[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Литературный форум » Наше творчество » Авторские библиотеки » Произведения для детей » Трохин Геннадий (Рассказы для детей среднего и старшего школьного возраста)
Трохин Геннадий
Геннадий_Трохин Дата: Вторник, 01 Июл 2014, 22:28 | Сообщение # 1
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 69
Награды: 2
Репутация: 9
Рассказы посвящаются лесу и его обитателям, бережному отношению людей к природе. Глазами взрослого человека, по-детски влюблённого в это зелёное чудо света, открывается во всей своей красе сказочный и неповторимый мир. Здесь и рыбалка на одиннадцатикилограммового озёрного карпа по прозвищу "Чудо-юдо", и вылазка за грибами в незнакомый еловый лес, и спасение попавших в ловушку ежей, и знакомство с лаской у себя на даче и как она помогла людям избавиться от ненасытных обжор, хомяков, и встреча с медведем у лесного болота, и рассказ о знаменитой дубовой аллее, посаженной самим Петром Первым. А также про то, что у дерева, как у человека, тоже есть душа и ему тоже бывает больно, и много чего другого из жизни нашего леса, нашего друга и спасителя...

Моя копилка

Сообщение отредактировал Геннадий_Трохин - Среда, 02 Июл 2014, 01:08
 
Геннадий_Трохин Дата: Вторник, 01 Июл 2014, 22:41 | Сообщение # 2
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 69
Награды: 2
Репутация: 9
Рассказы старого грибника

Ромкина долина

Нежданная новость облетела весь Таргайский дом отдыха, в котором нам тем летом посчастливилось жить.
То ли зима с обильными снегопадами, то ли дружная весна вовремя подоспевшая на смену трескучим морозам, а может, проливные дожди с грозами в первой половине лета, обильно смочившие землю, и пришедшее вслед за этим устойчивое тепло, но что-то, несомненно, повлияло на споры грибов, которые буквально взорвало от грибного буйства. Здешние леса просто ломились от грибов. Такого урожая за последние десять-пятнадцать лет никто ещё не наблюдал здесь. Позавтракав, втроём (с женой и маленьким сыном) отправлялись в лес. Боровики, лисички, маслята, подосиновики, бычки, свинухи — какие только грибы ни попадали в наши вёдра. Вот только груздей почему-то не было. А жаль…

В то утро ушли далеко. Торопились, чтобы никто из отдыхающих не опередил нас, и проглядели, как заблудились среди берёзово-осинового хоровода. Под конец сын расхныкался: устал, да и припекать стало. Время — к обеду, и я решился. Наметив точку среди зелёного разнолесья, напролом через непролазные заросли, как Сусанин, повёл за собой.

Не заметили, как скатились в глубокую лощину. Сын разревелся и, не веря уже никому, уселся под огромной осиной. «Папа! Смотри…» — вдруг раздался взволнованный шёпот. Кремовато-белая тарелка — гриб! — осторожно выглянула из-под привставшего на корточки сына, рядом ещё, а чуть правее… Сын залился радостным смехом.

«Ромкина долина» — так назвали мы это место. Такого груздяного раздолья мне не доводилось ещё встречать в моей жизни. А за кустами мышиного гороха, где весёлой стайкой разбрелись на дне долины белозубые берёзы, рыжие макушки высунули из травы любопытные лисички-сестрички.

Лет десять щедро дарила нам Ромкина долина грибы: в июле лисички, в августе грузди. А потом мамаевой ордой нахлынули сюда дачники со своими дачами, и сникла она, сиротинушка, затоптанная и порубанная. И ручейка даже не стало слышно на дне Ромкиной долины. А про грибы нечего и говорить.

Заблудился

Решил я попотчевать своих домашних жареными грибами. А лес за речкой хмурый, еловый — незнакомый мне. Взял я краюху хлеба и луковицу, да ещё спички — на всякий случай. Пообещал к обеду вернуться.

Миновав Собачий лог, оглянулся — крайняя избушечка, на курьих ножках, как раз повернулась оконцем в мою сторону и так укоризненно скосоглазилась на меня: «Куда же ты прёшь, дурашлёп? Сидел бы на даче да уплетал бы вареники со сметаной». Тропа — только с человеком разминуться — повела меня вглубь Берендеева царства.

Грибы попадались, но редко. А тропа — не заметил когда — превратилась уже в узенькую тропинку, по которой ходят-то только гуськом и, видимо, не каждый день. Решил применить старый испытанный метод — метод «челнока».

Солнце — высоко, а грибов только на донышке. На этот раз отошёл от тропки подальше. Нашёл несколько шампиньонов, потом стали попадаться рыжики. Ещё в сторону — четверть корзины набралось кое-как. Поворачиваюсь к тропке… Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер. С угрожающим стоном заковыляли вокруг великанши-ели, а гигантские стволы с корнем вывороченных деревьев — даже страшно стало — напомнили мне одну картину знаменитого художника Шишкина. Я даже присел от неожиданности — так по-глупому ещё не попадался. «Где же ты, тропка? Моя спасительная тропка?» «У-у-у…» — завыл в ответ над головой кто-то. Сумрачно стало в лесу, жутко: зашевелились замшелые пнищи, а чьи-то корявые ручищи цепляются за одежду, не пускают обратно.

Собрался я с мыслями, посмотрел на внезапно почерневшее небо — хоть какой-нибудь, махонький, просвет. Вроде бы в той стороне светлее небо, но солнцу никак не пробиться сквозь тучи. Там деревня! Челноком, челноком: пятьдесят шагов направо, пятьдесят шагов налево. Нет тропки! Неужто придётся ночевать в этом лешачьем месте? Но что это?.. Нагнулся к земле. Груздь попался! Вот ещё, рядком, рядком, и вот она, словно из ниоткуда, появилась моя тропка, с чуть примятой лесной травкой. Я бухнулся на колени и едва не расцеловал свою спасительницу.

Когда подходил к избушке на курьих ножках, гроза уже отшумела, и в воздухе пронзительно запахло грибами и лесными ягодами. А в дверях избушки скособочилась Баба-Яга, не Баба-Яга?.. «Ба-а!.. Так это же Алевтина Ивановна, стародавняя тёщина знакомая», — с облегчением выдохнул я.

— Вернулся, касатик, — заскрипела она своим ведьминым голосом, — а я уже хотела звать Наталью Викторовну, зятя искать. Как ты утром мимо меня прошмыгнуть-то успел, только халат накинула, а тебя и след простыл. Никто сюда, касатик, за грибами не ходит — гиблое это место. В прошлом году здесь рысь старого лесника загрызла, медведи пошаливают осенью.

А к ужину тёща всё-таки нажарила грибов — груздей-то я полную корзину настриг. Хоть чуточку с горчинкой получились, но со сметаной — в самый раз!

— И чего ты всё улыбаешься? — выговаривала мне за столом тёща. — Вон Маша, наша соседка, как ты ушёл, рассказывала нам: на прошлой неделе в Собачьем логу люди медведя видели. Тамара-то твоя вся извелась, а он улыбается.

А я опять вспомнил мою тропку: «Должно быть, у каждого человека в его жизни была своя, спасительная, тропка, которая однажды в трудную минуту помогла ему выйти на правильную дорогу. Нужно только очень верить в свою удачу, а самое главное: не терять своей головы».

Встреча на болоте.

Моими любимыми грибными местами были окрестности Таргайского дома отдыха. Облазил все здешние леса и колки. Даже за речку Кинерку хаживал, до самой пасеки, от которой простиралалась дремучая тайга вплоть до самой Бии-реки. Наметил новый маршрут, который начинался от брошенной воинской части и шёл вдоль старого соснового бора, в глубине которого спрятался от посторонних глаз здешний дом отдыха. А потом сворачивал вправо на грунтовую дорогу, ведущую на Сосновку через перелески и лощины, укрытые березняком и осинником, слегка разбавленными вековыми соснами. Вот где, по-моему разумению, должны водиться последние в этом году дары нашей золотой осени: чёрные грузди, волнушки с рыжиками и, конечно, запоздалые для сентября гости: подберёзовики и подосиновики.

Находился до седьмого пота. На поляну вышел. Под кривой, в три обхвата, берёзой сел перекусить. Впереди меня раскинулось рыжее, выгоревшее на солнце, море-болото, всё в зарослях камыша и осоки. За болотом хмурился на возвышении ельник. А ширь вокруг — ни конца, ни края не видать.

Только грибы перебрал, слышу: треск на болоте. «Идёт кто-то», — машинально отметил про себя и сижу, любуюсь на облака. «Однако…» — забеспокоился я. Кто-то напролом утюжил заросли да прямо ко мне. «Не человек это, — беря палку, стал подниматься я. — Эй!..» Движение моментально прекратилось, и в ту же секунду из болота высунулась чья-то голова — и всё это в двадцати шагах от меня. Я от любопытства весь подался вперёд, голова тоже, по-собачьи нюхая воздух. Когда между нами осталось шагов двенадцать, я, наконец, узнал его... «Бежать? — пронеслось у меня в голове. — Поздно». Протяни руку и вот он: лобастый, под цвет болота, только с тёмными подпалинами вокруг глаз и носа, а взгляд, как у дворняги, добрый-добрый.

Крик бомбой взорвал тишину. «Кого это так разбирает?» — задал я кому-то немой вопрос. Я и не заметил, что уже секунд десять стою с открытым ртом. А потом, бешено вращая над головой палку, пошёл навстречу. Но никого впереди меня уже не было. Только напоследок с хрустом раздвинулись камыши, мелькнул чей-то широченный бесхвостый зад, и, несколько мгновений спустя, тишина снова начала опускаться на болото, будто ничего и не случилось. Лишь затухающий треск камыша да еле заметная, удаляющаяся вглубь болота, дорожка, поверх зарослей, напомнили мне о чуть не разыгравшейся здесь трагедии.

Кое-как доплёлся я до автобуса. Всё не верилось: откуда ему тут взяться, не таёжная глухомань ведь. Сквозь дремоту прислушался: впереди меня две деревенские тихо разговаривают между собой. Та, которая постарше: «Шур, слышала: два дня назад на пасеку медведь заходил. Так старик Махоркин стрельнул в него из ружья…» — «И убил?» — «Какое там, — рассмеялась та, что постарше. — Ружьё-то кривое оказалось, самому щёку ожгло. Говорят, перед этим зять шарился по сундукам, искал деньги на выпивку, и поддел замок дулом». — «А медведь-то что?» — «Убёг!».

«Может, это он и был, — подумал я. — Ночью одурел на пасеке от страха и ломанулся через Кинерку». А обидно ведь то, что никто не поверил мне: «С каких это пор вокруг Таргайского дома отдыха медведи бродят. Смехота!..»

Лесная быль

Эта странная история приключилась со мной восемь лет назад. Было, как сейчас помню, начало октября — для грибника печальная пора прощания с летом. Взял я на работе в середине недели отгул и засобирался в лес. Брат, узнав о моих намерениях, напросился со мной. Но под утро уже, как на грех, противно заморосил дождь. Меня это, конечно, не остановило. Обулся я в свои болотные сапоги, натянул старый, видавший виды, болоньевый плащ и, прихватив с собой еду и термос с горячим чаем, нырнул в хлюпающую темноту спящих ещё улиц.

Напрасно прождав брата, я на первом же автобусе оправился за город к своим заветным, только мне одному известным, берёзовым колкам. Долго бродил лесными просёлками. Урожай был невелик, да тут ещё дождь моросил, не переставая. Так что к обеду промок я насквозь. На обратном пути углубился в сосновый бор, что рос вдоль дороги, и по еле приметной тропинке, напрямик, заторопился к автобусной остановке.

На неё я вышел неожиданно. В окружении вековых елей, словно под защитой сказочных великанов, здесь всегда было тихо и стоял полумрак, а земля была на ощупь сухой и тёплой. Несколько раз я натыкался на эту, заброшенную в лесу, могилу, а один раз даже с женой, когда вместе отдыхали в местном пансионате. Жена всегда зябко поёживалась, когда заходил разговор об этом. Пытался я что-нибудь узнать о ней у здешних жителей, но никто уже ничего не помнил.

Вытесанный из серого камня памятник пирамидкой прямо торчал из земли. Еле заметный могильный холмик был усыпан засохшей хвойной трухой. По краям могилы лежали четыре чугунных шара с обрывками ржавых цепей. От вырубленной когда-то на камне надписи остались лишь неясные углубления и бороздки.

Надоедливое шуршание дождя внезапно кончилось, словно я вступил под огромный стеклянный колпак. Ни ветерка, а воздух — тёплый и застоявшийся, как в открытом для проветривания погребе. Усталость внезапно сковала мои члены, и я опустился под старую ель, рядом с могилой. Достал еду, налил чая...

Постепенно душа стала наполняться каким-то благоговейным трепетом, и я мысленно обратился к покоившемуся под этим холмиком: «Кто же ты такой, братец? И как тебя угораздило оказаться здесь, в таком одиночестве? Эх, не приведи, Господь, кому-нибудь такое». Нет, я не богохульствовал, хотя не верил ни в бога, ни в чёрта. Какое-то ровное тепло вдруг коснулось моего темени, отчего мурашки побежали по волосам. Состояние было такое же, как в детстве, когда мать гладила тебя по голове и что-то тихо и ласково говорила, говорила... Я уже перестал дрожать от сырости, противно свернувшейся под одеждой. А под конец трапезы, осмелев, выплеснул на могилу полкружки оставшегося чая и положил кусочек отсыревшего хлеба с колбасой. Когда я уходил, то ощущение присутствия кого-то за моей спиной не покидало меня.

Не знаю, сколько плутал я по лесу: может, час, а может, два. В голове ни одной мысли, словно это не я, а кто-то другой, незнакомый мне, поселившись внутри меня, водит, водит по пустынному лесу одним, только ему известным, маршрутом.

Когда я пришёл в себя, то не поверил своим глазам: стоял я опять под той же самой елью. Нет! Страха у меня не было, я даже в сердцах ругнулся: «Чёрт! Столько потерял впустую времени». И напролом, срезая угол, припустил к дороге.

Не сделал я и десяти шагов, как меня опять стало заворачивать вправо. Я весь напрягся, мысленно и физически противясь этой бесцеремонной и страшной силе. Но что-то внезапно лопнуло внутри меня, в голове стало бездумно и пусто, точно в калейдоскопе, закружились вокруг деревья, ядовито-красные кусты калины, и, ничего уже не соображая, я растворился в дождливой хмари заколдованного, ставшего вдруг незнакомым мне, леса.
Не помню: три или четыре раза я оказывался на том же самом месте. Очнулся от того, что в лесу стало темнеть. Я взглянул на часы: начало седьмого. И тут до меня наконец-то дошло, что со мной произошло. Я со страхом покосился на памятник. Еле заметное свечение парило над холмиком. Я почувствовал, как под фуражкой у меня зашевелились волосы. Правая рука сама, без подсказки, поползла ко лбу, и я три раза неистово перекрестился: «Господи! Помоги мне выбраться отсюда». Повернувшись на сто восемьдесят градусов, я на деревянных, негнущихся в коленях, ногах заковылял прочь.

«Десять... двадцать... сорок...» — отсчитывал я про себя шаги. И пройдя шагов пятьдесят, с облегчением вздохнул, достал платок и вытер мокрое от пота лицо. В следующее мгновение я сорвался с места и, как угорелый, ринулся к дороге. Перепрыгивая через большую колдобину, до краёв наполненную водой, я поскользнулся и на спине съехал вниз. Не замечая хлюпанья воды в сапогах, насквозь промокшей спины, я мчался по дороге вперёд. Я знал одно, что стоит только остановиться, и мне уже никогда не выбраться из темнеющего вокруг леса.

Все-таки я успел на последний автобус. И когда захлопнулись за мной двери, и мотор утробно загудел, набирая обороты, не было человека счастливее меня на всём белом свете.

Рассказал я эту историю моему приятелю. Он отнёсся к ней с пониманием и даже очень интересно рассказал мне о потустороннем мире. Может, действительно жизнь после смерти существует? А я бесцеремонно вторгся в чужой, неведомый мне мир, нарушив там чьё-то уединение и покой. С того злополучного дня начала седеть моя цыганская борода. И бывая иногда в тех краях, я стараюсь всегда стороной обходить тот, хорошо знакомый мне, уголок старого, пребывающего в настороженном сне, леса.


Моя копилка

Сообщение отредактировал Геннадий_Трохин - Вторник, 10 Фев 2015, 21:39
 
Геннадий_Трохин Дата: Вторник, 01 Июл 2014, 22:59 | Сообщение # 3
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 69
Награды: 2
Репутация: 9
Рыбацкое счастье

Схватка с оборотнем

Кто в Новокузнецке не знает «Ключи»? Расположился этот пансионат в живописном месте, на берегу глубокого озера, что рядом с Кузедеевской дорогой. Караси да карпы — вот и все обитатели здешнего подводного царства.

Отдыхающих среди недели — негусто. Несколько мамаш и бабушек со своими малолетними чадами, да небольшая стайка мальчишек, целыми днями пропадавших на озере, и ещё я с женой и сыном-пятиклассником. Но однажды небывалый случай всколыхнул всех, от мала до велика.

Прибегает с озера пацанёнок по имени Игорёк. Конопушки все побелели, губы трясутся, от страха зубами лязгает. Слова вразумительного сказать не может... Рыбачил он с катамарана на середине озера и сразу на две удочки. На ту, где была полумиллиметровая леска, клюнул крупный карась. Хотел Игорёк подсечь его, да не тут-то было — рыба кругами заходила возле катамарана. Упёрся тогда Игорёк пятками в поперечину, весь напрягся, отчего удилище согнулось едва ни пополам, и выскочила из воды не рыба, а натуральное чудо-юдо. Голова большущая, глаза — что две плошки, пасть огромная, а зубы — как у двуручной пилы зубья. Удилище д-р-рызг! Рыба и утащила всё — вместе с поплавком, леской и крючками — на глубину.

А вечером другой, Серёга запсибовский, нырял с берега за мордушкой и столкнулся лоб в лоб с чудо-юдом... Только и успел мордушку в пасть сунуть: х-хрясть — и нет мордушки! Еле до берега добрался. Жуть!..
А мы посмеиваемся себе с сыном: «Вот врёт-то...» И купаемся одни, на катамаране катаемся. Красота! Да радоваться осталось недолго: беда плыла следом.

Приехал в пансионат старый рыбак. Страсти-мордасти о чудо-юде дошли и до него. Покачал он своей головой с замысловатой причёской, смахивающей на гнездо цапли, и ничего не сказал. Только ходит по бережку, высматривает что-то среди камышей и водяных лилий. Высмотрит, да забросит удочку — карась! Ещё забросит — опять карась!

А вечером — темнеть стало — пошёл я с сыном проверить мордушку и закидушки. Уже неделя прошла, как карась что-то стал обходить нас: и мордушка пуста, и закидушки. Глядь, а на мостках копошится кто-то. А это старый рыбак закидушку на резинке ладит. Крючки — здоровенные... и насаживает на них корки чёрного, подгоревшего, хлеба. Подивились мы, но ничего вслух не сказали. А он улыбается себе и хитренько так, снизу, подмигивает нам одним глазом: «Что пуста мордушка? И закидушки тоже? Думаете, чудо-юдо виновато? Э-хе-хе...» Привязал леску к деревянной свае и добавил шёпотом: «А вы пораскиньте мозгами: кто ещё мог такое сделать?»

Сын задумчивый весь вечер ходил. Пора спать ложиться, а его и след простыл. Потом Игорька мать подошла: герой-то её тоже куда-то пропал. Смекнул я, что тут что-то не так, но вслух: ни гу-гу. Утро вечера мудренее.

На следующий день, после завтрака, решил я прогуляться. Одел новенькие — предмет зависти всего пансионата — белоснежные итальянские кроссовки, обрядился в польский спортивный костюм, на голову водрузил белую капитанку с вышитым золотым крабом. Ни дать, ни взять — столичный франт! Сын проспал весь завтрак и собирался, по-видимому, почивать до самого обеда.
Ещё издали, за кустами бузины, приметил я «гнездо цапли»; так и есть — старый рыбак, а с ним несколько пацанов. Он вытянул уже две закидушки и, перегнувшись к самой воде, ловил рукой третью.

— Как улов? — спросил я собравшийся на мостках народ.

Мне кивнули на пластмассовое ведёрко. Я заглянул в него — пусто!

— Да, да, — перехватил мой разочарованный взгляд старый рыбак, — промышляет кто-то у вас по ночам...

Договорить он не успел: леска вдруг резко натянулась в его руке.

— Тю-тю-тю, — успокаивающим голосом, словно леска была живая, пропел он и быстро стал перебирать руками.

Уже показался первый крючок, когда леска дёрнулась так сильно, что старый рыбак едва не свалился в воду. Он широко расставил резиновые сапожищи — рыба заходила, как застоявшийся конь на утренней разминке. А рыбак дело знает: где надо отпустит леску (леска-то миллиметровая — попробуй, порви её) и потихоньку выбирает её на себя, выбирает. Устала рыба. И вот — она! Под ногами... Все ахнули:
— Чудо-юдо!

А живое, почти полутораметровое бревно вдруг так плюхнуло хвостом по воде, что вмиг всех окатило, как из брандспойта.

— Уходит! — взвизгнули на мостках.

Рыба повернула к сваям, а там... ищи-свищи её потом. Старый рыбак по-журавлиному крикнул и, как подстреленный, ухнул вниз. Вода забурлила, как бешенная, несколько раз мелькнула в волнах розовая лысина, и всё разом куда-то исчезло: и чудо-юдо, и старый рыбак. Я уже было собрался полезть в воду — неладно ведь вышло с человеком, — но тут снизу раздался яростный крик:

— Да помогите же, дьяволы! Уходит! Матерь божья!..

Серебристая торпеда выплыла из-под мостков, и я, зажмурившись, коршуном падаю в воду.

Рыба уже не сопротивляется — сомлела. Запустив под жабры пальцы, я поволок её на берег. Но в самый последний момент, видно, почувствовав свой конец, рыба так дёрнулась в моих руках, что я не удержался на ногах и завалился вместе с ней набок. И вот тут напоследок получаю такой удар хвостом под низ живота, что от резкой боли сгибаюсь пополам и... погружаюсь в глубину. Через секунду-другую я, как пробка, выскакиваю наверх и слышу знакомый голос:
— Папа! Держись!

На голову мне с мостков прыгает мой родной сын. Я опять ушёл под воду. На этот раз, кажется, надолго. Убейте — не помню: мы вдвоём с сыном или сын один вытащил на берег чудо-юдо? А вскоре, освободившись от опутавшей его лески с крючками, весь в зелёной тине вылезает из-под мостков старый рыбак. «О, боже! — удивился я. — А где же знаменитое «гнездо цапли»? Чудеса и только...»

Карп оказался чуть меньше моего сына и весил — не буду врать! — почти одиннадцать килограммов. А насчёт зубьев пилы... Когда рыба уснула, изо рта вытащили шесть крупных крючков. Вот тебе и зубы — от страха и не то ещё может померещиться.

Весь день пансионат гудел, как потревоженный улей. Старый рыбак, в который уже раз, рассказывал все перипетии этой, необыкновенной, рыбалки. Все норовили дотронуться до липкой спины уснувшей рыбы. Да, не каждому подфартит такая удача. А на голове старого рыбака, как лавровый венок победителя, снова восседала его причёска — «гнездо цапли».

Вечером заходит в нашу комнату с большим свёртком в руках старый рыбак. Увидев мои сохнущие доспехи, смутился и робко поставил на краешек стола бутылку вина. А через час за нашим маленьким столиком собралась вся «гальяновская» братия. И когда моя жена с Игорьковой матерью принесли из столовой две огромные сковороды с нежно-золотистой рыбой, восторгу не было конца. Старый рыбак с каким-то, непонятным для меня, уважением покосился на расцарапанный нос моего сына, на лиловую шишку на лбу Игорька и вдруг с торжественным видом произнёс:

— За рыбацкое братство, друзья, и... отвагу! — Голос у него от волнения прервался, он немного помолчал, видимо, приводя в порядок свои мысли, и, наконец, тихо добавил: — И за конец оборотня. — Потом обвёл всех присутствующих проницательным взглядом и многозначительно качнул «гнездом цапли»: — А где же тот верзила?..

За столом не было только одного: Серёги запсибовского.

Разошлись все поздно. Сына, засыпающего на ходу, жена быстро уложила в постель. И вот, наконец, мы остались втроём. Тут-то старый рыбак и рассказал нам случившуюся с ним накануне историю...

Что-то беспокоило его в эту, предгрозовую, ночь. Время — за полночь, а сна нет. Пронзительно прокричала за окном ночная птица. На озере что-то плескануло. «Вроде бы не рыба это, а весло... Кто же там плавает в такой час?» — подумал старый рыбак. Обулся в свои резиновые «ботфорты», захватил фонарик и, опираясь на крепкую суковатую палку, сразу окунулся в непроглядную темень. Где ощупью, а где подсвечивая дорогу фонариком, добрался до мостков. От мостков к небольшому заливчику была проложена по мелководью дорожка из осиновых брёвен, кое-как связанных между собой верёвками. Опять плескануло, потом ещё — кто-то осторожно крался на катамаране вдоль берега. Тут ещё некстати поднялся ветер — серые барашки покрыли чернильную гладь озера.

Луна выглянула из-за разорванных туч неожиданно. В заливчике, причалив к берегу, покачивался катамаран, и чья-то тёмная фигура, согнувшись пополам, возилась у самой воды. «Закидушку вытаскивает...» — про себя чертыхнулся старый рыбак и решительно ступил на скользкие брёвна.

С крутого откоса вдруг посыпалась галька — кто-то на подошвах ботинок лихо скатился к берегу.

— Попался, гад! — раздался отчаянный мальчишеский крик. — Получай!

Послышались хлёсткие удары. Там кто-то взвыл не своим голосом. Старый рыбак торопливо зашаркал сапогами по брёвнам. Но вдруг неожиданно правая нога провалилась в щель между внезапно разъехавшимися брёвнами и по колено погрузилась в ил. Брёвна снова сомкнулись — нога оказалась как в капкане. Не обращая внимания на боль в ноге, старый рыбак наблюдал за яростной схваткой. Две маленькие фигурки по-петушиному наскакивали на третью, на голову возвышающуюся над ними. Потом раздался громкий всплеск, и на миг воцарилась тишина.

— Ромка! — тоненько прокричала одна из фигурок. — Утонет Серый!

— Выплывёт, — уверенным баском ответила другая. — У него разряд по плаванью.
А на середине озера, фыркая, как тюлень, кто-то стремительно плыл в темноте.

Когда старый рыбак закончил свой рассказ, я на цыпочках подошёл к мирно посапывающему сыну. Из-под одеяла воинственно торчал расцарапанный нос. «Ну и ну...» — таким я его ещё не знал.

После завтрака, как всегда, отправился на прогулку. Итальянские кроссы уже не как первый снег, да и капитанка... «Бл-и-и-н! Кто же это тащится с рюкзаком? Да в такую рань! И ещё в сопровождении такого эскорта... Бабка-то, как самовар, пыхтит. А девчонка... ну точно лисичка-сестричка: рыжие косички, как рогульки, в разные стороны торчат — попробуй, дотронься!» По оттопыренным ушам и долговязой фигуре узнаю Серёгу запсибовского. И сразу же припоминаю что-то насчёт оборотня: «Неужели на самом деле конец?» Поравнявшись с это, необычной, процессией, вежливо здороваюсь. Серёга на миг поднял глаза. «Матерь божья!» — ахнул я. Вокруг его левого глаза расцвёл такой фингал, что я не удержался и спросил:

— Не больно?

В ответ раздаётся яростное шипение, отчего я на всякий случай притормаживаю.

— Не больно, он спрашивает! Сочувственник нашёлся! Парня чуть не изувечили! — и, повернувшись к внуку, этот тульский самовар выпускает ему в лицо едучую струю пара: — И как ты поддался этому шибздику? Ты же в два раза его больше. А твоими ручищами пятаки можно гнуть!

— Он боксёр, — буркнул Серёга.

— Боксёр?! — взвизгнула старуха. — Вот скажу Ивану Сергеевичу, он рога-то обломает этому боксёришке и папаше его в придачу.

— Ладно тебе, — вяло огрызнулся внук, — сам виноват.

— И в кого ты такой уродился, непутёвый? — неожиданно всхлипнула бабка.

— Ты же сама говорила, что в отца.

— Да уж, был бы отец живой, он бы тебе задал...

Я отстаю от процессии: утро уж больно пригожее сегодня. Небо — нежно-голубое, по краям розовое, как парное молоко. Ивы совсем заневестились и распустили свои серёжки до самой воды; «бульк!» — это одна из серёжек сорвалась с ветки. А озеро... будто перевёрнутое небо: такое же бездонное и прохладное.

Оглядываюсь по сторонам в надежде увидеть знакомое «гнездо цапли» и машинально про себя отмечаю, что и «3апорожца» нет на месте. «Прямо как в сказке, — подивился я. — По волшебству появился, по волшебству и исчез. Даже имени не сказал».

Неожиданно кто-то ткнулся сзади в моё плечо. Поворачиваюсь — а это Серёга. Протягивает мне внушительную связку вяленых карасей:

— Передайте, пожалуйста, пацанам. Пусть зла на меня не держат, — и, оглянувшись на ушедшую вперёд бабку с сестрой, тихо спросил: — Дядь Гена, а карп — вкусный?

— Не очень, — соврал я.

Потом мы вместе полюбовались на разноцветные домики нашего пансионата — на фоне изумрудной зелени они показались нам игрушечными, не настоящими, — и, тяжело вздохнув, Серёга поплёлся к автобусу, а я пошёл обдумывать сюжет зарождающего рассказа. За Серёгу запсибовского я теперь был спокоен. Ну, а уж врун-то, такого надо поискать!

Окуниная стая

С вечера тёща просила нас наловить рыбы. В субботу должна приехать её закадычная — не разлей вода — подруга, а теперь москвичка Лиза Козлова. Да не одна, а с мужем-полковником.

Сын всегда скептически относился к моим рыбацким способностям. Поэтому утром мы разошлись в разные стороны: он отправился за висячий мост — там жирнющие пескари буквально одуревали при виде наживки, а я — за деревню, где в густых ивняках притаились краснопёрые сорожки, ленивцы-лини да лопухи-караси. А про окуня... я и не говорю. Что-то редко в последнее время он стал попадаться. А хороша рыба! Особенно в сметане.

Выбрал омуток, скрытый от посторонних глаз высокой травой, и под коренастой берёзой разложил складной стульчик. Бережок — обрыв, в метр высотой, под ним — камышовые островки, а на той стороне — сплошной стеной ивняк, под который от жары любят прятаться караси.

Тишина... Словно не живое всё, а нарисованное. И поплавок... Нет, шевельнулся чуток. Карась... Это только он так пробует наживку: «Позавтракать или нет?» Я затаил дыхание, готовый в мгновение ока рвануть удилище. А сердце, что воробей, вот-вот выпрыгнет из груди. Нет, не по вкусу пришлась наживка моему мучителю, а может, заметил среди зелёной листвы мою белую фуражку. Снимаю — утренняя прохлада медленно остужает взмокшую голову.

Часа полтора прокуковал так — три ельца да заморыш-пескарь. Даже коту на завтрак не наловил. Снялся с места. Побрёл на быстрину... Тут пошло дело: пескари бабочкой запорхали. Дно ровное, надёжное — песок с галькой. Прошёл немного по течению. За поворотом — знакомый омуток. И туда, где в омуте гаснет быстрина, закидываю удочку. Удилище едва не выдернуло из рук. Только он — больше некому! — так жадно хватает наживку. И вот мой лупоглазый засверкал на солнце. Тигр полосатый!

Солнце высоко — печёт нещадно. А у меня работа кипит на всю катушку, да всё там же, где быстрина впадает в омут. Видно, накрыл стаю матёрую, жадную до нежного пескариного мяса.

Клёв кончился также внезапно, как и начался. Скучно стало. Заглянул в бидон, а они, бедненькие, стоймя один к одному сгорбились — тесно им. А бидон — пятилитровый, пузатый. Подлил свежей водицы. Напоследок ещё подёргал пескаришек. Пошёл к берёзе: взять стульчик и свернуть донку. А поплавок под берегом на боку полёживает. Вздохнул сердито и выдернул удочку, а там — живое золото, линь! Хвостиком повиливает, словно извиняется за свою ленивость. Подивился я и пошагал обратно в деревню. Впереди ещё ждали нас ужин: уха из пескарей да линя, жареные в сметане окуни и, конечно, за чашкой чая с клубничным вареньем нескончаемые разговоры о Москве, о нелёгком нашем житье.

На карася

Кажется у Аксакова в его знаменитых записках об уженье рыбы карасю уделено — да простит меня известный классик — несколько нелестных строчек. И лежебока он, и обжора, и тиной-то от него пахнет, а живёт, как бомж, в самых непотребных для этого местах. Конечно, писатель прав: таков уж удел у этой, в общем-то, неприхотливой рыбы. И рот у него губастый, подвижный, как присоска: ну-ка поройся в иле, повыбирай там разных личинок да козявок. А особенно любит карась молодой камыш и ряску. Порой такое чавканье стоит в камышах, что в самый раз надо поросят пускать на подмогу.

А мне нравится эта жизнелюбивая и недоверчивая рыба, особенно та, с золотым отливом. Словно драгоценный слиток сверкнёт, когда подсечёшь её из тинистой глубины. Ну, а живуч толстячок просто до невозможности.

Как-то летом выловил я буквально за час два десятка добротных золотистых красавцев. И где, вы думаете? До дома — рукой подать! А живу я на Кузнецкстроевском проспекте.

В июле день длинный. Взял я пару удочек: одну донку, другую проводку, и оправился после работы на Томь. Не доходя до дренажного канала, что сразу за телефонной станцией, свернул налево и, пройдя вдоль недостроенной теплотрассы, в куче прошлогодней листвы насобирал полбанки превосходных червей. У самой стенки теплофикационной камеры увидел круглую яму диаметром шесть или семь метров, до краёв заполненную водой. Какие-то блёстки то там, то здесь вспыхивали на водной глади. «Ба! Верхоплавка! Верный спутник карасиной братии. А вдруг? — осенило меня.— Чем чёрт не шутит...» И прямо с колодца под мысок, заросший реденьким камышом, закидываю удочку. Поплавок — глазом не моргнул — юркнул под воду и стрелой понёсся на середину.

Ещё когда готовил снасти, насаживал на крючок червя, на девятом этаже строящейся неподалеку девятиэтажки сгрудились монтажники. «Чокнутый...» — донеслось до меня с небес.

Золотой слиток взмыла вверх. По тому, как перестал звенеть кран, понял: победа за мной. «Знает борода, где ловить», — донеслось опять сверху, когда третья или четвёртая рыба оказалась в сетке. Я спустился вниз: карась — рыба осторожная, и выманить его потом с глубины — дело гиблое. «Бедненькие, как вы проголодались», — насаживал я одного червя за другим. Потом приспособил донку, а когда кончились черви, стал ловить на хлебный мякиш.

Рядом кашлянули... Молодой мужчина и два пацана, разинув рты, наблюдали за моими действиями. Мужчина, встретившись со мной взглядом, сразу встал и, поминутно оглядываясь, зашагал прочь. «Рыбак...» — заключил я, провожая его сочувственным взглядом.

Дома долго не верили. «И тиной даже не пахнут», — хищно повела носом жена. А густо-золотые кругляки вызывающе шевелили пухлыми ртами, словно приглашали напоследок полюбоваться на себя.

А вечером следующего дня (ей-богу, обидно до слез) вокруг моего водоёма галдело человек двенадцать пацанов, и все, как один, с удочками. Я собрался было уходить, как подошли мои вчерашние знакомые. «Дядь Гена, тот дяденька утром полную мордушку рыбы вытащил. А глубина тут: двух пацанов скрывает с ручками...»

И тут я вспомнил: несколько лет назад, ещё до теплотрассы, было здесь небольшое озерко — кругленькое, как блюдце, с камышовыми бережками. Даже утки по нему плавали. Или родник, или утечка из водопровода, но что-то создало благоприятную среду для моих золотых. Как же я пожалел, что не спохватился ещё тогда! Да, скоротечно же ты, рыбацкое счастье…


Моя копилка

Сообщение отредактировал Геннадий_Трохин - Среда, 25 Мар 2015, 11:58
 
Геннадий_Трохин Дата: Вторник, 01 Июл 2014, 23:08 | Сообщение # 4
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 69
Награды: 2
Репутация: 9
Мои четвероногие соседи

Воришка с белой манишкой

Начал я замечать, что стала у меня на даче со стола еда пропадать: то шкурки от сала и колбасы, то куриные косточки, а то и кое-что посущественней. Закрутишься, бывало, по хозяйству — к концу дня только и вспомнишь, что домой собираться пора. Примешься со стола убирать, а там, кроме просыпанной кем-то соли да корочки хлеба с яичной скорлупой, ничего нет. Куда остальное делось? Может, сороки-белобоки похозяйничали? Но я всегда выношу им, что от еды осталось. Они уже ждут, рассевшись на заборе, и нетерпеливо покрикивают на меня: «Да скоро ли ты, кикимора бородатая, уберёшься? Кушать ведь хочется!»

А однажды приготовила мне жена два куриных крылышка с собой на дачу взять, да таких аппетитных на вид: румяных, с хрустящей корочкой, что даже слюнки потекли. Хорошо в тот день работалось. К тому же чья-то заботливая рука укрыла солнышко лоскутным одеялом из облаков и тучек, что даже не вспотел за работой. Нет-нет, да посмотришь на часы: сколько там до обеда осталось? А вот и обед!

Разложил я на столе еду: куриные крылышки, раскрасневшиеся, как красна девица, редиски, все в пупырышках, словно от озноба, огурцы… «Нет, чего-то не хватает в моём натюрморте! — вдруг пронеслось у меня в голове. — Ну конечно! Как я не сообразил?» Я бросился к грядке с луком.

Когда дошла очередь до пропечённой курятины, над столом зависла зловещая тишина… «А где же мои крылышки? — растерялся я. — Ведь только на одну минуту отлучился!» Я заглянул под лавку, потом под стол: «Может, уронил невзначай?» Я к рюкзаку с тайной надеждой: а вдруг забыл их вытащить. Ну, всё обыскал — как сквозь землю провалилось. «Кто же смог так незаметно умыкнуть моё мясо?» Я с подозрением поискал глазами сорок: «Уж наверняка, вы, воришки несчастные, приканчиваете мою курятину под каким-нибудь кустом да ещё посмеиваетесь надо мной. Характер у вас, я знаю, ехидный, склочный». Делать нечего — пообедал я без своих крылышек и пошёл дальше косить травушку-муравушку, что вымахала вдоль моего забора по самую макушку.

Рассказал я про этот случай дома. Жена только посмеялась надо мной.
А в следующую субботу отправился я на свой участок с женой. И вот только стрелка часов начала клониться к полудню, вижу: стала мне жена какие-то сигналы рукой подавать, да всё в сторону времянки. «Что за заморочки?» — удивился я и осторожно крадусь к ней. Только поднял ногу, а там, из дверного проёма, чья-то симпатичная мордашка выглядывает. Я так и замер, стоя на одной ноге. Пригляделся внимательней: «Норка, а может, и не норка вовсе?» Шкурка — буровато-коричневая, гладкая и лоснится вся, а на горлышке и на грудке — беленькая. Мордочка — узенькая, вытянутая с длинным, чуть загнутым кверху, носиком. Нет, определённо, не норка — уж больно узкое и маленькое тельце. С веретено».

Надоело мне, как цапле, на одной ноге стоять, опустил вторую ногу на землю. И, видимо, мордашка усмотрела в моих действиях опасность для себя — когда я снова поднял глаза, во времянке никого уже не было. А потом жена показала мне в углу нору чуть больше мышиной.

Поделился я своим открытием с соседом. Человек он — бывалый, ждать себя долго не заставил. Сразу, как на компьютере, выдал мне ответ: «Ласка!» «Ласка, так ласка. Зверёк ты мой белогрудый!» — согласился я. Но дома посмотрел соответствующую этому случаю литературу. И вот что я вычитал в «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии…» русского писателя С.Т. Аксакова: «… Ласка — зверь хищной породы, питается мясом. Летом имеет шкуру рыжевато-бурую, а зимой белую, как снег; имеет, с первого взгляда, очень грациозную наружность. Но всмотревшись хорошенько в очертание её рта, вооружённого частыми и острыми зубами, особенно в её маленькие, бесцветные глазки, почувствуешь, что она принадлежит к злобной и кровожадной породе зверей. Ласка, благодаря тонкому и длинному стану, имеет возможность пролезать в мышиные норки, в самые узкие щели, а потому мышам нет от неё спасения…» Дальше рассказывается о невероятной смелости её, взлетающей с тетеревом в воздух и умерщвляющей зайца в снежной норе. А живёт этот зверёк в негустых лиственных лесах, возле пашен.

Теперь понятно, кто мои крылышки стащил. И тут вдруг гениальная мысль осенила меня. Уж если она с таким проворством расправляется с мышами и птицами, даже на зайца нападает, то уж справиться ей с моими заклятыми врагами, хомяками, — раз плюнуть! Развелись у меня на даче эти, маленькие, карапузики. Всё ничего бы было, но приглянулась им моя морковка со свёклой. В прошлом году две грядки начисто убрали, ничего нам не оставили. А свёклу погрызут-погрызут и бросят. Куда её потом? Только в компостную яму.

А другой мой сосед, Василий Андреевич, на всякие выдумки способный, соорудил по этому случаю несколько ловушек. Каждый день по несколько хомяков стал отлавливать. Но, будучи человеком добрым и жалостливым, он относил их подальше от своего участка и выпускал в поле. А разоблачила его собственная жена. Заметила она, что один старый одноглазый хомяк уже в третий раз подряд объявляется после ловушки на их участке. Ох, и досталось же Василию Андреевичу от разгневанной супруги за его мягкотелость.

А морковка в этом году выросла на удивление крупной и сладкой. Каждую субботу с волнением я обходил свои грядки — съели или не съели? Но всё, слава богу, обошлось. Только две свеколки успел надкусить какой-то шустрый хомяк.

Вот тебе и ласка: у Аксакова — коварный и злобный зверь. Кто бы ещё смог прогнать этих ненасытных обжор? Не по своей же воле они ушли? И у нашего добряка, Василия Андреевича, тоже куда-то сгинул одноглазый вожак да не один, а со всем своим выводком. И другой мой сосед остался доволен. Всем вдруг сразу стало на удивление хорошо и спокойно на душе.

А ласке, спасительнице нашей, мы стали оставлять куриные косточки со шкурками возле самой её норки, в знак нашей глубокой благодарности.

Ловушка для ежа

Стали у нас на дачных участках плохие людишки промышлять: то лопату с вилами утащат, то поливочный шланг. А то и в дом залезут: набедокурят — прямо беда!

Нарыл я по такому случаю на своём участке ям. В одну спрячу лейку, в другую шланг, в третью топор с ножовкой. Сверху прикрою старыми дощечками и замаскирую скошенной травой, в виде копёнки. А вот яму с вёдрами прикрыть оказалось нечем, кончились дощечки. Набросал я осиновых прутиков, а сверху навалил травы. Воришкам и невдомёк, что за сараем у меня «клад» зарыт.

Однажды приходим с женой полить грядки. Я к своему «скраду», где вёдра лежат. Но только я взялся рукой за дужку ведра, то сразу же обомлел: на самом донышке его два ощетинившихся колобка лежат. Я дотронулся пальцем до одного из них и тотчас отдёрнул руку. Жена хотела ладонями вытащить их из ведра, да не тут-то было: иголки впились ей в кожу.

«Да живы ли они? И не шевелятся даже. Сколько же дней нас не было? — в уме стал прикидывать я. — Дня три. Человек-то выдержит, а вот ёжик?.. А самое главное, как они в ведре очутились? — и сам же себе ответил: — Ну, конечно, провалились в мою яму, как в ловушку: прутики-то жиденькими оказались».

«Что делать будем?» — глазами спрашиваю жену. Она у меня женщина понятливая: глазами показала на осинник, что за оградой листьями шелестит. Отнёс я их туда прямо в ведре и вывалил под лист папоротника. Положил возле каждого по кусочку хлеба и отошёл за муравейник. Жду…

Через пятнадцать минут один из колобков вдруг шевельнулся, из растопыренных иголок высунулся курносый носик и медленно повёл по сторонам своей чёрной шышечкой. На мой хлеб — ноль внимания. И, точно игрушечный броневик, пополз в заросли папоротника. Жду, когда даст о себе знать другой. Может, обессилел бедняга? Столько ведь дней без еды и воды. Подзываю жену на совет по поводу дальнейшей судьбы нашего гостя.

Мы отнесли его к яме. Перед тем как положить его туда, я нарвал ему охапку сочной лесной травы, на компостной яме срезал два молодых шампиньона, а жена собрала целую горсть клубники. Вдобавок я поделился с ним куриной ножкой. Стараемся вспомнить, что же ещё едят ежи?

Согласно сочинениям известного немецкого натуралиста-зоолога Альфреда Брэма, автора трёхтомника «Жизнь животных», ежи относятся к насекомоядным животным, но охотно поедают слизней, лесных и полевых мышей и маленьких птиц, не брезгуют лягушками. Удивительна храбрость маленьких зверьков, с какой они бросаются на ядовитых змей. Вот тебе и неуклюжий увалень, похожий на гриб-боровик с как будто приклеенными к шляпке еловыми иголками. А по рассказам наших писателей-натуралистов, таких как Пришвин, Соколов-Микитов, Бианки, ежи не прочь закусить также яблоками-падалицами, грушами, грибами, лесными ягодами и другими дарами наших садов и лесов. В неволе они быстро становятся ручными, легко привыкают к молоку и хлебу. А живёт ёж преимущественно в лиственных лесах и садах. Единственное, о чём мы пожалели, что не поспели в нашем саду яблоки.

Налили мы ещё ему в ковшик воды и отщипнули кусочек от французской булки с маком. И, прикрыв травой яму, оставили ежа одного. Через час решил я проведать его. Не доходя несколько шагов до своего «скрада», услышал какую-то возню, перемеженную фырканьем. Подкрадываюсь на цыпочках, осторожно раздвигаю пальцами траву и что я вижу: мой «умирающий лебедь» стоит на задних лапках, а передними изо всех сил скребёт по стенке ямы — видно, пытается выбраться наверх. Поднятая при этом пыль попадает ему в нос, и он от этого недовольно фыркает. А глазёнки — как два уголька, сердитые-пресердитые! Увидев меня, он моментально съёжился и снова превратился в шипастый комочек. «А где же французская булка с маком? — окинул я цепким взглядом убежище ежа. — И ягода с куриной ножкой куда-то делись, и ковшик наполовину пуст». А вот грибы оказались нетронутыми.

Надел я на руки старенькие верхонки и препроводил нашего гостя в малинник. За него мы теперь были спокойны — не пропадёт. Вечером заглянул в малинник, а ежа и след простыл.

А вёдра я с того дня всегда переворачиваю кверху дном, когда прячу их в мой тайник. Так будет нам спокойнее, а главное, безопаснее для моих иглокожих соседей.


Моя копилка

Сообщение отредактировал Геннадий_Трохин - Вторник, 10 Фев 2015, 22:01
 
Геннадий_Трохин Дата: Вторник, 01 Июл 2014, 23:36 | Сообщение # 5
Зашел почитать
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 69
Награды: 2
Репутация: 9
Есть ли душа у дерева?

Крик дерева

Росли у меня в саду четыре берёзы. Три располагались по углам участка, а вот четвёртая — точно посередине. До сих пор стоит у меня перед глазами эта белоствольная красавица. Закрою глаза и слышу шелест её шелковистых листьев, вижу, как она своей тенью оберегает меня от палящих лучей солнца, да и от дождя иной раз прикроет: ствол у неё был наклонён в одну сторону, присядешь под него, и дождевые струйки мимо тебя бегут.

А когда у нас ещё времянки не было, любили мы под этой березой обедать. Расстелешь скатерть-самобранку, прислонишься спиной к могучему стволу и через какое-то время почувствуешь, как из тебя усталость уходит, а в голове хорошие мысли пробуждаются.

От этой берёзы начинался у нас северный склон. Сажали мы по склону лук, чеснок и всякую салатную зелень. У других всё сохнет от жары — с водой у нас всегда было плохо, — а у меня хоть бы хны: зелено. Тень от берёзы смягчала иссушающее действие солнечных лучей. Да понял я это слишком поздно...

Загорелось моей жене на северном склоне клубнику посадить: зимой снег не сдувает и влаги больше удерживается. А соседка тут как тут: срубите, мол, берёзу — и все дела! Влаги-то сколько забирает, как насос. Да и тенью клубнику будет глушить.

Года два я сопротивлялся. А тут клубника на северном склоне пошла в рост — восемь ведер собрали с полсотки. А соседка опять возле нас крутится: все двенадцать соберёте, если берёзу спилите.

На сколько лет я был моложе тогда, на столько же был, видимо, и глупее: поддался бабьим уговорам. Взял я однажды топор, ножовку и подошёл к дереву. Посмотрел я в последний раз на свою красавицу: а у неё листья съёжились, словно их огнём опалило, и ветки сразу обвисли, как у немощного человека руки. Проявить бы мне тогда характер — так нет: двенадцать ведер ягоды, которые посулила нам сумасбродная соседка, застили мне глаза. Не успел я опомниться, как ножовка вгрызлась своими акульими зубьями в древесину. Прошёл один раз по кругу, второй... И когда подрезал кору, дерево вдруг задрожало всё, и мне что-то капнуло на макушку; потом ещё и ещё... Смахнул я невольно ладонью эти капли, чистые, будто слезы. Я даже опешил от такого сравнения. Хотел бросить всё и уйти куда подальше. Но что сделано, того уже не воротишь.

Долго я трудился. Может, час, а может, два? И вот, когда осталась узкая полоска древесины, дерево впервые закричало. Я от неожиданности растерялся. Вначале ничего не мог понять — вроде бы зашумело наверху, в листьях, как от ветра. Но вокруг — полное безветрие. А там всё шумело: то затихая, то снова набирая силу, что я даже присел на колени — до того всё это показалось мне необычным. Я уже не вытирал лицо и голову от падающих капель.

Чтобы разом со всем этим покончить, я, что есть мочи, упёрся всем телом в ствол, стараясь повалить дерево. Бесполезно! Тогда, взяв стальной клин, я стал вбивать его в образовавшуюся щель. Дерево вначале слегка качнулось, потом, пронзительно заскрипев, стало медленно, очень медленно, клониться на одну сторону. И вот тут я услышал настоящий крик. Так мог кричать только смертельно раненый человек, в полном ещё сознании, но каждой клеточкой своего, пока ещё живого, тела чувствуя приближение неминуемого конца.

Я со страхом посмотрел по сторонам. На южном склоне ложбины, побросав свои дела, выскочили, точно кроты из-под земли, люди и уставились в мою сторону. «Неужели они тоже слышат? Как и я? Мы что: все с ума посходили?» — пронеслось у меня в голове.

А дерево всё падало и никак не могло упасть. Словно какая-то сила, дремавшая в нём до поры, до времени, проснулась и вступила в последнюю схватку со смертью. Я размахнулся и со всех сил ударил топором по клину. С оглушительным звоном посыпались искры! И это был конец дереву... В последний раз я услышал необычный крик, и оно с глухим стуком опрокинулось на землю. Люди на другой стороне ложбины стали расходиться.

Если бы кто-нибудь тогда стал убеждать меня, что у дерева есть душа, все равно не поверил бы. Мало ли что может показаться — это я про крик дерева говорю. Но другой случай отмёл прочь мои сомнения.

Неподалёку от меня один участок недавно бросили. Расположен он был на отшибе, с трёх сторон к нему подступал осинник. Раньше, помню, идёшь мимо него к своему участку и невольно любуешься его ухоженностью и красотой. Плодовые деревья были всегда с побеленными стволами, с хорошо сформированной кроной. Особо выделялись яблони: широколистные, кудрявистые, яблоки всегда дразнили своими размерами и аппетитным видом. Всё бы ничего, да повадились к ним любители на дармовщину брюхо набить. То смородину оберут, то викторию. Даже до крыжовника добрались, не остановили их острые шипы. А уж про яблони и говорить нечего — всё оборвут, проклятые, хозяевам ничего и не достанется.

И опустились руки у садовода. Продать? А кто купит — дурная слава быстро растекается по округе. И бросили его со щемящей душу тоской и печалью.

А на следующий год одна, особо урожайная, яблоня с золотистыми, как утренняя заря, плодами засохла. Зима, вроде бы, мягкой была и снежной, и лето дождливое выдалось, а вот что-то сгубило дерево. Только что? Оставшиеся три дерева плоды дали мелкие-премелкие, съёжившиеся, словно от болезни. А осенью и они завяли и сникли. По-моему навсегда! Вот тут-то меня и пробрало до самой печёнки. Ну, что бы им не расти? А вот без хозяев своих, без их ласковых и заботливых рук не смогли и года выдержать. Зачахли от тоски.

Петрова аллея

Эта необычная дубовая аллея растёт вдоль дороги, что идёт от станции Городея к районному центру.

Помню, раннее простуженное утро. Июль. Западная Белоруссия. Я трясусь в стареньком рейсовом автобусе, не спеша колбосящем по вымощенной булыжниками дороге. Первый призыв офицеров запаса на действительную службу. Неизвестность и непредсказуемость предстоящей жизни волнуют и гнетут меня. Я смотрю на захлёстанное дождевыми каплями стекло: туман рваной молочной пеленой устилает землю, и деревья от этого кажутся подрубленными и зависшими в воздухе, готовыми в любую секунду рухнуть вниз. «Кто же их тут насадил?..» — не перестаю я восхищаться коренастыми красавцами. Могучая крона образовала над дорогой подобие арки. И мы едем — скорее плывём — в сумеречной тишине по древним, как и сама аллея, булыжникам, словно на волнах.

«Что это?» — впился я в это чудище природы, иначе его не назовёшь. В несколько обхватов дуб-великанище проплывает мимо автобуса, а вокруг него гигантским питоном обвивая ствол, устремилась ввысь меднокожая красавица-сосна! Кольцо за кольцом, бережно огибая ручищи-ветвищи, сосна в любовном порыве прильнула к корявому телу. Я долго смотрю на уплывающую назад парочку. Сразу вспомнились старые русские песни о дубе и рябине, о берёзах, о плакучих ивах. Может, у дерева тоже, как у людей, есть душа? Сомнения уже тогда впервые закрались в моё сердце.

Два года, трудных и порой проклинаемых мною, но, пожалуй, самых незабываемых в моей жизни, пролетели быстро. Всё было: и настоящая мужская дружба, и подлость, порядочность и трусость, любовь, иссушающая, как солнце в пустыне, горечь предстоящей разлуки и что-то не сложившееся по моей вине, моему недомыслию.

В тот день я навсегда снял военную форму и облачился в штатское. Потом подошёл к зеркалу: тонкая-претонкая серебряная паутина, словно искусная кружевница сплела, проступала на висках, усы спелой пшеницей колосились под носом. Незнакомый мне мужчина смотрел из зеркала. «Ну и дела...» — подивился я. Достал с балкона велосипед моего друга, лейтенанта Валерки Константинова.

Через час я был на той аллее. А вот и он, мой старый знакомый, со своей подруженькой — неразлучная пара! Я опустился на усыпанную желудями и сосновыми шишками землю. Вокруг деревьев образовалась площадка в четыре метра шириной, вытоптанная сотнями тысяч ног... Каждый день, из века в век, совершают свой ритуальный обход молодожёны: шесть кругов — столько раз обвила своего избранника сосна, клянутся двум великанам верности и вечности своей любви.

А вот уродливые наплывы на теле дуба... В войну это было. До самого Гитлера дошла молва об этой дубовой аллее, посаженной еще самим Петром в честь Полтавской баталии. Этот знаменитый тандем из двух деревьев настолько поразил больное воображение фюрера, что захотелось ему иметь их у себя дома. Из ставки прислали специальную платформу с охраной из матёрых эсэсовцев.

Но не дали местные партизаны свершиться этому злодеянию. Разгорелся бой за деревья! Бережно прикрывал великан свою спутницу. Осколки мин и пули изранили могучее тело. Но выжил богатырь, зарубцевались раны. И снова он таинственно шелестит листьями, шепчет о бесконечной любви своей подруге...

Заскрипели тормозами нарядные «Волги». В белопенных кружевах выпорхнула из машины невеста, приноровилась к шагу жениха, высоченного светлоглазого парня, и торжественно, бок обок, направляются в мою сторону.

«Прощай, дружище, — шепчу я. — Живи и здравствуй со своей неразлучной много-много лет. Неси людям надежду и любовь. А что ещё остаётся простым смертным?..»

Впереди у меня была длинная-предлинная дорога домой, печаль расставания и радость встреч с родными и близкими.

А было это у города Несвижа, в котором тогда стоял наш двенадцатый гвардейский Митавский полк. Давно это было...


Моя копилка

Сообщение отредактировал Геннадий_Трохин - Суббота, 17 Янв 2015, 09:56
 
Литературный форум » Наше творчество » Авторские библиотеки » Произведения для детей » Трохин Геннадий (Рассказы для детей среднего и старшего школьного возраста)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: