О милая, пойдем...
Ирина Подюкова

все, до решеток сада Тюильри,
парадных лестниц с каменными львами,
в снегу теперь. Стоят монастыри,
как отроки с седыми головами.

мир состоит из шорохов и мглы,
преображаясь неостановимо,
уврачевав все шрамы, все углы,
и снисходя ко всем грехам и винам.

тишайший плен; поверженным в бою
покой без объявления бойкота,
все обрело округлость и уют
и матовость старинной терракоты.

вечерние слепые фонари
зажглись с благоговеньем и усердьем,
и кто-то, терпелив и милосерден,
обняв меня за плечи, говорит.

он говорит:- О милая, пойдем,
доверься мне, забудь, как боль жестока.
я поведу тебя в наш новый дом,
и в нем все окна в сторону востока.

весной сиреней - ввек не обломать!
и не избыть любви, как цвета в мае.
я буду понимать, как обнимать,
с озябших плеч ладони не снимая.

Детство. Рождество
Ирина Подюкова

все это нынче далеко...
зима. Нешуточные драмы:
вериги байковой пижамы
и кружка с теплым молоком.

вдоль стен сугробы намело,
не жжем огня, сидим у печи,
и бесконечен зимний вечер,
и так уютно и тепло.

а свет пойдет метаться в зал
зверьком веселым рыжешерстым,
дивишься прыти и проворству
и золотым его глазам.

трещат дрова, стреляя вдруг
печных жучков живою крошкой,
они спасаются дорожкой,
в ковре протаптывая круг.

знакомой комнаты страна
тесна, как трюм в ковчеге Ноя,
тревожит зеркало ночное,
в нем стынет тайны глубина.

меж двух окон мерцает ель
в великолепии старинном,
и пахнет хвоей, стеарином
и с веток льется канитель.

зеленым глазом ночника
приемник щурится лучисто,
и "Laudetur Jesus Christus" -
оповещает Ватикан.

а пальцы маленькой руки
скользнув, покинули колени,
сомлели от тепла и лени;
и догорают угольки.

густеет сумерек вода,
и сходит сон дыханьем детским,
снег за стеной орехом грецким
хрустит под вмятиной следа.

всю ночь зима кудель прядет,
глядит в окно светло и мудро,
внезапно вздрогнешь:- Уже утро?
-Спи, детка, это снег идет.

По роду я жено, ты - муже
Ирина Подюкова

я словно в клетку заперта,
а взглядом бьет, как по мишени,
тот, с кем мы пили "Ахашени",
дразнясь и балуя гортань;
и речи слог его картав,
и веет жаром искушений
от целомудренного рта.

и мы изысканно пьяны,
еще бесхитростны к тому же.
по роду я - жено, ты - муже,
се суть вне рамок временных;
неслышно белые слоны
вступают в город, взятый стужей
без объявления войны.

в активе -склонность к мятежу,
при прохождении порога,
но чтоб ты губ моих не трогал,
я отчего-то не скажу,
до мысли, что с ума схожу,
осталось, в сущности, немного,
и подступающая жуть.

о чистота, не отрекусь,
взойдем, как в избу нежилую,
в перворожденность поцелуя,
в его медовый, млечный вкус,
на мах отдать козырный туз!
пошла игра напропалую,
с долгами после разочтусь.

цены безмерной прикуп взят
и сногсшибательного толка;
из темных вод всплывают долго,
так долго! - выдержать нельзя, -
миры вместившие глаза,
отросшая за лето челка,
рук виноградная лоза
и зубы молодого волка

Предпочтения

весне - распахивать пространство,
гнуть рёбра улиц и дворов,
а мне - милее постоянство
глухое зимних вечеров.

чтоб в дрейф ложился лунный ялик
смягчались контуры лица,
чтоб не текли часы, стояли,
как чьи-то кони у крыльца.

переступают - звон уздечек
слышнее ночью да в мороз;
о власть кормить утробы печек
телами сосен и берез!

и слаще, чем нектар амрита,
в стаканах крымское на дне,
и скудость замкнутого быта
зарыта в ворохе теней.

не звуки говорят, а руки,
кто это знает, тот поймёт,
и взгляд - смешной и близорукий,
и золотой, как старый мёд.

и прорастая темой в реме,
когда ладони сплетены,
сквозь нас, смеясь, проходит время,
не нарушая тишины.

как умеет речная вода
ближе к осени пахнуть печалью;

Вы не из Питера родом?

Ваши стихи завораживают...