православному священнику...
- Ваше высокопреосвященство! - так же тихо возразил атаман. - Вы, как монах и девственник, сможете понять - я уверен! - что плоть иногда бывает сильнее духа. Будем молиться за него.
Перед Пасхой, дня за два, атаман Сапрыкин, перетянутый ремнями, поблескивая латунными вензелями на погонах, возник перед отцом Александром.
- Хотим праздник для народа устроить, отец Александр, - сказал он, помявшись. - Детишкам - бесплатное угощение, концерт небольшой, на лошадках покатаем.
- Дело Божеское, - согласился казацкий поп. - Где намерены все это мероприятие провести?
- На площади, больше у нас негде. Разрешение у властей я уже получил.
- То есть - рядом с храмом?
- Не совсем. Ближе к почте.
- Дерзайте, дети мои.
- Там у нас в программе есть еще парашютные прыжки. Полковник Терехов дает на два часа вертолет, уже поставлен в план полетов... Десантура поможет с парашютами.
- За крест над храмом своими куполами не зацепитесь?
- Шутите, отец Александр... У меня все профессионалы, в затяжном прыжке водку из горла пьют.
- Ну-ну...
- Благословление бы получить перед прыжками...
- Приходите.
- Мы хотели вас попросить это сделать в воздухе, в вертолете то есть. Понимаете, будет телеоператор, с областного телевидения, это он просил, ему нужны эффектные кадры. Что ж, нам, казакам, нужно почаще напоминать о себе. Да и вам тоже.
Владыко Феофантий, узнав о затее казачков, возмутился:
- Игры бесовские! Аки ангелы, возжелали с неба слететь! Не позволю!
- Я не могу отказать прихожанам в требе! - твердо сказал отец Александр, глядя на епископа сверху вниз.
- Кто ты есть? Неуч! - ехидно сказал епископ Феофантий, сцепив пальцы на круглом молодом животике.
- Я людей крещу, - тихо возразил отец Александр... Тысячи уже окрестил, погосты по всем деревням освятил...
- Окормляться-то от этого мы лучше не стали! Бесплатно требы творишь!
- Казаки храму деньги жертвуют. И будут жертвовать.
- За грехи твои!
- За дела мои... - Поссорились они тогда безнадежно.

На задворках военного аэродрома, куда привезли отца Александра, рядом с острокрылыми стратегическими бомбардировщиками, стоял вертолет с латанными пробоинами на фюзеляже, и по борту, в пять рядов звезды - боевые вылеты.
Полковник Терехов, коротко козырнув атаману, сказал негромко:
- Благословите, отец Александр! - Неловко ткнулся холодным носом в руку священнику, потом добавил со смешком, - Мне сейчас военком звонил. Ему из окна кабинета видно, как ваш непосредственный начальник, епископ Феофантий, на площади молится. Стало интересно - почему на площади? Что у Бога просит? Послал дежурного выяснить. А владыко Феофантий, знаете, просит Господа не допустить поругания храма. Да так аргументированно просит: мол, не дай ты им, Господи, летной погоды, нарушь механизмы вертолетные и муфту сцепления...
- Господь ему судья, - сухо ответил отец Александр.
- Бог-то - Бог... - пробормотал полковник. - Ладно... Прогноз - отличный, видимость - миллион на миллион, ветер - три метра в секунду, вертолет в отличном состоянии. Готовы, господин атаман?
- Так точно, господин полковник.
- Товарищ полковник... Через десять минут - колеса в воздухе. Выполняйте!
- Есть.
Задрав хвост, сотрясая грохотом бетонку, вертолет оторвался от земли, круто потянул к облакам. Казачки - в форме, при регалиях - тесно сидели вдоль бортов, и парашюты горбатили их. Отец Александр, уверенно ступая по кренящемуся, вибрирующему полу, подходил к каждому, благословлял, давал целовать крест. Молоденький телеоператор крутился рядом, заглядывал в лицо холодным выпуклым глазом телекамеры. Накренившись в боевом развороте, вертолет начал нарезать круги над городом, атаман Сапрыкин, рывком сдвинув дверь, смотрел вниз, хищно прищурившись.
Наконец, он откачнулся от обреза двери, освободив, впустил в салон ревущую, свистящую, бьющую тугим ветром пустоту, эту прорву, прокричал:
- Первая тройка! Встать! Готов? Пошел!! - И трое казачков быстро и ловко попрыгали вниз, распластавшись в воздухе.
Отец Александр еще раз перекрестил их в спины, глянул в блистер - летят, родимые, парят.
- Готов? Пошел!! - И еще трое привычно вышли из вертолета. После каждого прыжка вертолет слегка подрывало вверх, и пилоты мягко осаживали его.
- У меня тут трое перворазников, новичков то есть, - прокричал на ухо отцу Александру атаман. - Волнуются ребята...
Взрослые, уже с проседью мужики показались священнику бледными, испуганными, они явно чувствовали себя неловко, стянутые ремнями основного парашюта и "запаски". После каждого прыжка один из них - бородатый, с рваным шрамом на щеке казак - обводил глазами оставшихся, словно подсчитывая, когда его очередь. Ему и выпало прыгать последним. Короткими шажками он подобрался к разверзнутой двери, сделал падающее движение вперед и вдруг вцепился скрюченными пальцами за какие-то кронштейны, вертолетные ребра. Атаман Сапрыкин быстро и виновато оглянулся на священника, угрожающе помахал кулаком перед носом телеоператора: "Не смей снимать!" - и начал отдирать побледневшие пальцы мужика от металла. Мотая головой, пятясь, мужик начал садиться прямо на пол. Сапрыкин, пытаясь его удержать, сам оскользнулся и упал на колено. Два человека, упакованные в парашюты, боролись внутри вертолета, в двух шагах от засасывающей, притягивающей пустоты.
- Отказник... твою мать! - услышал отец Александр бешеный крик атамана. - Встать!
Пилоты, косясь через плечо на возню в салоне, развернули вертолет еще на один круг.
- Встать!! - орал Сапрыкин, дергая мужика за шиворот. - Что ты делаешь?! Забыл, что на круге решили? Отказникам - плеть! Выпорют ведь, старого дурака, по голой жопе... из казачества выгонят... хрен ты тогда землю получишь... Встать!!
Голова у мужика вяло болталась, и атаман влепил ему пару хлестких затрещин.
- Эй, командир! - проорал из кабины пилот. - Возвращаться будем?
"Друг, зайди еще на один разворот!" - показал ему жестами атаман.
Отец Александр, скорбя, подсел к струсившему казачку, с другой стороны, толкаясь парашютом, упал на одно колено атаман Сапрыкин.
- Васек... Господин подхорунжий... - начал торопливо говорить старому казачку атаман, оглядываясь на пилотов. - Нельзя нам сейчас казаков позорить. Надо прыгнуть, Вася... Ты Афган прошел, Чечню, ты мужик смелый, ты сможешь!
- Там - не убили, здесь - не хочу! - лязгая зубами, вдруг проорал казак.
- Ты же знаешь - все надежно... я сам твой парашют укладывал... первый раз всем страшновато... девчонки прыгают... дети прыгают... я сам с тобой прыгну...
- Тебе-то - что? Как два пальца... ты водку в воздухе пьешь...
- Вот он с тобой прыгнет! - быстро сказал атаман. - Прыгнешь, отец Александр?!
В глазах казака появилось осмысленное выражение.
- Отец Александр тоже будет прыгать первый раз. Причем без подготовки... Бог вам поможет... - торопливо кричал атаман.
- Я, собственно, не имею права... В рясе... - начал отец Александр. - К тому же епископ наш, владыко Феофантий...
- Батюшка!! - яростно заорал атаман. - Души православные не токмо молитвой спасать можно! Говорю же - его выпорют принародно... нагайка-семихвостка... в каждом хвосте по винтовочной пуле зашито... выпорют и из казачества выгонят... Ни денег из казацкого банка, ни земли... Он сдохнет, это я точно знаю!
Глаза казачка начали снова тускнеть.
- Хорошо! - прокричал отец Александр. - Что я должен делать?
- Ничего! Сейчас я вам помогу надеть парашют. Он откроется сам, вот эта стропа выдернет купол. Нужно только выйти из вертолета... просто сделать шаг! Я буду спускаться рядом, и крикну, что делать дальше, будет хорошо слышно. Всего один шаг, отец Александр!
Путаясь в рясе, отец Александр влез в лямки парашютного ранца. Атаман обряжал его - что-то застегивал, подтягивал, потом подтолкнул к двери: "Готов?!"
Земля, в серых квадратах городских кварталов, с речкой, по которой бежало слепящее солнце и облака, птицы, летящие под ногами, - все это вдруг слегка накренилось, маня и поддразнивая, ветер туго хлестал в лицо, растрепывая бороду священника, выжимал слезы из глаз.
- Готов?! - снова он услышал голос атамана Сапрыкина - Пошел!!
И последнее, что услышал отец Александр перед тем, как шагнуть в пустоту, был веселый крик пилота:
- Ну, Витек, сукин сын, сейчас он и попа без всякой подготовки выбросит! - а потом все звуки исчезли.
Сдавило дыхание, наперсный крест ударил вдруг по зубам, священника перевернуло в воздухе, дернуло и, как во сне, медленно и бесшумно начал распускаться над головой светло-серый купол парашюта. Одновременно он видел, как уходит в вираже вертолет, уронив маленькую человеческую фигурку, и тут же - рывок, и наступила плывущая тишина, и охватило теплое и спокойное небо.
Подергав за натянутые веревки парашюта, отец Александр удивился их надежности, поглядел вниз - под носками его старых яловых сапог проплывал купол церкви... потом вспомнил про струсившего казачка, заоглядывался, - а он висел под куполом, совсем рядом, чуть выше, кричал или пел что-то сумасшедшее и веселое.
Снова с грохотом и присвистом прошел над головой вертолет, из чрева его чертом вывалился атаман Сапрыкин, камнем полетел вниз, и совсем рядом, почти на том же уровне, где висел отец Александр, распаковался с хлопком и беззлобным матерочком.
Отец Александр засмеялся и крикнул:
- Эй!
- Все нормально, отец Александр! - тут же отозвался атаман. - Над головой у вас... посмотрите! Клеванты... две красные бобышки... палочки такие, на веревочках... потяните за правую... сильнее! Все! Вот так и идем! Сядем в скверике, на травку, ноги держите вместе... все!
Внезапно земля заторопилась, стала надвигаться все быстрее и быстрее, побежала куда-то вбок, отец Александр еще успел услышать крик:
- Священник на парашюте, ахти, Господи!
Чей-то знакомый дискант прокричал:
- Ряженый!! - И на этот голос, накрывая его куполом, в крутом развороте пошел атаман Сапрыкин.
И тут же отец Александр мгновенно увидел на земле отдельные травинки, и сразу же земля не больно ударила в ноги, и он упал не столько от неловкости, сколько от желания прижаться к ней - такой твердой и надежной.
Ветерок вздувал наполовину погасший купол, перебирал стропы, трепал полы задравшейся рясы. Набегал от площади развеселившийся народ. Кто-то уже помогал отцу Александру расстегнуть парашютные замки, а ему все хотелось полежать еще минутку на траве, прижаться к ней бородой, вдохнуть запах - земляной, весенний, сочный.